Глава 46. Странная сцена развернулась в этом трудноисполнимом акте моей жизненной пьесы

Странная сцена развернулась в этом трудноисполнимом акте моей жизненной пьесы. В городе Вираты, столице царства Матсья, мы инкогнито нашли прибежище во дворце. Условие было таково: если нам удастся прожить год неузнанными, то трагедия заканчивается и занавес закрывается. Но перед заключительной сценой полагается кульминация, - размышляя об этом, я пыталась сохранить терпение.

Так или иначе, первые четыре месяца мы прожили инкогнито без особых трудностей. Юдхишхира под псевдонимом Канка назвался знатоком игры в кости. Денно и нощно развлекал он царя игрой. С этого наши беды начались, этим они должны были и закончиться. Узнав, что брахман Канка был другом Юдхиштхиры, царь Вирата окружил его почетом.

Самый ненасытный из моих мужей, Бхимасена, нашел дело себе по вкусу: он стал царским поваром Валлабхой. Узнав, что некогда он стряпал при дворе Юдхиштхиры под руководством самой Драупади, а также что он – хороший борец, Вирата назначил его главным поваром.

Если бы прекрасный, как сам бог любви, Арджуна сыграл роль моего мужа, это было бы пределом моих мечтаний, но, похоже, судьба связала нас болью: теперь он был учителем танцев и музыки, евнухом Бриханналой. Теперь-то ему и пригодились уроки музыки и танцев, полученные от гандхарвов, равно как и проклятие Урваши. Царица Судешна и царевна Уттара, прознав о том, что некоторое время назад он прислуживал Драупади, заметно повысили его в статусе. Лишившись мужества, ныне Пхалгуни носил сари, под которым скрывал отпечатки тетивы на теле и плечах. Заплетя длинные волосы в косу, он убрал их цветами. В ушах у него висели серьги, нос был проколот, пальцы сверкали перстнями, на груди красовались ожерелья, на руках звенели браслеты, а на ногах - колокольчики. Напомаженный, с киноварью на лбу и подведенными тушью глазами он выглядел совсем как женщина. Помимо занятий танцами с царевной Уттарой, на пирах он развлекал царицу и горожанок музыкой и танцами. Я терпимо относилась к лицедейству остальных своих мужей, но видеть прекрасного Арджуну в одеждах Бриханналы было невыносимо больно. Наблюдая его искусный танец, зрители рукоплескали; я же, удалившись, горевала. Я знала, что его мужское бессилие, нелепые жесты, женский голос, мимика и походка – не навсегда; но какая женщина вынесет подобное состояние своего мужа, даже во сне? Когда женская половина дворца начинала потешаться над Бриханналой, я пыталась держать себя в руках и не выказывать своего уныния. Типично женское поведение и жесты Бриханналы весьма развлекали женщин. Мне хотелось кричать: «Да знаете ли вы, кто такой Бриханнала?!» Но уже в следующее мгновение, скрепив сердце, я уходила оттуда, чтобы не расплакаться. Если бы на месте Арджуны оказался, скажем, Накула, я бы относилась к этому иначе. Он был щеголем, любителем украшений. Меня бы эта его роль тоже развлекла. Но видеть в этой роли мужа, который исключительно гордился, славился и был уверен в своей силе, было весьма прискорбно.

Накула назвался Грантхикой. Поскольку в прошлом он был конюхом Юдхиштхиры, Вирата охотно согласился назначить его главным конюхом. Сахадева взялся ухаживать за коровами и представился Тантипалом. Вирата доверил ему заботиться о скоте. Похоже, близнецы играли свои роли с большим удовольствием.

Таковы были роли пятерых Пандавов, сыновей царя Панду, в последний год изгнания, который они должны были прожить неузнанными. А что же несчастная дочь Друпады? Драупади стала Сайрандхри, парикмахершей царицы Судешны.

