3 страница. Таким образом, в исторических исследованиях произошла ко-перниканская революция29 — в той мере, в какой история сделалась равно критической и

Таким образом, в исторических исследованиях произошла ко-перниканская революция²⁹ — в той мере, в какой история сделалась равно критической и конструктивной³⁰. Этот процесс атрибуируется историческому воображению³¹, а также логике, в которой вопросы бо­лее фундаментальны, чем ответы³². Эти две атрибуции отнюдь не яв­ляются несовместимыми. Историк начинает с утверждений, которые находит в своих источниках. Попытка представить в воображении их смысл порождает вопросы, ведущие к дальнейшим утверждениям в источниках. Постепенно историк прочерчивает сетку воображаемой конструкции, связывая воедино фиксированные точки, предостав­ляемые утверждениями источников³³. Но эти так называемые фик­сированные точки фиксированы не абсолютно, а относительно³⁴. В своем нынешнем вопрошании историк решил принять их за фик­сированные, но фактически их фиксированность — всего лишь плод предыдущего исторического вопрошания. Даже если утверждения, из которых исходит историк, фигурируют у Фукидида, все же именно историческое знание позволяет историку пойти далее простых зна­ков на бумаге: к узнаванию греческого алфавита, к значениям слов в аттическом диалекте, к аутентичности пассажей, к суждению, что

²⁶ Ibid., p. 259.

²⁷ Ibid., p. 258.

²⁸ Ibid., p. 260.

²⁹ Ibid., pp. 236, 240.

³⁰ Ibid., p. 240.

³¹ Ibid., pp. 241 ff.

³² Ibid., pp. 269-274.

³³ Ibid., p. 242.

³⁴ Ibid., p. 243.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

в этих случаях Фукидид знал, о чем говорит, и пытался поведать ис­тину³⁵.

Отсюда следует, что, если рассматривать историю не на примере того или иного труда, а в целом, она представляет собой автоном­ную дисциплину. Она зависит от данных, от материалов, уцелевших от прошлого и доступных в настоящем. Но история — это не вопрос доверия к авторитетам и не вопрос вывода из авторитетных источни­ков. Каким образом и в какой мере будут использованы источники, решают критические процедуры³⁶. Конструктивные процедуры при­водят к результатам, которые, быть может, были неведомы авторам источников. Поэтому «историк не только не основывает свои суж­дения на авторитетах, отличных от него самого, и не согласует свою мысль с их утверждениями, но сам выступает в качестве авторитета для самого себя, а его мысль автономна, независима и обладает не­ким критерием, которому должны соответствовать его так называе­мые авторитеты: критерием, на основании которого они и подлежат критической оценке»³⁷.

Такую коперниканскую революцию Коллингвуд признает свер­шившейся в истории Нового времени. Эту точку зрения нельзя усво­ить, исходя из наивно-реалистских или эмпиристских предпосылок. К сожалению, у Коллингвуда она представлена в идеалистическом контексте. Но, послужив средством введения удовлетворительной теории объективности и суждения, идеализм может быть устранен без ущерба для сути учения Коллингвуда об историческом воображе­нии, исторической очевидности, логике вопросов и ответов.

Темы, которые рассматривались в Соединенных Штатах и в Ан­глии, рассматривались и во Франции. В 1938 г. Реймон Арон пред­ставил очерки исторической мысли Дильтея, Риккерта, Зиммеля и Макса Вебера³⁸, а в другом томе предложил свое собственное разви­тие идеи немецкого Verstehen [понимания], которое по-французски

³⁵ Ibid., p. 244.

³⁶ Ibid., p. 238.

³⁷ Ibid., р. 236; см. р. 249; см. также Marrou, Meaning of History, pp. 307—310 (ци-
тир. по русскому переводу: Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. —
М.: «Наука», 1980).

³ R. Агоп, La philosophie critique de I'histoire, Paris: Vrin, 1950.

