ОРЕЛ НАД БАШНЕЙ 3 страница

хази. Это был человек с властным взглядом, умевший произносить сладкие речи. Господина Миклоша Эстер­хази ненавидели мужчины и боготворили женщины. Вна­чале бравый Миклош состоял на службе у коменданта Кашшайской крепости и исполнял свои обязанности столь успешно, что после смерти коменданта вдова его, прекрасная Урсула Дершфи, подарила господину Мик-лошу не только свое сердце, но и владения, которые, как говорится, и взором было не окинуть. По неисповедимой воле судьбы мадам Урсула Дершфи скоро и сама отбы­ла в лучший из миров, а господин Миклош вновь соче­тался узами со вдовой покойного Имре Турзо, объеди­нив теперь в одних руках богатства и владения одно­временно и кашшайского коменданта, и Урсулы Дершфи, и Имре Турзо. Надо сказать, что первое гнездо Эстер­хази было весьма скромным — неуклюжий дом во дворе поместья в Кишмартоне. Проходившие мимо войска, ко­торые обычно не прочь были пограбить, и внимания-то не обращали на него: ну какими тут трофеями можно за­владеть в этом скромном строении с развалившимися стенами. Между тем внизу под сводами в глубоких под­валах было запрятано немало золота, а запасов прови­зии — вина, пшеницы, кукурузы и всего прочего — хва­тило бы на добрый десяток лет. А ведь в трудные воен­ные годы продукты порой стоили дороже золота.

Потом последовали уголовные процессы двора против Надашди, в которых Эстерхази выступали свидетелями умно и не без пользы для себя, после чего император пожаловал их замками Лека и Немешкерестур. Но орел рода Эстерхази не успокаивался и вскоре распростер свои крылья над крепостью Кагольд, а потом крючкова­тым хищным клювом продолбил себе вход в крепость Капувар и там свил гнездо — себе и потомкам Эстера­шей. Имения присоединялись одно за другим: крепость Ланжер, Сарвкё и Лакомпак. Разумеется, владея такими гигантскими просторами, Эстерхази уже не мог удоволь­ствоваться скромным Кишмартонским гнездом. Были на­няты итальянские каменщики. И вот исчез с лица земли старинный обветшавший дом: великолепные каменотесы из Тосканы заново воздвигли колонны, выступающие из стен балконы и эркеры, украсили стены вырезанными из мрамора барельефами, установили бюсты, построили сторожевые башни с луковичками, которые окружили со

всех сторон старинный фундамент здания. Потом у за­топляемой по весне равнины вдоль озера Фёртё отвое­вали большой кусок земли под новый парк Эстерхази и новый замок. И вот в стенах венгерского Версаля зазву­чала музыка на пирах и к театральным представлениям, музыка к обеду и музыка в часы пробуждения, музыка в украшенном золотом салоне и музыка, под открытым небом. Сначала она звучала как роскошное оформление парка, потом — для истинного удовольствия, и нако­нец— из страсти к самому исполнению. Потому что те­перь среди Эстерхази встречались уже и такие, кто не только слушал музыку, но и сам писал ее или извлекал из чарующих струн инструментов.

Разбудив задремавшего Карнера, князь потребовал от него первый отчет:

— Доложите, милый Карнер, в каком состоянии пре­
бывают наши дела...

Карнер, предпринимавший мужественные усилия, чтобы не уснуть, наскоро собрался с мыслями.