Царицу восхищала моя красота, однако она тревожилась, что если она будет держать такую красивую женщину во внутренних покоях, ее пожилой супруг может влюбиться. Я умоляла: «Махарани, я замужем. К сожалению, все пятеро моих мужей- гандхарвов в изгнании. Поэтому, чтобы поддержать душу в теле, я обратилась к тебе. Вернувшись, они с почетом заберут меня домой. Пусть тебя не пугает моя красота: я не собираюсь никого соблазнять. А если кто и соблазнится – ему же будет хуже: мои супруги- гандхарвы не замедлят сурово наказать его. Лишь об одном прошу тебя: не позволяй никому из мужчин командовать мною и не корми меня остатками чужой трапезы». С тех пор я стала наперсницей царицы Судешны. Покрыв свои распущенные волосы анчалом, я посвятила себя заботам о прическах царицы Судешны и царевны Уттары.

Юдхиштхира жил в свое удовольствие, днем и ночью развлекаясь с Виратой игрой в кости. Он не отходил от царя ни на шаг и даже обедал вместе с ним.

Арджуна проводил время, развлекая царевну Уттару и царицу Судешну. На женской половине дворца у него была своя комната. Служанки глумились над ним; я багровела от гнева и предлагала им вернуться к исполнению своих обязанностей. Тогда они начинали глумиться надо мной: «Тебе-то что? Тебе было мало пятерых мужей, так ты ушла из дому и переключила внимание на Бриханналу! Здесь, в женских покоях царского дворца, его держат лишь потехи ради! Мужчинам сюда нельзя. Хотя… есть тут отважный муж, брат царицы – Кичака. Ты ему нравишься. Невестку царя Хастинапура, Драупади, считают целомудренной, хотя она вышла замуж за пятерых. Удовлетворив Кичаку, ты не запятнаешь свою честь. На нас он даже не смотрит, так что нам ничего другого не остается, кроме как заигрывать с этим евнухом…»

Я вспыхнула гневом и отвращением. Опасаясь, что пламя моего гнева сожжет всю нашу тайну, Арджуна взял меня за руку и отвел в укромное местечко:

- Идем, сакхи, поговорим с глазу на глаз. Не обращай на них внимания. Я принадлежу всем и угождаю каждому: царю, царице, тебе…

Служанки пошло захихикали. Я чуть было не расплакалась.

Арджуна ласково сказал:

- Кришн а, принимая игру за действительность, ты страдаешь. Мы здесь всего на несколько дней. Темная ночь наших мытарств уже на исходе.

Я пыталась подавить в себе гнев:

- Невыносимо видеть в такой роли того, чья сила и мужество были предметом моих девичьих грез. Мне нестерпим весь этот маскарад – твоя одежда, жесты, поведение…

Глядя на него, я тонула в пучине горя.

Бхима день и ночь тяжело трудился. С его появлением на кухне остальные повара взвалили на него свою работу, а сами прохлаждались. Бхима принял все как должное. Он служил каждому, стряпая вкусные блюда. Когда все были сыты, он усаживался и доедал остатки. Прежде ему подавали пищу первому. Малейшее промедление вызывало в нем бурю; когда дело касалось еды, его терпению приходил конец, он буквально терял рассудок. Теперь ему приходилось нелегко – ведь нужно было оставаться голодным, пока не накормлены все остальные. Молча, обуздав жадность, подавал он пищу другим. Я плакала, вспоминая, с какой любовью кормила я Бхиму только что приготовленными яствами… Что поделать - здесь я всего лишь бесправная служанка…

Когда Бхима принимался за еду, служанки, повара и прочая челядь собирались поглазеть на это зрелище и посмеяться:

- Бедняга никогда не видел таких кушаний! Ему повезло, что он попал сюда. Теперь он на седьмом небе.

Мне хотелось надавать пощечин этим служанкам, но я была вынуждена обуздывать свой гнев:

- Я слышала, что у хастинапурского царевича Бхимы тоже неплохой аппетит. Как царевич он гордится своей способностью поглощать много еды. Но Валлабха – повар, поэтому та же способность в его случае выглядит жадностью нищего. Как знать, может, и Валлабха станет царем… Он силен, как царь.

Служанки покатывались со смеху:

- Ну да, Валлабха станет царем, а ты – царицей! Так вот о чем ты мечтаешь! Если с пятерыми мужьями ты докатилась до положения служанки, то с Валлабхой тебе определенно не будет хуже! Неважно, станет ли он царем, - внешность у него поистине царская!

Они показывали непристойные жесты и визгливо хохотали. Полная отвращения и ярости, я вскочила с места и ушла прочь.

