ГЛАВА 3. Иннокентий считал себя ответственным за провалы в группе, видя главные причины в отсутствии дисциплины и конспирации

Иннокентий считал себя ответственным за провалы в группе, видя главные причины в отсутствии дисциплины и конспирации, необходимость которых так горячо доказывал на той далекой встрече в Киеве у Арона Могилевского Дима Богров. Он был полностью с ним согласен.

После отъезда Рогдаева в группе опять постепенно сложился надежный костяк. Товарищам, которых лично приводили Окунь, Зубарев, Войцеховский, Марголин и другие «старожилы», можно было полностью доверять. Они за них ручались головой. Но было достаточно и случайных людей. Только появившись, они требовали оружие, выражали недовольство, если их заставляли что-то делать, к чему у них не лежала душа, сами совершали где-то «эксы» и теракты, не ставя об этом в известность группу и Иннокентия.

Во вред общему делу шло и размежевание в самой анархистской среде, создание групп со своими индивидуальными программами и манифестами, антагонизм между ними. Лидер синдикалистов Кирилл Новомирский, с которым познакомился в Одессе Андрей Окунь, призывал создавать свободные профессиональные объединения трудящихся. Из всех видов борьбы он признавал только прямую борьбу рабочих с капиталом: бойкоты, стачки, насилие над хозяевами и уничтожение их имущества. Кирилл резко критиковал анархистов-коммунистов за их террористическую деятельность и нежелание заниматься образованием и развитием рабочих масс.

«Безначальцы» во главе со своим лидером Степаном Романовым, наоборот, категорически выступали против создания профсоюзов и массовых выступлений рабочих. Они признавали только «партизанскую войну» с широким применением грабежей и убийств. Это их статья с призывом к массовому террору, напечатанная в первом номере журнала «Листок группы «Безначалие», вызвала возмущение Кропоткина. Теперь они переехали из Парижа в Петербург и призывали рабочих к кровавым и непримиримым действиям. К ним примыкали анархисты-общинники. Те ходили по деревням и уговаривали крестьян браться за топоры и вилы, убивать помещиков и жечь их усадьбы.

Таких же экстремистских взглядов придерживалась одесская группа чернознаменцев, идеологом которой стал редактор газеты «Черное знамя»* (* С Черным знаменем выходили на улицу революционные рабочие Лиона во время Французской революции 1871 года) Иуда Гроссман. Во главу угла эти товарищи поставили безграничный и безмотивный террор. Первыми их актами были бомбы в кафе Либмана в Одессе и гостинице «Бристоль» в Варшаве. Иуда люто ненавидел Кропоткина и «хлебовольцев», свою газету специально основал для того, чтобы вести с ними идеологическую борьбу.

Еще один деятель, бывший марксист Ян Махайский ополчился на техническую интеллигенцию, которая, по его мнению, стремилась стать новым хозяином общества. Ян призывал к всемирному заговору рабочих против государства, капитала и интеллигенции, а также всех социалистических партий как интеллигентских партий. Главная роль в этой борьбе отводилась тайной организации революционеров, названной им «Рабочим заговором».

Наезжавшие то и дело в Екатеринослав представители этих и других анархистских направлений ходили по заводам, выступали на митингах, уговаривая рабочих примкнуть именно к ним. В городе то и дело возникали новые группы, которые сразу принимались за «эксы» и теракты. Каждая из таких групп чувствовала себя, чуть ли не главной в городе и его предместьях.

И тут на горизонте неожиданно возник белостокский анархист Владимир Стрига, друг Мишеля Штейнера. Мишель еще осенью, на поминках после октябрьского погрома в мастерской Игоря Чернова, обещал Иннокентию прислать Стригу с группой агитаторов, и тот, одержимый анархическими коммунами, загорелся поднять екатеринославских рабочих на вооруженное выступление.