— Два года назад нашу казну постигло сильное по­
трясение. Правительство его величества издало поста­
новление, по которому все ассигнации, находившиеся в
обращении, были девальвированы до одной пятой стои­
мости. И если раньше мы без всяких затруднений со­
трудничали с банкирскими домами Эскелеса, Мендель­
сона, Бетмана и франкфуртских Ротшильдов, то теперь
вдруг обнаружили, что финансовые операции, проходив­
шие прежде без всяких затруднений, наталкиваются на
трудности, и наши источники финансирования иссякли.
Мы обратились к парижскому банкирскому дому Огадо,
но и там нам отказали в кредите. Тогда же нам дали со­
вет: сосредоточиться на операциях с несколькими круп­
ными банкирскими домами, чтобы они совместно гаран­
тировали выплаты по всем владениям Эстерхази. Наши
консультации обещали пройти успешно. Позавчера мы
уже подготовили на подпись все документы о таком со­
глашении, но вдруг в последнюю минуту все полетело
к чертям: неожиданно скончался господин Амшельд
Майер Ротшильд. А члены консорциума его банка
отказались санкционировать достигнутые с ним согла­
шения.

Внизу послышался стук колес подъезжающих экипа­жей: один за другим они миновали подъемный мост замка. Собрались управляющие имениями. Князь гово­рит тихо, заставляя слушающих затаить дыхание:

— Мы на пороге принятия важных решений. Слав­ная война его величества против Бонапарта тяжким бре­менем легла на наши плечи. Она стоила нам много кро­ви... (князь полуприкрыл веки, как бы воскрешая в па­мяти образ крепостных Эстерхази, погибших в битвах за родину)... И много денег. Сейчас мы должны приме­нить всю возможную строгость и все меры наказания, чтобы хоть как-то восполнить наши весьма ощутимые потери...

Для княжеских управляющих это был сигнал к дей­ствию. Со всей строгостью они набросились на под­данных.

Управляющий венской канцелярией имений Эстер­хази Крайчек проводил аудиенцию в старом здании Кишмартонского замка — в том самом зале совещаний, который итальянские архитекторы оставили при пере­стройке нетронутым. Крайчек, Сентгали и два непримет­ных писаря сидели у стола, покрытого зеленым сукном. Крайчек разговаривал так, словно видел Дёрдя Адама Листа впервые в своей жизни, хотя к моменту аудиен­ции Адаму было уже пятьдесят восемь лет, и из них сорок он прослужил в имении Эстерхази.

Крайчек. Звать?

Лист. Адам Дёрдь Лист, родился 14 октября 1755 года в селении Райка.

Лист — плечистый крепкий мужчина. На лбу — сбе­жавшиеся вместе озабоченные морщины — знак сурового характера и постоянной внутренней борьбы. Говорит не­много с дефектами — у него не хватает зубов. Взгляд горящий, беспокойный, гордый. Но попробуй-ка быть гордым в такой трудный час испытаний.

Крайчек. На вас поступило множество жалоб. Вот первая: вас по просьбе населения убрали из села Сент-дёрдь, где вы работали учителем. Его сиятельство, гос­подин князь, уполномочил директора, господина Сент­гали, расследовать этот скандальный случай. Выяснилось, что народ просто не хочет, чтобы вы и дальше остава­лись в селе.

Лист. С людьми простыми у меня не было никаких осложнений. Были недовольны только господа. Дирек­тор школы обвинил меня в том, что я вмешиваюсь в сфе­ру деятельности господина священника. Потому что я учил не только детей, но и взрослых. Господин Кантор тоже обижался на меня за то, что однажды я сел к ор­гану, и после этого все в деревне хотели слушать только мою игру.

К р а й ч е к. Люди в своих показаниях обвиняли толь­ко вас.

Лист. Но моя совесть чиста, я это знаю!

К р а й ч е к. Господин сиятельный князь и на этот раз проявил гуманность. Он перевел вас на склад строи­тельных материалов в селе Маркс. Но и здесь не обо­шлось без конфуза: обнаружилась нехватка строевого леса.

Лист. Мне за это дело уже основательно потрепали нервы. В конце концов приехал прораб, господин Глюк, и заступился за меня. Дело в том, что некоторое коли­чество досок, бревен и строганых брусов осталось на его складе, а поэтому возникла недостача в моих учетных документах.

