ОРЕЛ НАД БАШНЕЙ 5 страница

Этот кругленький подвижный человек с глазами, ко­торые, казалось, исчезли, спрятались в складках хорошо упитанного лица, скорее походил на священника-испове-дальника, который с готовностью и вниманием выслу­шивает все, что ему рассказывают, и даже одним-двумя ловкими вопросами или дружескими кивками головы ободряет исповедующегося, не только выслушивал жало­бы, но и охотно брался помочь каждому. Казалось, вся

жизнь его состояла из того, что он улаживал дела дру­гих И все же каким-то чудом из этой постоянной готов­ности идти на жертвы у него самого скопилось значи­тельное богатство, так что невольно рождалась мысль, что за чужими делами он не забывал и о своих. Понача­лу Диабелли зарабатывал на хлеб уроками игры на ги­таре на окраинах города. Потом стал давать уроки только игры на фортепиано, работал продавцом в магазине му­зыкальных инструментов и нот Штайнера, не гнушаясь день-деньской стоять за прилавком и бегать вверх и вниз по лестницам. Следующее место службы Диабелли было у господина Катти. Здесь он уже восседал в кон­торе, а потом и сам стал совладельцем фирмы. Сейчас же, когда Диабелли принимал у себя Адама Листа и Ферен­ца, он был уже самостоятельным владельцем фирмы с написанной золотыми буквами табличкой на дверях: «Диабелли» 11.

Маэстро встретил гостей с распростертыми объ­ятьями:

Дорогой друг! — вскричал он, обнимая Адама.
В кармане его при этом послышался настоящий пере­
звон: хозяин фирмы держал при себе и круглую печать,
и ключи, и мелкие деньги. Выудив из бездонного кар­
мана маленькую конфетку, он тотчас же угостил ею
Ференца.

Так с чем же вы пожаловали, дорогие мои
друзья? —полюбопытствовал он.

Хотел поинтересоваться,— сказал Адам,— как
распродаются билеты на наш концерт.

Расходятся хорошо...— Диабелли прервал нача­
тый было комплимент и снова покатился к дверям кон­
торы: прибыл новый посетитель. Маэстро Диабелли
представил гостей друг другу:

Это наш венгерский вундеркинд, Ференц Лист,
и его батюшка, господин Адам Лист — бывший управ­
ляющий имением князя Эстерхази.— Диабелли, сверк­
нув глазами, отрезает Листу-отцу всякий путь к отступ­
лению.— А это бесконечно уважаемый господин Адаль­
берт Горовец, дирижер придворной оперы, всемирно из­
вестный музыкант, которому аплодировали Неаполь,
Париж, Лондон и Вена.

Господин Горовец равнодушно кивает на эти вежли­вые представления. Ему совершенно не по душе и совер-

шенно бесполезен этот разговор — лишняя трата време­ни. Но Диабелли продолжает твердить свое:

— Мы сочли бы за большую честь, господин дири­
жер, если бы вы посетили концерт мальчика.

Гость все с тем же выражением лица тщетно пытает­ся отказаться:

— Я не хожу на концерты...

Но маэстро, сверкая глазками-пуговками, настаивает:

— Тогда послушайте его сейчас. Если вас не будет
на концерте, я по крайней мере могу сказать остальным
зрителям, что вы, господин дирижер, прослушали маль­
чика и он вам понравился.

В глазах дирижера появляются веселые огоньки. Фе­ренц медленно перелистывает ноты, потом кладет их на пюпитр и начинает играть. Играет потрясающе! Лист ис­полняет не только солирующую партию фортепиано, но и все оркестровые партии концерта. Горовец, бледный, молча стоит за спиной гениального ребенка, затем произ­носит негромко:

— Я буду на его концерте!

Но от маэстро Диабелли трудно отделаться:

— Еще одну минутку, маэстро. Я сочинил очень ми­
лый вальс — простой, естественный, который сам льется
в уши. Надеюсь, что через неделю распевать его будет
вся Вена. Но сейчас я прошу каждого выдающегося ком­
позитора Вены написать свою вариацию на мою скром­
ную мелодию. Очень многие уже дали свой положитель­
ный ответ: Гуммель и Калькбреннер12, Моцарт-млад­
ший, сын великого Моцарта, придворный органист Зех-
тер и его коллега Томашек, господин Карл Черни и энци­
клопедист господин Канне...— Диабелли делает паузу,
а затем продолжает перечислять.— Дали свое согласие
господин Шуберт и Людвиг ван Бетховен. А вот теперь
я почтительно прошу об этом и вас, господин Горовец,
и юного Листа 13.

