Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | ||
|
Творческие пристрастия сближали Шаляпина с МХТ, с М. Горьким, А. И. Зилоти, С. В. Рахманиновым, их объединяло стремление к художественному просветительству, желание всемерно расширить пространство искусства, увлечь им широкие слои публики. Логика этих устремлений закономерно приводит артиста к самому популярному и самому общедоступному искусству той поры — кинематографу.
ВЕНЧАНИЕ НА КИНОЦАРСТВО
Эпоха кинематографа началась в Москве с показа в 1896 году в театре «Эрмитаж» новейшего изобретения века-- живой движущейся фотографии. За два десятилетия кинематограф из сенсационного ярмарочного аттракциона превратился в массовое развлечение. Многим казалось, что он неизбежно вытеснит из культурной жизни все другие виды популярных зрелищ. Стали поговаривать о «кризисе театра». Однако серьезных деятелей сцены нашествие кинематографа не пугало. «Театр и кинематограф лежат в разных плоскостях, и то, чем театр нас волнует, влечет и чарует, этого никогда не сможет воспроизвести кинематограф, - - писал К. С. Станиславский, включившись в дискуссию. — Театр живет тем обменом духовной энергии, который беспрерывно происходит между зрителем и актером, той симпатической связью, которая невидимыми нитями единит актера и зрителя....Кинематограф не может заменить театр, но может, если его изучат и возьмут в свои руки преданные духовному прогрессу люди, приобщить народные массы к общей культурной жизни, и теперь это несомненно важное и прекрасное дело».
Это хорошо понимал и Шаляпин.
В 1913 году М. Ф. Андреева при поддержке Горького намеревалась организовать кинофабрику. Писатель предложил Шаляпину войти в дело одним из пайщиков. Пригласили также актеров и режиссеров преимущественно мхатовского направления B. И. Качалова, Л. М. Леонидова, И. М. Москвина, К. А. Марджанова, А. А. Санина. Промышленник C. Г. Лианозов согласился финансировать постройку студии во дворе Художественного театра, но начавшаяся идею.
В начале 1914 года Шаляпин высказал свое мнение о кино в «Театральной газете»: «При серьезном отношении к делу кинематографии можно использовать киноэкран для истинных задач театра и искусства... Мною действительно ведутся переговоры с одной кинематографической фирмой, и если я выступлю, то в «Борисе Годунове» или в «Степане Разине».
Выбор пал, однако, на «Псковитянку», за основу взяли пьесу Л. А. Мея. Импресарио Шаляпина В. Д. Резников организовал акционерное общество «Шал-Рез и К°». Певец возлагал надежды на свой кинематографический дебют. «...Эта пьеса будет у нас пробным камнем для будущих, — писал он дочери Ирине, — и если пойдет хорошо, то предпримем ряд многих пьес, а там, если будет возможно, может быть, дадим тебе и Лидии сыграть какие-нибудь роли».
Известный в будущем кинорежиссер А. В. Ивановский вспоминал постановщика «Псковитянки» А. И. Иванова-Гая как весельчака и балагура, рассказчика анекдотов, лихого гармониста. Этим он поначалу сильно расположил к себе Шаляпина, обещая к тому же все делать в фильме так, как сочтет нужным артист. В действительности все оказалось иначе.
Съемки происходили в Угличе, в Кунцеве, на Ходынском поле. Для массовых сцен использовались старые «хоромные» павильоны торгово-промышленной выставки. В батальных эпизодах заняли до 2000 человек. Кинотехника была в ту пору крайне несовершенной. А. В. Ивановский так описывал съемки:
«Вот вдалеке показалась свита — и мимо меня промчался грозный царь со своими опричниками. Шаляпин гневно сверкнул глазами. В театре такая сцена была б недостижимой. В перерыве я спросил у Шаляпина, где он учился так хорошо ездить верхом. — Я же артист — надо ехать, ну я и еду.