К р а й ч е к. А вы продолжали жаловаться, писать письма и прошения. Канцелярия в Кишмартоне ничем другим не занималась, только вашей писаниной.

Лист (вытягивается в струнку, и теперь видно, ка­кой это рослый, хорошо сложенный, стройный, как ясень, человек). Ваше благородие! На жалование в шестьдесят семь форинтов в год я растил четырнадцать детей. Как бы вы поступили, ваше благородие, имея всю эту малышню вокруг себя? Зима. Ни одежонки, ни сапог...

К р а й ч е к. Но вы же получили двенадцать центне­ров пшеницы, тридцать центнеров овса, сорок пять центнеров сена, шесть бочонков вина, шесть саженей дров. Да этого хватит кому угодно, чтобы жить в до­статке!

Лист (теперь терпение уже окончательно покидает его). Но я же не мог привязать сено к ногам ребятишек заместо сапог. И не могу их кормить немолотым зер­ном... Лекарства, в которых эти малыши нуждаются, приходится покупать за деньги. За овес им тоже не дадут в школе учебники. В лучшем случае я могу про-

дать вино, но оно такое кислое, что может сойти разве что за уксус.

К р а й ч е к. Ну, не может же быть, чтобы это было такое невыгодное вино! Ведь сами-то вы его основатель­но попили, раз, как говорится в протоколе, свалились с коня, и тот только чудом вас не растоптал.

Лист (тяжело дыша, видно, что с трудом сдержи­вает свой гнев). Лошадь, действительно, выбросила ме­ня из седла, но вы не спросили, зачем счетоводу дровя­ного склада нужно было садиться в седло? Так вот, ва­ше благородие, я получил такую квартиру, до которой мне нужно было ездить целый час на коне. А зимой и самый опытный всадник не рискнет на такие цирковые номера. Конечно же, я свалился с коня и так прокатился по замерзшей грязи, что сломал три ребра. Зарплата у меня шестьдесят семь форинтов, а на одного врача ушло двадцать.

Крайчек. У вас, сударь, всегда не как у людей. Достаточно привести пример, как вы, господин приказ­чик, женились...

Сентгали (медленно поднимает глаза на Крайче-ка). Мне кажется, не наше дело заниматься такими делами...

Крайчек. Как это не наше дело, ваше благородие? (Берет лист бумаги, читает.) Господин приказчик по­хоронил первую свою жену Барбару Шлезак, а затем и вторую свою жену Барбару Венингер. Канцелярия вы­делила деньги на похороны. Тогда господин приказчик женился третий раз — на Магдалине Рихтер, даже не спросив на эту женитьбу разрешения, хотя знал, что, согласно устава княжеских имений, служащие его сия­тельства князя Эстерхази не имеют права без специаль­ного разрешения брать в жены девиц или вдов.

Сентгали (теряя терпение). Это дело, господин старший лесничий, извольте сами доложить господину его сиятельству. У меня тысяча других обязанностей, и мне некогда этим заниматься.

Крайчек. Я уже заканчиваю свой доклад, госпо­дин директор. Все перечисленные упущения, да будет позволено мне употребить выражение нашей святой церкви, грехи несмертные. Но есть еще и грех, который нельзя простить: Адам Лист продал полученные в счет зарплаты дрова, выручив некоторую сумму денег. А по-

том ходил по лесу и собирал сучья, ветки и этим топил печь, словно нищий, который собирает листву в лесу, на­нося таким образом ущерб достоинству служащего его сиятельства. Равно непростительным грехом является и то, что он выделил часть стойла для скотины своим де­тям, мальчикам и девочкам. И молоко от коровы госпо­дин Адам Лист тоже не сдавал на кухню его сиятель­ства, а забирал себе, хотя по службе обязан был ухажи­вать за лошадьми и скотом его сиятельства.

Лист. Молоко у моей собственной коровы кончи­лось, но как я мог объяснить это детишкам. Ведь им нужны были не объяснения, а молоко.