Горовец молча кивает в знак согласия. Но собравше­еся вокруг рояля общество не расходится, считая, что юный исполнитель должен играть еще, и Ференц, не раз­думывая, начинает с песни Бихари «Кинижи», потом ис­полняет ту, что цыганский композитор создал в память о своем сыне. Две детские ручонки воскресили и приглу­шенно-сладостные звуки скрипки цыганского короля и четкие удары бас-гитары и шмелиное гудение контрабаса...

Очередной концерт назначили на 1 декабря 1822 го­да в Зале сословий.

Взявший на себя обязанности устроителя знамени­тый Диабелли слал сообщения: «На балконе есть еще три свободных ряда...» «два...» и наконец: «Билетов боль­ше нет».

Декабрьский номер «Музик цаитунг» опубликовал

полную программу концерта:

Клементи: «Увертюра».

Гуммель: Концерт для фортепиано ля минор испол­
няет Ференц Лист.

Роде: «Вариации». Исполнит Леон де Сен-Любен.

Россини: ария из оперы «Деметрио и Полибио». По­ет мадемуазель Унгер.

Фантазии на фортепиано. Импровизирует по жела­нию публики двенадцатилетний Ференц Лист.

Диабелли устроил новый концерт. На этот раз в «Кернтнертор-театре». Ференц Лист только участник. Но он сыграл рондо из Концерта Риса ми-бемоль мажор с таким успехом, что на 12 января 1823 года назначает­ся новый концерт — снова в Зале сословий.

Ференц Лист играет блестяще. Ему долго и востор­женно аплодируют. Среди присутствующих в концерте секретарь Бетховена Шиндлер.

В антракте Шиндлер подошел к отцу и сыну Листам и сообщил:

Я подготовил ваш визит. На следующей неделе
представлю мальчика Бетховену.

Я слышал, господин Бетховен не любит вундер­
киндов,— скромно заметил Адам Лист.

Шиндлер ответил с улыбкой:

— На днях он все же прослушал одну девочку. Ма­
демуазель Блахетка — ровесница вашему сыну.

— И как? Маэстро остался доволен? Шиндлер поправил очки в черной оправе и с грубо­ватым юмором заметил:

— Бетховен не прогнал малютку. И это уже боль­
шой успех...

Однако визит к Бетховену, несмотря на все завере­ния, закончился полнейшей неудачей.

Было февральское утро. Дул ветер. На подернутой гололедом мостовой то и дело падали прохожие.

Пока Листы добрались до церкви Черных испанцев, пошел снег — не такой, как у них на родине,— мягкий и пушистый, а колючий, больно впивающийся своими иглами в лицо.

Шиндлер ожидал их; пристально осмотрел платье маленького Ференца.

— Маэстро не любит вынаряженных мартышек.

Но Ференцу он кивнул одобрительно:

— Одежда в порядке.

Они начали медленно подниматься по лестнице. На втором этаже, перед двустворчатой дверью, на которой кое-где вздулась пузырями краска, они остановились. Шиндлер достал ключ, вставил его в скважину, открыв дверь, пропустил гостей вперед.

Ференц и его отец остались в передней, а Шиндлер проскользнул дальше. Мальчик думал только об одном: через несколько минут он предстанет перед великим ма­стером.

Между тем из внутренних покоев до них не доноси­лось ни единого шороха, словно там не было ни души. Потом вдруг кто-то заговорил, а вернее, громко закри­чал. Мальчик испуганно вцепился в отцовскую руку.

И вдруг снова наступила тишина.

Ференц не знал, что происходит, но Адам Лист тот­час же догадался, он уже знал, что в паузах между вы­криками Шиндлер излагает Бетховену свои соображе­ния. Разумеется, не на словах, а на бумаге. Бетховен к этому времени уже не скрывал своего недуга. Посети­телям он со словами: «Говорите... пишите четче!» — пододвигал «разговорную» тетрадь.

И вдруг зазвучал рояль. Нет, это была не та музы­ка, что понравилась бы профессору Черни или маэстро Сальери. Друг на друга падали громыхающие камки аккордов, потрясавшие не только сердце ребенка, но и весь дом: казалось, сами стены содрогались от этой ти­танической музыки.