Дальше все дело испортил режиссер И. Г. (Иванов-Гай. — Авт.). Снималась сцена: Иван Грозный сидит у шатра в глубоком раздумье, на ладони он держит птенца. Смысл сцены такой: вот ты, птичка, взмахнешь крылами и улетишь в поднебесье, а я прикован цепями к царскому престолу.
Шаляпин с большим лиризмом вел эту сцену, у него даже слезы на глазах заблестели.
Иванов-Гай, видимо желая покрасоваться перед артистами, сказал:
— Федор Иванович, сцена должна длиться двадцать семь метров, а у вас вышло сорок семь - в кино это скучно.
Шаляпин ошеломлен: вот как? Шаляпин стал уже скучен!
С негодованием сорвал он парик, бороду и с руганью набросился на режиссера. Шаляпин в гневе ушел со съемок. Назревал большой скандал. Фирма «Шал-Рез» разваливалась. Уже были затрачены большие деньги на массовки, на подготовительные работы, на костюмы. С большим трудом Резникову удалось уговорить Шаляпина продолжить съемку».
Действительно, работать Шаляпину было трудно. Он стремился к психологической наполненности образа и ситуации, в фильме же отсутствовала продуманная режиссура, картина создавалась по приблизительному сценарию, без ансамбля, снимались и монтировались отдельные, наиболее эффектные эпизоды, в которых, правда, участвовали талантливые актеры: Б. М. Сушкевич, Г. И. Чернова, Н. А. Салтыков.
Молодой артист Михаил Жаров изображал в массовых сценах одного из опричников Грозного. Его поставили радом с царским шатром, из которого вскоре вышел царь Иван Васильевич. Жара, солнце... Шаляпин прищурился, приставил руку к глазам, грозно оглядел разбросанные по берегу реки отряды актеров и статистов, изображавших псковскую вольницу... Суровая фигура Грозного была монументальна — блестящая кольчуга, кованый шлем, широкая епанча... Режиссер скомандовал: «Начали!» — и все пришло в движение...
Первый просмотр фильма состоялся в «электротеатре» «Фатум» в 2 часа дня 16 октября 1915 года. Газета «Рампа и жизнь» откликнулась на премьеру пространной рецензией, в которой указывала на принципиальные достоинства картины, отличавшие ее от общего кинематографического потока: «На экране ярко отразилась и хищная злоба ехидны, готовой растерзать «ненавистных крамольников», и царственная мощь покорителя Казани и псковской вольницы, и великая скорбь отца, невольного убийцы любимой дочери, «плода юношеской любви»... 16 октября 1915 года является началом новой эры в немом царстве победоносного кино, в этот день венчался на киноцарство Ф. И. Шаляпин».
В такой оценке, конечно, преобладала сенсационность. Фильм не отличался хорошим вкусом и оригинальной образно-кинематографической выразительностью. Шаляпин и Горький были явно разочарованы. Тем не менее это не охладило их интерес к новому искусству. Газета «Театр» поместила 24 октября интервью Шаляпина и Горького о кинематографе. «Я одобряю кинематограф будущего, который безусловно займет исключительное место в нашей жизни, -- подчеркивал Горький. — Он явится распространителем широких знаний и популяризатором художественных произведений».
Хотя Шаляпину не удалось в фильме полностью выразить себя, он, как и Горький, видел огромные перспективные возможности кинематографа. «Мое выступление в кинематографе — не случайное. Я смотрю на будущее кинематографа уповающе и считаю, что в области кинематографии есть такие возможности, которых, пожалуй, не достигнуть и театру... Я выступил в «Псковитянке», убедившись, что кинематограф может художественно запечатлеть сочетания красок, грима и мимики. Я рад и счастлив от сознания, что лента «Псковитянки» может попасть в самые отдаленные уголки глухой провинции, что я, таким образом, буду иметь возможность, быть может, «выступить» в деревнях и селах. Я считаю, что кинематограф достигнет апогея тогда, когда он станет необходимым проводником научных фильмов в школах, в земствах и послужит источником развлечения для деревни».
