Глава 2 3 страница. Редакция находит, что если все слои русского общества полагают для себя допустимым посещать спектакли Ф

Редакция находит, что если все слои русского общества полагают для себя допустимым посещать спектакли Ф. Шаляпина и придают им большое художественное значение, если наиболее чуткая в об­щественном отношении рабочая демократия счита­ет возможным принимать участие в качестве зрите­лей в спектаклях, специально для нее устраиваемых самим Шаляпиным, то журнал не только не делает ничего предосудительного, но исполняет одну из своих культурных задач, сообщая читателям, как и откуда пришел на сцену артист Шаляпин и при ка­ких условиях создалась и развилась его художествен­ная индивидуальность. Никакими иными мотивами редакция, печатая автобиографию Ф. Шаляпина, не руководствовалась».

Покаяние не спасло ни журнал, ни Шаляпина от дальнейших попреков. Однако на фоне событий пос­ледующих месяцев дискуссия потеряла свою актуальность, а вскоре после установления советской власти журнал закрыли и повествование Шаляпина оборвалось на середине.

Читатели «Летописи» представляли собой лишь часть огромной художественной аудитории, кото­рой в целом отнюдь не был свойственен столь суровый идеологический радикализм: она ценила в Шаляпине великий сценический дар и с радостью отмечала круглые даты жизни и деятельности вели­кого артиста. В эти трудные для России дни совре­менники хорошо понимали, какой вклад вносит Шаляпин в русское искусство. «Мы сами нуждаемся в оценке, чтобы отчасти дать себе отчет в прошед­шей перед нами исторической картине, отчасти ук­репить свои силы в сознании величия русского ис­кусства. В такие великие исторические моменты, как ныне переживаемый, в момент величайшего напряжения духовных сил, в момент борьбы не только физической, но и духовной, культурной, — в такие минуты оглянуться на себя, на свое родное достояние необходимо для того, чтобы почерпнуть силы для дальнейшей борьбы. Шаляпин, — писал критик Н. Малков в петроградском журнале «Театр и искусство», — принадлежит не только себе, но и нам. Мы видим в нем воплощение нашей гордости, нашей славы».

ГЛАВА ДВУХ СЕМЕЙ

Еще в 1904 году газета «Русское слово» опубли­ковала объявление: «Нужна квартира-особняк, ком­нат 10—12. Отопление голландское. Местность по возможности центральная. Желательно бы сад. Сооб­щить письменно — Леонтьевский переулок, дом Катык, квартира Шаляпина».

Мечта о собственном очаге не оставляла певца. В 1907 году Шаляпины оставили квартиру в 3-м Зача­тьевском переулке и поселились в доме Варгина на Скобелевской площади (здесь же откроется позднее студия МХТ), но прожили там недолго. В 1910 году Шаляпин наконец приобретает на имя Иолы Игна­тьевны особняк на Новинском бульваре. Этот факт тотчас же освещает пресса:

Словно гений исполинский

Обессмертил я Москву.

Знаменит бульвар Новинский

Тем, что я на нем живу.

Новинский бульвар в ту пору украшали вековые липы и клены. Старинный особняк, привлекший внимание Шаляпина, — деревянный, на каменном фундаменте, оштукатуренный и окрашенный в па­левый (розовато-желтый) цвет, крыша увенчана ба­люстрадой. Дом чудом уцелел во время пожара Мос­квы 1812 года.

Перед тем как переехать на Новинский бульвар, дом основательно ремонтируют. Отопление должно быть печным — это важно для голоса певца. В доме появляются три ванные комнаты, проводится газ, устанавливается телефон с двумя аппаратами, один из них — в кабинете Шаляпина. Иола Игнатьевна заводит новинку того времени — пылесос, правда, ни сама хозяйка, ни прислуга так и не освоили это изобретение.

Со стороны фасада дом одноэтажный, сюда вы­ходят окнами гостиная, зал, столовая, кабинет Фе­дора Ивановича, бильярдная. С внутренней стороны дом двухэтажный — в сад обращены комнаты детей. В подвале большая кухня с огромной плитой и ста­ринной русской печью; На самом верху, под кры­шей дома, небольшая, с невысоким потолком ком­ната, обставленная весьма скромно: широкий ди­ван, стол, полки с книгами. Здесь Шаляпин чаще всего бывает один или принимает самых близких друзей.