Немного погодя появился Шиндлер. Он был бледен. Ни слова не говоря, он буквально вытолкал гостей за порог и только уже там, на лестнице, объяснил:

— Разъярен как людоед!

На лице Шиндлера было какое-то смешанное выра­жение стыда и гордости.

— Чуть не избил меня... Очень страдает.

Шиндлер на минуту остановился у входа в церковь Черных испанцев, но стрелы колючего снега тотчас же обратили их всех троих в бегство. Они нашли прибежи­ще за столом небольшого кафе.

Очень разгневался?—спросил Ференц с трево­
гой, но и любопытством.

Сейчас он пишет великую музыку,— не удосто­
ив ответом мальчика, сказал задумчиво Шиндлер.—
Возможно, самую могущественную, какую когда-либо
создавал человек. Девятую симфонию!

Накануне достать билеты на концерт Листа 13 апре­ля 1823 года было невозможно. Заказов поступило в два раза больше, чем было мест в Зале редутов.

Пока оркестр играл вступление—на этот раз Кон­церт си минор Гуммеля, Ференц у рояля ждал взмаха дирижерской палочки. Но вот он распрямился, руки его коснулись клавишей...

В первом ряду сидит Бетховен. Ференц играет с не­обыкновенной силой и страстью. Рукоплескания зала. Еще и еще, словно волны прибоя. (В то время публика аплодировала отдельно каждой части произведения.) Когда ритм замедляется — зал замирает, но заключи-

тельные аккорды уже идут под бурю оваций. Публика с задних рядов, позабыв о всех правилах поведения на концертах, хлынула к рампе: теперь зрители хотят еще и видеть это чудо, магию музыки, когда из-под двух детских рук рождается пламя, которое заливает ослеп­ляющим сиянием весь концертный зал.

Ференц импровизирует.

На одном углу сцены из-за кулис делает знаки Диа-белли: «Довольно! Нельзя до бесконечности потакать публике!» На другом конце подмостков ему тоже что-то показывает Адам Лист. Ференц не понимает, но видит, что отец бледен, а по лицу его катятся слезы.

Новый ураган рукоплесканий. И вдруг мгновенно на­ступила тишина. Это на сцену поднялся Бетховен. Вели­кий музыкант обнял и поцеловал мальчика.

И овация... Это уже не аплодисменты, а буря!

Они стоят рядом на подмостках: Бетховен и Ференц Лист.

На другой день Адам Лист читал газеты с востор­женными статьями по поводу концерта. Но тут же при­шло письмо из канцелярии Эстерхази. В письме говорит­ся о том, что Адам Лист, хотя в настоящее время и не находится на нашей службе, должен без промедления уплатить очередную причитающуюся часть залога. Од­новременно г-ну Листу предлагается сообщить, намерен ли он возвратиться на прежнее место службы. В против­ном случае должность будет занята другим, так как прошло уже девять месяцев со дня его отъезда.

Тихая, покорная Анна по-прежнему не очень верила в артистическую карьеру сына. Кроме того, она считала, что мальчик должен обязательно окончить обычную шко­лу, изучить историю, географию, словесность.

Адам написал два письма князю Эстерхази с прось­бой продлить ему отпуск без содержания. На оба пись­ма ответ был отрицательным.

Анна умоляла мужа вернуться на службу, но Адам непреклонен, он медлит с отъездом. Из Пешта пришло письмо от Кароя Миллера, торговца картинами. Мил­лер предлагал устроить несколько концертов Ференца в Пеште, в немецком «Пештском театре».

И вот Листы два дня кряду катят в дилижансе по всхолмленной земле Задунайского края в Пешт.

Город тянется вверх, чем-то напоминая неуклюжего подростка. Вдоль берега Дуная —красивые здания, апозади них обычный степной тракт, по которому, под­нимая тучи пыли, плетутся гурты скота, стада свиней.

В кафе, где состоялась первая встреча Адама Листа Кароя Миллера,— мраморные столики, зеркала в по­золоченных рамах, зеленое сукно бильярда, услужливые официанты. А за окном, громко щелкая кнутами, гур­товщики гонят сотни рогатых волов на ярмарку.