Есть основания полагать, что фильм «Псковитянка» привлек аудиторию. Об этом свидетельствует организация в январе 1916 года так называемого «Петроградского товарищества». В него вошли кроме самого певца и Марии Валентиновны юрист Шаляпина М. Ф. Волькенштейн и антрепренер В. М. Резников. Товарищество занималось прокатом фильма и кинопроекционной аппаратуры для его демонстрации. Уже при советской власти, в 1919 году, Кинокомитет при Наркомпросе приобрел у Шаляпина права на тиражирование картины «для публичной эксплуатации во всех городах, селах и деревнях Советской России». Таким образом, мечта Шаляпина быть увиденным в глухой провинции в какой-то степени сбылась. Возможно, это обстоятельство побудило певца продолжить свою кинематографическую деятельность. Режиссер И. Н. Перестиани вспоминал о подготовленном им плане фильма «Степан Разин», который должен был сниматься по сценарию М. Горького с Шаляпиным в главной роли. Замысел этот не осуществился.
Постепенно в газетах затихают хвастливые речи, призывы к быстрой победе в войне. Лазареты полны раненых, в городе ощущается нехватка продовольствия, дров, растут цены. Интерес публики к серьезному искусству ослабевает, многие жаждут «забыться», уйти «в мир красивых иллюзий» от страшной и неприглядной реальности. В «Жар-птице», обосновавшейся в Камергерском переулке по соседству с Художественным театром, с огромным успехом выступал молодой Александр Вертинский. Его песенки подхватывает «вся Москва». Из гостиницы «Марсель» в Столешниковом переулке Вертинский выходит в костюме Пьеро, с набеленным гримом лицом и, сопровождаемый поклонниками, идет в Камергерский переулок на концерт.
Но в большинстве своем театры миниатюр были рассадниками пошлости и дурного вкуса. Синематографы и «электротеатры» зазывают на зловещие боевики «Ямщик, не гони лошадей», «Смерч любовный», на Неглинной процветает «парижский жанр»: «Четные дни для женщин, нечетные — для мужчин, дети и учащиеся не допускаются». В маленьких театриках идут новинки — «Курортная плутовка», «Я не обманываю своего мужа», «Нахал». Названия говорят сами за себя. В этом море пошлости спектакли с участием Шаляпина отстаивают вечные, незыблемые ценности, заставляют чувствовать и сострадать.
...Газеты следили не только за успехами Шаляпина. Падкие на сенсации и слухи, репортеры в угоду публике обсуждали гонорары певца, сравнивали их с доходами других артистов, с заработками Шаляпина в юности. «В Уфе, когда он начинал, ему платили 25 рублей в месяц, теперь 60 000 в год, а за выход в спектакле Частной антрепризы две или три тысячи...» «Петербургская газета», называя эти цифры рекордными, для сравнения сообщала о гонорарах «художественников»: Немирович-Данченко, Качалов, Станиславский получают 12 000 в год.
Пройдя трудный, голодный, полный лишений путь, Шаляпин панически боялся потерять голос, остаться без средств. Но правда и то, что к нему многие шли за помощью и он охотно откликался на просьбы. Певец посылал деньги в Крым больному В. С. Калинникову, причем делал это анонимно; помогал вдове своего учителя Д. А. Усатова. М. Ф. Волькенштейн, доверенное лицо Шаляпина, вспоминал: «Если б только знали, сколько через мои руки прошло денег Шаляпина для помощи тем, кто в этом нуждался».
В газетах все чаще слышались и голоса журналистов, не склонных смаковать слухи о Шаляпине. Они подчеркивали величие артиста, гениального художника, национального достояния, пытались разобраться в его отношениях с публикой, определить его место в современной жизни, понять, поддержать и
даже защитить его талант и достоинство от злобных укусов обывательской молвы. В этом плане опубликованный в журнале «Аргус» (1916, №4) фельетон Л. М. Добронравова «Ты Царь — живи один!» (название взято из стихотворения А. С. Пушкина «Поэту») — факт неординарный.