Решающим аргументом в пользу покупки усадь­бы на Новинском бульваре стал большой, в десяти­ну, сад. В нем росли каштаны, тополя, рябины, яб­лони, груши, малина, смородина. Зимой дети ката­лись в саду на санках, весной и летом на велосипе­дах. В хорошую погоду стол накрывали в беседке. Шумел самовар, гости за чаепитием обсуждали се­мейные, театральные и политические новости. Дру­зьями дома были в ту пору В. А. Серов, С. В. Рахма­нинов, И. А. Бунин, Л. Н. Андреев, М. Горький, А. М. и В. М. Васнецовы.

Уклад жизни Шаляпиных типично московс­кий - открытость, радушие, хлебосольство. Здесь делились душевностью и теплотой не только со знаменитостями. Семья большая, в нее входили люди «из другой жизни» — той, что предшествовала вос­хождению Шаляпина на театральный Олимп. Мно­го лет жила в доме певца Людмила Родионовна Шишкова (Харитонова), его крестная. На правах близкого родственника обитался здесь Иван Петро­вич Пеняев (Бекханов), с которым судьба столкну­ла Федора еще в Уфе. В 1900-х годах Иван Пеняев написал биографию Шаляпина и выпустил ее от­дельной брошюрой. Теперь он жил у артиста «на хлебах» и «заведовал» библиотекой, за что получал жалованье. Библиотека была большая, и значитель­ную ее часть составляли книги, подаренные в раз­ное время Горьким.

Любимица семейства — гувернантка-немка Лелечка— Антонина Матвеевна Экк. В 1916 году тор­жественно отмечалось 10-летие ее службы у Шаля­пиных. «Я пожалел, — писал из Петербурга Федор Иванович, — что меня не было. Эта Леля — прекрас­ное существо, я ее очень люблю, и мне хотелось бы принять участие в ее чествовании».

Дети Шаляпиных учились музыке, рисованию, искусствам. Борис, названный в честь лучшей роли отца — Бориса Годунова, станет впоследствии изве­стным художником, Федор -- киноактером, дочери увлекутся сценой. Как уже говорилось, Федор Ива­нович был превосходным рисовальщиком. Его пись­ма к детям обычно сопровождались смешными авто­шаржами, фигурками людей, животных. Среди дру­зей певца много художников, завсегдатаев дома. Ва­лентин Серов за беседой постоянно что-то набрасы­вал; после его ухода Иола Игнатьевна вытаскивала рисунки из корзины для бумаг, разглаживала и окантовывала.

Любимое занятие - игры «в театр». Приятель Шаляпиных актер и режиссер Николай Львов вспо­минал: каждый артист домашней труппы имел свое амплуа. Ирина - «страдающая героиня», Лидия обычно играла мужские роли героев-освободителей. Самому Львову доставались сказочные злодеи вроде Кащея Бессмертного. Танцевать «артистов» учила, разумеется, Иола Игнатьевна. Все принимали учас­тие в разного рода благотворительных вечерах. На концерте «Дети в пользу детей» девочки-Шаляпины в напудренных париках и кринолинах (платья ши­лись самой знаменитой в Москве портнихой и теат­ральной художницей Надеждой Ламановой) испол­няли менуэт. Иола Игнатьевна ставила детскую опе­ру Меттельштетта «Сказка о мертвой царевне». Перед Рождеством в доме царила веселая суета, дети при­меряли нарядные костюмы Месяца, Солнца, скомо­рохов. Оперу готовили к показу в Литературно-худо­жественном кружке на Большой Дмитровке. Особый успех имели младшие — близнецы Татьяна и Федор.

...Между тем в Петербурге у Шаляпина возник другой дом, которым управляла Мария Валентиновна, здесь росли ее дети от первого брака Стелла и Эдуард, здесь недавно родились Марфа и Марина. Надо отдать должное участникам этой непростой коллизии — Федору Ивановичу, Иоле Игнатьевне, Марии Валентиновне. Они вели себя достойно. Пер­вая семья не знала никаких забот. На Рождество — праздник традиционно домашний — Федор Ивано­вич всегда приезжал в Москву. В доме на Новинс­ком - елка, соседские дети, друзья, знакомые, игры и танцы до упаду.