К р а й ч е к. Вы, сударь, лично для себя собирали так­же виноград на господском винограднике и фрукты в господском саду.

Лист. Но эти фрукты падали на землю и гнили.

К р а й ч е к (снова читает, но уже тоном выносящего приговор судьи). Канцелярия его сиятельства князя Миклоша Эстерхази на основании распоряжения его сия­тельства увольняет приказчика Адама Дёрдя Листа без предупреждения. Внесенные им в казну при поступле­нии на службу сто пятьдесят форинтов залога возврату не подлежат. Поведение Адама Листа — это грубое на­рушение устава, но канцелярия считает возможным от­казаться от возбуждения дополнительного гражданского иска к нему, однако с тем, чтобы Лист немедленно осво­бодил занимаемую им служебную квартиру счетовода в Надьмартоне. Именем его сиятельства князя Миклоша Эстерхази...

По осклизлому глинистому проселку от Кишмарто-на до Надьмартона шагал Дёрдь Лист. К кому же теперь податься? Две старшие дочери сами бедствуют. К треть­ей, замужней, не хочется идти из гордости, остальные — сами еще дети. Сын Антон, выучившись на часовщика, перебрался в Вену — не поедешь же к нему с целой ора­вой ребятни. С шурином Ференцем Майерхаймом поссо­рились из-за пустяка. Остается одно: ехать к старшему из сыновей, к Адаму Листу. Адам два года как женился. Живет в Доборьяне с женой и сынишкой. Может, он примет на недельку-другую родного отца?

У большака постоял, подождал: не проедет ли мимо какая попутная подвода.

Быстро смеркалось. Но вот зашлепали по дорожной грязи копыта, заскрипели ржавые колеса...

- Эй, земляк, далеко путь держишь?—спросил он

возницу.

- В Доборьян,— ответил приглушенный тумаком

голос.

- Не подвезешь?

- А чего ж, садись.

Дёрдь Лист вспрыгнул на козлы к вознице, и телега затарахтела дальше, к Доборьяну.

Десять часов вечера для встающих чуть свет се-лян — позднее время. Но приказчик Доборьянского ов­цеводческого хозяйства Адам Лист еще сидел за столом и читал. Окно, его комнаты всегда было освещено: он допоздна засиживался по вечерам — читал французские книги, писал, проверял счета или учил какой-нибудь но­вый язык.

От отца Адам Лист унаследовал широкие плечи, меч­тательную натуру, от покойной матушки — в девичестве Барбары Шлезак — тонкие черты лица, энергичность и настойчивость. В двенадцать лет Адам упросил родите­лей отпустить его учиться в Братиславскую католиче­скую гимназию. Учился, работая там же, в гимназии: топил печи, чистил обувь богатым гимназистам, помо­гал повару на кухне. После нелегких четырех лет учебы в гимназии в 1795 году отправился к францисканцам. Монахи католического ордена не придавали особого зна­чения происхождению: сын бедного приказчика может со временем стать и каноником и прелатом, а то, чего доброго, и епископом. И он изучал теологию по сочине­ниям святого Августина и Фомы Аквинского, латынь и древнееврейский, постигал католическое богослужение. Но в конце концов в подростке заговорила кровь Ли­стов! Надоело ему унижаться, подчинять себя жестокой дисциплине, лицемерить. Адам Лист взбунтовался и был выдворен из стен францисканского монастыря.

Упорный юноша подал заявление в университет име­ни Петера Пазмани, к тому времени переведенный из Суботицы в Братиславу ¹.

За год в университете Адам Лист выучил настоящий язык Клопштока, Гердера и Лессинга. С наслаждением изучал историю, и риторику, и французский. Раз в не­делю он посещал Ференца Риглера, известного брати-

славского органиста. Риглер обучал Адама Листа ком­позиции четырехголосных хоралов, началам гармонии. Ученик проявил способности и в искусстве контра­пункта.