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

именовалось comprehension³⁹. Но меня занимают сейчас не теоретики истории, а профессиональные историки, и поэтому я обращаюсь к Анри-Ирене Марру, который в 1953 г. был приглашен занять кафедру кардинала Мерсье (Chaire Cardinal Mercier) в Лувене и использовал эту возможность, чтобы обсудить природу исторического знания.

На следующий год вышла в свет работа А.-И. Марру «Об исто­рическом знании» [«De (a conaissance historique»]ⁱ⁰. Она посвящена не теоретическим вопросам, а скорее предлагает систематический обзор, разумный и взвешенный синопсис тех выводов, к которым пришли историки относительно природы стоящей перед ними зада­чи⁴¹. По мнению автора, природа этой задачи была установлена столь же строго, что и теория эксперимента в дни Джона Стюарта Милля и Клода Бернара⁴². Таким образом, А.-И. Марру рассмотрел все общие вопросы исторического исследования, и сделал это с таким пони­манием теоретических позиций и с такой чуткостью к бесконечной сложности исторической реальности, какие были присущи Питеру Гейлу⁴³.

Из этого изобилия нас в данный момент интересует только от­ношение между фактом и теорией, анализом и синтезом, критикой и конструктивностью. А.-И. Марру рассматривает оба аспекта в двух последовательных главах. Он отдает себе отчет в том, что его воз­зрения на критику заставили бы его старых учителей-позитивистов перевернуться в гробу. Там, где они требовали непримиримости критического духа, он призывал к вчувствованию и пониманию⁴⁴. Негативный критический подход, предполагавший озабоченность честностью, компетентностью и аккуратностью авторов, был хоро­шо приспособлен к нуждам профессиональной работы в области

³⁹ R. Агоп, Introduction a la philosophie de I'histoire, Paris: Gallimard, 1948.

⁴⁰ Цит. по английскому переводу: The Meaning of History, Baltimore and Dublin:
Helicon, 1966.

⁴¹ Marrou, Meaning of History, p. 25.

⁴² Позднее Марру был вынужден признать, что это согласие менее совершен­
но, нежели ему казалось. См. приложение к Meaning of History, pp. 301—316.

⁴³ . Сложность — постоянная тема в книге Питера Гейла: Pieter Geyl, Debates
with Historians, New York: Meridian Books, 1965. [Питер Гейл (1887-1966) — гол­
ландский историк. — Прим. пер.]

⁴⁴ H.-I. Marrou, Meaning of History, pp. 103 ff.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

политической и церковной истории Западной Европы в эпоху Сред­невековья, с ее изобилием вторичных хроник, подложных хартий и декреталий и датируемых задним числом житий святых⁴⁵. Но задача историка не ограничивается устранением ошибок и подлогов. Доку­менты можно использовать самими разными способами, и собствен­ная задача историка в том и состоит, чтобы правильно понять свои документы, точно уловить, чтб они прямо или косвенно раскрывают, и, таким образом, использовать их со знанием дела⁴⁶.

Призывая к переходу от голой критики документов к их понима­нию, А.-И. Марру подчеркивает также непрерывность и взаимоза­висимость между пониманием релевантных документов и понима­нием хода событий. Историк начинает с того, что определяет тему, собирает досье из релевантных документов и фиксирует степень до­стоверности каждого из них. Но это всего лишь абстрактная схема. Продвижение в познании осуществляется по спирали. По мере того, как познание событий углубляется, характер документов предстает в новом свете. Исходный вопрос переформулируется; документы, казавшиеся нерелевантными, обретают значимость; на свет выходят новые факты. Так историк постепенно осваивает область своего ис­следования, обретая доверие к собственному пониманию смысла, цели и достоинства своих документов и постигая ход событий, пре­жде скрываемый, а ныне являемый документами⁴⁷.

