ГЛАВА 2. Лиза сошла с ума, потеряла сон и аппетит, и под предлогом, что у нее болит горло, перестала ходить в гимназию и заниматься музыкой

Лиза сошла с ума, потеряла сон и аппетит, и под предлогом, что у нее болит горло, перестала ходить в гимназию и заниматься музыкой. За неделю она сбросила несколько килограммов и осунулась в лице. Все признаки любовных переживаний были налицо. Сарра Львовна, хотя и предположила в день посещения их дома Богдановича, что Лиза влюблена в учителя, сейчас над этим даже не задумалась, настолько они все были озабочены состоянием ее горла и голосовых связок, и срочно призвала на помощь доктора Земскова. Тот нашел ее горло вполне здоровым, предположил, что она переутомилась от занятий, и посоветовал Сарре Львовне подержать ее две недели дома. Однако опытный врач сразу понял, в чем дело, и, когда по его просьбе Сарра Львовна пошла в кабинет мужа за чернилами, спросил Лизу:

– Милая барышня, скажите мне как на духу: вы влюбились?

– Николай Николаевич, – жалобно протянула Лиза, – только маме не говорите, мне очень плохо.

– Я вам выпишу успокоительные таблетки, они вам помогут.

Побыв несколько дней дома, Лиза обдумала свое положение и немного успокоилась. В конце концов, ничего особенно страшного не произошло: Николай ее любит и сказал, что после окончания учебы они смогут быть вместе, надо только подождать.

Несколько раз они с Лялей Зильберштейн ходили к Горному училищу караулить Николая после занятий, но так и не увидели его. Ляля была в восторге от влюбленности подруги. Ей это казалось так романтично, особенно, когда в очередной раз, простояв впустую целый час на сильном морозе, Лиза в слезах проговорила:

– Раз так, я перееду к нему жить!

– К взрослому мужчине, – ахнула Ляля. – А родители?

– Что родители? Я люблю его, они ничего не смогут сделать.

Это совершенно невероятное решение еще больше ее успокоило, и они перестали с Лялей дежурить около училища. Еще бы! Ее вожатым сейчас был Макс Штирнер, шептавший на ухо, как Демон шептал Тамаре: «Мир принадлежит тому, кто может его взять, или тому, кто не позволяет отнять у себя. Если он завладеет им, то он получит не только мир, но и право на него».

Она выбросила успокоительные таблетки, прописанные доктором Земсковым, и усиленно взялась за учебу в гимназии и с домашними учителями.

С Иннокентием они теперь встречались редко. Его опасения, что после визита к Фалькам Богдановича начнутся массовые аресты, оказались напрасными. Группа, обеспеченная теперь оружием, стала решительно действовать. Только за две недели января было убито около 20 чинов полиции, различного рода начальства и мастеров предприятий, особенно свирепствовавших во время забастовки.

Газеты со слов полицмейстера Машевского обвиняли в этом эсеров и эсдеков, но выпущенное по этому поводу «Заявление» группы поставило власть города перед очевидным фактом: в Екатеринославе появились люди еще более опасные, чем другие революционеры. «Наконец-то после упорного молчания динамит заговорил, – говорилось в «Заявлении», составленном Эриком. – Брошен вызов власть и капитал имущим. Сделано первое предупреждение… Вампиры труда поймут, что с этого момента их нахальное торжество нарушено раз и навсегда. Что всюду и всегда рука мстителя-анархиста будет висеть над ними, словно дамоклов меч, готовая опуститься то здесь, то там, застигнув врасплох и на роскошном пиру, банкете или в клубе и на многолюдной улице, в карете, поезде, в соборе во время службы или, наконец, у себя дома…».

Главными заводилами во всех акциях были Окунь, Зубарев и Марголин. Андрей временами куда-то таинственно исчезал и, вернувшись обратно, рассказывал о делах анархистов в других городах, с которыми он, видимо, участвовал в крупных «эксах». Через него знали всех главных «героев» в Одессе, Киеве и Белостоке. Имя белостокского анархиста Саши Бейлина не сходило у всех с уст. О нем, как и о Нисане Фишере, ходили легенды.

И вот Саша, по просьбе Андрея, собственной персоной объявился в Екатеринославе, передал Иннокентию чемодан литературы и сказал, что готов оказать группе любую помощь. Для начала решили провести собрание небольшого актива.

Накануне этой встречи Иннокентий забежал к Лизе, чтобы ее тоже позвать, но никак не мог поговорить с ней: Сарра Львовна не сводила с него подозрительных глаз, ни на минуту не оставляя их одних. Ему пришлось целый час рассказывать тетушке о здоровье ее сестры Лии и принять участие в семейном чаепитии.

– Хочешь познакомиться с Сашей Бейлиным? – шепнул он Лизе, улучив момент, когда Сарра Львовна вышла в кухню.

– Конечно, хочу.

– Приходи завтра в пять к Пизовым.

– Поздновато, – сказала Лиза, – отец требует, чтобы мы в четыре были дома, но ладно, ради Бейлина можно и рискнуть.

Теперь они с Анной из гимназии сразу шли домой, обязательно встречая где-нибудь по пути Зинаиду. Та каждый раз делала удивленное лицо и, удостоверившись, что они вдвоем и идут домой, направлялась в другую сторону.