Но в университете довелось проучиться всего лишь год. Раньше, еще в гимназические годы, всегда чем-то помогали из дому. Теперь, после смерти матери, посыл­ки из дому прекратились. Мачеха считала их излишним баловством.

И Адам Лист сдался: поступил на службу в канце­лярию князя Эстерхази писарем.

Капувар — венгерский город. И Адаму Листу, уже говорившему на нескольких европейских языках, только теперь впервые пришлось овладевать своим родным, вен­герским. Нелегкое дело, хотя и до сих пор он всегда считал себя венгром и все письма, заявления и докумен­ты подписывал на венгерский манер: «Лист, Адам». Но увы. Языка капуварцев он не знал. Пришлось переве­стись во Фракно, затем в Кишмартон.

При дворе герцога в Кишмартоне дирижер Янош Гуммель приглашает виолончелиста Адама на репети­цию, а затем и в придворный оркестр. Иногда Листу дают переписывать ноты.

Но Адам Лист мечтает пересесть из задних рядов оркестра в первый, а потом стать вторым дирижером, откуда уже открывается путь к беспредельному, необо­зримому...

И вдруг вызов в канцелярию и приказ: отправиться в Доборьян на должность приказчика на тамошней ов­цеводческой ферме князя.

Доборьян — это как ссылка. Лишь изредка он на­ведывался в Надьмартон, где служил отец. Вместе они составляли и прошения: на меньшую должность, с мень­шим жалованьем, только назад, в Кишмартон, где музы­ка, оркестр, жизнь.

Ответов на его прошения не приходило.

Сельскому человеку не приходится особенно выби­рать себе невесту. Женятся на той, которая на выданье.

У отца был в Надьмартоне приятель — мыловар Франц Лагер. А у того в доме воспитывалась сирота, племянница Анна Лагер, уроженка Кремса, австрийско-

го городка на Дунае. Вначале Анна работала в Вене в няньках, в горничных, потом ее позвал к себе дядя, ворч-ливый старый холостяк,— вести хозяйство в доме.

Сватал Аннушку за сына старый Дёрдь Лист. Как требует того приличие, мыловар немного покуражился:

- Выдам, когда сам пожелаю.

Все же свадьба состоялась 11 января 1811 года, в церкви в селе Лоок. А 22 октября у молодых супругов, Адама Листа и Анны Лагер, родился сын — Франц Лист *.

...Около полуночи Лист-старший постучался в окно сыновнего дома в Доборьяне. Обнялись. Сын не спра­шивал, отец не объяснял. Сказал только:

— Уволили меня, сынок, со службы.
Анна отвечала:

— Живем скромно. Но всем, что есть, охотно поде­
лимся с тобой, отец.

В январе 1814 года Адама Листа перевели в другое имение Эстерхази, в деревню Больдогассонь. Здесь квар­тира приказчика состояла всего из одной комнаты с кухней. Сюда отца с его семьей не возьмешь. Отцу по­мог устроиться приказчиком в имение Кобольд к гра­фам Ницким и внес за него обязательный залог. Позд­нее отец перешел к графам Зичи. Сын и здесь навещал его, помогал деньгами, провизией.

Но и самому Адаму Листу служилось у князя тоже нелегко. Канцелярия Эстерхази то и дело перебрасыва­ла его из одного имения в другое.

Лето 1815-го застает его снова в Доборьяне. Мыло­вар Лагер наконец все же выдал давно обещанное при­даное Анны — тысячу серебряных форинтов. Канцеля­рия тоже повысила Адаму Листу жалованье. Теперь можно было иногда даже пригласить к себе гостей.

В один из погожих дней, взяв выходной, Адам Лист отправился в Шопрон. Оттуда вернулся, всей округе на удивление везя на телеге рояль. Купил за шестьсот

* В настоящее время великого венгерского композитора при­нято именовать Ференц Лист (у венгров — Лист Ференц). При жизни, особенно вне пределов своей родины, он был повсюду известен как Франц Лист (соответственно во Франции и Италии его имя нередко изменялось на Франсуа и Франческо).