4. VERSTEHEN

Я уже упоминал дройзеновское понятие исторического иссле­дования как forschend verstehen [исследуя, понимать], и то, как Рей-мон Арон ввел немецкую историческую рефлексию во французскую научную среду. Теперь мы должны обратиться к этой рефлексии, которая была эмпирической, не будучи эмпиристской. Она была эмпирической, потому что была тесно связана с работой немецкой исторической школы, а хартию этой школы составлял протест про­тив гегелевского априорного выстраивания смысла истории. И она

⁴⁵ Ibid., pp. 112 f.

⁴⁶ Ibid., pp. 113 f. Cp. Collingwood, Idea of History, pp. 247, 259; Becker, Detach­
ment, pp. 46 f.

⁴⁷ H.-I. Marrou, Meaning of History, pp. 131 f.

не была эмпиристской, потому что вполне отдавала себе отчет в том, что историческое познание не сводится к вопросу всматривания: на­против, оно заключает в себе некий таинственный, интуитивный процесс, в котором историк приходит к пониманию.

Эта нужда в понимании явила себя двумя способами. Во-первых, существует герменевтический круг. Например, можно схватывать смысл предложения через понимание слов, но надлежащее понима­ние слов возможно только в свете предложения как целого. Сходным образом предложения относятся к параграфам, параграфы — к гла­вам, главы — к книгам, книги — к ситуации и намерениям автора. Так вот, этой кумулятивной сетью взаимозависимостей не овладеть посредством какого-либо набора концептуальных процедур. Здесь нужен самокорректирующий процесс научения, в котором допо-нятийные инсайты накапливаются, чтобы дополнять, уточнять, ис­правлять друг друга.

Во-вторых, нужда в понимании вновь явила себя в иррелевант-ности универсального, или общего. Чем креативнее художник, чем оригинальнее мыслитель, чем величественнее гений, тем менее воз­можно подвести его свершение под универсальные принципы или общие правила. Если здесь вообще уместно говорить о правилах, то он сам становится источником новых правил, и хотя другие будут им следовать, они будут следовать им не точно так же, как это делал учи­тель. Даже не очень умные люди обладают своей оригинальностью, тогда как рабское подражание — дело не разума, а машины. Но хотя эта высокая степень индивидуальности, являющая себя в художнике, мыслителе, писателе, и не достижима для общих правил и универ­сальных принципов, она вполне достижима для понимания. Ибо в первую очередь понимается то, что дано чувству или сознанию, то есть то, что представлено в образах, словах, символах, знаках. Данное или представленное таким образом есть индивидуальное. Схвачен­ное пониманием есть интеллигибельность индивидуального. Если не считать случаев утраты человеком надлежащего контроля над соб­ственным употреблением языка, обобщения здесь являются даль­нейшим, а в деле интерпретации, как правило, излишним шагом. Существует только одна «Божественная комедия», только один — шекспировский — «Гамлет», только один — гётевский — двухчаст­ный «Фауст».

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

Пределы понимания, радиус его действия постепенно расширя­лись. К грамматической интерпретации текстов Фридрих Шлейер-махер (1768—1834) добавил психологическую интерпретацию, наце­ленную на понимание личностей, и особенно на угадывание базового момента в творческом вдохновении писателя⁴⁸. Август Бёк (1785-1867), ученик Ф. Вольфа и Ф. Шлейермахера, расширил пределы по­нимания до всего спектра философских наук. В его «Энциклопедии и методологии филологических наук» [«Enzyklopadie und Methodologie derphilologischen Wissenschaften»] идея филологии была осмыслена как интерпретирующая реконструкция построений человеческого духа⁴⁹. То, что Бёк сделал для философии, Дройзену предстояло сделать для истории. Он сместил понятие понимания из контекста эстетики и психологии в более широкий контекст истории, (1) указав, что объ­ектом понимания служит выражение, и (2) отметив, что не только индивиды, но и такие группы, как семьи, народы, государства, рели­гии, выражают себя⁵⁰.