– Аннушка, – сказала Лиза сестре на следующий день по дороге в гимназию, – я сегодня после уроков немного задержусь, ты пойдешь домой одна, скажешь маме, что я скоро приду.

– Ты останешься в гимназии?

– Нет.

– Тогда мне жаль Зинаиду, она тебя будет зря караулить на улице.

Лиза пришла к Пизовым на час раньше назначенного времени. Мать и дочь занимали небольшую двухкомнатную квартиру в своем собственном доходном доме, который им недавно достался в наследство от какого-то родственника. Евгения Соломоновна к приходу гостей делала на кухне вареники с творогом. Целая гора их уже возвышалась на большом блюде.

– Поешь, – предложила она Лизе, – ты, наверное, голодная.

Лиза не хотела есть, но, чтобы не обижать хозяйку, положила на тарелку несколько штук вареников и пошла в столовую, служившую одновременно кабинетом Софьи. Здесь повсюду были книги. Лиза стала освобождать от них большой круглый стол и стулья, перекладывая все на письменный стол.

Взгляд ее упал на фотографию красивого мужчины, стоявшую в большой рамке рядом с настольной лампой. Иван Божко – Сонина любовь. Погиб в Одессе при стычке с полицией. Оба они раньше состояли в РСДРП. Иван первый решил стать анархистом, и влюбленная в него Софья, не раздумывая, последовала за ним.

Лиза погладила фотографию своими длинными тонкими пальцами. Иван ей напоминал Николая – такое же умное, мужественное лицо, ясный, открытый взгляд. Был социалистом, стал анархистом. Вот бы и Коля так.

Лиза задумалась, не слыша, что ее из кухни зовет Евгения Соломоновна.

– Ты меня не слышишь, – недовольно спросила та, входя в комнату, – я зову тебя уже десять минут. Скоро все соберутся, а стол не накрыт. Вынимай из буфета посуду.

– Много придет народу?

– Человек двенадцать. Соня точно не сказала, и сама где-то пропала, обещала придти раньше. Честно тебе сказать, Лиза, после гибели Ивана я все время живу в страхе, боюсь каждого звонка в дверь, на улице в любом прохожем вижу шпика. А ты не боишься?

– Не знаю, Евгения Соломоновна. Я об этом не думала.

– К Сонюшке приезжала летом Ольга Таратута. Эта ничего не боится. Лицо – каменное, никогда не улыбается. Ведь подумать только: кинуть в людей бомбу, и рука не дрогнула (Таратута была участницей взрыва в кафе Либмана). Хорошо если отправят на каторгу, а если повесят?

– Наверное, каждый из нас должен быть к этому готов.

– Что ты такое говоришь? Ты-то еще совсем молодая.

– Мало ли какие бывают обстоятельства.

Пизова недовольно покачала головой. Лиза на нее разозлилась: зачем надо было затевать этот пустой разговор? Сама она не раз задавала себе такой же вопрос: могла бы она, как Ольга, бросить бомбу в людей или по заданию группы убить человека? И честно отвечала себе: нет, не могла бы. Ее смущало, что она в группе ничего не делает, только время от времени выдает Иннокентию деньги, которых по-прежнему не хватало, несмотря на разные «эксы». Зато у группы теперь было оружие, небольшая типография и две конспиративные квартиры, кроме Пизовых. В одной из них находился ручной станок, другую – он собирался отдать Зубареву для приготовления бомб.

Раздался звонок. Евгения Соломоновна вздрогнула и поспешила в коридор. Пришел Иннокентий с незнакомым молодым человеком и девушкой. Парень все время шутил. Девушка громко смеялась, закидывая назад голову и тряся мелкими кудряшками черных волос. Лиза стояла в дверях комнаты, внимательно их разглядывая. Молодой человек увидел ее и удивленно присвистнул.

– Тю, а это что за дивное создание?

– Лиза, – позвал ее Кеша, – иди знакомиться. Моя двоюродная сестра Елизавета, а это – наши товарищи из Белостока: Ита Либерман и Саша Бейлин.

Саша был худой, весь какой-то заросший, черный, как грузин, с орлиным носом и совершенно неправдоподобными на этом фоне голубыми глазами. С этим его не совсем опрятным внешним видом не вязался синий пиджачный костюм с иголочки, модный галстук в полоску и блестящие ботинки.

Саша в упор смотрел на Лизу и не трогался с места, несмотря на то, что Ита сильно дергала его за руку.

Лиза смерила его презрительным взглядом и пошла на кухню.

Наконец, пришла Софья вместе с Сережей Войцеховским: Лиза давно заметила, что Сергей неравнодушен к Соне. Соня сразу ушла на кухню помогать матери.

Вскоре появились все остальные приглашенные: Андрей Окунь, Федосей Зубарев, Наум Марголин, Матвей Коган, Вася Доценко, Олек Чернецкий, Янек Гаинский, Степан Седенко, Эдек Черепинский и двое товарищей с Амура – Павел Гольман и Семен Трубицын.

По всей квартире разносился сладкий запах печеного творога. Каждый, кто приходил, говорил: «Вкусно пахнет!»

– Сначала обедать, – сказала Софья и усадила всех за стол.