форинтов. Теперь каждую свободную минуту он прово­дил за инструментом. Играл Моцарта, Гайдна, Иоганна Себастьяна Баха. Звучала здесь музыка Бетховена, Клементи и Душека². Многое играл без нот, по па­мяти.

Как-то вечером, когда Ференцу уже было пора спать, мальчик неожиданно попросил:

Можно мне еще немного послушать музыку?
Адам улыбнулся.

Хорошо, оставайся.

Теперь по вечерам они сидели у рояля вдвоем.

Ну ты запомнил хоть одну мелодию? — однажды
спросил отец.

Одну?—удивленно посмотрел на него маль­
чик.— Я их помню все.— И он звонким голосом очень
чисто спел отцу несколько мелодий.

На следующий день родители маленького Ференца в первый раз поссорились.

Мальчика нужно учить музыке,— сказал отец.

Зачем?

Наступило долгое молчание. Не потому что Адам не может объяснить Анне, зачем он хочет приобщить сы­на к музыке: он просто боится взглянуть на себя, на свою жизнь, на свою мечту. Как объяснить этой тихой, покорной женщине, что в нем снова пробудился тот прежний, казалось, навеки уснувший, погребенный уже мечтатель.

Отец Адама — теперь уже рабочий на сукновальной фабрике в Поттендорфе, сам Адам Лист увяз в доборь-янской грязи. Так, может быть, хоть сын?..

Адам Лист, казалось, снова вернулся к жизни. Он учил сына музыке. Но до чего же странное это обуче­ние: будто он просто помогает сыну вспоминать язык, который мальчик великолепно знал когда-то и лишь чу­точку забыл. И нужно было только воскресить в его па­мяти это забытое.

Некоторое время Адам пытался даже сдерживать мальчика. Ведь это же ненормально, когда ребенок в во­семь лет во сто раз быстрее осваивает то, что едва по плечу другим детям. Но потом отец вдруг замечает, что уже не он руководит мальчиком, а тот увлекает его за собой.

Мать более трезво смотрит на вещи. Ребенок целы-

ми днями сидит за роялем, перевозбужден, плохо ест. Теперь родители ссорятся каждый день. Адам борется за свою мечту, Анна — за жизнь ребенка. Однажды ве­чером мальчик потерял сознание. Так и нашла его мать— лежащим на полу, ничком.

Адам Лист быстро запряг лошадей и ночью привез к ребенку врача из Кишмартона. Это был старый чело­век. За шестьдесят лет, проведенных в «империи» Эс-терхази, доктору часто доводилось видеть умирающих детей: сырые землянки, отсутствие лекарств, врачи, ко­торых вызывают, когда они уже бессильны помочь, и множество знахарок. Доктор не стал скрывать своих опасений:

— У мальчика жар. А если начнется еще и лихорад­
ка, не знаю — протянет ли он до завтра.

Анна закутала мальчика в самое теплое одеяло, за­тем стала согревать горячими кирпичами стынущие нож­ки ребенка и долго-долго потом молилась, стоя на коле­нях перед детской кроваткой. Приходили соседки — го­товили обед, прибирали в доме. Три недели Анна ни днем, ни ночью не отходила от больного ребенка. Выти­рала с его лба пот, через силу кормила, строго по часам давала прописанные врачом лекарства. А на четвертую маленький Фери встал с кроватки. И первые его шаги были к роялю. Учение продолжалось.

Мальчику только восемь лет, а он своей игрой уже повергает в замешательство не только отца, но и тех нескольких старых музыкантов, что остались при дворе Эстерхази. Ему показывают ноты, и он, едва взглянув на них, начинает играть. Играет без единой запинки. За­тем закрывает нотную тетрадь и исполняет эту же вещь еще раз, уже по памяти. При виде такого чуда Адал?а Листа охватывает страх, какой испытывает человек, уви­девший во сне, что он нашел сокровище, и потом все время боится потерять его.

