ГЛАВА 9. Город тем временем возвращался к обычной жизни

Город тем временем возвращался к обычной жизни. На улицах уменьшилось количество солдат и конных городовых, весело помчались по Екатерининскому проспекту застоявшиеся в депо зеленые бельгийские трамваи. Магазины и лавки широко распахнули двери: ожидался наплыв покупателей в связи с приближающимся Рождеством. Владелец лучшей в городе гастрономической торговли Метцгер с объятьями встречал своих постоянных богатых клиентов. У входа в гостиницу «Франция» то и дело останавливались экипажи. Представительный швейцар в коричневой ливрее с золотыми галунами теперь не успевал кланяться господам и открывать широкие зеркальные двери.

Днем на улицу вышел сам Моисей Юдович Карпас и стал наблюдать, как рабочие развешивали на двух соседних деревьях электрические гирлянды, выписанные им еще осенью из Германии. Но не только Карпас удивил горожан своим новшеством. Вечером такие же красочные гирлянды вспыхнули по всему проспекту около других отелей и магазинов, придавая ему необыкновенно праздничный вид.

Екатеринослав был не только одним из самых красивых городов на Украине, но, наверное, один из немногих, поражающих даже в будние дни ярким освещением витрин и реклам.

Праздник уже чувствовался во всем: и в уличных ярмарках, и в строительстве высоких деревянных горок для катания на ногах и санках. На Троицком базаре открылась продажа елок. Цена их кусалась – 200 рублей за штуку, но в городе было достаточно богатых людей, которые могли позволить себе такую роскошь. Предприимчивые лоточники вывозили свои тележки в самые многолюдные места и охрипшими голосами зазывали покупать канитель, деревянные поделки, глиняные фигуры животных и бенгальские огни. Со всех сторон неслись звуки пищалок, дудочек. Они были у каждого второго мальчишки.

Еще день-другой и начнутся народные гулянья, балы во всех клубах и ресторанах, театральные представления. Большой популярностью обычно пользуются балы в ресторане «Апполо». Красочные афиши на тумбах уже извещали, что в новогоднюю ночь в «Апполе» будет грандиозное представление и ужин, в который на одного человека входят бокал шампанского и четыре блюда – всего за 2 руб. 50 коп.

Другие афиши приглашали на балы в Английский и Дворянский клубы. Члены клубов туда ходили бесплатно, остальные желающие покупали билеты, количество которых всегда было ограничено. «Спешите! Спешите приобретать билеты, – призывали афиши, – а то завтра будет поздно!»

28 декабря сам генерал-губернатор зажигал елки в Дворянском собрании, Клубе приказчиков и Доме офицеров, где, кроме офицеров расквартированных полков, собирались крупные чины полиции с женами и детьми.

* * *

В декабре, за несколько недель до Рождества, у евреев проходит свой большой праздник Ханука, продолжающийся восемь дней. Как и большинство праздников, он связан с многострадальной историей еврейского народа и уходит корнями в очень глубокие времена – эпоху Второго Храма, когда народ Израиля находился под игом греко-сирийских завоевателей. Царь Антиох Эпифан издал указы, запрещавшие изучение Торы, обряд обрезания, соблюдение субботы и других заповедей. Однако когда греческие солдаты вошли в Иерусалимский Храм и осквернили его, чаша терпения людей переполнилась: вспыхнуло восстание, во главе которого встали члены одной семьи – Маккавеи. Восставшие победили и освободили свой Храм.

Чтобы очистить и освятить его, требовалось неоскверненное масло. В храме нашли только один кувшинчик масла, запечатанный печатью первосвященника. Его могло хватить лишь на один день. Но произошло чудо: оно горело восемь дней, пока не было приготовлено новое. И тогда постановили мудрецы того поколения: сделать эти восемь дней, начиная с 25 кислева (дня освобождения Храма и народа от греческого ига), днями радости, и каждый вечер зажигать у входов в дома свечи, чтобы показать и провозгласить неожиданное чудо. «Мало осветить еврейский дом, – говорили мудрецы, – нужно осветить и улицу. Мало осветить синагогу – нужно осветить и весь город».

7 декабря во всех екатеринославских синагогах и еврейских домах зажегся первый огонь. Все эти восемь дней в каждой еврейской семье читали положенные молитвы и ханукальные песни,чтобы создать праздничную атмосферу. Однако трудно было забыть трагические дни недавнего погрома. Обращаясь к Богу, люди усиленно молились о том, чтобы Он не допустил новых погромов и уберег свой несчастный народ от насилия и бесчестия.