Рядом с варениками появились три бутылки вина, закуска и фрукты. Бейлин взялся разливать вино. Он был неутомим: произносил тосты, шутил, рассказывал одесские анекдоты, изображая в лицах торговок и еврейских знатных дамочек. В нем все играло: глаза, щеки, уголки рта, лоб, даже подбородок, который каким-то образом менял свою форму: то был круглый, а то квадратный, что придавало его лицу разное выражение.

И совсем было удивительно, когда он вдруг стал серьезным и прочитал стихотворение Лермонтова «Гляжу на будущность с боязнью, гляжу на прошлое с тоской», вложив в него столько искреннего чувства, что бедная Софья заплакала, вспомнив Ивана, и ушла в другую комнату. Саша смутился и, чтобы всех рассмешить, стал читать незнакомое Лизе стихотворение Апухтина о сумасшедшем – откуда он только его знал, изображая так натурально безумие человека, что навел на присутствующих еще больше тоски и ужаса.

Бейлин этого не заметил, взял из вазы самое крупное яблоко и пошел в другой конец комнаты.

– Лиза, смотрите, – крикнул он оттуда, положил яблоко на шкаф, вытащил из кармана нож, отошел к противоположной стене и через весь стол и всех сидящих за ним метнул нож в яблоко. Все испуганно ахнули. Нож попал в самую середину яблока и разрезал его пополам.

– Я тоже хочу попробовать, – вскочил Вася Доценко, у которого азартно заблестели глаза.

– Прошу вас не надо, – испугалась Евгения Соломоновна. – Вы испортите шкаф... или в кого-нибудь попадете.

– Вы что думаете, я промахнусь, – зло сказал Василий, схватил яблоко и пошел к буфету.

Лиза вышла из комнаты. Ей не понравилось такое глупое хвастовство полупьяных гостей. Следом за ней тут же появился Саша, подошел к ней почти вплотную так, что ей пришлось отступить назад. Он приблизился еще, Лиза снова отступила, уткнувшись спиной в стену.

– Что же дальше? – сказал этот наглец, уперся в стену руками, его ухмыляющееся лицо оказалось рядом с Лизиным.

– Кеша! – громко крикнула Лиза.

Из комнаты выскочила Ита, ударила Сашу по руке, что-то сказав ему на ухо. Тот, недовольный, пошел за ней в комнату.

– Давайте перейдем к делу, – сказал Иннокентий, догадавшись по Лизиному лицу, что в кухне произошло что-то неприятное для нее. Все снова уселись за столом.

Иннокентий стал говорить о том, что после декабрьской стачки у них был временный перерыв в агитационной работе, теперь ее можно потихоньку возобновлять. Лиза незаметно наблюдала за Бейлиным. По мере того, как Иннокентий углублялся в подробности предполагаемых мероприятий, лицо его вытягивалось, брови сдвигались к переносице, желваки на шее судорожно вздрагивали. Ему явно не терпелось перебить Кешу и броситься в бой. Наконец он не выдержал, резко вскочил и заявил, что анархисты – не большевики, у них никаких планов нет и быть не может. Каждый уважающий себя анархист должен жить и действовать сам по себе.

– Ты не прав, – возразил ему Иннокентий, – мы уже завоевали авторитет среди рабочих, люди к нам охотно тянутся.

– Я тоже не против агитации среди рабочих, но терпеть не могу вашу демагогию.

– Тогда нечего было сюда приходить, – не выдержала Лиза. Все с удивлением посмотрели на нее: как она могла такое сказать самому Бейлину.

Саша побледнел и схватился за карман. Тут же вскочила Ита, и, чтобы успокоить его, ласково погладила по руке.

– Деточка, – Саша зло сверкнул глазами в сторону Лизы, – я берегу свое и ваше время. Ставлю пари – через неделю я перетяну на свою сторону рабочих любого завода, называйте какого.

– Трубного, – поспешил сгладить ситуацию Окунь.

– Трубного, так Трубного. Кто разобьет со мной пари, ставлю на кон 10 рублей.

Никто ему не ответил.

– Желающих, как вижу, нет. Значит, все уверены в моем слове. А вы, деточка, приходите завтра к воротам Трубного завода и послушайте, что я там буду говорить. А теперь всем мое почтенье.

Он резко отодвинул стул. Видя такой поворот дела, Иннокентий растерялся. Андрей и Федосей вскочили, чтобы последовать за Сашей.

– Нет-нет, не сейчас – я иду по своим делам.

Ита тоже поднялась.

– И ты оставайся, – он положил ей на плечо руку, посадив обратно на стул. Затем подошел к Лизе, чмокнул ее в щеку. Лиза хотела возмутиться, но он уже исчез.

Без Саши напряжение спало, все сразу заговорили, перебивая друг друга. Наум сказал, что и без Бейлина в Екатеринославе сделано достаточно много.

– Нам удалось нагнать страх на полицию, нас все боятся.

– Не забывайте, что и мы потеряли многих людей, – печально произнесла Софья. – Мне жалко Марию Купко и Рахиль Равич, им не было еще 18. Говорят, Марию в тюрьме пытали и насиловали.

– Здесь, в Екатеринославе?

– В Кременчуге.

– Что-то я ничего не слышал о ней, – удивился Гаинский.

– Она оказалась соучастницей Тихона Курника, помните, был у нас такой беглый солдат? Они поехали вдвоем в Кременчуг, наверное, за «эксом», Тихон там застрелил на улице двух полицейских. Его поймали прохожие. Марии удалось скрыться. Ее задержали на Амуре, отправив в Кременчуг по месту преступления.