С именем Вильгельма Дильтея (1833—1911) связано дальнейшее расширение горизонта. Дильтей обнаружил, что немецкая историче­ская школа, противопоставлявшая исторический факт идеалистиче­ским построениям a priori, в своих действительных процедурах была, тем не менее, гораздо ближе к идеалистическим, чем к эмпиристским идеям и нормам". С завидной проницательностью он указал на то, что успех исторической школы, как и более ранний успех естество­знания, представляет собой новую данность для теории познания, и предложил строить на фундаменте этой новой данности. Подоб­но Канту, задававшемуся вопросом о том, каким образом возможны всеобщие начала a priori, Дильтей задал себе вопрос о возможности исторического знания и, в более широком смысле, о возможности наук о человеке, понятых как Geistwissenschaften [науки о духе]⁵².

Базовый шаг Дильтея можно представить как транспозицию ге­гелевской мысли — от идеалистического Geist [Духа] в человеческую

⁴⁸ H.G. Gadamer, WahrheitundMethode, SS. 172-185; R.E. Palmer, Hermeneutics,
Evanston: Northwestern, 1969, pp. 84—97.

⁴⁹ Hunermann, Durchbruch, S. 64; SS. 63-69 описывают мысль Бёка.

⁵⁰ Ibid., SS. 106 ff.; Gadamer, Wahrheit, SS. 199-205.

⁵¹ Gadamer, Wahrheit, S. 205.

⁵² Ibid., S. 52; Palmer, Hermeneutics, pp. 100 ff.

ieben [жизнь]. Объективный дух Гегеля возвращается, но теперь он представляет собой элемент объективации, осуществляемой в кон­кретной человеческой жизни. Жизнь выражает себя; в выражении присутствует выражаемое. Таким образом, данные исследований че­ловека не являются чем-то, что уже дано; сами по себе, до всякой интерпретации, они суть выражения, манифестации, объективации человеческой жизни. Затем, в процессе их понимания интерпрета­тором, предметом понимания становится и жизнь, которая в них выражена, манифестирована, объективирована⁵³. Наконец, как ин­терпретация выражает и сообщает понимание интерпретатора, так объективации жизни представляют собой интерпретацию, которую жизнь дает самой себе: «Das Leben selbst legtsich aus» [«жизнь сама ин­терпретирует себя»]⁵⁴.

Итак, в конкретной физической, химической, витальной реаль­ности человеческой жизни тоже присутствует смысл. Он одновре­менно внутренний и внешний: внутренний — как выражающий, внешний — как выраженный. Он являет нужду и удовлетворение. Отвечает ценностям. Интендирует цели. Подчиняет средства целям. Конституирует социальные системы и наделяет их культурным зна­чением. Преобразует окружающую природу.

Многие выражения индивидуальной жизни связаны между со­бой интеллигибельной сетью. Достижение этой интеллигибельной взаимосвязанности — вопрос не просто объединения всех выраже­ний, осуществляемых на протяжении жизни. Скорее здесь имеет ме­сто развивающееся целое, которое присутствует в своих частях, ар­тикулируя при каждом новом стечении обстоятельств те ценности, которые ему дороги, и те цели, которые оно преследует, и в резуль­тате обретая свою собственную индивидуальность и отличительные признаки. Как человеческое сознание не ограничено мгновением, но опирается на кумулятивную память и действует в соответствии со шкалой предпочтений, ориентированной на иерархию целей, — точно так же его выражения (не только все вместе, но и каждое в от-

⁵³ Gadamer, Wahrheit, SS. 211, 214.

⁵⁴ Ibid., S. 213; Palmer, pp. 103-114.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

дельности) обладают способностью выявлять направление жизни и ее импульс⁵⁵.

Присутствуя в жизни индивида, интеллигибельность присутству­ет также в общих смыслах, общих ценностях, общих целях, общих и взаимодополняющих видах деятельности групп. Могущие быть общими или взаимодополняющими, эти виды деятельности могут также различаться, противостоять друг другу, вступать друг с другом в конфликт. А значит, в принципе историческое понимание возмож­но и достижимо. Ведь если мы способны понять наши собственные жизни и жизни других людей поодиночке, то можем также понять их в их взаимосвязях и взаимозависимостях⁵⁶.