Предприимчивый Миллер помог сочинить подобаю­щую афишу, взывая к национальным чувствам венгров:

«Я венгр, и для меня нет большего счастья, чем по­казать у себя на родине перед тем, как уехать во Фран­цию и Англию, все, чему я до сих пор учился, чем

овладел...»

А Ференц, как и подобает ребенку, в течение всего месяца использовал малейшую возможность, чтобы убе­жать к Дунаю — настоящей большой реке, в сравнении с которой венский Дунай — маленькая хилая речушка. Или пойти послушать знаменитого цыганского скрипача Боку из ресторана «Семь князей», который играл более цветисто и был в обращении проще, чем другой знако­мый Ференцу цыган, музыкант Бихари в Вене.

Когда после турне возвратились в Вену, Адам Лист, уступая настойчивым мольбам Анны, предпринимает последнюю попытку — пишет новое, полное самоуниже­ния письмо к князю.

И снова отказ.

После этого Адам назначает день отъезда. Прощаль­ный вечер в доме Унгеров, целая серия домашних кон­цертов во дворцах покровительствующих аристократов и, наконец, интимный небольшой праздник у профессо­ра Карла Черни.

Здесь Ференц уже не ученик и даже не гость, а слов­но маленький внучек, летящий первым делом к мамаше Черни. И она теперь именует его уже не иначе, как Пут-ци, или, еще более нежно, Цизи, угощает маленького венгра изюмом, конфетами, южными фруктами, варенья­ми, ореховыми пирожными и множеством компотов.

Профессор Черни дает ему в дорогу свидетельство об окончании учебы и множество рекомендательных пи­сем. И повторяет отцу — Адаму Листу: «Мальчик — готовый артист. Как пианисту, ему уже нечему больше учиться, хотя теорией он овладел еще не до конца. Но и здесь исключительный прогресс...»

Все это, разумеется, пролетает мимо ушей Ференца. Но вот господин профессор произносит слова, от кото­рых у родителей маленького Ференца на глаза набе­гают слезы. Профессор больше не говорит официальным тоном. Он подходит к мальчику и, положив руку на его белокурую голову, произносит:

— Только бог теперь тебе помощник, Цизи!
Цизи! Это ласкательное имя никогда не встречалось

в лексиконе профессора. Более того, он сурово осуждал за эту слабость свою супругу, госпожу Черни, считая, что всякие ласкательные имена только расшатывают дис­циплину учеников. Но сейчас он все же сказал:

— Только бог теперь тебе помощник, Цизи!

20 сентября 1823 года семья Листов покидает Вену.

Княжеская канцелярия выслала только справку, что «родившийся в Эдельстале (Немешвельдь) Адам Лист, римско-католического вероисповедания, 45 лет от роду, с 1801 по 1823 год находился на службе семейства кня­зей Эстерхази в качестве писаря и бухгалтера».

Ни единого слова признания заслуг за двадцать два года безупречной службы. И вообще эта справка — все­го лишь основание для получения полицейского пропус­ка. Она подтверждает, что предъявитель ее не беглый крепостной, а слуга, милостиво отпущенный своим гос­подином со службы.

Внизу — круглая печать: орел с золотой короной на голове, в одной когтистой лапе — меч, в другой — три

алые розы.

II

«LЕ РRЕТ1Т РRODIGE»*

едкая картина для Парижа: в марте на де­ревьях Вогезской площади еще белеет снег. На мостовой его быстро затоптали прохожие, но в двух шагах от площади, в саду дворца Ноай, роскошное белое по­крывало укутало и украшавшее парк брон­зовое изваяние тритонов, каменных Афродит, и погру­женные в зимний сон деревья, старательно подстрижен­ные кусты. В этот вечер все окна дворца Ноай были освещены.

У герцога Франсуа де Ноай — музыкальный вечер. Здесь были звезды Итальянской оперы Бардоньи и Синти, маэстро Пеллегрини и Джудитта Паста и ми­ровое музыкальное чудо — маленький Ференц Лист, ко­торый к этому времени затмил даже «золотых» италь­янцев.

Приветственные рукоплескания быстро смолкли, и мальчик занял свое место на сцене. Для начала он сыг­рал несколько небольших опусов Гуммеля и Черни, за­тем перешел к импровизации на свободные темы. После часовой игры конец концерту положил хозяин дома:

— Поздно. Мальчику пора спать. Герцог сам проводил Адама и Ференца вниз по мра-

* «Маленькое чудо» (фр.).