– Действительно, жаль девчонку, – согласился Янек, – а что стало с Тихоном?

– Приговорили к смертной казни, но потом заменили бессрочной каторгой.

– Будем надеяться, что он сумеет оттуда сбежать, – сказал Иннокентий, встал из-за стола и взял ведение собрания в свои руки. – Должен, к сожалению, отметить, что больше всего наших людей пострадали из-за мелких «эксов», которые лично я рассматриваю как наживу в свой карман. Другое дело – когда деньги идут в общий котел. Ребята с Амура ограбили сборщика казенной винной лавки и взяли 6,5 тысячи рублей. Часть денег раздали бедным, остальные пошли на устройство крупной типографии.

– Та, что в Крыму?

– Да, в Ореанде – «Гидра». Если кто о ней еще не знает, расскажу в двух словах. Тот самый Курник, о котором только что шла речь, всю прошлую зиму прятался там в гроте. Место ему показалось вполне безопасным, он посоветовал нам устроить в этом гроте типографию. Саша Мудров и Тит Липовский туда съездили, все кругом обследовали. Место, действительно, удачное, единственно, что в сам грот трудно попасть, оборудование пришлось спускать на веревках. Ребята там сейчас живут и готовятся к работе. Будем печатать брошюры Бакунина, Кропоткина и других крупных анархистов. – Он оглядел собравшихся. – По-моему, с типографией все ясно. Теперь вернемся к текущим делам.

И к неудовольствию нахмурившегося Окуня стал рассказывать о предстоящих митингах и собраниях, попутно назначая за них ответственных. Никто ему не возражал. Даже Андрей промолчал, когда Иннокентий поручил ему отвечать за охрану двух первых мероприятий.

* * *

Обратно Лиза возвращалась с Итой. Та ее ничуть не ревновала к Саше, наоборот, убеждала ее в том, что он очень хороший, не стоит на него обижаться.

– Почему же он так нагло себя ведет?

– Слаб до женского пола. Я у него тоже хожу так, в подружках, у него есть жена. Рассказать, как мы познакомились?

– Расскажи!

– Прихожу однажды вечером домой, зажигаю свет и вдруг вижу: на меня наставлены два револьвера. Я от страха чуть не упала в обморок, а он только хохочет: «Я у тебя поживу несколько дней, мне сказали – тут надежное место». Я держусь за сердце, вот-вот упаду, так напугалась. Еле выдавила из себя: «Кто вы такой?» С него, как с гуся вода, опустил свои шпалеры, взял меня на руки и потащил в постель, а у меня сил нет сопротивляться. Вот так мы и стали с ним вместе. Иногда побегает где-то на стороне и снова ко мне возвращается. Я за ним в огонь и в воду. Горячий, отчаянный, страшно везучий. А везет ему, знаешь почему? – Ита таинственно понизила голос.

– Почему? – также тихо спросила Лиза, заинтригованная ее рассказом.

– Он обладает гипнозом, – торжественно выпалила Ита. – Сама однажды видела, как он подошел к городовому и стал смотреть ему так проникновенно в глаза, как удав, перед тем, как проглотить свою жертву. Лицо у городового меняется: становится добрым, мягким, губы расплываются в улыбке, – и протягивает Саше револьвер.

Лиза больше не видела Сашу, да, признаться, несмотря на восторженные рассказы Иты, не имела желание встретиться с ним еще раз. Иннокентий некоторое время спустя сказал ей, что Бейлин тогда на встрече у Пизовых погорячился, они еще раз с ним виделись, он взялся вести на Трубном заводе кружок и прочитать ряд лекций на Амуре и в Нижнеднепровске.

– Ты бы слышала, как он говорит, – с восхищением рассказывал брат, – зажигает своим азартом слушателей. Я был на одной его лекции. Куда там Штейнеру и даже Рогдаеву! У него какой-то особый дар гипнотизера. Скажи он людям в эту минуту: «Надо пойти и умереть», и они все, как один за ним пойдут. Рабочие не хотели его отпускать, он стал читать отрывки из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Дома мне захотелось перечитать эту вещь. Он же еще поет, говорят, получил музыкальное образование.

Сашу ненадолго хватило заниматься пропагандистской работой. Его душа требовала горячих дел. Выполнив свое обещание «обработать» рабочих Трубного завода и организовать там анархистский кружок, принялся за «эксы». Андрея и его товарищей он не стал приглашать, чем страшно их обидел, сколотил группу из неизвестных людей и с этой группой, а чаще всего вдвоем или втроем, как рассказывали очевидцы, нападали на городовых, врывались в магазины, опустошали лабазы на рынках и склады в речном порту. Полиция сбилась с ног, пытаясь их поймать, но Саша и его товарищи были не уловимы: сегодня они ограбили магазин на Екатерининском проспекте, завтра – в Чечелевке, а послезавтра напали на городовых в Каменке или Нижнеднепровске.

Про ограбление ими поездов ходили фантастические рассказы, в чем немало постарался репортер «Приднепровского края» Тимофей Горбунов, оказавшийся якобы одним из пострадавших. По его словам, бандиты в количестве трех человек, угрожая бомбами, остановили посреди степи поезд, в котором он ехал, и обчистил пассажиров первого класса до последней ниточки. Сам автор лишился портмоне, швейцарских ручных часов и пенсне в золотой оправе на шнуре. «Прошу вас, господа, – восклицал Горбунов в конце своей статьи, – если увидите в ломбарде или скупочной лавке пенсне в золотой оправе, на черном шелковом шнуре, знайте, что это мое пенсне, обязательно мне об этом сообщите».