О разводе речь до определенной поры не заходи­ла, но тем не менее Иола Игнатьевна считала, что дочери Марии Валентиновны и Шаляпина должны носить фамилию отца. Решение этого вопроса зави­село не только от доброго согласия законной жены — последнее слово оставалось за императором всея России Николаем II. Оно и зафиксировано в подписанном им «Указе Правительствующему сена­ту»: «Снисходя на Всеподданнейшее ходатайство со­листа Нашего артиста Императорских театров Федо­ра Шаляпина, Всемилостивейше повелеваем вне­брачным дочерям его Марине и Марфе, прижитым им с вдовою сына Казанского купца Мариею Петцольд, принять фамилию просителя, а также и от­чество по его имени, пользоваться правами потом­ственного почетного гражданства и вступать, по от­ношению к нему, во все права и обязанности детей усыновленных».

Иола Игнатьевна оставалась Шаляпину надеж­ным другом. Об этом свидетельствует многолетняя переписка на русском и итальянском языках. В Мос­кву летят письма Шаляпина на бланках американс­ких, европейских отелей. Дом на Новинском — семейная крепость. Здесь все устойчиво, стабильно, прочно.

Недалеко от дома Шаляпиных жила семья ком­позитора Михаила Акимовича Слонова, с которым певца познакомил Рахманинов. Шаляпин и Слонов с первой встречи прониклись друг к другу симпати­ей и уже в 1903 году вместе совершили большую морскую поездку в Африку. Композитор, либрет­тист, автор переводных текстов многих вокальных произведений зарубежных композиторов, Слонов стал другом Федора Ивановича, помощником и творческим единомышленником. Он посвятил певцу два своих лучших романса — «Ах ты, солнце, солн­це красное» и «Прощальное слово». Шаляпин часто включал их в концертный репертуар. Со Слоновым работал певец над первыми грамзаписями 1902 года — в обработке Михаила Акимовича он выпус­тил пластинки «Ноченька» и «Ах ты, солнце, солн­це красное».

Сын Михаила Акимовича Юрий, в будущем тоже композитор, ровесник и друг детей Шаляпиных. Из церковного дома в Кудринском переулке, скромно­го обиталища Слоновых, рукой подать до Новинско­го бульвара — стоит лишь пробежать садами за ста­рой церковью бывшего Новинского монастыря по Девятинскому переулку, мимо водопроводной ко­лонки. Рано лишившийся матери, Юра Слонов бы­вал здесь чуть ли не ежедневно, всегда ощущая за­боту Иолы Игнатьевны. С Федором-младшим Юрий увлеченно занимался фотографией, вместе ходили на спектакли в Большой театр — в электробудке для них всегда находились места.

«Уютный и складный был наш домик, — вспоми­нала старшая дочь певца Ирина Федоровна, — его усиленно стали посещать многочисленные друзья и знакомые Федора Ивановича; в нем собирались ин­тереснейшие люди нашего времени...

Я любила утром зайти к отцу в комнату, отдер­нуть занавески и взглянуть на него; а он, щурясь и потягиваясь, улыбался мне, а затем начинал распе­ваться сначала на пианиссимо, а потом, вздохнув полной грудью, пробовал голос в полную силу...

Выпив чай, просмотрев газету, поиграв с Буль­кой и поговорив с ним на каком-то особом «соба­чьем языке», отец вставал и принимал душ; сразу не одевался, а долго еще расхаживал в длинном шел­ковом халате, делавшем его и без того высокую фи­гуру еще выше. На ноги он неизменно надевал «мефистофельские» туфли из красного сукна с остры­ми, загнутыми кверху носами — он их принес из те­атра и носил вместо комнатных.

Не помню, чтобы отец систематически занимал­ся пением. Голос у него как-то всегда был в поряд­ке, он не «мудрствовал лукаво» над ним. Обычными упражнениями его были только гаммы и арпеджио; подойдя к роялю и беря аккорды в различных то­нальностях, он распевался на арпеджио полным го­лосом... Порой, расхаживая по залу, он пел без ак­компанемента отдельные фразы из какой-либо партии».