Трудно было найти более противоречивую фигуру, чем Стрига. С одной стороны, он был ярый террорист, утверждавший, что ему все равно где и в кого бросить бомбу, с другой, – романтик. Днем он мог взорвать полицейский участок или убить несговорчивого лавочника, отказавшегося дать бесплатно хлеб беднякам, вечером – читать рабочим какой-нибудь слесарной мастерской лекцию о Парижской коммуне, убеждая их, что скоро, очень скоро такие коммуны будут и в России. Парижская коммуна была его заветной мечтой. Самого себя он всегда видел в толпе коммунаров, шагавших по улицам восставшего Парижа.

Это было не так уж давно, 35 лет назад, во время войны Франции с Пруссией. Правительство Тьера допустило, чтобы враги вошли в Париж. Возмущенные парижане вышли на защиту родного города и с помощью Национальной гвардии захватили власть в городе. Так началась очередная французская революция. Тьер и его министры бежали в Версаль. 18 марта 1871 года над ратушей Парижа взметнулось Красное знамя свободы. Через два дня в Париже прошли выборы народного правительства. Была провозглашена Парижская коммуна, работа которой строилась на демократических принципах выборности и коллегиальности управления.

Такую же Коммуну с народным самоуправлением и загорелся провозгласить Стрига в Екатеринославе, где, по словам Мишеля Штейнера, рабочие отличались высокой революционной активностью. Оставалось увлечь их своей идеей и повести за собой.

В начале декабря он выехал из Белостока с группой агитаторов, таких же увлеченных коммунаров, листовками и оружием. Уже в Киеве они узнали, что в Екатеринославе началась всеобщая забастовка, власть в городе находится в руках Боевого стачечного комитета. Стрига возликовал: мечта о восстании и Коммуне была близка к осуществлению.

В Киеве тоже начались активные выступления рабочих. Жандармы ходили по домам и искали зачинщиков беспорядков. Хозяин дома, в котором остановились коммунары, решил не дожидаться, когда к нему нагрянет полиция, и сам выдал своих подозрительных постояльцев.

Ночью дом окружили жандармы. Стрига один в это время не спал, штудируя газету с последними новостями из Екатеринослава. Он услышал скрип калитки, осторожные шаги по гравию. Выглянув в окно, увидел темные фигуры людей. «Жандармы!» Он быстро затушил лампу, растолкал товарищей и, как был в одном пиджаке с браунингом в кармане, выскочил в окно. За ним стали выпрыгивать все остальные, но они были в одном нижнем белье и без оружия.

Раздались выстрелы. Стрига побежал в конец сада, где в заборе на всякий случай ими заранее была сдвинута доска, вылез на другую улицу и стал дожидаться товарищей. Время шло. Никто не появлялся.

Из-за угла выбежали жандармы. Стрига бросился вниз по улице, которая вела к Днепру. В этом месте берег был высокий, крутой. Не раздумывая, он скатился вниз и замер на снегу. На его счастье луна, только что ярко освещавшая окрестность, скрылась за тучами. Жандармы, выскочив вслед за ним на то же место, в растерянности остановились.

– Надо поискать внизу, – решительно сказал голос, видимо, офицера, и приказал кому-то спуститься вниз. Другой голос стал убеждать его, что здесь крутой обрыв, и преследуемый скорей всего сломал себе шею. Офицер крепко обругал беглеца и жандарма, не пожелавшего выполнить его приказ. Ударил сильный выстрел из винтовки. Пуля тоненько, как комар, просвистела над правым ухом Стриги и врезалась в снег.

Жандармы ушли. Володя выждал еще некоторое время, с трудом вскарабкался наверх и пошел вдоль Днепра, пока не наткнулся на полуразвалившийся сарай – пристанище местных босяков. Внутри хибары несколько человек молча сидели около самодельной печурки и пили чай из железных кружек. Никто не обратил на него внимания. Какая-то женщина в изъеденной молью шубе протянула ему кружку и кусок черного хлеба.

Утром одна группа людей ушла, на смену им пришла другая, свалив в углу какие-то вещи. Эти люди оказались более общительными. Они рассказывали о рабочей забастовке и начавшемся погроме.