Однажды управляющий имением господин Сентгали спросил Адама Листа:

Где вы думаете обучать мальчика дальше? Скоро
он уже перерастет своего домашнего учителя.

Этого я и сам не знаю,— задумчиво отвечал
Лист-старший.— Учиться музыке можно только в од­
ном месте — в Вене. А это стоит денег. Мало-мальски
приличный учитель музыки берет пять форинтов за час.

Год учебы — восемьсот форинтов. Плюс уроки фран­цузского и итальянского, плюс квартира, питание, ноты, книги. Да одного мальчика в дальний край и не отпу­стишь — значит, нужен еще и сопровождающий.

— И все же сколько всего понадобится денег?
Услышав, что нужно будет примерно полторы тыся­
чи форинтов, Сентгали надолго задумывается.

— Надо бы сделать точный подсчет. В письменном
виде,— говорит он наконец.— Разумеется, самый скром­
ный. В письме намекнуть на то, что Эстерхази во все
времена поддерживали знаменитых музыкантов. Проше­
ние должно быть лаконичным. А я положу письмо на
стол его сиятельству.

Его сиятельство вызвал к себе управляющего Сент­гали:

— Что за бред опять? Эти Листы буквально не на­ходят себе места.

Мальчик в самом деле явление необычное, ваше
сиятельство!

Но не могу же я выбросить ни за что ни про что
полторы тысячи форинтов на какого-то одного мальчиш­
ку, которого похвалил некий деревенский музыкантишка
и тем свел с ума все их семейство.

Бледноватое лицо Сентгали начало наливаться кровью.

— Ваше сиятельство, я не стал бы беспокоить вас
понапрасну. Но этот мальчик — истинное чудо. Если
вам угоден мой совет: черкнем несколько строк венско­
му управляющему Гиаи, может, у него найдется какая
должностишка для отца ребенка? А будет Адам Лист
служить в Вене, значит, решен вопрос о жилье, пита­
нии. Остается тогда только стипендия для мальчика.

— Оставьте меня в покое, Сентгали, с вашими фан­тазиями! Оставьте! Ну а если уж вы так этим озабоче­ны, пишите сами Гиаи. Можете добавить, что у меня возражений против перевода Листа в Вену нет.

Возражения нашлись у Гиаи. Между тем врач тоже советовал Листам поскорее уехать из нынешнего дома — сырого, вредного для здоровья ребенка, где на стенах проступала соль и пахло плесенью. Даже у рояля отхо­дили струны.

Неожиданно Лист получил письмо от воспитателя барона Брауна с приглашением приехать в город Шоп-

рон Учитель барона, он же «импресарио», предлагал Ференцу Листу совместные концерты с его воспитанни­ком Он уверял, что его воспитанник — удивительный скрипач и за прошедшие пять лет буквально обворожил своей игрой Вену, Прессбург, Будапешт и другие го­рода.

- Весь мир называет его новым Моцартом!—до­бавлял он.

Сколько ему лет?—уточнил Адам Лист.

Семнадцать.

Барон Браун — почти слепой юноша, которого, ка­залось, не интересовало ничего, кроме еды. На скрипке барон играл, как это выяснилось на концерте, посред­ственно. Но воспитатель его — прекрасный организатор: он сумел собрать на концерт в Шопронском городском театре всю местную знать.

...Когда черед дошел до Ференца и он по знаку ди­рижера ударил всеми десятью пальцами по клавишам, публика вскрикнула от изумления. Под детскими паль­чиками родился такой аккорд, словно вдруг зазвонил большой соборный колокол. Все глаза устремились на мальчика у рояля. После исполнения фортепьянного кон­церта Риса 3 в сопровождении небольшого оркестра Фе­ренц подошел к самой рампе и звонко спросил, обра­щаясь к сидящим в зале:

— Импровизацию на какую мелодию вы желали бы
услышать?