Бывая в Москве наездами, Шаляпин теперь реже видится с друзьями и особенно ценит общение с ними. Когда появлялся Федор Иванович, жизнь в доме преображалась, царило приподнятое настрое­ние, звенел телефон, хлопала входная дверь, толпи­лись разного рода посыльные, чиновники, торгов­цы, запросто наведывались свои. С Ф. Ф. Кенеманом певец запирался в зале работать над предстоящим концертом. Приходили молчаливый Серов, всегда оживленный Коровин; беседовали в кабинете Федо­ра Ивановича, в столовой за обедом, который не­заметно, в шумных беседах переходил в ужин. Если

же вечером Шаляпин выступал, то отметить успех по старому московскому обычаю отправлялись в «Эр­митаж» или «Метрополь», а уж оттуда домой, игра­ли в бильярд, пели, засиживались, бывало, до утра.

Иногда после разъезда гостей дети слышали у дверей своей спальни осторожные шаги отца. Кто-нибудь просыпался, включал свет — начинались ти­хие ночные разговоры. Федор Иванович рассказывал детям сказки, увлекался, жестикулировал. На шум приходила встревоженная Иола Игнатьевна и вос­станавливала порядок.

Общение с друзьями, домочадцами — прекрас­ная разрядка после тяжелого напряжения и высоко­го художественного взлета, которым обычно отли­чался каждый шаляпинский спектакль. Зато самыми трудными днями для семьи, вспоминает Ирина Фе­доровна, были те, которые предшествовали ответ­ственным выступлениям певца. Тогда решительно все обитатели дома считали за благо не попадаться Федору Ивановичу на глаза.

...Однажды певцу показалось, что он не в голосе и потому надо немедленно отменить «Бориса Году­нова». По счастью, сообщить об этом в режиссерское управление Большого театра оказалось некому: сек­ретарь и друг Федора Ивановича певец Исай Григо­рьевич Дворищин благоразумно исчез... А к вечеру недомогание как рукой сняло. И, взяв с собой стар­шую дочь Ирину, в ту пору еще гимназистку-шести­классницу, Федор Иванович отправился в театр.

«Борис Годунов» шел легко, вдохновенно, в ан­тракте сцену завалили цветами. Но Шаляпин за ку­лисами опять впал в тоску — в только что завершив­шемся эпизоде ближний боярин неточно подал реп­лику. Певец нервно ходит из угла в угол; нарастает раздражение и гнев:

— Не могут двух фраз выучить... Неужели это так трудно? Ну что же мне остается — ругаться? Нельзя, скажут: Шаляпин хам. Завтра во всех газетах сенса­ция: «Шаляпин скандалист». Значит: терпи, а я так не могу!

Но вот дверь гримерной осторожно отворяется входят К. А. Коровин, В. А. Гиляровский, критик Ю. С. Сахновский, артист М. И. Шуванов — объятия, поздравления. Шаляпин успокоился, развеселился, и спектакль спасен!

После многочисленных выходов, прорвавшись сквозь кордоны поклонников, артист отправляется домой. Друзья уже здесь. Дворищин привозит из те­атра цветы, корзины, подношения. В прихожей слышны звонки — после своих спектаклей приезжа­ют актеры И. М. Москвин, Б. С. Борисов, А. А. Менделевич. Теплые объятия, лобзания, приветствия, ужин, тосты...

- Ну а теперь надо закончить вечер оперой, -провозглашает хозяин дома и, водрузив на плечо графин, ведет шествие вокруг стола: «Ходим мы к Арагве светлой каждый вечер за водой...» За Шаля­пиным Москвин, за ним все остальные двинулись по комнатам и снова с пением возвратились в сто­ловую...

1914 год Шаляпин встречал на Новинском буль­варе. В эти январские дни он пел на сцене Большого театра Бориса Годунова и Дона Базилио. Первая партия хорошо знакома публике, вторая создана певцом сравнительно недавно, но сразу покорила москвичей. Один из рецензентов называл шаляпин­ского Базилио смешным и одновременно жутким. Замечателен был грим, особенно руки Базилио с крючковатыми ощупывающими пальцами — «руки эпохи», как выражался Коровин. Пушкинский Моцарт, как известно, предлагал в минуты печали «от­купорить шампанского бутылку иль перечесть «Же­нитьбу Фигаро». Рецензент «Рампы и жизни» дает публике еще один совет — «посмотреть Шаляпина в «Севильском цирюльнике».