На третий день к нему обратился какой-то мужик, видимо, старший в этой хибаре: все называли его по имени отчеству и одет он был лучше других: в теплое пальто с меховым воротником, кожаные сапоги.

– Ты вот, что, мил-человек, уходи отсюда. Погромщики ищут евреев и революционеров. Нас-то в округе все знают, а тебя найдут, и нам несдобровать.

Ближе к ночи Володя покинул сарай, добрался до железной дороги и несколько дней шел вдоль полотна, ночуя у станционных служащих или в селах. В Белосток он приехал под самое Рождество и там с горечью услышал о подавлении по всей стране забастовки. Его последняя надежда: «Чечелевская республика» в Екатеринославе потерпела поражение. В самом Белостоке еще продолжались рабочие митинги. В иные дни на Суражской бирже собиралось до 20 тысяч человек.

Стрига стал подбивать товарищей снова организовать в городе всеобщую забастовку и перевести ее в вооруженное восстание. Он был уверен, что рабочие успешно справятся с войсками и выгонят их по примеру парижан из Белостока. Дело оставалось за «малым»: найти для такого количества людей оружие. Он и еще несколько товарищей решили совершить ограбление государственного банка. План был прост: проникнуть в канун Рождества к зданию банка со стороны сада, обычно охраняемого двумя-тремя полицейскими, бросить оттуда на улицу и к подъезду здания несколько бомб. Однако полиция узнала об этой затее и наводнила еще днем сад и все ближайшие улицы жандармами. В город были введены дополнительные войска, началась жестокая расправа с рабочими.

Стрига бежал в Одессу. Все последние события, связанные с неудавшейся забастовкой в Белостоке, разгромом «Чечелевской республики» в Екатеринославе, повсеместным поражением революции, поменяли его мировоззрение. Он понял, что митингами, пропагандистской работой, забастовками и отдельными «эксами» ничего не решить: государство сильнее рабочих. Взор его обратился к «безмотивникам», объявившим беспощадную войну всем буржуям без исключения и совершившим свои нашумевшие акции в Одессе и Варшаве.

В Одессе он разыскал своего старого знакомого по Белостоку Иуду Гроссмана. Иуда успел потерпеть фиаско в выпуске своей газеты «Черное знамя» – в Париже вышел всего один ее номер, и теперь загорелся идеей организовать «Русскую летучую террористическую группу анархистов». С этой целью он собрал в Вильно первую конференцию «безмотивников». Однако конференция его не поддержала, возможно, из-за того, что в это же время в Вильно собрались на свою конференцию местные «хлебовольцы», категорически выступившие против проведения анархистами безмотивного террора.

Стриге идея Гроссмана понравилась, он выразил желание помочь ему.

– Надо провести съезд «безмотивников», – предложил он Иуде. – Лучше всего в Кишиневе, там полиция не так зверствует.

– Ты думаешь, люди приедут? В Вильно меня не поддержали.

– Я сам свяжусь с группами.

Иуда уехал в Кишинев, а Стрига, разослав письма всем своим знакомым анархистам, сел составлять программу действий будущего отряда. Новая идея захватила его с не меньшей силой, чем создание анархических коммун. И когда 16 февраля он предстал перед 60 участниками кишиневского съезда с пламенной речью о проведении крупных терактов в России и за границей, зал слушал его, как завороженный.

– Социалисты, да и некоторые наши товарищи, – говорил он, – критикуют нас за террористические действия. Они никак не хотят понять, что такое насилие, будь оно массовым или единичным, есть ответ на насилие наших врагов, активно мешающих удовлетворению требований трудового народа. Терроризируя их, вырывая подобным образом особенно усердствующих из их лагеря, мы вынуждаем их капитулировать перед рабочими и выполнять их требования… – Он возвысил голос и потряс кулаком. – Пусть угроза смерти, как страшное напоминание о «вечной вине», висит над буржуа каждый миг, каждый час его существования! Пусть не будет среди них «невиновных»! Да не знают они покоя!