Молились об этом и Фальки. В тот первый день Хануки, 7 декабря, на здание, в котором находилась мастерская Григория Ароновича, напала толпа хулиганов, и вызванные жандармы убили несколько человек. Это так подействовало на Фалька, что ему было плохо с сердцем и дома пришлось вызвать доктора Земскова.

Полежав два часа после ухода доктора, он достал с книжного шкафа коробку со старинной ханукией, принадлежавшей еще его прапрадеду, и отнес ее в гостиную. Там уже Зинаида пододвинула к окну маленький стол, так как зажженную ханукию принято ставить у окна или у открытой двери, чтобы ее было видно с улицы, поставила кувшин с оливковым маслом.

Когда у ханукии собрались все члены семьи, Григорий Аронович налил масло в верхнюю чашку «шамаш» и произнес два положенных по обряду благословения: «Барух Ата, Адонай, Элоэйну, Мелех Аолам, ашер кидшану бемицвотав вецивану леадлик нэр шель Ханука!»* (*Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, освятивший нас своими заповедями и заповедовавший нам зажигать Ханукальный Светильник!) и «Барух Ата, Адонай, Элоэйну, Мелех Аолам, шэаса нисим лаавотёйну баямим агем, базман азе!»* (* Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, явивший чудеча отцам нашим в те времена, в эти же дни года!). После этого он зажег первый фитиль – по обряду он должен гореть до половины первого ночи.

Все молча смотрели на огонь и ждали, когда отец начнет читать молитву. Фальк взглянул на жену. Сарра Львовна до сих пор еще не отошла от того, что произошло в здании его мастерской. Обычно бледное, лицо ее было покрыто красными пятнами, дрожали руки, сложенные на животе. Сердце его наполнилось жалостью и нежностью к ней.

– Дорогие мои, – тихо сказал Григорий Аронович, – обратимся душой и сердцем к Всевышнему, – и стал нараспев читать благодарственную молитву.

Затем настала очередь Сарры Львовны. Она уже успокоилась. Спина ее выпрямилась, со щек сошли красные пятна. Она закрыла глаза и тихо произнесла первые слова своей молитвы.

Следующей за ней была Лиза. Лиза, не верившая теперь в Бога под влиянием разговоров в своем анархистском кружке и Штирнера, принимала участие в церемонии только, чтобы не обидеть родителей. Однако и она испытывала торжественность минуты. Как всегда, в любом тексте молитвы или стихотворения, она слышала музыку. Внутри ее зазвучала знакомая мелодия из «Всенощной» Рахманинова. Пусть он был русский композитор, но его музыка чаще всего соответствовала ее настроению. И сейчас вместе со словами молитвы она принесла успокоение ее истерзанному любовью сердцу.

Затем настала очередь Анны, за ней по кругу все прочитали еще по одной молитве.

Всю эту праздничную неделю Зинаида делала «латкес» – оладьи из картофеля, жаренные на оливковом масле, и «суфганью» – печеные булочки с вареньем. За долгие годы проживания у Фальков она научилась их отлично готовить, так же, как и другие многочисленные еврейские блюда. Ей было все равно, какой национальности эти блюда, лишь бы было вкусно и всем нравилось.

После окончания праздника Зинаида отнесла ханукию в кабинет Григория Ароновича и взяла там другой подсвечник, антикварный. Его обычно ставили на Новый год в гостиной на рояль, рядом с ним обязательно была ваза с цветами. Это Сарра Львовна любила, чтобы вместе с елкой в доме было много живых цветов, которые заранее заказывались в оранжерее Школы садоводства.

Степан привез с базара огромную ель, с трудом втащил ее в гостиную, поднял вверх – и верхушка, упершись в потолок, сломалась. Раздосадованный, он притащил пилу, сильно подрезал ствол внизу, после чего ель встала как надо, а на сломанную верхушку водрузили большую серебряную звезду. В доме запахло хвоей, зимним лесом и праздником.

На следующий день сразу после завтрака Анна взялась ее украшать. Обычно они это делали вместе с Лизой, но сестра еще с утра уехала с матерью по благотворительным делам. Анна торопилась, так как сегодня последнее в этом году занятие с Николаем Ильичом должно было начаться ни в пять, как обычно, а в три часа.

Григорий Аронович в это время принимал в кабинете посетителей и вручал им конверты с деньгами. Это были люди из еврейской общины, которым он в конце каждого года оказывал материальную помощь. Зинаида стояла в вестибюле со шваброй, ворчливо подтирая за ними пол. Посетители вежливо кланялись ей, просили прощения и прятали под банкетку калоши с налипшим снегом, превращавшимся в тепле в грязные лужи.