Жизнь превратилась в муку. Только Уттара была единственным оазисом в этой пустыне. Глядя на нее, я забывала тоску по своим сыновьям. Ее безупречно нежная красота, ее юность и невинность охлаждали жгучую боль моего сердца, растапливая его и наполняя нектаром. Обнимая царевну, я порой говорила:

- Если бы мой сын был царевичем, ты бы стала моей невесткой…

По-девичьи любопытная Уттара спрашивала:

- Если ты такая красивая, то как же красив, должно быть, твой сын? Если твои мужья- гандхарвы такие могучие, то сколь сильны их сыновья?

Я описывала Уттаре красоту Абхиманью, его удаль и феноменальную одаренность. Она зачарованно слушала:

- Я верю, что только прекрасный смельчак достоин царского трона. Если у царя недостойный сын, какое право он имеет на престол?

Я молча соглашалась с Уттарой. Если бы все было так, как говорит Уттара, Хастинапуром должен был бы править Карна, а не Дурьодхана. Но по воле рока Карна не царевич, вот почему его отвага – предмет насмешек.

Беседы с Уттарой прогоняли мою печаль. Они заряжали меня бодростью, я расцветала и становилась сама собой. В один из дней, когда мы вот так беседовали, появился Кичака и стал дразнить Уттару. Пользуясь Уттарой в качестве посредницы, он стал показывать всяческие жесты, выдававшие его вожделение. Сколь привлекательным для меня в мужчине была сила, отвага и ученость, столь же отвратительной была животная похоть. Поэтому к Кичаке я питала отвращение. Через служанку Малати он послал мне несколько подарков, которые я отвергла. Наконец, он прислал мне записку, свидетельствующую об откровенном вожделении, которую я сожгла, а через служанку передала ответ: «Спроси похотливого безумца Кичаку, зачем он накликает на себя гибель. Для него я подобна яду».

Но Кичака не знал, что такое стыд. Этот разгильдяй был сродни животному, а животному такие понятия чужды. Поэтому он даже не обиделся.

Улучив минутку, я пожаловалась Юдхиштхире на Кичаку, поскольку в те дни Арджуна был лишен силы, мужества и оружия. Если бы я открылась Бхиме, он пришел бы в такую ярость, что скрываться дальше стало бы невозможным. Старшим был Юдхиштхира. Я полагала, что, рассказав ему обо всем, я буду спасена. Но ему было все равно. Для него честь, безопасность и счастье жены ничего не значили в сравнении со справедливостью, дхармой, прощением и благородством. Видя мое замешательство, беспомощность и гнев, он начал читать мне морали: «Ягьясени! Ты разумна и образованна. Если человек не защищает себя сам, ему никто не поможет. Тщательно избегай потакать похотливому Кичаке. Не делай ничего, что может открыть нашу тайну - это грозит опасностью всем нам. Еще не время открывать, кто мы такие. Во дворце Вираты так много красавиц. С чего бы это вдруг Кичака положил глаз именно на тебя? Надо было с самого начала вести себя осторожнее…»

Я не могла выразить свой гнев, не могла даже вволю покричать. Юдхиштхира был не из тех мужей, перед кем можно изливать свои чувства и давать волю слезам. Я дала себе зарок: это первый и последний раз, когда я позволяю себе плакать перед ним. Смехотворно дуться перед тем, кто не придает никакого значения обидам и совершенно чужд жажде мести. Если уж кому и можно было поплакаться, то это простодушному, грубоватому Бхиме. Если он поймет, что я плачу не напрасно, он способен горы свернуть ради меня. Но я боялась: узнав, что Кичака положил на меня глаз, он наверняка убьет его, и тогда все поймут, кто мы такие.

С великим тщанием я собрала все свои силы, чтобы защищаться самостоятельно. Я вручила себя Господу. Муж – Божество жены. Если он не способен защитить ее, то какой же это Бог? Поэтому, возведя на алтарь сердца сакху Кришну, я поклонялась Ему. Этот мой друг никогда не бросал меня в беде, всегда приходил на помощь. Он был Господом моего сердца, которого надлежит вспоминать на заре каждого дня, и Он был моим ближайшим другом. Пусть Он далеко – чувствуя Его в сердце, я спасусь от опасности.