Репортер привел мнение полицмейстера Машевского, что, судя по почерку поведения бандитов, одним из них мог быть белостокский анархист Самуил Бейлин.

Андрей, Федосей и Наум были обижены тем, что Бейлин ими пренебрег. К тому же им не понравился такой разгул самого настоящего бандитизма. Сами они по-прежнему были больше настроены на политические акции. И хотя власти в связи с Сашиными грабежами увеличили в городе и рабочих поселках количество городовых и солдат, продолжали свои акты возмездия.

Павел Гольман узнал от знакомого железнодорожника, что на днях в Екатеринослав ночью прибывает поезд с комиссией во главе с министром путей сообщения. Комиссия целый месяц разъезжает по городам, интересуется работой железнодорожников, их политическими взглядами и пачками увольняет неугодных, особенно тех, кто активно участвовал в октябрьских и декабрьских событиях прошлого года. В Екатеринославе с тревогой ожидали ее приезда. Гольман рассказал о комиссии Марголину и Трубицыну, и те загорелись желанием взорвать вагон с высоким начальством. К ним присоединились Андрей и Федосей.

Вечером накануне теракта все пятеро собрались в мастерской Игоря. Павел нарисовал схему железной дороги.

– Министр будет ехать во втором вагоне. Вскоре после станции «Пост-Амур» есть поворот, где поезд замедляет ход. В этот момент и надо бросить бомбу. Если с первого раза попасть не удастся, придется повторить.

– По-моему, отличная идея, – сказал Андрей и пошел в угол, за иконы, смотреть, сколько там лежало бомб.

– Пять штук, – сказал он довольный. – Я одну забираю, еще две возьмите кто-нибудь. Во сколько встречаемся?

– В 12 ночи за зданием станции, там есть пивной ларек. Оттуда до поворота минут двадцать ходьбы, – сказал Павел. – Бомбы мы возьмем с Трубицыным. Три штуки вполне хватит, остальные пойдут на другие дела. Федосей, у тебя есть еще что-нибудь в запасе?

– Только две. За мной соседи по дому стали следить, я давно говорю Иннокентию, что мне нужно помещение.

– Об этом потом, – остановил его Наум. – Все возьмите с собой оружие, может пригодиться.

Наум и Павел пришли на два часа раньше других, чтобы посмотреть, откуда удобнее вскарабкаться на высокую насыпь и куда бежать в случае преследования. В полночь подошли остальные. Время тянулось нескончаемое долго. Почему-то прошел вне расписания товарный поезд, шел очень долго, бесконечно тянулись платформы с углем и большими ящиками.

– Специально пустили перед министром для пущей безопасности, – предположил Павел, всматриваясь вдаль.

Маленькими точками виднелись в темноте огни станции «Пост-Амур». Опять прошел товарняк и также шел бесконечно долго, выматывая душу.

– Пашка, ты что-то напутал, – смачно сплюнул под ноги Трубицын. – Начинает светать, надо уходить…

– Видимо, произошли изменения, – смутился Павел. – Странно, ребята бы меня обязательно предупредили.

– Что же, мы зря сюда пришли? – сказал Федосей. – Надо тряхнуть любой поезд, который сейчас пойдет. По-моему, в это время идет курьерский из Москвы.

– Правильно, – обрадовался Андрей, который после взрыва одесского парохода чувствовал себя в этом деле настоящим спецом, – надо бросить в первый вагон, там ездят одни буржуи.

Вскоре вдалеке послышалось пыхтенье паровоза, который замедлял ход на повороте.

– Мы пойдем вдвоем с Пашкой, – сказал Федосей и направился к насыпи. Павел полез за ним. Они поднялись только до середины – дальше в начинающемся рассвете их могли заметить.

Первый вагон медленно проплывал над головой. Резко запахло паровозной гарью. Федосей размахнулся и метнул вверх свою бомбу. До вагона она не долетела и даже не взорвалась. Павел полез выше, к рельсам, встал во весь рост и бросил бомбу в следующий вагон. Зазвенели стекла, послышались крики людей, но вагон остался цел, и поезд продолжал все также медленно двигаться вперед. Зато осколки от взрыва полетели прямо на них и ранили Павла в ногу. Он упал и покатился вниз по насыпи.

Друзья бросились к нему. Он был без сознания. Вся левая нога внизу у него была разворочена, из разорванных брюк торчали обломки костей и мясо, сапог набух от крови. Зубарев взвалил его на плечи, раненый от резкого движения пришел в себя и громко застонал.

– Куда его? – посмотрел на друзей Федосей. – Кажется, дело дрянь.

– В больницу, – неуверенно предложил Трубицын, – иначе умрет.

– В больнице сразу сообщат в полицию и арестуют.

– Мы его оттуда вытащим.

Они вышли на пустое шоссе и двинулись в сторону поселка. Вскоре их догнал извозчик. Друзья остановили его. Увидев человека в крови, здоровый придурковатый детина в рваном армяке наотрез отказался их сажать. Зубарев вытащил браунинг, помахал им перед лицом извозчика:

– Это видел?