Пришли Лизины учителя Лазарь Соломонович и Семен Абрамович, и тоже направились в кабинет Григория Ароновича – за жалованьем и праздничным вознаграждением. Фальк был ими доволен. После выступления дочери в Зимнем театре он услышал о ней много лестных слов от знакомых, это была их прямая заслуга.

Николай пришел вскоре после учителей. В прихожей его встретила Зинаида со шваброй в руках и недовольно спросила:

– Вы в кабинет или на урок?

– На урок.

– Лизы и Сарры Львовны нет дома, – то ли с торжеством, то ли с ехидством добавила она, принимая у Николая шинель.

Николай ничего ей не ответил и старательно пригладил перед зеркалом волосы. Он сам не знал, хорошо или плохо, что Лизы сейчас нет. С одной стороны, ему очень хотелось ее увидеть, с другой, – надо было выдерживать принятое им решение прекратить их отношения.

Проходя мимо гостиной, он увидел большую разукрашенную елку, зажженный подсвечник на рояле, вазу с цветами, и невольно задержал шаг. И тут же рядом с ним опустилась швабра. Он посмотрел на непроницаемое лицо Зинаиды, почему-то вспомнил шутку Володи по поводу чеховского учителя и впервые за четыре месяца работы здесь ощутил себя неуютно.

У Анны было нерабочее настроение.

– Николай Ильич, – попросила она, – давайте сегодня поговорим с вами только о литературе, вы мне обещали рассказать о поэтах-мистиках.

– Хорошо, – согласился Николай, хотя совсем забыл об этом обещании, и стал вспоминать все, что знал о Вячеславе Иванове и Георгии Чулкове.

На прощанье он преподнес Анне новый сборник стихов Блока «Золото в лазури» и был рад увидеть ее счастливое лицо. Девушка сожалела, что ничего не может ему подарить. Он успокоил ее: хорошие оценки в ее табели для него самый лучший подарок. Анна нравилась ему своей искренностью и непосредственностью. Внешне она была полной противоположностью своей старшей сестре: невысокого роста, угловатая, с пухлыми щеками и крупным носом, но у нее были тоже красивые глубокие глаза и трогательная улыбка, делавшие ее по-своему привлекательной. Григорий Аронович предупреждал его, что Анна необщительна, вся в себе, он этого не заметил. С ним она была разговорчива, поражая разумными, далеко не детскими рассуждениями и аналитическим складом ума. При желании из нее мог бы получиться хороший математик.

Анна попросила его сделать на обложке надпись. Николай задумался. Решив накануне купить для нее подарок в виде книги, он хотел подобрать что-нибудь в этом же роде и для Лизы (книгу об известном композиторе или красивый альбом для фотографий), но потом представил все сложности вручения подарка и отказался от этой затеи. И вот случай. Анна покажет книгу Лизе, и та прочитает сделанную им надпись. Только что написать?

– Анна, вы не возражаете, если я напишу здесь стихотворение другого автора?

– Нет.

И он стал выводить строки довольно длинного стихотворения Тютчева, которое вполне подходило для обеих сестер, и о многом должно было сказать Лизе:

Есть много мелких, безымянных

Созвездий в горней вышине,

Для наших слабых глаз, туманных,

Недосягаемы оне...

И как они бы ни светили,

Не нам о блеске их судить,

Лишь телескопа дивной силе

Они доступны, может быть.

Но есть созвездия иные,

От них иные и лучи:

Как солнца пламенно-живые,

Они сияют нам в ночи.

Их бодрый, радующий души,

Свет путеводный, свет благой,

Везде, и в море и на суше,

Везде мы видим пред собой.

Для мира долнего отрада,

Они – краса небес родных,

Для этих звезд очков не надо,

И близорукий видит их...

Анна быстро пробежала стихи

– А кто их автор?

– Тютчев. Вообще он написал их по какому-то скандальному поводу, но это неважно, по-моему, смысл их очень точный.

Попрощавшись с Анной, Николай прошел в кабинет Григория Ароновича. Фальк вместе с жалованьем выдал ему хорошее вознаграждение за полугодие, сказав, что доволен им: Анна сделала поразительные успехи в математике и физике. Пожав друг другу руки, они рассталась до 6 января. Зинаида подала ему шинель и фуражку. Он вышел на крыльцо, глубоко вздохнул свежий, морозный воздух. Невыносимая тоска грызла его сердце. Скорее домой, в Ромны. Там за две недели среди родных он восстановит свое душевное равновесие и перестанет думать о Лизе.