В ответ настоящая буря аплодисментов. Среди обще­го шума все же удается разобрать несколько выкриков:

Дуэт Дон Жуана и Церлины!

Септет Бетховена!

Мальчик надолго задумался, отлично понимая, что вот сейчас и начнется настоящий экзамен. В ту эпоху ценили, конечно, прилежание, с которым музыкант усва­ивает и исполняет произведение другого композитора, беглость и виртуозность игры. Но превыше всего тогда стояло умение импровизировать. Мелодию можешь по­заимствовать у другого, ну а остальное должен привне­сти в исполняемую пьесу сам.

Маленький Ференц думал, может быть, дольше, чем требовалось: он уже знал, что ожидание подобно натя­нутой тетиве. И он ждал.

Но вот над залом поплыла мелодия — сначала еще едва различимая, ко со все нарастающей силой и нако­нец принимающая свой законченный вид. Моцарт!

А на следующий день Адама Листа навестила целая депутация с просьбой повторить концерт. Адам не стал возражать, но попросил месячной отсрочки. Мальчик совсем недавно перенес тяжелое заболевание, и он не может рисковать его здоровьем. Слова Адама Листа не были отговоркой. Но где-то в глубине души Адам думал еще и о другом: нужно немного выждать, пока весть дойдет и до Кишмартона. Теперь, как видно, пришло время представить мальчика князю. И Эстерхази назна­чает аудиенцию: несколько минут в один из последних дней сентября.

Адаму и Ференцу Листу пришлось ждать добрый час, пока появился князь в сопровождении дирижера, госпо­дина Фукса. Адам весь согнулся в глубоком поклоне и не разгибался, пока его сиятельство не махнул рукой: хватит, мол. А маленький Ференц с нескрываемым любо­пытством, но без всякого подобострастия разглядывал важного господина.

Ну что там у вас, Лист?

Разрешите, ваше сиятельство, представить моего
сына Ференца.

Князь уселся (это был единственный стул в помеще­нии, так что остальные продолжали стоять), после че­го милостиво произнес:

Ну что ж, давайте послушаем, что же все-таки
умеет молодой человек.

Мой сын всего три года обучался игре на рояле.
Умеет играть с листа, транспонировать, импровизиро­
вать.

Господин Фукс кашлянул, давая знать, что он же­лает вмешаться.

— Полагаю, что мальчика следует прежде подверг­
нуть основательному экзамену.

С этими словами он раскрыл ноты и положил их на пюпитр, затем похлопал в ладоши — камердинер вка­тил в зал еще один стул.

— Сыграй нам седьмую страницу!

Мальчик пробежал глазами нотную запись и спокой­но принялся играть — не слишком медленно, но и не спеша, естественно, как говорит человек на своем род­ном языке.

Фукс усложнил задание:

В какой тональности ты сейчас играл?

В ре минор.

Ну а теперь сыграй это же в си минор.

Мысль Фукса ясна: если мальчик задумается или начнет что-то подсчитывать в уме, то вся легенда о чу­де тотчас развеется. Но ребенок не задумываясь начи­нает играть в новой тональности так же спокойно и уверенно.

Тут уж и князь не выдерживает:

— Ты в самом деле впервые видишь эти ноты?

- Да.

Какие у вас дальнейшие планы?—милостиво ин­
тересуется князь у Листа-отца.

Повторим концерт в Шопроне, ваше высочество,—
подобострастно поспешил сообщить Адам Лист.—
А там... Я и сам еще не знаю. Опекун барона Брауна
известил, что нам предлагают небольшой домашний кон­
церт в Вене и Бадене, а граф Сапари уговорил меня
после Шопрона представить мальчика знатной публике
в Прессбурге.