– Куда везти-то? – сказал тот угрюмо.

– В городскую больницу, там врачи хорошие.

– Так это далеко, ваш товарищ помрет.

– Делай, что говорят.

Наум, Андрей и Федосей сели рядом с Павлом. Семен взгромоздился на козлы рядом с извозчиком и всю дорогу усиленно подгонял его, не вынимая руки из кармана.

В больнице они сдали Павла дежурному врачу, вышли на улицу и, прячась за толстый ствол дуба на противоположной стороне, стали ждать, что последует дальше. Прошло два часа – все было тихо. К больнице уже стягивались люди: врачи, медсестры, посетители. Несколько раз подъезжали кареты скорой помощи.

Ровно в девять показалась полицейская пролетка. Из нее вышел офицер в сопровождении двух жандармов. Офицер внимательно посмотрел по сторонам, как бы почувствовав, что кто-то из сообщников должен быть тут рядом. Не обнаружив ничего примечательного, направился к зданию.

Друзья продолжали ждать. Обратно вернулся один офицер, жандармы остались охранять Павла.

Неудача с поездом друзей не остановила. Наоборот, им хотелось быстрей реабилитировать себя в глазах группы. Через три дня, теперь уже вчетвером, захватив оставшиеся в мастерской иконописца бомбы, они отправились на Амур бомбить казачьи казармы. Расчет был простой: они бросают в казармы бомбу в 8 килограммов, испуганные казаки выскакивают во двор, их тут же накрывают второй бомбой.

Однако первая бомба до здания не долетела: попала в забор, казаки, услышав взрыв, наоборот, попрятались в казармах. Обескураженные таким поворотом дела, друзья вынуждены были поспешно скрыться, так как к месту происшествия уже летели конные городовые.

Вскоре Зубарев прямо на улице напал на мастера завода Эзау Филиппенко, тяжело ранил его. Через несколько дней он и Олек Чернецкий бросили в Каменке две бомбы в полицейский участок. Раненых не было, но среди полицейских поднялась паника.

Володя Кныш безуспешно охотился за директором завода Эзау Пинслиным, который теперь везде появлялся в сопровождении усиленной охраны. Неожиданно в этом повезло Окуню. Проходя как-то днем по многолюдной Озерной улице, он увидел в пролетке Пинслина. Рядом с ним находилась только его жена. Андрей тут же выхватил браунинг и выстрелил в него, но не убил, а ранил в плечо. Пинслин закричал диким голосом, призывая на помощь. Андрей собрался выстрелить еще раз. Жена директора заслонила его собой и умоляюще вытянула вперед руку. На секунду Андрею показалось, что перед ним Ванда Козловская – такая же маленькая и хрупкая. Он сплюнул от досады и быстро растворился в толпе, растерянно взиравшей на эту сцену.

Их анархистской группе пока относительно везло. После декабрьской стачки во всех екатеринославских партиях прошли массовые аресты. У эсдеков почти полностью были арестованы их большевистский комитет и Совет депутатов. Эсеры и бундовцы также сильно пострадали. Заседавшие день и ночь суды чуть ли не каждый день отправляли в Сибирь по 30 – 50 человек. Их анархистская группа теряла людей в основном на «эксах».

И вдруг в начале февраля у себя на квартирах были арестованы сразу десять человек. Через неделю забрали еще восемь. По странному совпадению все это произошло сразу после того, как из Женевы пришел большой багаж с литературой, людям были розданы листовки, брошюры, а некоторым – чертежи с полным описанием изготовления бомб. Не было сомнений: в их рядах завелся провокатор.

Зубарев заподозрил в предательстве Яшу Маляра – бывшего эсера, примкнувшего к ним в декабре прошлого года. В качестве аргументов Федосей выдвинул его внешний вид «вынюхивающей крысы».

В ту же ночь Иннокентий, Федосей и Наум навестили Яшу. Яша неистово бил себя кулаком в грудь, клянясь, что он не мог совершить такое кощунство. «Я готов доказать это любым способом, – чуть не плакал он. – Хотите, достану у эсеров бомбы и оружие, у меня остались старые связи, приходите за ними в воскресенье в два часа дня».

– Уж больно подозрительно он назвал для встречи конкретный день и час, – сказал Федосей, когда они вышли на улицу.

– Даже очень подозрительно, что-то раньше он не предлагал связаться с эсерами.

– Он – провокатор, точно он, чует мое сердце, – не унимался Зубарев. – Придем в воскресенье пораньше, спрячемся где-нибудь в подъезде и посмотрим, что он нам приготовит.

На встречу пошли Федосей, Андрей и Иван Ломака, новый товарищ из железнодорожных мастерских, теперь часто появлявшийся вместе с Андреем. Они спрятались в подъезде углового дома, оттуда хорошо просматривалась вся улица. В назначенное Яшей время на ней появились городовые, перегородили ее со всех сторон и стали хватать подозрительных прохожих. Зубарев насчитал 20 человек, которых затолкали в полицейские пролетки. Через час городовые ушли, оставив недалеко от Яшиного дома двух филеров.

– Оставили своих ищеек, боятся, что мы Яшку прикончим.

– Надо подождать, когда Маляр выйдет, не будет же он все время сидеть взаперти?

– А что, если он уже сбежал?