Его страстная речь произвела на делегатов огромное впечатление. Пятьдесят человек решили вступить в боевой отряд и тут же, не сходя с места, наметили ближайшие акции и ответственных за них. Стрига единогласно был назначен руководителем отряда.

От Екатеринослава на съезде присутствовали Иннокентий, Андрей, Федосей, Яков Коноплев и Василий Доценко. Они одобрили затею Стриги и Гроссмана, однако в отряд не вступили, но обещали во всем его поддерживать. И когда возник риторический вопрос, где взять деньги для оружия, сомнений не было: в Екатеринославе.

– Кто за то, чтобы совершить первую крупную экспроприацию в Екатеринославе? – обратился Володя к залу. – Прошу голосовать.

И даже не стал считать: перед ним вырос лес рук…

Для того чтобы еще больше поднять боевой дух людей, Иуда зачитал отдельные моменты из Нечаевского «Катехизиса революционера». Дочитав до конца, он посмотрел в зал. Люди сидели в оцепенении. Особенно всех взволновали слова первого абзаца, где говорилось, что революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единой мыслью, единой страстью – революцией. Возможно, многие призадумались: готовы ли они к такому самопожертвованию? Но это длилось всего минуту. Зал встал и дружно зааплодировал.

После окончания съезда екатеринославцы вместе со Стригой и Гроссманом собрались в доме на окраине Кишинева, чтобы обмыть новое дело и обсудить принятые решения. Опьяневшие парни поднимали стаканы за отряд и его руководителя, за отчаянных товарищей, бросивших бомбу в кафе Либмана и отель «Бристоль» и теперь ожидавших в тюрьмах суда, который приговорит их к виселице или, в крайнем случае, сошлет в Сибирь на вечную каторгу.

Гроссман вскоре ушел, сославшись на то, что ему по делам надо срочно вернуться в Одессу.

Иннокентий обычно пил мало и сейчас его одолевали самые разные сомнения.

– Я все-таки не понимаю, Володя, – говорил он, глядя в помутневшие глаза Стриги, – куда мы поселим 50 человек и на что они будут жить?

– А ты меньше об этом думай. Что ваши товарищи, не разместят у себя дома по 1 – 2 человека? Разместят. Ограбим банк и завернем такие дела, что мало не покажется.

– А Штейнер к отряду не примкнет? – осторожно спросил Зубарев.

– Нет, он теперь категорически выступает против террора и занимается только агитацией. Пропагандист е…, – с какой-то злобой и вместе с тем обидой выругался Стрига. – Пропал человек для дела.

Все дружно рассмеялись. Однако Стрига, к удивлению друзей, их не поддержал и сидел, угрюмо насупившись. Было одно событие, которое сильно уязвляло его самолюбие, – создание «Чечеловской республики», которая просуществовала в Екатеринославе почти две недели. Вот так социал-демократы утерли нос анархистам и смогли сделать то, что не удалось сделать ему, Стриге, и его лучшему другу Мишелю.

– Ты, Володя, молодец, что бросил эту агитацию, – гнул свое Федосей. – Мы Мишелю тогда еще говорили: пустая это затея, надо заниматься террором и доставать оружие.

– Ничего, все у нас впереди. Только вот что, – Стрига вдруг встрепенулся и внимательно обвел всех присутствующих взглядом, – надо соблюдать строгую конспирацию, следить за хвостами, иначе всем крышка. Пойду, посмотрю, не стоит ли кто около дома, а то в Киеве одна сволочь нас уже выдала.

Он встал, пошатываясь, направился к окну и приподнял занавеску.

– Темно. Ничего не видно. Давайте расходиться. Встретимся, как договорились, через два дня на Амуре. А ты, Кеша, останься у меня.

Все шумно встали, кто-то еще стоя допивал оставшееся в стаканах вино, кто-то накалывал на вилку огурец.