Он съездил на вокзал, купил билет на ночной поезд. На всякий случай забежал еще раз к брату, уговорить его ехать с ним. Володя замахал руками: у него все эти дни дежурства и уже не одна, а две срочные статьи. Николай застал его как раз в тот момент, когда он усиленно что-то писал. Брат с азартом стал рассказывать о своих научных планах: лечении эпилепсии и операции на тыловой части мозга, которую он готов в самое ближайшее время осуществить в условиях их обычной городской больницы. В другой бы раз Николай с удовольствием его выслушал, сейчас он навел на него скуку.

– Володька, – сказал он с некоторым раздражением, – оглянись вокруг: Рождество на носу. Что ты тут сидишь один, как сыч. Едем к родителям.

– Не могу.

– В больнице тебя окончательно захомутали. Неужели, кроме тебя, некому работать?

– Я уже тебе говорил, что сам напрашиваюсь на дежурства. Мне это интересно. Да, все забываю тебе сказать. Известный академик Бехтерев прислал мне письмо. Он заинтересовался моими исследованиями и приглашает в Петербург выступить на конференции психиатров.

– Искренне рад за тебя.

– Обязательно скажи об этом родителям, порадуй их. А маме от меня передай новый сборник Блока.

– И я ей такой же купил, – с досадой сказал Николай. – Тогда свой подарю Грише, он, правда, не очень интересуется поэзией, но пригодится для общего кругозора.

* * *

Сарра Львовна и Лиза после своей благотворительной поездки вымотались из сил. В двух местах – богадельне для пожилых евреек и еврейской больнице, где еще оставались раненые после октябрьского погрома, Лизе пришлось по просьбе матери петь. У нее и так было скверно на душе, а вид изможденных людей подействовал на нее совсем удручающе. Она торопилась домой, чтобы застать Николая Ильича, но мама решила еще поездить по магазинам – купить подарки родным и знакомым, у которых надо будет побывать в эти праздничные дни, ей нужен был совет дочери.

В этом году в связи с гибелью племянников они решили гостей у себя не собирать. Ждали только Рывкиндов. Однако вчера Семен Борисович каким-то смущенным голосом сообщил Сарре Львовне, что они не смогут к ним приехать по уважительной причине. Что эта за уважительная причина, Сарра Львовна собиралась выяснить, поехав к сестре после магазинов. Пока же она приказала извозчику остановиться около ресторана «Версаль».

– Сейчас мы с тобой пообедаем, отдохнем и быстро пробежимся по магазинам, – устало сказала она Лизе. – Меня очень беспокоит, что там случилось у Лии с Семеном, она даже не захотела утром подойти к телефону. Может быть, ты тоже со мной поедешь?

– Что ты, мама, – перепугалась Лиза, – у меня дома полно дел.

Лиза с тоской смотрела на часы: занятия у Анны уже начались. Напрасно она говорила матери, что у нее болит голова, и она хочет вернуться домой, Сарра Львовна ее не слушала. Они побывали в трех магазинах готового платья, обошли весь американский магазин на Екатерининском проспекте, посетили двух знакомых ювелиров и целый час провели в антикварном магазине, где мама искала что-нибудь особенное для папы, любившего старинные вещи. Под конец она попросила показать ей настольные немецкие часы. На их верхней поверхности по всем четырем краям выстроились рыцари с поднятыми забралами и мечами, а в самом центре еще два рыцаря сражались на лошадях – прямо сцена из Нибелунгов. Композиция на славу удалась мастеру. Лиза искренне одобрила выбор мамы. Довольная Сарра Львовна приказала часы красиво упаковать и отнести в экипаж.

При выходе из магазина Лиза заметила на прилавке оригинальную статуэтку: на небольшом столбике из яшмы возвышалась бронзовая фигура женщины с развивающимися волосами и вытянутыми вперед руками.

– Кто это? – спросила она продавца.

Тот долго вертел в руках статуэтку, пытаясь найти на ней наклейку с надписью.

– Наверное, какая-нибудь богиня, – неуверенно сказал он.

Наконец, он нашел коробку из-под нее и прочитал: «Афродита».

– Она похожа на тебя, – сказала Сарра Львовна, – ты также делаешь руки, когда поешь.