Более того, как историк способен рассказать об интеллигибель­ном ходе событий, так ученый в области наук о человеке способен проанализировать повторяющиеся или развивающиеся структуры и процессы индивидуальной или групповой жизни. История и нау­ки о человеке не только не противостоят друг другу, но зависят друг от друга. Ученый-гуманитарий должен будет увидеть свои данные в их надлежащем историческом контексте; историк же может вполне овладеть своим материалом, только если он овладеет также релевант­ными науками о человеке⁵⁷.

Думаю, можно сказать, что Дильтей сделал многое для решения своей специфической проблемы. Он энергично провел различение между науками о природе и гуманитарными исследованиями. Он четко мыслил возможность исторического знания, не совпадающего ни с априорными конструкциями идеализма, ни с процедурами есте­ствознания. Однако он не решил самую фундаментальную пробле­му — продвинуться за пределы как эмпиристских, так и идеалисти­ческих предпосылок. Его Lebensphilosophie [философия жизни] имеет эмпиристский крен, а его история и наука о человеке, основанная на понимании, Verstehen, не может быть усвоена эмпиристом⁵⁸.

⁵⁵ Gadamer, Wahrheit, SS. 212 f.

⁵⁶ Wilhelm Dilthey, Pattern and Meaning in History, edited and introduced by
H.P. Rickman, New York: Harper & Row, 1962; London: Allen & Unwin, 1961. Chap
5,6.

⁵⁷ Ibid., p. 123.

⁵⁸ Gadamer, Wahrheit, SS. 218-228.

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

Далее можно коротко упомянуть два шага вперед в сравнении с позицией Дильтея. Во-первых, Эдмунд Гуссерль (1859-1938), осу­ществив доскональный анализ интенциональности, сделал оче­видным, что человеческое мышление и суждение — не просто пси­хологические события, но что они всегда и внутренним образом интендируют, подразумевают, имеют целью объекты, отличные от них самих⁵⁹. Во-вторых, там, где Дильтей видел выражение и про­явление жизни, Мартин Хайдеггер (1889-) усматривает понимание как источник всех человеческих проектов. Таким образом, Verstehen есть Dasein — в той мере, в какой Dasein есть способность человека к бытию⁶⁰. Отсюда следует универсальность герменевтической струк­туры: как интерпретация происходит от понимания выражения, так само выражение происходит от понимания того, чтб значит быть че­ловеком.

Теперь нужно добавить несколько комментариев. Во-первых, наше употребление терминов «инсайт», «понимание», более конкрет­но и одновременно более широко, чем коннотат и денотат термина Verstehen. Инсайт случается в любом виде человеческого познания: в математике, естествознании, здравом смысле, философии, науке о человеке, истории, теологии. Он случается 1) в ответ на вопрошание и (2) по отношению к чувственной презентации или репрезентации, включая слова и символы любого рода. Он состоит в схватывании интеллигибельного единства или отношения некоторых данных, об­разов или символов. Он служит активным основанием, из которого исходят конципирование, определение, гипотеза, теория, система. Это исхождение, которое не просто интеллигибельно, но интеллек­туально, служит человеческим источником томистской и августини-анской модели тринитарной теории⁶¹. Наконец, простое и отчетли­вое доказательство допонятийного характера инсайта предоставляет современная переформулировка эвклидовой геометрии⁶². «Начала»

⁵⁹ Ibid., S. 230 f.

⁶⁰ Gadamer, Wahrheit, S. 245.

⁶¹ Таков тезис моей книги: Verbum: Word and Idea in Aquinas, London: Darton,
Longman & Todd, and Notre Dame: University Press, 1967.

^6г См., например, H.G. Forder, The Foundations of Euclidean Geometry, Cam­bridge: Cambridge University Press, 1927.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

Эвклида зависят от инсайтов, которые неузнанно присутствуют в определениях, аксиомах и постулатах, которые легко возникают и служат основанием его выводов, но которые не могут быть выражены строго эвклидовым языком⁶³.