морным лестницам в вестибюль (разве стали бы это де­лать аристократы и даже банкиры Вены?), после чего распорядился отвезти мальчика в своей коляске домой. На прощание шепнул на ухо Адаму:

— Если время позволит, загляните ко мне завтра. К обеду.

За обедом, во время смены блюд, герцог успел рас­сказать о своем покойном предке герцоге Анн-Жюль, который триста лет назад набил свои бездонные карма­ны гугенотским золотишком, затем о более добродушном Луи Антуане де Ноай, использовавшем для обогащения на сей раз кошельки правоверных католиков, так как он был кардиналом Парижским. Последовал рассказ о некоем Поле Франсуа, изъездившем не без приключе­ний всю Италию, Испанию и Германию. Затем герцог пригласил гостей в свою химическую лабораторию и по­казал библиотеку герцогов де Ноай. Резчики по дереву и слоновой кости, инкрустаторы, обойщики и шлифо­вальщики хрусталя объединили здесь свои усилия и ма­стерство, чтобы создать это чудо искусства. Причудли­вые изгибы линий, вибрирующий свет, отраженный от миллионов граней в хрустале люстр, где прозрачные ка­пельки подвесок звенят как серебряные колокольцы.

На полках — книги в зеленых, красных, коричневых и снежно-белых сафьяновых переплетах с золотым тис­нением. Посередине зала — круглый стол для чтения, на нем глобус с двумя золотыми обручами, обозначав­шими траектории — по канонам старинной астрономии — Солнца и Луны.

На круглый стол герцог положил папку и сказал Фе­ренцу:

— Это тебе. Однако подарок требует кое-каких по­яснений. Это украшение моей коллекции. Гравюры по мотивам Дюрера, Гольбейна, Лоррена, Рафаэля, Микел-анджело, Рембрандта, Ватто. Я хочу, чтобы мальчик по­знакомился с этими мастерами и полюбил их. Нынеш­ний век убивает наши органы чувств. Кто знает нынче, что такое ощущать на вкус? С Людовиком XV умер по­следний великий повар, сгинули в небытие все рецепты, достойные упоминания! А что сталось с нашим обоняни­ем? В своей маленькой лаборатории я хотел было возро­дить ароматы, которыми великие куртизанки прошлого века сводили с ума мужчин. Увы, все мои попытки ока-

зались тщетными. Мне стыдно говорить об этом в при-сутсвии юного музыканта, но испорчен и наш слух. Утонченный клавесин сменили на грубый рояль, а скри-пачей его величества — на дикие и визгливые трубы и тромбоны Но раз уж вокруг идет такая деструкция чувств, бережем хоть наши глаза. Человека, научивше-гося, смотреть глазами Дюрера, Рафаэля, Ватто, могут отравлять ядом через его уши или сладкими пастилка-ми но никогда — через его очи!

Герцог позвонил и приказал вошедшему камердинеру:

- Папку отвезете на квартиру мсье Листа. — За­тем обратившись к Адаму, продолжал: — А вот этот пустячок я приберег для вас. — Герцог достал из одно­го ящика стола книжечку в кожаном переплете.— Дневник. Записывайте в него все, связанное с юношей. Однажды, когда сын вырастет, он с радостью будет чи­тать ваши записи, которые увековечат его успехи и не­удачи. А некоторые из них — судьбы неисповедимы, — еще, чего доброго, войдут и в историю музыки.

ДНЕВНИК АДАМА ЛИСТА *

26 сентября 1823 года

Счастливо добрались до Мюнхена. Анна очень изму­чена, даже спать не может. А с Цизи мне уже в первый день пришлось ходить по городу. Он неутомим. Мюнхен больше всего похож на Пешт. Неясно со днем концерта. Мошелес тоже здесь. И тоже еще не назначил дату сво­его выступления. А потому нам нужно ждать. Было бы неудобно опередить его.

* Адам Лист вел дневник. И начал его не в 1824 году, а гораздо раньше, еще во время турне по Германии, предшество­вавшего успехам Ференца в Париже. Этот дневник видел и ча­стично читал д'Ортиг, редактор.

К сожалению, потом дневник пропал.