...В добром настроении, в ожидании нового успе­ха отправился Шаляпин в Петербург, чтобы выехать затем на гастроли за границу. Над Европой неотвратимо нависла опасность войны, но в реальность ее верить не хотелось. Положение Шаляпина как арти­стической звезды первой величины, желанного гас­тролера в любой точке земного шара упрочилось. Продолжительные турне, солидные контракты... В мае 1913 года состоялся еще один оперный Русский сезон С. П. Дягилева. На сцене «Театра Елисейских полей» в Париже целый месяц шли «Борис Годунов» и «Хованщина» М. П. Мусоргского. Премьера «Хован­щины» давалась в музыкальной редакции И. Ф. Стравинского и Мориса Равеля. Шаляпин, впрочем, попросил оставить свою партию Досифея в редакции Н. А. Римского-Корсакова. Ему пошли на­встречу, понимая, что главный интерес публики бу­дет прикован к гениальному артисту. За кулисами его навещают поклонники и почитатели, в их числе из­вестные писатели Эдмон Ростан, Марсель Прево.

Атмосфера парижских сезонов празднична. Дири­жер Д. И. Похитонов вспоминал о прощальном бан­кете, на котором присутствовали не только ведущие артисты труппы, но и два хора, участвовавших в спектаклях, — русский и французский. «В заключе­ние выступил Шаляпин на французском языке. Ког­да он сказал, что в России существует обычай, вы­ражая пожелания здоровья и долголетия, петь осо­бую небольшую песню, я, предупрежденный зара­нее, вскочил на стол, задал тон, и русский хор грянул «Большое многолетие»... Торжество закончилось пением «Марсельезы». После банкета оба хора, арти­сты во главе с Шаляпиным, дирижер Купер, фран­цузские хормейстеры и я сфотографировались общей группой на крыше театра, на фоне Эйфелевой баш­ни».

Из Парижа труппа С. П. Дягилева переезжает в Лондон — предстояло первое серьезное выступление Шаляпина в столице Великобритании. (Раньше ему довелось выступать в Лондоне в частном доме.) «Это несколько тревожило меня за судьбу русских спек­таклей, но в то же время и возбуждало мой задор, мое желание победить английский скептицизм ко всему неанглийскому. Не очень веря в себя, в свои силы, я был непоколебимо уверен в обаянии рус­ского искусства, и эта вера всегда со мной... Я был дико счастлив, когда после первой картины «Бори­са Годунова» в зале театра раздались оглушительные аплодисменты, восторженные крики браво! А в пос­леднем акте спектакль принял характер победы рус­ского искусства, характер торжественного русского праздника. Выражая свои восторги, англичане вели себя столь же экспансивно, как итальянцы, — так же перевешивались через барьеры лож, так же громко кричали, и так же восторженно блестели их зоркие, умные глаза».

«Борис Годунов», «Хованщина», «Псковитянка» прошли триумфально. Продюсеры наперебой предла­гают Федору Ивановичу выгодные контракты. Король Англии приглашает артиста в свою ложу; Ша­ляпин дает концерт в Букингемском дворце для ко­ролевской семьи.

Спустя год артист снова в Лондоне. Кроме «Бо­риса Годунова» и «Псковитянки» труппа С. П. Дяги­лева показывает «Князя Игоря». Шаляпин впервые исполняет две партии — Кончака и Галицкого. И снова— триумфы, визиты, приемы, обеды... Федор Иванович пишет М. Ф. Волькенштейну: «Ну что тебе сказать о сезоне?! 5+++++ вот отметка за спектак­ли. Я, в добрый час сказать, — нанизываю здесь мои спектакли, как жемчуг, один к одному, который лучше — не знаю». Быть может, никогда Шаляпин не был столь уверен в завтрашнем дне. Из Лондона он уезжает в Париж, чтобы отправиться в Карлсбад на курорт...