Во-вторых, опыт и понимание, взятые вместе, служат источника­ми не знания, а только мысли. Чтобы продвинуться от мышления к познанию, необходимо добавить рефлективное схватывание вирту­ально необусловленного и его рациональное следствие — суждение. Этот третий уровень когнитивной деятельности осознается недоста­точно теми авторами, которых мы упоминали; в результате не удает­ся ясно и последовательно осуществить разрыв как с эмпиризмом, так и идеализмом.

В-третьих, помимо умного схватывания когнитивного факта, разрыв с эмпиризмом и идеализмом предполагает устранение когни­тивного мифа. Существуют понятия знания и реальности, которые сформировались в детстве, которые выражены в терминах зрения и зримого, которые в течение столетий служили непоколебимым осно­ванием материализма, эмпиризма, позитивизма, сенсуализма, фе­номенализма, бихевиоризма, прагматизма, и которые в то же время конституируют такие идеи понимания и реальности, которые идеа­листам представляются абсурдными.

5. ПЕРСПЕКТИВИЗМ

В 1932 г. Карл Хойси опубликовал небольшую книгу под заглави­ем «Кризис историзма» («Die Krisis des Historismus»). Ее первые двад­цать одна страница посвящены разбору различных значений термина Historismus. Среди множества кандидатур Хойси отобрал в качестве значения для Historismus, переживающего кризис, то видение исто­рии, которое было принято у историков около 1900 г. Это видение

³ Например, Эвклид решает задачу построения равнобедренного треуголь­ника с помощью двух пересекающихся окружностей; но нет эвклидова доказа­тельства для того, что окружности должны пересекаться. Или: Эвклид доказыва­ет теорему о том, что внешний угол треугольника больше, чем противолежащий внутренний угол, строя внутри внешнего угла угол, равный внутреннему проти­волежащему углу; но нет эквлидова доказательства для того, что этот построен­ный угол должен лежать внутри внешнего угла. Однако это «должен» может быть схвачено инсайтом, не имеющим формулировки на языке Эвклида.

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

включает в себя четыре главных элемента: (1) определенное, но наив­ное понимание природы объективности; (2) взаимосвязь всех исто­рических объектов; (3) универсальный процесс развития; (4) ограни­чение интересов историка миром опыта⁶⁴.

Из этих четырех элементов виновником кризиса стал первый⁶⁵. Около 1900 г. историки, подчеркивая опасность крена в субъекти­визм, исходили из того, что объект истории прочно установлен и однозначно структурирован. Мнения людей о прошлом могут ме­няться, но само прошлое остается тем, чем оно было. Хойси же, на­против, считал, что структуры существуют только в сознании людей, что результатом исследований, ведущихся с одинаковых позиций, становятся сходные структуры, и что историческая реальность не только не структурирована однозначно, но представляет собой не-угасающий стимул ко все новым историческим интерпретациям⁶⁶.

Хотя в этом утверждении присутствуют идеалистические импли­кации, Хойси не желал бы толковать его столь жестко. Он тотчас до­бавляет, что в человеческой жизни много констант, и что однозначно определенные структуры не так уж редки. Что проблематично, так это введение таких констант и структур в более обширные целост­ности. Чем реже и уже контексты, к которым принадлежит личность, группа, движение, тем меньше вероятность того, что последующее развитие повлечет за собой пересмотр более ранней истории⁶⁷. С дру­гой стороны, там, где затрагиваются разные мировоззрения и цен­ности, можно ожидать согласия по отдельным фактам и отдельным комплексам фактов, но разногласия по более крупным вопросам и более широким взаимосвязям⁶⁸.

Необходимо, однако, внести поправку более фундаментального характера. Базовый пункт Хойси заключается в том, что историческая реальность слишком сложна, чтобы ее когда-либо можно было опи­сать исчерпывающим образом. Никто не смог бы рассказать всего, что произошло в битве при Лейпциге 16-19 октября 1813 г. Историк

⁶⁴ Karl Heussi, Die Krisis des Humanismus, Tubingen, 1932, S. 20.