Автор этой книги делает попытку реконструировать записи Адама Листа, используя переписку Адама Листа, Ференца Ли­ста и Карла Черни, статьи в «Аугсбургер альгемайне цайтунт», «Драпо бланш», «Этуаль», «Сесиль», «Морнинг пост», «Виндзор экспресс», а также работы Лины Раман, Клода Ростана, Джеймса Хьюнекера, Бруно Веллера, Вальтера Беккета, Юлиуса Каппа, Харасти и Петера Раабе о великом музыканте.

18 октября 1823 года

Вчера мы дали наш первый концерт, однако о нас здесь почти не знают, так что в зале было не слишком людно. Компенсировало присутствие славного короля и принцесс. Они сидели в почетной ложе. Хотя публика было мало, успех был шумным, и уже назначена дата второго концерта — 24 октября.

19 октября 1823 года

«Аугсбургер цайтунг» так пишет о Цизи:

«На сцене появился новый Моцарт»,— идет слух ив Мюнхена. Говорят, что ребенку всего лишь семь лет, но уже и сейчас он своими музыкальными способностя­ми обращает на себя внимание ценителей музыки. На са­мом деле юному Ференцу Листу уже 11 лет; но в осталь­ном слухи соответствуют действительности: новый Мо­царт появился. Мальчик, исполняя Концерт Гуммеля си минор, играл с такой мягкостью, чистотой и силой, с такой глубиной чувств, какое даже самое смелое вообра­жение не решилось бы предположить у ребенка в столь юные годы. Мы прослушали недавно концерты Гумме-ля и Мошелеса, на которых исполнялась та же самая пьеса, и не побоимся признать, что маленький мальчик ничем не уступает двум великим мастерам. Но чудо даже не в этом, а в его импровизации на заданную тему...»

Я не устаю повторять Ференцу: журналисты всегда любят преувеличивать.

26 октября 1823 года

Двое коллег-музыкантов (братья Эбнеры) посетили нас сегодня и попросили Цизи принять участие в их скрипичном концерте. В данной финансовой ситуации это большая жертва с нашей стороны: ведь всю выручку придется отдать братьям Эбнерам. Баварцы же народ прижимистый и очень удивляются, когда кто-то зани­мается благотворительностью. Так что слух о велико­душном жесте Листов быстро распространился. Нас да­же останавливали на улице, спрашивали: правда ли, что мы подарили коллегам Эбнерам весь сбор? Мы гордо отвечали: правда!

27 октября 1823 года

Сегодня днем мы во дворце его величества баварско­го короля. Гофмейстер пространно наставляет нас, как положено являться пред очи милостию божию короля Баварии. К моему величайшему удивлению, его величе­ство с милой снисходительностью относится к грубей-шему нарушению этикета Ференцем: он не только по­жимает протянутую ему мальчишкой руку, но и привле­кает его к себе, и Цизи как ни в чем не бывало прижи­мается к королевскому колену.

— И не страшно было тебе играть после Мошелеса?

— Ну вот еще!

— Молодец. Хорошо, что ты ничего не боишься.

Ференц весело кивает головой в знак согласия с ко­ролем.

А нам ты не смог бы сейчас поиграть?—спра­
шивает его величество.

Охотно...

Я готов был сквозь землю провалиться, потому что гофмейстер сто раз повторил нам, как нужно в этом случае отвечать: «для меня не может быть большей че­сти, чем... и т. д.».

Цизи играет великолепно, и король,— наверное, то­же в нарушение этикета — в обе щеки целует мальчика, потом дает ему щелчок в лоб, и оба они заливаются смехом.

/ ноября 1823 года

В виду большого интереса пришлось повторить наш концерт в зале «Гармония».

6 декабря 1823 года

Концерт в вале «Цум гайст». Столпотворение. Пер­сонал не справляется с публикой, осаждающей двери. Дирекция молит о помощи. Нам сказали, что, даже если мы дадим пять концертов в городском театре, где зал в два раза больше, всех желающих все равно мы удо­влетворить не сможем.

13 декабря 1823 года

Позавчера приехали в Париж, где нас уже ждали
приглашения на 36 музыкальных вечеров. Гонорары от

100—150 франков и выше. Многие тем не менее я от­клонил: деньги — это еще не все. Нужно когда-то и от­дыхать. Особенно Цизи, который хоть и быстро растет и крепнет, но все же до сих пор не может похвалиться здоровьем.

16 декабря 1823 года

Почетное и полезное приглашение: выступить у его превосходительства, министра культов. Наши друзья предупредили: от него зависит многое—бесплатные концертные залы и прочая помощь. Хотя мы ничего у него и не просили. Много работы.

