ГЛАВА 7. В перерыве между занятиями гимназистки выходили теперь во двор и под строгим взглядом надзирательницы мадам Дебуа чинно прогуливались вокруг большой клумбы

Весна рано пришла в этом году – с частыми теплыми дождями и стремительно распустившейся зеленью на Екатерининском бульваре и в парках. Все цвело, благоухало, радовало душу. Днем на дорогах прыгали и кричали, как сумасшедшие воробьи, а на рассвете заливались соловьи. Их было так много, что они не давали спать даже в центре города.

В перерыве между занятиями гимназистки выходили теперь во двор и под строгим взглядом надзирательницы мадам Дебуа чинно прогуливались вокруг большой клумбы или прятались от солнца в тени каштанов. Лиза и Ляля стояли в стороне от всех и молча смотрели на снующую мимо них малышню из подготовительного класса. Лиза опять страдала от того, что Николай не давал о себе знать. С того дня, когда он встретил по дороге Анну и передал с ней подснежники, прошло больше месяца. Временами на нее накатывала такая тоска, что слезы сами капали из глаз. Ляля догадывалась о личной трагедии подруги, но не знала, чем ей помочь, у нее не было опыта в подобных делах.

Лиза решила прибегнуть к старому методу: подкараулить Николая около училища, но теперь без Лялиной помощи. Только сделать это было не просто. Утром, как она знала, он пропускал первые лекции из-за своих учеников, а последние занятия в училище совпадали с часами уроков в гимназии.

Лиза прибегла к обычной хитрости всех гимназисток, сказав однажды учительнице физики, что у нее сильно разболелась голова. Та отпустила ее домой. Однако об этом еще нужно было доложить мадам Дебуа, которая видела всех девочек насквозь.

– Что-то у вас всех стала часто болеть голова, – сказала она Лизе, сверля ее своим острым, как шипы, взглядом, отчего у той по спине побежали мурашки.

У Лизы не было настроения с ней пререкаться. Она стояла перед мадам бледная и измученная своими душевными переживаниями.

– Влюбилась? – вдруг спросила та ее в упор, переходя на «ты», что означала ее глубокое презрение к своей жертве. Мадам пережила в своей молодости несколько разочарований, была недолго замужем за каким-то французом и яро ненавидела мужчин, о чем было известно всей гимназии.

Лиза с такой ненавистью сверкнула на нее глазами, что мадам смилостивилась.

– Идите, Фальк, идите. Только не забудьте взять у кого-нибудь задание.

Лиза знала, что она будет следить за ней из окна раздевалки, и специально пошла прямо по улице к остановке трамвая, хотя ей нужно было свернуть от гимназии направо. Сделав, таким образом, небольшой крюк, она подошла к Горному училищу, когда уже прозвенел звонок с последней лекции, и студенты дружной толпой повалили на Соборную площадь. Она встала около афишной тумбы и внимательно смотрела на проходивших мимо нее молодых людей с усами и бородами. Николай сам заметил ее, появившись откуда-то сбоку, взял ее за руку и осторожно притянул к себе. Тут же послышались смешки и улюлюканье.

– Не обращай внимания, – улыбнулся он. – Молодец, что пришла. Я сам очень хотел тебя увидеть, но не знал, как это сделать. У меня сейчас занятия на Широкой улице. Быстро туда съездим, я перенесу их на другой день, и мы с тобой знаешь, куда пойдем, – кататься по Днепру на лодке.

Очень удачно подошел их трамвай. Через 20 минут они уже шли по Широкой улице. Лиза оказалась тут впервые, с удивлением рассматривая серые однообразные здания. Это были доходные дома Варшавского, одного из самых предприимчивых и богатых людей в городе. Только последний, трехэтажный дом выделялся от всех остальных лепниной и пилястрами. Здесь, на первом этаже жил сам Варшавский.

Второй этаж занимали инженеры Бельгийского трамвайного общества. Семья купца Чижикова, где Коля учительствовал, жила на третьем этаже.

Увидев Николая, из дверей вышел дородный, генеральского вида швейцар и широко распахнул перед ним дверь. Тот подмигнул Лизе, мол, знай наших. Вскоре он вернулся расстроенный: мамаша осталась недовольна переносом занятий.

– Ну, да Бог с ней. Идем сначала где-нибудь перекусим, ты, наверное, голодная.

Они зашли в кондитерскую Менца, где Лиза иногда бывала с Анной или Лялей. Очутиться здесь с Николаем было совсем другое дело. Он набрал кучу бутербродов, пирожных, мороженого (запрещенное для Лизы лакомство из-за горла). Взял ей чашку горячего шоколада, себе две чашки кофе и сразу их выпил, еще не приступив к бутербродам. Он сказал, что очень любит кофе, и пошел к стойке взять еще две чашки.