Ibid., S. 56. 67 Ibid., SS. 57 f. 68 Ibid.,S. 58.

⁶⁵ Ibid., SS. 37, 103.

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

неизбежно отбирает то, что считает важным, и опускает то, что ему кажется незначительным. Такой отбор совершается до некоторой сте­пени спонтанно, в силу некоей таинственной способности, которая нащупывает ожидаемое, группирует и выстраивает; которая обладает тактом, необходимым для оценки и уточнения; которая действует так, как если бы в уме историка существовал некий правящий и контро­лирующий закон перспективы, и отсюда, как результат исходной по­зиции историка, его окружения, его предпосылок, его образования, с необходимостью возникали бы именно те структуры и акценты, кото­рые возникли. Наконец, этот результат нельзя описать как просто ре- | организацию старого материала: он представляет собой нечто новое. Он далеко не соответствует неистощимой сложности исторической реальности, но, будучи результатом отбора того, что с определенной точки зрения представляется значительным или важным, он действи­тельно нацелен то, чтобы неким неполным и приблизительным спо­собом осмыслить и изобразить историческую реальность⁶⁹.

Именно этот неполный и приблизительный характер историче­ского повествования объясняет, почему история переписывается для каждого нового поколения. Исторический опыт переходит в истори­ческое знание, только если историк задает вопросы. Вопросы можно задавать, только вводя языковые категории. Эти категории влекут за собой шлейф своих предпосылок и импликаций, окрашены допол­нительными тонами забот, интересов, вкусов, чувствований, внуше­ний и памятований. Историк в своей работе неизбежно испытывает влияние своего языка, образования, среды, а они с ходом времени неизбежно меняются⁷⁰, рождая спрос и предложение на переписан­ную историю. Так, превосходные исторические труды, созданные в последние десятилетия XIX в., потеряли всякую привлекательность в тридцатых годах XX в., причем даже в глазах тех, кто полностью

⁶⁹ Ibid., S. 47 f. Это место — превосходное описание процесса накопления
инсайтов, хотя сам Хойси придерживается мнения (pp. cit., S. 60), что Verstehen
относится только к более крупным этапам построения, а не к базовому консти-
тутированию исторического знания. Об отборе в истории см. Marrou, Meaning in
History, p. 200; Charlotte W. Smith, Carl Becker: On History and the Climate of Opinion,
Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1956, pp. 125-130.

⁷⁰ Heussi, Krisis, SS. 52-56.

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

разделяет религиозные, богословские, политические и социальные воззрения старших авторов⁷¹.

Причина, по которой историк не в силах выскользнуть из свое­го времени и места, состоит в том, что развитие исторического по­нимания не допускает систематической объективации. Математики подчиняются строгой формализации, дабы быть уверенными в том, что не допускают неузнанных инсайтов. Естествоиспытатели систе­матически определяются свои термины, точно формулируют гипоте­зы, строго разрабатывают предпосылки и импликации гипотез и осу­ществляют развернутые программы верификации через наблюдение и эксперимент. Философы могут прибегнуть к трансцендентально­му методу. Но историк пробивается сквозь путаницу исторической реальности, опираясь на тот же тип и способ понимания, что и мы, прочие люди, в нашей повседневной жизни. Исходным пунктом слу­жит не набор неких постулатов или общепринятая теория, а все то, что историк уже знает и что принимает за достоверное. Чем умнее и культурнее историк, чем шире его опыт, чем более он открыт ко всем человеческим ценностям, чем лучше и строже его образование, тем выше его способность к открытию прошлого⁷². Если исследова­ние продвигается успешно, то инсайты историка настолько много­численны, сопрягаются столь спонтанно, дополняют, уточняют или корректируют друг друга столь живо и непосредственно, что историк может объективировать — не всякий поворот и разворот в генезисе своего открытия, но лишь общие линии картины, к которой он при­шел на данный момент⁷³.