«— Восемь часов! — крикнул кто-то.
Словно сигнал подал. Застучали ногами, раздались хлопки, голоса: Пора! Пора! Время!
Чей-то пьяный голос, споткнувшись в икоте, рявкнул:
- Музыка... играй! Товарищ Федька — пой! Один из чиновников, с носом, как вареный картофель, громко сказал с такой уверенностью в голосе, будто бы только что приехал от Шаляпина:
- Пьян. Раньше десяти вряд ли начнет. Старичок быстро повернул лицо к чиновнику:
- Да ну-те! Принимает?
— Пф-ф... «принимает»! Не напьется — ни за что не выйдет на сцену. За границу всегда с собой бочку водки везет.
— Н-ну-у!
— Факт! — чиновник говорил громко и убежденно, видимо, рисуясь тем, что ему так много интересного известно о Шаляпине. — Вы знаете, за границей его всякий городовой знает.
— Почему такое? — спросил старик.
- Скандалист, напьется — сейчас стекла бить в магазинах, в драку лезет, ну, разумеется, в участок. Потом откупается.
— Да вы-то почем знаете?
— Мне передавал его друг.
— Так-с-с! — старик еще придвинул свое лицо, иссеченное морщинами, к лицу чиновника и, хлюпая слюною, тихо спросил:
— А как насчет женского пола?..»
Пространный фельетон автор заключает грустной концовкой:
«...У нас не умеют ценить, беречь и уважать больших людей. Даже не любят их — скрытно, так где-то, на дне души. Как только станет заметен человек, виден всем и отовсюду — сейчас в него каждый норовит запустить комочек грязи. Удивительная черта! Надо быть незаметным, сереньким, обыкновенным, — и тогда все хорошо, все приятно... Мне всегда думалось, а потом и увериться пришлось, что вся мерзость о Шаляпине густой струей, как из помойного ведра, течет из-за кулис. О, понятно, как зло ненавидят его товарищи! Еще бы. Посудите: поют певцы и певицы, надев разные костюмы и разводя ручками — и как будто — ничего, все на месте, и все, как полагается, хвалят их, даже на гастроли приглашают, в газетах пишут. Мефистофель — словно только что от парикмахера, завился, ушки кверху, по сцене ходит — непременно ногами дрыгает; Сусанин— две капли воды - церковный староста от Введения, с бородой купеческой, Фарлаф — рыжий из цирка... Но, ничего, сходит.
И вдруг в эту компанию входит Шаляпин: громаден ростом — выше всех; громаден талантом — давит и ослепляет, тонок художественным чутьем, не только понимает, что поет, но живет этим и дышит. И словно прожектор у него в руке: вдруг все тайное делается явным — даже тупому понятно, как отвратительно поют, как глупо произносят, как пошло играют...
Мне предложили написать о Шаляпине что-нибудь веселое, написать о Шаляпине по обывательским рассказам. Но о страданиях нельзя писать веселое. Трудно ему, тяжело среди фимиамов, интриг, сплетен, глупости, бездарности, в ядовитых испарениях обывательских и газетных восторгов. Если Шаляпин и ведет дневник — это будет страшная книга. «Ты Царь. Живи один». А ему приходится жить среди многих.
...Обыватель не прощает никому ни таланта, ни труда и величия. Норовит плюнуть, толкнуть, грязно швырнуть, рассказать гадость. И для него, темного и убогого, несомненно, что Шаляпин — великий артист, и не потому вовсе, что был очарован им, а больше потому, что Шаляпин — во-первых, получает большие деньги, во вторых, пользуется успехом за границей, в-третьих, на шаляпинские спектакли трудно попасть, в четвертых, шутка ли, с царями разговаривает и т. д. Все это импонирует обывателю, особенно деньги и почет у сильных мира...
Шаляпин — тонкий и очень чуткий человек, чувствует он и это. Тяжело ему, должно быть...»