КОНЕЦ МИРНОЙ ЖИЗНИ

Весть о начале войны застала артиста в пути, на маленьком полустанке. Поезда остановились, экипа­жи и автомобили реквизированы на нужды армии. Оставив при себе лишь самое необходимое, Шаля­пин пешком добрался до Парижа, временами под­саживаясь на попутные повозки. Из французской столицы удалось вернуться в Лондон, а оттуда через Скандинавию — в Петербург, уже переименованный в Петроград. 7 сентября друзья, поклонники, репор­теры встречали певца на перроне Финляндского вокзала.

- Завтра уезжаю в Москву, но на днях возвра­щусь к вам, чтобы устроить концерт в пользу наших раненых героев— это мой святой долг, -- заявил Шаляпин газетчикам.

Певец рассказывал о своем возвращении из Ев­ропы: на корабле все были одеты в спасательные по­яса, в море выходили с притушенными огнями, остерегались обстрела немецкими минами. Весь багаж утерян, но сохранилось главное— театральные кос­тюмы.

Москва и Петроград взвинчены массовым исте­ричным «патриотическим» подъемом. Улицы, пло­щади, скверы заполнены митингующими. Ораторы в пафосном крике предрекают молниеносную победу «русским орлам». А в это время черносотенцы и ма­родеры громят лавки, магазины, издательства вла­дельцев, носящих немецкие фамилии; особенно «страдают» винные погреба и склады — погромы и бесчинства «освящаются» пьяным пением «Боже, царя храни!» и призывами к национальному сплоче­нию...

Журнал «Рампа и жизнь» печатает портрет пер­вого раненого воина-артиста, газеты публикуют списки погибших и искалеченных на фронте. В Мос­кве, в доме на Воскресенской площади, где некогда жила семья Шаляпина, разместился лазарет, со­зданный на средства Художественного театра, не­большой госпиталь открывает Л. В. Собинов. Объяв­лены «дни флажков», артисты-знаменитости прода­ют символические флажки в пользу жертв войны. В. В. Лужский, И. М. Москвин, Н. Ф. Балиев собрали 14 тысяч рублей. В цирке Саламонского на Цветном бульваре театральные звезды устраивают благотвори­тельный вечер, балерины скачут на лошадях, акте­ры Малого театра выступают в качестве дрессиров­щиков, «кумиры публики» M. H. Ермолова, В. И. Ка­чалов, пианист К. Н. Игумнов организуют в Литера­турно-художественном кружке на Большой Дмит­ровке «музыкальный чай» в пользу раненых.

Шаляпин открывает в Москве и Петрограде ла­зареты для солдат. Он часто навещает раненых, при­носит подарки, поет народные песни. Солдаты пла­чут, сам певец растроган. За ранеными ухаживает вся его семья. В годы войны в лазаретах Шаляпина по­правило здоровье около четырехсот солдат.

В Большом театре Шаляпин дает концерт в пользу раненых. Зал переполнен. В ложе дирекции -дочери певца в белых платьях и косынках сестер милосердия, сыновья — в халатах санитаров. Артист выступает в сопровождении оркестра под управле­нием M. M. Ипполитова-Иванова и вокального квартета братьев Кедровых. Особенно бурно публи­ка встречает «Марсельезу» — гимн союзной Фран­ции.

Патриотические настроения оказывают влияние и на художественную жизнь российских столиц. С театральных и концертных афиш исчезают произведе­ния немецких авторов. Это устраивает далеко не всех. Музыкант Ю. С. Сахновский утверждает: «Не может быть речи о каком-либо бойкоте в связи с настоя­щей войной: Немецкая классическая музыка служи­ла светочем нашей отечественной музыки, и в буду­щем не следует лишаться ее во вред себе». Компози­тору А. Т. Гречанинову мысль о бойкоте представля­ется абсурдной. А. Н. Корещенко менее широк во взглядах: он защищает немецких классиков, но вы­ступает против исполнения современной музыки Рихарда Штрауса и Рихарда Вагнера, «возвеличива­ющих Германию». Пианист и педагог H. H. Орлов полагает, что дискриминация немецкой музыки даже полезна: она освобождает пространство для музыки отечественной. Дирекция императорских теат­ров на чрезвычайном совещании принимает карди­нальное решение: оставить в афише только оперы русских композиторов.