Только он вернулся обратно и стал заботливо спрашивать ее, можно ли ей есть мороженое, как Лиза увидела мадам Дебуа. Та вошла в кондитерскую и, хотя в помещении было много гимназисток, сразу заметила Лизу. Раздувая ноздри и извергая из глаз искры, как паровоз, надзирательница двинулась в ее сторону. Лиза побледнела и вся напряглась, готовая к скандалу.

– Что с тобой? – озабоченно спросил Николай.

– Мадам Дебуа, наша надзирательница, – еле выдавила она из себя и показала глазами на разъяренную мадам, бывшую уже совсем рядом.

Николай тут же сориентировался, схватил Лизу за руку и потащил ее к двери, куда молоденькие уборщицы в голубых фартуках уносили грязную посуду.

– Туда, туда, – показала в конец помещения одна из девушек, – там служебный выход.

Они промчались по пустой лестнице, выскочили в грязный, заставленный ящиками и бочками двор, и, ловко лавируя между этой сладко пахнущей тарой, вышли на проспект.

– Сообщит родителям, – убитым голосом сказала Лиза.

– Тогда лодка отменяется, погуляем немного по бульвару, и я провожу тебя домой.

– Нет уж, – Лиза встряхнула упрямо головой, – гулять, так гулять. Едем кататься.

Все обертывалась против них. На лодочной станции свободных лодок не оказалось. Все они маячили вдали и, казалось, застыли на одном месте.

Пришлось ждать 40 мучительных минут. Николай нервничал, Лизе уже было все равно. Они стояли на дощатой пристани и смотрели на темную, пахнущую тиной воду. Наконец одна из лодок сдвинулась с места и причалила к пристани. Николай отдал лодочнику в залог часы и деньги за два часа катания, помог Лизе сесть на корму, уверенно взялся за весла.

Лиза опустила руку в воду и смотрела, как от нее по гладкой поверхности веером расходятся волны. Внизу плавали головастики. Когда весла нарушали их покой, они испуганно разбегались в стороны.

– Посмотри назад, – сказал Николай.

Она увидела крутой обрыв, лес и их отражение в воде. На самом верху обрыва росли могучие дубы и вязы, внизу, у самой воды, склонились вербы, опустив в темную глубину свои длинные ветви.

За неимением времени отплыли недалеко. Николай направил лодку к берегу. Она мягко уткнулась в песок. Николай выскочил из нее и, как опытный рыбак, протащил ее по траве. Потом протянул Лизе руку, помог ей вылезти и подхватил на руки.

– Видишь недалеко от берега скамейку?

Лиза оглянулась и ничего не увидела.

– За сосной.

Лиза кивнула головой, хотя по-прежнему не видела никакой скамейки. И зачем ей нужна была эта скамейка, если ее обнимали руки любимого. Она тоже обняла его за шею и прижалась щекой к его лицу: счастливое мгновение за все ее мучительные страдания.

На дороге играли в футбол дети. Мяч подкатился Николаю под ноги, и он, не выпуская Лизу из рук, ловко его отбил.

Скамейка была скрыта от дороги большой раскидистой сосной с ярким желтым стволом и такого же цвета ветками. Такие сосны обычно растут на севере, а здесь были высажены свыше ста лет назад старожилом города есаулом запорожского войска Лазарем Глобой. Целый сосновый бор из необыкновенно красивых, раскидистых деревьев. Николай опустил Лизу на скамейку и притянул ее к себе.

– Девочка моя, когда я думаю о тебе, представляю твои глаза и целую их по очереди, а потом мои милые губки, – и он медленно поцеловал сначала один ее глаз, потом другой, жадно припал к губам. – Лизонька, я так по тебе соскучился.

– И я тоже. Совсем измучилась, решила тебя разыскать.

– Я приходил в апреле на концерт в училище, купил, как порядочный, букет цветов, а ты вздумала расхвораться.

– Зато я получила от тебя через Анну подснежники. Они простояли почти две недели

Чтобы Николай больше не вспоминал о ее болезни, она стала рассказывать ему о Степане и приходе к ним домой директора музея Яворницкого.

– Кто бы мог подумать, что Степан оказался таким способным рассказчиком, – удивился Николай, – мне казалось, из него слова не вытянешь. А история нашего народа, действительно, очень интересная. Мой прадед со стороны мамы был войсковым атаманом, служил у самого Мазепы, еще до его измены Петру Первому, сочинял вирши о воинской чести.

– Ты мне никогда не рассказывал о своей семье.

– Так не было случая. Отец у нас простой крестьянин, занимался самообразованием, сейчас работает бухгалтером на железной дороге, а мама – из дворян. Родители ее рано умерли, воспитывала ее тетя, княгиня Шаповалова. Муж ее был предводителем дворянства, на старости лет увлекся картами и промотал все состояние. А вот отец этого мужа служил при дворе Великого князя Константина Павловича в Варшаве и находился в его свите, когда там осенью 1830 года началось восстание. Потом он погиб в битве с поляками при Грохове… Д-а-а. Я мечтаю когда-нибудь побывать в тех местах.