– Может быть, и сбежал, – согласился Федосей. – Придется здесь подежурить. Ваня, иди-ка ты домой, а к ночи приходи сюда с Войцеховским и Марголиным. И оружие захватите. Посмотрим, как филеры себя поведут.

Андрей и Федосей оставались некоторое время в подъезде, пока их не заметил кто-то из жильцов и не пригрозил позвать дворника. Друзья перешли в трактир на этой же стороне улицы.

Ночью пришлось прятаться за деревьями. В 12 часов их сменили Иван, Сергей и Наум. Такая же смена караула произошла у филеров. Марголин, бывший у Маляра дома, высчитал, где находится окно его квартиры. Если расчеты оказались верными, то в квартире кто-то был: горел свет, по занавеске двигалась тень. Временами свет гас, и снова зажигался – из комнаты наблюдали за улицей.

– Надо отвлечь филеров, и подняться в квартиру, – предложил Наум.

– Может быть, подождать до завтра, что скажет Кеша, – неуверенно протянул Сергей.

– Нет, надо действовать сейчас. Маляр может в любую минуту выйти на улицу и под прикрытием этих филеров сбежать. Давай-ка, Ваня, отвлеки их внимание, а мы с Серегой наведаемся к Яше в гости.

Ломака прикинулся пьяным, вытащил пачку папирос и направился к филерам прикуривать. Те стали его прогонять. Иван полез к ним обниматься. Улица огласилась криком и матерными словами. Сергей и Наум проскользнули в подъезд и осторожно поднимались по лестнице – там тоже могли быть агенты. Все было тихо.

– Звонить не будем, – сказал Наум. – Я так открою.

Он вытащил из сапога заточку и вставил ее в замок. Внутри его тихо щелкнуло.

Свет в квартире был погашен.

– Оставайся в дверях, – шепнул Наум Сергею, – я пойду в комнату.

Он вытащил браунинг и, выставив его вперед, стал осторожно продвигаться по стене.

Яша не слышал щелчка в двери. Он стоял у окна и с интересом наблюдал за разыгравшейся внизу сценой.

Наум взял с кровати подушку, выстрелил ему в спину. Яша не успел даже вскрикнуть. Тело его тяжело упало на пол.

– Выходим по очереди, – сказал Наум Сергею. – Иди первый и смывайся. А я пойду к Ивану.

Около филеров еще оказался дворник. Они втроем старались угомонить разошедшегося Ломаку. Ивану здорово досталось. Под правым глазом стоял большой синяк, из нижней губы текла кровь. Дворник крепко держал его за рукав пальто, намереваясь отвести в участок.

– Я знаю этого бузотера, – сказал Наум. – Он живет в соседнем доме. Выпил лишнее. Я отведу его домой.

– А ты-то сам, кто будешь? – неожиданно зло спросил дворник. – Ни тебя, ни его я не знаю, вы здесь не живете.

Он достал из кармана свисток и резко засвистел. Откуда-то сбоку ему ответили два таких же резких свистка, нарушивших сонную тишину квартала.

– Бежим, – крикнул Иван, вырвавшись из рук дворника.

Филеры сообразили, в чем дело, приказали дворнику дожидаться городовых, а сами бросились к подъезду.

– Все хорошо, – сказал Наум Ломаке, когда они уже были в безопасности и остановились отдышаться, – но мы с тобой оба засветились. Меня они не успели толком разглядеть, а тебя изучили достаточно. Так что посиди недели две дома или уезжай из города.

– А работа? У нас такой мастер, что за один час прогула может уволить.

– Ты человек у нас новый, поверь мне: завтра тебя будут искать по всему городу, все улики – на твоем лице.

– Ты прав. Поеду к родителям в Лубцы, давно у них не был. А у начальства оформлю задним числом отпуск на эти дни. Может быть, не уволят, а уволят, еще куда-нибудь устроюсь.

* * *

Яша успел рассказать полиции и о сборах группы в иконописной мастерской Игоря Чернова. Полиция установила за летней кухней наружное наблюдение в виде двух агентов, которые особенно не прятались, топчась около поленницы. Хозяин их заметил, сообразил, кто они такие, и в ужасе прибежал к Игорю:

– Парень, ты что натворил, за тобой следят ищейки?

– Ничего, – ответил Игоря, глядя на него своими наивными детскими глазами.

– Гляди у меня. Не посмотрю, что божий человек, в сей момент выставлю на улицу.

Хозяин был в растерянности: тогда что здесь делают люди в штатском, не за ним же самим они следят?

Анархисты, напуганные последними арестами, к Игорю давно не приходили. Игорь этого даже не заметил. Он сидел целыми днями в своем углу и писал, писал своих пресвятых дев с глазами красавицы с фотографии, которую ему дал Иннокентий. Было сделано уже 20 таких икон. Он отвез их в город, все продал и получил еще заказы именно на эту икону Божьей Матери, – все покупатели ее очень хвалили. Однако сам он своей работой был не доволен. Он никак не мог отразить в глазах Богородицы загадочное сияние, исходящее из глаз девушки с фотографии, которое, по его мнению, именно таким должно быть у матери Христа. Одна из икон была рабочей, стояла в стороне. Он подходил к ней по нескольку раз в день, делал осторожные мазки в разных частях глаз – нет, все выходило не так, как ему хотелось.