Отдал дань шовинистическому духу и старый друг Шаляпина Мамонт Викторович Дальский. Ле­том 1914 года он играет патетическую пьесу соб­ственного сочинения «Позор Германии!» на сцене Никитского театра — так теперь называется «Парадиз». Рецензенты возмущены. «Пьеса поставлена гру­бо, лубочно нищенски. Генералы Вильгельма Второ­го прямо из похоронного бюро. Конечно, выделяет­ся сам М. В. Дальский, у которого из-за фальшивой ходульности все-таки видны остатки огромного тра­гического таланта. Трудно поверить, что такие зре­лища возможны в Москве, где столько лет существу­ет Художественный театр», — сетует «Рампа и жизнь».

В октябре 1914 года Шаляпин выезжает в Варша­ву с концертом в пользу пострадавшего от войны населения Царства Польского. Публика стоя привет­ствует появление артиста. Юрий Беляев сопровожда­ет Шаляпина в поездке и подробно освещает ее в «Новом времени». «Вообще, в этот памятный для варшавской публики вечер местная педантичная Филармония увидала и услыхала сразу столько нео­жиданностей, что официальное выражение ее сразу как будто размякло и потеплело. Нельзя же было, в самом деле, остаться равнодушным к «классическо­му» пианиссимо волжской «Дубинушки», к запева­ле в «Как по ельничку», к расшалившемуся Шаля­пину, который был рад-радешенек посмешить и сам посмеяться...

На следующий день наши певцы (Шаляпин и квартет Кедровых. — Авт.) отправились к ближай­шему полю окрестных битв — к историческому Ра-шину. Здесь они осматривали разрушенный немцами древний костел, окопы, братские могилы.

Все вернулись в Варшаву под огромным впечат­лением».

Еще до войны, в 1913 году, Ф. И. Шаляпин, М. Ф. Андреева и известный актер Н. Ф. Монахов встретились после дневного спектакля «Севильский цирюльник» в Большом театре. Дочь Андреевой E. А. Желябужская вспоминала: Шаляпин размыш­лял о своем театре, Андреева намечала роли, кото­рые он мог бы играть в драме: «...и вот тогда, мне кажется, впервые зародилась идея театра трагедии, театра высокой романтической драмы, театра, кото­рый должен был учить и воспитывать зрителя, нести ему лишь самые высокие образцы драматической литературы».

Вездесущие репортеры тут же сообщили о новой «синтетической труппе», объединявшей артистов всех жанров сценического искусства, называли име­на: Н. Ф. Монахов, Ф. И. Шаляпин, А. Г. Коонен, Ю. К. Балтрушайтис, Э. Дузе, С. Бернар, Т. Сальвини. Уже весной 1913 года Шаляпин сообщал Горько­му: «Достали много денег, собрали огромную труп­пу, устраивали пробу — на пробе было до 1000 че­ловек. Наконец, выбрали более способных и будут играть все, то есть оперу, оперетту, комедию, дра­му и трагедию. Дай им Бог, но я все-таки отношусь к этой затее скептически. Дело начать не хитро, но тяжело все-таки сделать его без школы. У нас сейчас очень много школ, и каких угодно, но самой той, которая именно нужна, и нет... Очень хотелось бы мне устроить школу — мечтаю об этом, да, может быть, и сумею это сделать».

В ноябре Шаляпин побывал на репетиции «Сорочинской ярмарки» Мусоргского в недавно родив­шемся «Свободном театре», который помещался в театре «Эрмитаж». Труппу возглавил К. А. Марджанов, мечтавший о синтетических, праздничных зрелищах. Пригласил Шаляпина в театр, вероятнее всего, А. А. Санин, хороший его приятель, когда-то режиссер МХТ, потом много и удачно ставивший массовые сцены в спектаклях Русских сезонов С. П. Дягилева. (Любопытно: в судьбе Санина, как

и в судьбе Шаляпина, важную роль сыграл Савва Иванович Мамонтов. Робким, бедно одетым студен­том пришел Санин когда-то к Мамонтову с при­знанием: «Я обожаю театр, но у меня нет средств его посещать». «Запишите фамилию и давайте ему всегда место», — кивнул Мамонтов театральному кассиру.)