– Подождите, – сказал Стрига. – Я еще хотел сказать об осторожности. В отряде много неизвестных людей, к ним надо как следует присмотреться, могут быть провокаторы.

– Да будет тебе, Володька, – не выдержал Андрей, – что ты нас все учишь, мы – не маленькие, сами знаем, как себя вести.

– Ну, ну, – Володя внимательно посмотрел на Андрея. Он не любил таких самонадеянных людей.

Когда они остались вдвоем с Иннокентием, он посоветовал ему меньше посвящать Андрея в свои дела.

– Почему? Он – смелый, надежный человек.

– Это хорошо, но сейчас нам нужно соблюдать осторожность и порядок, а он этого не хочет признавать.

– За Андрея я ручаюсь, как за самого себя.

– Ну, как знаешь. На тебе сейчас лежит самая большая ответственность.

– Согласен. Я уже говорил за столом, что меня многое беспокоит.

– А меня, думаешь, не беспокоит? – усмехнулся Стрига. – Я сам не знаю, что у нас получится. На то мы с тобой и руководители, чтобы думать. Будем думать.

* * *

Екатеринослав мирно спал, когда на следующий день ночной поезд привез из Кишинева первую партию бойцов летучего отряда. Остальные прибыли в течение недели. Пятьдесят человек расползлись по городу, ища пристанище в дешевых гостиницах и домах на окраине. Однако ограбить банк, как предложил на съезде Стрига, сразу не получилось. Надо было долго готовиться к этой операции или потерять много людей.

Бойцы приуныли. Многим уже нечем было платить за ночлег и не на что купить еду. Оголодавшие товарищи стали без стыда и совести нападать на прохожих, выхватывали кошельки, разрезали дамские сумочки, срывали дорогие украшения и меховые шапки.

Горожане были так напуганы, что опасались по вечерам выходить из домов. Но для грабителей было все равно: день это или вечер. Они с одинаковой ловкостью действовали в любое время суток, иногда совершая свои преступления прямо на глазах у городовых и так быстро, что стражи порядка не успевали схватиться за оружие.

Другие принялись грабить лавки и мелкие магазины. В магазин вваливались, как правило, трое вооруженных людей. Один оставался у входа, второй оттеснял в угол покупателей и приказчиков, третий под дулом револьвера вел хозяина к кассе, и тот отдавал ему всю имевшуюся в наличии выручку. Все происходило в считанные минуты.

Третьи товарищи, более сообразительные, занялись шантажом: посылали на дом к богатым людям письма с угрозами, требуя принести в условленное место нужную сумму. Напуганная жертва незамедлительно выполняла любую просьбу, так как были случаи, когда грабители сурово расправлялись с особо строптивыми. Деньги были большие, легкие, и эти «эксы» вскоре оказались самыми популярными среди анархистов. Сначала письма – их называли «мандатами», отправляли без подписей; потом их стали скреплять печатями разных групп, придумывая им грозные названия: «Черный сокол», «Черная стрела», «Черный мститель», что окончательно повергло в шок екатеринославских обывателей.

Иннокентий сам не знал, кто этим занимается: боевики отряда или обычные грабители. Произошло то, в чем когда-то упрекали екатеринославских анархистов социал-демократы, опубликовав в газете свое «Заявление» по поводу «эксов» и мандатов, к которым в то время группа была непричастна.

– Мы борцы за идею или бандиты, – увидев такой поворот событий, возмущенно говорил Иннокентий Стриге, – когда, наконец, отряд займется настоящим делом?

– А тебе, Кеша, какая разница кого грабить: банкиров или толстосумов? И те и другие отняли деньги у народа.

– Мы из-за этого теряем уважение рабочих, нас на митингах критикуют.

– Да брось ты эту работу в массах, все это без толку, чепуха. Почитай нашего «отца анархии» Бакунина. Революционная сила может быть только у разбойников.

Не нравился этот «разбой» и остальным членам группы, даже Андрей и Федосей высказали недовольство.