Филеры злились, что им приходится зря торчать на сильном морозе. Как-то днем к Игорю приехали на повозке трое посланцев от отца Александра из села Степелевки, того самого, что весной предлагал ему расписывать предел в своем храме. Мужички привезли краски и доски для большого заказа от батюшки. Одеты они были в тулупы и заячьи треухи с опущенными задниками.

Агенты решили, что это кто-то из тех, кого они ждали, – анархисты. Набросились на них с револьверами, связали и бросили в повозку. Те с испугом смотрели на них, не понимая, что происходит.

Услышав шум, хозяин дома подошел к окну и, крестясь от страха, наблюдал за тем, что творится во дворе. Ему хорошо было слышно, о чем говорили агенты.

– Что делать с художником? – спросил товарища один из них в теплом пальто с бобровым воротником и меховой шапке.

– Сжечь это змеиное гнездо к черту.

Они вошли в мастерскую. Игорь только что проолифил несколько готовых работ, и в комнате стоял неприятный, резкий запах, особенно чувствительный с мороза. Агенты остановились у порога. Игорь, увидев их, удивленно встал. Он не слышал, что произошло во дворе.

– Смотри-ка, тут, действительно, мастерская и сколько икон. Как же все это жечь? – засомневался второй, одетый, в отличие от первого, в тонкое пальто и каракулевый пирожок, и поэтому до костей промерзший. Он стянул пирожок с головы, подошел к ближайшей иконе Николая Чудотворца, три раза перекрестился и низко поклонился. Товарищ его тоже снял шапку, перекрестился и теперь нерешительно топтался на месте.

– Это не мой дом, хозяина, – поспешил им сообщить Игорь. – Я у него арендую.

– Посмотри-ка внимательно за образами, – сказал тот, что был в меховой шапке, напарнику, – может быть, там что-нибудь найдешь.

– Ничего нет, – ответил тот, заглянув под лавку и за иконы, подошел к окну и с силой рванул зашпаклеванные на зиму створки. В комнату ворвался морозный воздух.

– Что вы делаете? Испортите иконы, – закричал Игорь и стал неистово креститься.

– Вот-вот, попроси у Бога помощи, в следующий раз будешь знать, как собирать у себя преступников.

Он взял доску с Богородицей, отставленную Игорем в сторону для доработки.

– Вот это да, глаза какие, смотрят в самую душу, – поежился он. – Бери ее и двигай отсюда.

Игорь схватил с кровати простынь, завернул доску, засунул в карман фотографию Лизы и вышел из мастерской.

Хозяин, увидев, что Игорь направился по дороге в сторону села, выскочил из дома, бросился в кухню и стал совать агентам деньги. Лицо его выражало ужас, руки тряслись, над верхней губой выступили крупные капли пота.

Филеры обрадовались деньгам.

– Выпить дашь, а то мы тут совсем окоченели.

Хозяин засуетился, бросился в хату, принес большую бутыль самогона с двумя стаканами.

– Такую бутыль да без закуски, – заулыбались оба. – Идем в дом, а то тут дышать нечем.

– А эти? – хозяин показал на связанных людей в повозке. – Это божьи люди из Степелевки, замерзнуть могут.

Хозяин не просто так хлопотал об арестованных. Божьи люди были посланы самим отцом Александром. Зная суровый нрав батюшки, он боялся его не меньше, чем этих сыщиков. Примчится сюда, разнесет весь дом.

– Ты сам-то, не бунтовщик?

– Да что вы, упаси боже, у меня девять душ детей, вот и сдавал летнюю кухню за небольшие деньги иконописцу. Кто бы мог подумать, что он связан с бандитами.

– А ты откуда знаешь, что он связан с бандитами? Ты их видел?

– Упаси боже! Так вы разве стали бы за ним следить, если бы он не был с ними связан.

– Ну и болтлив ты, корми нас обедом, да побыстрей, пока эти в телеге не окочурились. Доставим их в участок, там разберутся, кто они: божьи люди или государственные преступники.

Хозяин перекрестился на иконы и повел сыщиков в хату, успев закрыть окно в мастерской и потушить лампу.

Игорь же в это время шел по дороге, крепко прижимая к груди доску с девой Марией. Дорога привела его к храму и дому отца Александра. Узнав о том, что живописца выгнали из мастерской, а посланные к нему люди арестованы, отец Александр тут же побежал седлать лошадь, чтобы разобраться с нехристями. Его остановила матушка Ефросинья:

– Куда ты поедешь, их и след, небось, простыл. Иди лучше поговори с Игорем, он совсем не в себе.

Игорь вошел в столовую, положил на стол свою ношу.

– Вот только одну отдали, – он развернул простынь.

– Красота-то какая! – всплеснула руками попадья.

– Красота-то красотой, да не по уставу писана, – сурово заметил отец Александр, недовольный восторгом супруги, и обратился к Игорю. – Не икона это, а портрет. Слышал об итальянском художнике Леонардо да Винчи? Он рисовал мадонн с младенцами. Вот у тебя такая же мадонна, а, может быть, и лучше. Повесим ее пока в комнате для гостей, и ты там устраивайся. Придел расписывать будешь?

– Буду.

– Вот и хорошо. Там у меня двое из Киева работают, мне они не нравятся. Будешь у них за старшего. Лица и фигуры пиши сам, а остальное – они. К лету чтоб управились.