Репетицию «Сорочинской ярмарки» Шаляпин смотрел с клавиром в руках. Ему понравились про­стота и правдивость режиссуры," оригинальная трактовка оперы. Певец беседовал с участниками будущего спектакля, а в ответ на просьбы спеть ис­полнил арию Дона Базилио на итальянском языке и русскую народную песню «Помню, я еще моло­душкой была». Репортер записал его прощальную фразу: «Я приветствую начинания Марджанова и Санина, бегущих от ремесленничества, равнодушия и формализма в искусстве, столь мне ненавист­ных».

После «Сорочинской ярмарки» Шаляпин видел в «Свободном театре» пантомиму А. Шницлера и Э. Донаньи «Покрывало Пьеретты» в постановке мо­лодого А. Я. Таирова и также отозвался о спектаклях с теплотой.

С возвращением в Россию Горького и прекраще­нием зарубежных гастролей Шаляпина восстанав­ливаются их тесные связи с Московским Художе­ственным театром. В молодые годы К. С. Станиславс­кий сам тяготел к опере, был вхож в Мамонтовский кружок, учился пению у Ф. П. Комиссаржевского и даже репетировал партию Мефистофеля. Константин Сергеевич дружил со многими музы­кантами, в том числе с С.В.Рахманиновым. «То, что завершено Шаляпиным в смысле слияния дра­мы, музыки и вокала, нужно сделать общим достоянием... Синтеза в искусстве, особенно в театраль­ном, очень редко кто достигал, -- говорил Станис­лавский. — Я мог бы назвать одного Шаляпина, да и то не во всех ролях. Но стремиться к нему необхо­димо».

К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Дан­ченко считали: только синтез трех составных час­тей оперного искусства— музыки, пения и актер­ской игры - может создать подлинно художе­ственный оперный спектакль, воплощающий «правду чувств», «жизнь человеческого духа» на музыкальной сцене. В Петербурге во время гастро­лей МХТ в апреле 1914 года Станиславский бывал у Шаляпина, в Москве смотрел Дон Кихота - Шаляпина из ложи Большого театра, надев поверх обычного своего пенсне очки и к очкам приставив громадный бинокль. Художественный театр в это время ставил «Моцарта и Сальери» А. С. Пушкина. Станиславский репетировал роль Сальери. По вос­поминаниям Л. М. Леонидова, режиссер «пришел к мысли, что не умеет говорить на сцене, и стал ра­ботать над словом. Он обратился к человеку, кото­рого считал лучшим Мастером слова, -- к Шаля­пину. И вот они сидели вдвоем — Константин Сер­геевич слушал, а Шаляпин читал ему монолог Са­льери».

Для Станиславского роль Сальери осталась эпи­зодом. В жизни Шаляпина Сальери — не только лю­бимый, но принципиально важный для творчества сценический образ, существующий в постоянном развитии, в эстетическом движении. Исполняя партию много лет, артист постоянно совершен­ствовал грим, менял пластику, искал интонации. «Душа Сальери обнажена перед нами и холодом веет на нас, — писал о Шаляпине Сальери.

Э. А. Старк. — Страшно за человека, который до­вел себя до такого состояния. И, созерцая это твор­чество, возникающее с совершенно божественной легкостью, начинаешь осознавать, что если траге­дия умерла на той сцене, где царила веками, то ею еще можно наслаждаться на оперной сцене, где дивным чудом воплотилась она в образе Шаляпи­на, последнего трагика наших дней».

Дружеские отношения Шаляпина со многими мхатовцами сложились еще в пору, когда молодой певец Мамонтовской оперы «стену колотил от вос­торга» после открытия МХТ. С Иваном Михайлови­чем Москвиным Шаляпин любил импровизировать сцены-шутки, Василий Васильевич Лужский сам прекрасно пародировал Шаляпина. В. И. Качалов вспоминал одну из его лучших миниатюр под на­званием «Давать Шаляпина»: «— А вы, цветы, своим-м, душистым-м, тонким-м ядом-мм», пародий­но подчеркивая эти двойные и тройные «м» на концах слов — этот знаменитый шаляпинский штампик, но когда В. В. (Лужский. -- Авт.), дойдя до «...и вольется он Маргарите в сердце», начинал по-шаляпински раздувать: «в се-е-рдце», его вдруг действительно захватывал шаляпинский темпера­мент, накатывала волна стихийной шаляпинской мощи».