– Надо достать деньги и спровадить отсюда Стригу с его отрядом, – предложил Иннокентий на очередном заседании актива. – Еще до ареста Борисов предлагал последить за артельщиком из Бердянска, который приезжает сюда сдавать деньги. Его сопровождают два стражника. Кто пойдет со мной? Надо человек пять.

Желающие сразу нашлись: Андрей, Федосей, Сергей и Наум. Подробно обсудили детали операции и обязанности каждого. Все вместе съездили на вокзал, изучили в нем помещения, соседние переулки и дворы – на тот случай, если придется бежать врассыпную.

Поезд пришел точно по расписанию. Кассир и стражники вышли на перрон и быстро двинулись к вокзалу. Стражники крутили головами по сторонам, придерживая правой рукой карманы с оружием.

Иннокентий подал знак. Андрей и Федосей своими могучими телами влезли между кассиром и стражниками. Иннокентий выхватил у кассира сумку, сделал несколько шагов и отдал ее Сергею, тот нырнул в толпу, где его ждал Наум. Стражники схватились за оружие, один засвистел в свисток. По платформе уже бежали жандармы, останавливая подозрительных людей.

Андрей и Федосей быстро скрылись, остальных троих заметили городовые и резво бежали за ними от самого вокзала, оглушая воздух свистками.

– Следуйте за мной, – приказал Иннокентий Сергею и Науму и скрылся в подъезде дома, где на третьем этаже жил член их группы Захар Матвеев. Тот оказался дома и быстро собрал имеющееся у него в наличии оружие.

На лестничной площадке собралась большая группа жандармов.

– Придется вступать в бой, – сказал Иннокентий. – По моему приказу выходим на лестницу и начинаем одновременно стрелять.

Он на цыпочках подошел к двери и быстро открыл замок. Все выбежали на площадку и стали дружно стрелять в жандармов, не ожидавших такой стремительной атаки. Во дворе стояло еще несколько жандармов и околоточный. Пока те схватились за оружие, анархисты их обстреляли и скрылись в другом конце двора.

Вечером собрались у Пизовых. Иннокентий сказал Захару, чтобы тот не унывал: ему дадут деньги на новую квартиру, которая станет конспиративной. Матвеев еще не пришел в себя от случившегося и только глупо улыбался, посматривая на ребят, считавших деньги. Сумма оказалась приличной – 40 тысяч рублей. Двадцать на следующий же день вручили Стриге, по 5 тысяч отправили в Симферополь и Луганск начинающим там группам, которым постоянно помогали, чем могли. 500 рублей дали Захару. Остальные Андрей отвез в Одессу для организации побега товарищей, арестованных за взрыв кафе Либмана.

Стрига понял намек екатеринославских друзей и решил искать удачу в другом месте. Он отбыл в Симферополь. С ним отправились и некоторые екатеринославцы, прельщенные его «грандиозными» планами. Среди них были семинарист Степан Тычина и Захар Матвеев, решивший, что для него лучшего всего исчезнуть из города.

Степан Тычина перед отъездом зашел к Иннокентию попрощаться. Свою одежду семинариста он сменил на серые брюки, потертый кожаный пиджак и фуражку железнодорожника. Козлиная борода исчезла, но растрепанные жидкие волосы по-прежнему падали на плечи. В кармане его лежал маузер, а в увесистой сумке – книги по философии, «позаимствованные на память» из семинарской библиотеки.

– Скажи честно: грабить и убивать сможешь? – спросил его Кеша.

– Нет!

– Тогда зачем едешь со Стригой?

– Здесь будет соблазн вернуться в семинарию, а я уже окончательно порвал с религией и всеми своими сомнениями.

– Выходит, не со всеми, раз семинария тебя все еще притягивает.

– Есть вопросы, которые так скоро не решаются.

– Поступай, как считаешь нужным. Я советую тебе лучше поехать в Женеву и связаться с группой «Хлеб и воля». Она тебе больше подойдет.