17 декабря 1823 года

Счастье действительно улыбается нам. Мы явились с рекомендательным письмом Диабелли к господину Се­бастиану Эрару², директору крупнейшей фабрики роя­лей и арф во Франции. Эрар — пожилой господин (ему под семьдесят) — пригласил и племянника Пьера, сво­его будущего наследника. Одним словом, мы и рта рас­крыть не успели, как в наше распоряжение был предо­ставлен целый флигель во дворце. Отказываться бес­полезно, заявил хозяин. Да и в самом деле нас уже про­вожали вместе с пожитками и пачками нот на третий этаж, где нас ожидали две комнаты, передняя и кро­шечная кухня с кладовкой. Цизи играет свои упражне­ния внизу, в большом салоне, где две стены — стекло от пола до потолка, а для освещения — десять люстр. Для музыканта наготове на выбор три инструмента: пиа­нино, старинный рояль и новый инструмент — рояльное чудо на семь с половиной октав, равное по силе це­лому оркестру, а по мягкости звучания самой нежной арфе.

19 декабря 1823 года

Самая грустная запись в этом дневнике. С рекомен­дательными письмами маэстро Сальери и его высоко­превосходительства Меттерниха мы постучались в двери консерватории. Там нас без всяких церемоний провели к господину Керубини³. Я отрекомендовался сам, пред­ставил ему Цизи, после чего решился показать статью

в газете, где говорилось об успешных выступлениях мо- его сына.

Керубини сказал, однако, что мнение прессы его не интересует.Тогда я передал ему рекомендательное письмо Сальери. Он с высокомерием владетельного князя заметил, что рекомендательных писем он тоже не читает, и пояснил, что обычно их дают людям, от которых желают избавиться.

Я спросил, нет ли у него желания послушать игру Ференца? Керубини покачал головой: он не очень любит рояль. И я решил перейти прямо к делу. Мальчик, ска­зал я, учился у знаменитых мастеров, но для заверше­ния учебы хотел бы получить окончательную шлифовку своего мастерства у профессоров консерватории.

Керубини стоял недвижим. Цизи уставился на него, открыв рот: он впервые в жизни видел застывшего, как изваяние, великого человека. А я чувствовал себя ни­щим, ожидающим подаяния. Наконец после долгого молчания Керубини заговорил:

— Я не полномочен менять статут консерватории. А он предписывает, что ее могут посещать только под­данные французского короля.

Я был уничтожен. Цизи расплакался. Керубини же круто повернулся на каблуках и скрылся за обитой дверью директорского кабинета.

Господин Эрар нахохотался до слез над этой исто­рией, потом сказал: «Не следует все это принимать всерьез. Учиться не обязательно в консерватории. Завт­ра у меня будет господин Паэр⁴, дирижер Итальянской оперы. Он хочет купить у нас новые арфы... Вот с ним и побеседуем...»

Паэр написал «Леонору», о которой Бетховен якобы сказал: «Ее мог бы написать и я». Сам Паэр уверяет, что великий Бетховен позаимствовал у него не только либретто «Фиделио», но и несколько основных мелодий. Но все равно музыкант он отличный, и это на пользу Ференцу.

— Я хотел бы, чтобы этот мальчик учился у тебя.

Паэр взглянул на Цизи.

— Талантлив?

— Послушай сам.

Но вечно спешащему Паэру некогда.

— Хорошо, хорошо! Приходите завтра в десять, в театр. Там посмотрим, чем я смогу ему помочь.

Паэр слабо разбирается в фортепианной и камер­ной музыке. На уроках, проведенных наспех и по десят­ку раз прерывавшихся из-за чьих-то приходов и дирек­торских обязанностей, он занимается исключительно оперной музыкой. Сейчас они проходят с Цизи Глюка Паэр не перестает изумляться. Паэр работает торопли­во, отрывисто, хотя объясняет он, конечно, гениально. Но все равно, пока они доходят до конца партитуры, Цизи уже знает всю вещь наизусть. Сначала Паэр ре­шил, что это случайно. Пробует новые произведения, одно за другим. Цизи напевает ему не только основную мелодию, но и сразу же играет соответствующие гар­монии.

Паэр волнуется, потеет, вытирает лоб и недоуменно пожимает плечами:

— Но это же действительно сатанинское дитя!

10 января 1824 года