В ЧАСТНЫХ ТЕАТРАХ
Осенью 1916 года истек срок контракта Шаляпина с императорскими театрами. В. А. Теляковский с горечью записал в своем дневнике: «Итак, Шаляпин теперь запел и в частных театрах. Громадный гонорар, который ему там предлагают, исключает возможность нашей конкуренции. Быть может, он и прав, но делается как-то за него обидно».
Александр Рафаилович Аксарин — предприимчивый делец, умевший «делать деньги», знал, как и чем привлечь зрителя. В его антрепризе пели замечательные певцы: Л. В. Собинов, И. А. Алчевский. Ф. И. Шаляпин, и огромный неуютный зал петроградского Народного дома был всегда переполнен. Молодежь сидела на ступеньках, в проходах — ни транспортная разруха, ни мрак неосвещенных улиц, ни многочасовое ночное дежурство в пасмурную ночь перед открытием кассы не были помехой. Цены на билеты Аксарин устанавливал «шаляпинские», но при этом несколько рядов галерки отдавались зрителям бесплатно. На эти места стремились попасть толпы студентов, курсисток, гимназистов, молодых служащих, рабочих.
Шаляпин выступал в партии короля Филиппа II в опере Верди «Дон Карлос». Насыщенность музыкальной драматургии позволяла певцу развернуть в полную силу свое трагическое дарование. Внешняя монументальность, величественность Филиппа, появлявшегося на сцене с неизменной палкой-тростью, удивительно сочеталась с эмоциональной динамикой, с развитием трагической темы спектакля. «Его Филипп казался сошедшей со старинной картины фигурой или ожившей мраморной статуей, -вспоминал певец С. Ю. Левик. — Все было значительно в этом образе: большая четырехугольная голова, обрамленная бородкой, как будто каменное лицо, чаще тусклые, чем горящие, глаза с тяжелым взглядом, тяжелая, медлительная поступь, прозрачные, как бы просвечивающие холеные руки с цепко загнутыми длинными пальцами. Король немолод, но держится очень прямо. В поворотах головы, во всем его облике есть что-то явно подозревающее. Трость толста и как будто нужна только для устрашения. И в то же время король глубоко несчастен...»
Положение гастролера позволяло Шаляпину выйти за рамки Мариинского и Большого театров, выступать с разными труппами, с молодыми певцами и режиссерами. Поэтому объяснять его уход в частные театры только материальными соображениями было бы неверно. В Москве артист пел в Частной опере С. И. Зимина, чей театр с успехом конкурировал с Мариинским и Большим. В труппе большое внимание уделялось драматическому исполнению, сценическому ансамблю.
Сергей Иванович Зимин сродни Савве Ивановичу Мамонтову. В молодые годы он тоже учился пению. Меценат, горячо любивший оперное искусство, Зимин в 1904 году создал один из лучших музыкальных театров России. В советское время театр несколько лет продолжал работать на правах государственного, и Сергей Иванович оставался в нем в качестве члена дирекции.
В пору, когда в Частной опере С. И. Зимина пел Шаляпин, в труппе состояли прекрасные оперные режиссеры: П. С. Оленин, В. А. Лосский, Ф. Ф. Комиссаржевский; их спектакли отличались содержательной образностью, зрелищностью, динамизмом. Зимин открыл при театре студию, в ней молодые певцы учились вокалу, сценической речи, танцу, актерскому мастерству, слушали лекции по истории и литературе. Атмосфера в театре была творческой и дружной, напоминала ту, что царила когда-то в мамонтовском кружке. Зимин угадывал в начинающем актере талант. В его театре премьером стал Василий Дамаев, уроженец казацкой столицы, пастух. Получив в Москве музыкальное образование, он продолжил его у Зимина. Татарская девочка Фатьма Мухтарова, одаренная от природы замечательным голосом, девять лет бродила с шарманкой по провинции. Не закончив Саратовскую консерваторию, Фатьма приехалаля Москву и выступила в артистическом клубе «Алатр». Там Зимин услышал Мухтарову и пригласил ее к себе в театр. Прежде чем дать согласие, певица отправилась на Новинский бульвар посоветоваться с Шаляпиным. Федор Иванович восхищен Мухтаровой: «Голос поставлен великолепно, остается только поступить на сцену».