Он замолчал.

– Лиза, я все время думаю о нас с тобой. Нужно открыться твоим родителям, так больше продолжаться не может. Тебе уже скоро 17, ты имеешь право ходить на свидания.

– А папа, который дал тебе зимой отставку?

– С тех пор прошло достаточно времени, он мог изменить свое отношение.

– Не думаю, – протянула Лиза. Не могла же она ему сказать, что в марте снова провинилась перед родителями.

– К училищу больше не ходи. Ты меня сегодня случайно застала. Я теперь почти все лекции пропускаю и бегаю по ученикам. На Широкой, где мы с тобой были, папаша, узнав, что я хорошо владею французским, попросил меня заниматься со своими бездарями еще и французским. Вообще он хочет, чтобы я всесторонне развивал их и сделал из них образованных буржуа, предложив мне за это солидную прибавку к жалованью. Все бы хорошо, но это такие тупицы, хуже Фонвизинского Иванушки, как будто его портрет написан с них.

– Неужели такие бывают?

– Бывают. Может быть, они и не такие тупые, но отцовский кошелек их с детства изуродовал.

Они так увлеклись разговором, что забыли о лодке и не заметили вертевшихся около нее мальчишек. Те же решили над ними подшутить и столкнули ее в воду. Лодка покрутилась на месте и удалилась от берега.

– Дяденька, – закричали они хором, – ваша лодка уплыла.

Николай в один миг очутился внизу, сбросил с себя верхнюю одежду и обувь, прыгнул в воду и, убедившись, что там нет дна, глубоко нырнул. Прошло несколько томительных минут, так что Лиза уже стала волноваться, и его голова появилась около лодки. Он с трудом влез в нее, чуть не перевернувшись, и направил к берегу. Хорошо, что весла остались на месте.

Лиза тоже спустилась вниз. Довольная детвора гоготала и строила ей гримасы. Лиза погрозила им кулаком, сделав вид, что хочет к ним бежать и надавать тумаков. Те с криком бросились врассыпную.

Николай вытащил лодку, собрал свою одежду и, прикрывая ею мокрые подштанники, смущенно остановился перед Лизой. Она залюбовалась его крепким, мускулистым телом, легким пушком на груди. Сильный, красивый мужчина, и он принадлежит только ей.

– Ты простудишься, – заботливо сказала она, еле сдерживаясь, чтобы не обнять его и не согреть своим телом.

Он приказал ей сторожить лодку и пошел в кусты отжимать белье.

На обратном пути Лиза нашла на дне доску, положила ее поперек лодки, села на нее. Ее колени почти уткнулись в колени Николая.

– Так я тебе не буду мешать грести?

– Не будешь.

Сумерки быстро надвигались на реку. Последние отблески заката догорали на небе, ложились розовыми полосами на темную поверхность Днепра. Тихо поскрипывали в уключинах весла, пенилась за бортом вода. Лизу переполняли любовь и нежность к Николаю. Казалось, что все вокруг наполнено этими чувствами.

Время от времени она поднимала голову, вглядываясь в его лицо: чувствует ли и он то же самое? «Да, чувствую!» – отвечал его взгляд. Он переставал грести и наклонялся, чтобы ее поцеловать.

Время остановилось. Хотелось, чтобы так было вечно, этот день никогда не кончался. Но вот лодка стукнулась боком о причал. Лодочник помог Лизе выйти наверх, положил на плечи весла, и они с Николаем пошли в конторку за оставленными в залог часами.

Лиза оглянулась по сторонам. Здесь был уже другой мир. По освещенным улицам гуляла нарядная толпа, где-то далеко, в Потемкинском саду духовой оркестр играл вальс Штрауса «Голубой Дунай».

Николай взял извозчика. Они сидели на узком сиденье, тесно прижавшись друг к другу и желая, чтобы лошади ехали как можно медленнее.

– Давай теперь встретимся через воскресенье, не в это, а – в следующее. Я тебя буду ждать в два часа у входа в Потемкинский сад. Отпросись хотя бы на час.

– Постараюсь. Но если меня вовремя не будет, долго не жди.

Еще издалека они увидели стоявшего у подъезда Степана.

– Похоже у вас переполох. Что ты им скажешь?

– Что гуляла с девочками из класса на бульваре.

Николай приказал извозчику остановиться. Лиза одна пошла к дому.

– Барышня приехали, – громко закричал Степан, бросившись ей навстречу.

Не успела Лиза войти в прихожую, как увидела надвигающуюся на нее мадам Дебуа.