«Куплю в подарок Николаю Ильичу, – решила Лиза, – пусть эта богиня напоминает ему обо мне и охраняет от всех невзгод».

– Ты себе? – спросила Сарра Львовна, вынимая из сумки деньги.

– Посмотрим, – уклончиво ответила дочь.

Сарра Львовна, в конце концов, так утомилась, что тоже решила вернуться домой, а к сестре заехать завтра.

Дома, скинув шубу и теплую шапку, Лиза прямо в ботинках помчалась наверх к Анне. Зинаида только успела в сердцах стукнуть шваброй об пол.

– Занятия давно кончились? – набросилась Лиза на сестру.

– Давно. Мы сегодня не занимались, говорили с Николаем Ильичом о поэзии. Посмотри, какой томик Блока он мне подарил.

– А мне он ничего не передавал?

– Нет.

Лиза раскрыла сборник, увидела на обложке вписанные от руки стихи.

– Это Николай Ильич написал?

– Да. Я его попросила сделать надпись на память, а он написал стихи.

Лиза быстро пробежала их.

– Я забираю у тебя эту книгу, а тебе куплю другую.

– Он тебя тоже любит, – сказала Анна.

– Откуда ты знаешь?

– Видела, как он на тебя смотрел во время концерта.

– А зачем ты смотрела?

– Так ты сама с него не сводила глаз, все это видели.

– Я не на него смотрела, а на Семена Абрамовича, он мне показывал пальцами ошибки.

Анна еще что-то ей говорила, Лиза ее не слушала. Она пошла к себе, вытащила из коробки богиню: неплохо смотрится, и спрятала ее в шкаф.

Книга Блока была в зеленой обложке, с тисненной золотом замысловатой виньеткой под заголовком. Лиза забралась с ногами в глубокое кресло, открыла обложку. Сердце ее громко стучало. Она прочитала стихи один раз, второй, третий и скоро знала их наизусть.

Но есть созвездия иные,

От них иные и лучи:

Как солнца пламенно-живые,

Они сияют нам в ночи.

Их бодрый, радующий души,

Свет путеводный, свет благой

Везде, и в море и на суше,

Везде мы видим пред собой.

Она была уверена: стихи Николай Ильич написал для нее, и, когда их писал, думал о ней. Все ее сомнения и страдания, возникшие из-за того, что они давно с ним не виделись, улетучились. Ее охватила необыкновенная радость, и захотелось музыки. Она сбежала вниз, в гостиную, не зажигая света, подошла к роялю, тронула клавиши, на минуту задумалась: что сыграть? И вот уже пальцы сами ударили первый аккорд концерта-фантазии Бетховена, который она недавно разобрала по нотам без Лазаря Соломоновича. Все домочадцы покачали головами: что это с ней? Отец первым из своего кабинета подошел к гостиной, удивился, что там темно, включил свет и заметил сияющие глаза дочери. Лиза опустила руки.

В комнату уже входили Сарра Львовна и Анна.

– Лиза, что это было? – спросила мать, – такая чудесная музыка.

– Сыграй еще, – сказала Анна.

Лиза растерянно смотрела на них: минуту назад она парила где-то в небесах, и это чувство еще жило в ней, она даже не слышала, о чем спросила ее мать. Вот что может делать музыка: она или сжигает тебя внутри и выворачивает всю душу, или дает надежду и возвращает к жизни.

– Да, что с тобой? – пыталась узнать Сарра Львовна, с тревогой вглядываясь в лицо дочери.

Лиза пришла в себя, улыбнулась матери и снова заиграла, только уже другую вещь: вальс Шопена. Им всем было очень хорошо в этой уютной, светлой гостинице, где стояла огромная елка, и запах хвои от нее распространялся по всему дому. К этому запаху из кухни уже присоединился кисловатый запах теста, которое Зинаида замесила на завтра, чтобы испечь праздничные пироги.

В шкафах были спрятаны подарки, купленные Саррой Львовной и Лизой, и еще у каждого из них был приготовлен друг для друга свой подарок. Григорий Аронович не удержался, купил Лизе колье с бриллиантами из белого золота. Чтобы не обижать Анну, которую он любил не меньше, чем Лизу, он и ей заказал во французском ювелирном магазине «Бижутэри де фантэзи» дорогой кулон на золотой цепочке. Достойные подарки ожидали жену и сына, но Артем – увы! – написал, что не сможет приехать на каникулы, из чего Сарра Львовна сделала заключение, что мальчик нашел себе девушку. По ее глубокому убеждению, только любовь могла помешать Артему приехать домой.