Попавшие к Зимину певцы, художники, музыканты, как когда-то любимцы Мамонтова, могли рассчитывать на помощь и поддержку. Зимин на свои средства отправлял режиссеров смотреть лучшие спектакли европейских театров, набираться впечатлений и материала для постановки опер. Художник В. П. Комарденков вспоминал, как Зимин встретил его в Солодовниковском театре:
— Что ты ответишь, если тебя спросят, у кого ты служишь?
— В опере у Сергея Ивановича Зимина.
— Вот и не так. Надо ответить: в лучшей частной опере в России, у Зимина, а кто знает Зимина, знает, что меня зовут Сергей Иванович... А кто тебе поверит, что ты служишь у Зимина? Поди к «Жаку» и скажи, чтобы тебя приодели.
Комарденков отправился к «Жаку», в английский модный магазин на углу Столешникова и Петровки, был в мгновение ока одет по последней моде. Денег не взяли:
- Сергей Иванович заплатит, вы не первый.
Ансамбль исполнителей С. И. Зимин собрал великолепный, в труппе с увлечением работали все. Молодой артист Михаил Жаров, например, участвовал в массовых сценах бесплатно, но за это пользовался правом на контрамарку, на участие в репетициях и спектаклях, в которых пел Шаляпин.
Опера С. И. Зимина показывала свои спектакли в помещении Солодовниковского театра. «Рад пропеть что-нибудь на старом пепелище, которое так славно поддерживаете Вы Вашей мощной рукой, — пишет Шаляпин Зимину из Кисловодска. — Приятно мне, и я заранее спокоен, ибо знаю, что такой могучий любитель прекрасного и безграничного искусства, как Вы, всегда пойдет навстречу всему, что логично и необходимо для осуществления прекрасного... Я знаю милого Сергея Ивановича и, конечно, в его желании, чтобы наши спектакли были живее и лучше, чем в Большом театре, — нисколько не сомневаюсь!»
У Шаляпина складываются дружеские отношения со многими музыкантами Зиминской оперы. Дирижер Евгений Евгеньевич Плотников чуток и внимателен к артисту. Плотниковы жили на Покровке, в большом доходном доме. На праздновании десятилетия свадьбы хозяев собралась едва ли не вся труппа во главе с Зиминым. Шаляпин появился в первом часу ночи, был в ударе, провозглашал тосты, рассказывал забавные истории и под утро неожиданно для всех прочел монолог Городничего из гоголевского «Ревизора». Артист сидел в центре стола с папиросой в руке, другой рукой как будто отстраняя от себя присутствующих, и обращался к ним с классической гоголевской репликой: «Чему смеетесь? — Над собой смеетесь!» И сразу, почти без перехода, не давая слушателям выразить свое восхищение, он прочел монолог байроновского Манфреда.
С началом империалистической войны, когда заграничные гастроли Шаляпина прекратились, постоянным местом его пребывания стал Петроград. Артист поселился на Аптекарском острове, на Пермской улице. Принадлежавший Шаляпину трехэтажный особняк с плоскими пилястрами, украшенными затейливыми капителями, с наличниками на окнах, строился по проекту известного архитектора В. А. Щуко (впоследствии дом надстроен двумя этажами). Единственная парадная украшена узорчатым чугунным навесом. Шаляпины заняли второй этаж, сделали ремонт, несколько небольших комнат соединили — образовался репетиционный зал. На третьем этаже квартиры у Шаляпина снимали знаменитый ученый, знаток Средней Азии и Памира Г. Е. Грум-Гржимайло и известный эпидемиолог, в будущем академик, Д. К. Заболотный. Шаляпин частенько навещал Грум-Гржимайло -любил слушать увлекательные рассказы путешественника.