– Вот она, пожалуйте, появилась. Говорила, что болит голова, а сама устроила свидание в кафе, сбежала оттуда и весь вечер неизвестно где пропадала.

Сарре Львовне была неприятна эта женщина. Лиза была виновата, но никто не давал надзирательнице права так грубо разговаривать с ее дочерью и обсуждать при всех ее поведение.

– Мадам Дебуа, – умоляюще воскликнула она, – мы сами поговорим с дочерью.

– Я хочу знать, что за студент был с ней в кондитерской Менца.

– Вам показалось, – сказала Лиза, не поднимая глаз.

– Показалось? Тогда почему вы сбежали через черный ход?

Лиза решила не отвечать. В этот момент раздался щелчок замка, в дверях появился Григорий Аронович, сразу все понявший по хмурому лицу старшей дочери. Мадам Дебуа стала описывать ему Лизины проступки.

Лиза, не дожидаясь конца ее рассказа, бросилась по лестнице в свою комнату. Ей было стыдно, что надзирательница уличила ее во лжи. Теперь мама с папой должны ее терпеливо выслушивать и улаживать ситуацию.

Фальк заверил мадам, что сам лично проведет с Лизой беседой. Он нащупал в кармане две твердые бумажки. «Дать или нет, а вдруг эта фурия окончательно разозлится?» – размышлял он и вопросительно взглянул на жену. Та поняла, что он имеет в виду и одобрительно кивнула головой.

Мадам, угадав намерения Фалька, оттолкнула его руку, с гордым видом оглядела всех присутствующих и торжественно удалилась.

Сарра Львовна растерянно смотрела на мужа.

– Гриша, что же нам делать с Лизой?

– Ничего не делать. Раньше надо было думать, теперь, что же руками размахивать. Анна, а ты что молчишь? Почему вы не вместе вернулись из гимназии?

Анна не отвечала и так же, как обычно делала Лиза, смотрела на отца вызывающим взглядом. Дочери были очень разные: Анна сдержанная, обычно молчаливая, Лиза, наоборот, – открытая, живая, ласковая, но это не мешало им любить и всегда поддерживать друг друга.

– Аннушка, и ты туда же. А ведь я так вас люблю обеих. Ладно, идемте ужинать. Зови сестру, скажи, что мы не будем ее ни о чем расспрашивать.

После ужина Григорий Аронович сказал, что с удовольствием послушал бы музыку и вопросительно посмотрел на Лизу. Дочь выглядела сильно подавленной, до сих пор не произнеся ни одного слова. Лиза вскочила со стула и с благодарностью бросилась к нему на шею.

– Папочка, ты у нас самый лучший.

Все пошли в гостиную. Зинаида и Анна понесли туда чайник и чашки. Сарра Львовна взяла поднос со сладостями и принялась сама хозяйничать вокруг маленького столика, специально здесь стоящего для таких случаев. Все сразу оживились, как будто что-то злое и тягостное ушло из их дома. Лиза отказалась от чая и стала просматривать ноты. Она решила спеть для отца романс Лизы и Полины из оперы Чайковского «Пиковая дома». Как и почему ей в данный момент захотелось исполнить именно это произведение, а не другое, она не могла сказать, так же, как невозможно понять, откуда в душе человека под влиянием музыки рождаются те или иные чувства.

Она запела вполголоса, как обычно пела для домашних в узком кругу. После этого исполнила несколько романсов, любимых мамой, отложила ноты и стала один за другим играть вальсы Шопена. Она ничего не замечала вокруг себя, только слушала то, что происходит внутри нее, и это «то» заставляло ее пальцы быстро бегать по клавишам, извлекая из них волшебные, неземные звуки.

Старинные швейцарские часы в гостиной пробили двенадцать, вслед за ними по всему дому раздался перезвон других больших и маленьких антикварных часов. Неприятности были забыты. Отец и мать с обожанием смотрели на свою старшую дочь: ну как на нее можно сердиться?

Лиза закрыла крышку рояля, подошла к Сарре Львовне, уткнулась ей в шею. Анна тоже к ним подошла, обняла их обеих и поцеловала каждую в щеку. Григорий Аронович с умилением посмотрел на эту картину и потихоньку вышел в коридор. «Да, – усмехнулся он про себя. – Прав был Фамусов, когда говорил, что трудно быть отцом взрослой дочери, да еще такой своенравной девицы, как наша Елизавета».

Так закончился этот суматошный и в то же время чудесный день. Лиза, поднявшись в свою комнату, еще долго стояла у открытого окна и слушала, как в соседнем саду, перепутав ночь с утром, распевала какая-то птаха. Тихо шуршали липы, задевая окно своими длинными ветвями. Из темноты выплывало Колино смущенное лицо, когда он предстал перед ней в нижнем белье. И так же, как там, в лодке, сердце ее наполнилось глубокой нежностью к этому человеку, без которого она теперь не мыслила своего существования.