Каменноостровский проспект, на который выходила Пермская улица, застраивался новыми зданиями стиля модерн, с балконами, лоджиями, с внутренними дворами с садами и фонтанами. Аристократическую часть проспекта, ближе к центру, обжила высшая чиновничья знать, министры, коммерсанты, промышленники. Далее селилась петербургская художественная интеллигенция. В знаменитом «доме с башнями» архитектора А. Е. Белогруда жил Л. Н. Андреев, в доме № 1/3 -- Ю. М. Юрьев. Каменноостровский пересекал Кронверкский проспект; почти у пересечения этих улиц, в доме № 23, снимал просторную квартиру М. Горький.
«В Питере были чудные дни на Пасху, особенно прекрасна была пасхальная ночь — я был на берегу Невы, любовался волшебной картиной очертаний Петропавловской крепости на ясном и прозрачном небе и голубой, широкой и в эту ночь такой задумчивой рекой. В 12 часов палили пушки – народу было без числа...» Эти строки письма к дочери говорят о том, как остро чувствовал Шаляпин неповторимость города. Возвращение после спектаклей по ночным улицам, катания на коньках в Айс-Паласе или Скайтинг-ринге, который, кстати, тоже находился поблизости, на Каменноостровском, прогулки к Горькому заполняли свободное время Шаляпина.
Поэт Всеволод Рождественский — в ту пору студент-первокурсник Петроградского университета и одновременно репетитор сына писателя — вспоминал о первой встрече с Шаляпиным у Горького: «...я сидел один в полутемной комнате, погруженный в какую-то книгу, и не слышал звонка в передней. И вдруг, подняв глаза, увидел на пороге громаднейшую фигуру в распахнутой шубе и высокой бобровой шапке. Это был Шаляпин. Я видел его лицо до сих пор только на страницах иллюстрированных журналов. Он заполнял собой все пространство распахнутых дверей, а за ним где-то в полумраке белела пелеринка смущенной горничной.
-Алексей дома? - прогудел его хрипловатый с мороза голос. Не ожидая ответа, он подошел ко мне, бесцеремонно заглянул в лежавшую передо мной книгу. Рассеянный взгляд его скользнул по светлым пуговицам моей студенческой тужурки.
- Филолог? Энтузиаст? По вихрам вижу!
Я не нашелся, что сказать, да и он не стал бы меня слушать. Величественным медленным шагом Шаляпин направился через всю обширную комнату к двери библиотеки. Так ходят по сцене знатные бояре...»
Шаляпин дружил с петроградскими художниками. Он был желанным гостем на репинских «средах» в Куоккале, на «четвергах» И. И. Бродского. В его квартире на Широкой улице певец встречался с А. И. Куприным, В. В. Маяковским, Ю. М. Юрьевым, Н. Н. Ходотовым, И. Я. Гинцбургом...
На художественной выставке Шаляпин увидел И. Е. Репина и обещал приехать к нему — «попозировать». «Восторженный старичок молодо и зелено обожает Вас. Правда», — писал Репин, приглашая Федора Ивановича к себе в Пенаты, в Куоккалу.
Ворота с узорчатой затейливой надписью «Пенаты» были пестро раскрашены самим художником. Густая березовая аллея тянулась от ворот к двухэтажному дому, множество пристроек и застекленные крыши разной высоты делали этот домик, напоминавший русский терем, необычным, похожим на кустарную игрушку. В передней висел плакат: «Прием посторонних от 3-х до 5-ти часов. Обед в 6 часов. К обеду остаются исключительно личные знакомые. От 5.30 до 7.30 дом запирается, и всякий прием на это время прекращается». Здесь же был гонг «там-там» и рядом подпись: «Самопомощь. Сами снимайте пальто, галоши. Сами открывайте двери в столовую. Сами! Бейте веселей, крепче в «там-там»!! Сами!!»
...В углу, на возвышении, помещалась небольшая трибуна. Отсюда проштрафившийся гость, нарушивший «правила самопомощи», обязан был произнести речь...
Репин задумал написать фигуру Шаляпина в натуральную величину на огромном горизонтальном холсте. В просторном спортивном костюме певец свободно полулежал на широком диване, небрежно лаская бульдога Бульку. Справа у мольберта — Репин с кистью и палитрой.
— Барином хочу я вас написать, — говорил художник.
— Зачем? — удивленно спрашивал Шаляпин.
— Иначе не могу себе вас представить, — смеялся Репин. — Вот вы лежите на софе в халате. Жалко, что нет старинной трубки. Не курят их теперь.
Зимой в Куоккале было пустынно, поселок утопал в снегу. Вместе с Репиным Шаляпин днем расчищал от снега дорожки в саду, и это занятие после долгого позирования казалось певцу особенно приятным. Он катался на лыжах, финских санях, иногда, взяв коньки, отправлялся к взморью, откуда вдалеке был виден Кронштадт. «Об искусстве Репин говорил так просто и интересно, что, не будучи живописцем, я все-таки каждый раз узнавал от него что-нибудь полезное, что давало мне возможность сообразить и отличить дурное от хорошего, прекрасное от красивого, высокое от пошлого», — вспоминал артист.
Портрет Шаляпина вскоре был закончен. Его видел И. Э. Грабарь, картина показалась ему несколько вычурной. Репин показал работу на 34-й передвижной выставке, но публика не проявила к ней интереса. Расстроенный художник попытался доработать картину. Когда через несколько лет К. И. Чуковский спросил Репина о ней, то услышал:
— Мой портрет Шаляпина уже давно погублен. Я не мог удовлетвориться моим неудавшимся портретом. Писал, писал так долго и без натуры по памяти, что наконец совсем записал, уничтожил: остался только его Булька. Так и пропал большой труд.
...А тем временем петербургский обыватель постепенно «привык» к войне, отгородился от нее, не хотел задумываться о ее тяготах. И хотя в императорском Мариинском театре продолжали ставить «патриотически-аллегорическое действо» с пантомимой на злобу дня — «1914 год», в других местах репертуар был вполне «мирный». Театр «Невский фарс» в доме на Невском проспекте рекламировал пьесу «Без рубашки», где, по словам рецензента, «до этого дело не доходит, но г-жа Ермак показывала свои физические достоинства в весьма прозрачной сорочке, говорились скабрезности и творились нелепости»; в многочисленных кинотеатрах на Невском шли фильмы с завлекательными названиями: «Дочь павшей», «Сонька Золотая Ручка», «Раздавленная жизнью», «Клуб эфироманов», «Кровавый полумесяц». Захлестывающей пошлости противостояли спектакли Шаляпина в Народном доме — здесь публика видела певца в лучших его ролях.
Шаляпина угнетала бессмысленность войны, он остро переживал страдания соотечественников. Примечательно его письмо из Кисловодска М. Ф. Волькенштейну в августе 1915 года: «Аксарин предлагал мне петь 30 августа «Жизнь за царя» и, кажется, с благотворительной целью (30 августа официально открывался каждый новый театральный сезон. — Авт.). Все это было бы хорошо, если бы не тяжкий момент, который переживаем теперь мы все, русские люди. Если взглянуть серьезно на всю нашу жизнь и увидеть тот ужас, к которому привели нас традиции, глупейшие и ничтожнейшие, то думается мне, — как смешно будет в дни, когда целый народ, может быть, стоит на краю гибели, когда гибнут сотни тысяч людей, исключительно от заведенных нашими царями и их жалкими приспешниками традиций, для них только удобных, повторяю, как смешно будет 30 августа распевать «Жизнь за царя»!.. Извини за раздражительный тон письма, но, право, я так страдаю за Россию, как ты себе и представить не можешь... С такими делами на войне нервы страшно болят и отдыха никакого нет».
Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 366 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!