ГЛАВА 7. Сергей Войцеховский достал в Екатеринославе 8 маузеров и 10 кольтов

Сергей Войцеховский достал в Екатеринославе 8 маузеров и 10 кольтов. Иннокентий решил их не раздавать, пока не вернется из Одессы Окунь. Андрей там жил уже целую неделю и не мог выйти на нужных людей. Леона Тарло в городе не оказалось. По словам матери, Розалии Тарло, он уже два месяца где-то скрывался от полиции. Андрей с утра до вечера толкался по базарам и трактирам, пытаясь узнать, где можно достать оружие.

Одесса – не Екатеринослав. Здесь надо держать ухо востро, иначе разденут и обворуют прямо посреди улицы. Ему уже два раза вспарывали карманы нового пальто, купленного специально перед этой поездкой, и вытаскивали кошельки с мелочью. Крупные деньги предусмотрительно были зашиты в подкладку пиджака.

Какие-то биндюжники обещали его свести с известным одесским вором Мотей Зальцманом. Мотя проявил к нему интерес и пригласил к себе домой куда-то на окраину города. Маленький, толстый, с выбитыми вверху зубами он сидел за столом в окружении своей воровской свиты, потчевал Андрея лучшими одесскими винами и после каждого тоста лез к нему целоваться.

Они сидели за столом пятый час. Пришла в широкой цветной юбке девица, встала позади Андрея и запела с надрывом цыганскую песню. Андрей расслабился, от души пил и ел, радуясь, что нашел, наконец, хороших друзей, как вдруг Мотя сощурил глаза, вскочил и сунул ему со злостью в лицо маузер:

– Хватайте его, ребята, это – полицейская ищейка. В расход его!

Андрей не успел опомниться, как трое здоровых бугаев из Мотиной свиты схватили его за руки и потащили во двор. Он не сопротивлялся, осторожно приглядываясь к ним и оценивая их силы. Парни были в пьяном угаре и еле держались на ногах. Как только они отошли от дома, он изловчился и ударил одного ногой в живот. Тот от неожиданности выпустил его руку и, скорчившись от боли, повалился на колени. Двое других в растерянности остановились. Не давая им опомниться, он двинул своим кулаком в висок сначала одного бандита, потом другого и бросился к забору. Сзади кто-то диким голосом завопил:

– Убил! Харитона и Павку убил!

Он не помнил, как добрался до дома в Ланжероне, где устроился на постой у старого еврея, и повалился на узкую кровать. Дело было нешуточное – расправиться с охраной самого Моти Зальцмана. Впрочем, Зальцман сам виноват: обозвал его полицейской ищейкой и приказал пустить в расход. Неужели он, Андрей Окунь, рабочий человек, с мозолистыми руками мог хоть сколько-нибудь походить на филера?

Андрей, решив подстраховаться, два дня просидел дома. На третий попросил у хозяина на время какое-нибудь старое пальто и шляпу, поднял высоко воротник, засунул глубоко в карманы руки и снова отправился на поиски. На первом же базаре он встретил одного из друзей Моти, который в тот злополучный день сидел с ними вместе за столом. Тот его сразу узнал и с радостью сообщил, что Мотя поставил на уши весь город, чтобы его найти, будь он в Одессе или в Екатеринославе.

– Так что, парень, заказывай себе венок! – сказал он, ехидно улыбаясь.

– Ты рот-то зря не разевай. Не с такими еще дело имели, – нахмурился Андрей. – И чего Мотя завелся, я его не трогал. Хотел совершить честную куплю-продажу.

– Не вовремя ты ему попался, а гибель своих людей он не прощает.

– Подумаешь, напугал, – разозлился на своего «доброжелателя» Андрей. – Ты тоже смотри, если проговоришься обо мне Зальцману, отправишься за теми двумя.

В этот же день Андрей попал еще в одну неприятную историю. Недаром Одесса славится не только своими ворами, но и мошенниками. В подвальном кабачке на Малой Арнаутской он познакомился с очень интеллигентным, на его взгляд, человеком, который доверительно сообщил ему, что он эсер. Андрей обрадовался и попросил его связать со своими товарищами, чтобы помочь ему достать оружие. Тот сказал, что совсем не обязательно с кем-то связываться, он один сможет за приемлемую цену достать чуть ли не целый арсенал. Договорились встретиться вечером в одном из переулков на Малом Фонтане.

Андрея насторожило, что эсер взялся за дело сам, да еще назвал небольшую цену. Он заранее съездил по указанному адресу, увидел кривой переулок с глухими заборами, заканчивающийся тупиком, и понял, что это самая настоящая ловушка. Ему захотелось проучить мошенника. Он набил свой кошелек кусками газеты, так что его карман неприлично оттопыривался, и на всякий случай захватил попавшийся по дороге увесистый камень.

В назначенное время он стоял в переулке, весело насвистывая на блатной мотив прицепившиеся еще с утра слова: «Царь испугался, издал Манифест: «Мертвым – свобода, живых – под арест!»

Эсер опаздывал или изучал его откуда-нибудь из тайного угла. Вскоре в одном месте высокого коричневого забора качнулась доска, появилась улыбающаяся физиономия эсера. Он подошел к Андрею и первым делом спросил о деньгах. Андрей похлопал себя по оттопыренному карману. Мошенник жадно сглотнул слюну и таинственным голосом приказал следовать за ним.

Они подошли к сдвинутой доске в заборе. Не успел Андрей просунуть на ту сторону свое огромное тело, как его схватили чьи-то цепкие руки, и он оказался на земле. «Люди Зальцмана!» – мелькнуло в голове.

Один из нападавших больно надавил ему на шею ногой, нельзя было повернуть голову, чтобы посмотреть, сколько их было всего человек. Эсер пролез за ним следом и засунул руку в карман его пальто. «Сейчас начнется», – подумал Андрей, представив себе реакцию мошенника, когда тот увидит вместо денег обрезки газеты. И точно! Аферист дико завопил.

Человек, державший ногу на шее Андрея, вздрогнул и бросился к нему. Этого было достаточно. Андрей быстро вскочил, увидел, что бандитов всего трое, столкнул эсера и ближайшего к нему сообщника со всей силой лбами, так что они без звука свалились на землю, третьего двинул головой о забор и быстро вылез обратно в переулок. Даже камень не понадобился.

... Положение становилось критическим. Время шло, а он никак не мог выйти на нужных людей. Между тем в городе начались волнения. Заводы остановились, на улицах шли митинги и демонстрации. Ораторы призывали рабочих вооружаться и давать отпор солдатам и казакам. Из их речей он узнал, что по всей России началась всеобщая политическая забастовка, а в Москве рабочие построили баррикады и ведут бои с полицией и войсками. В Екатеринославе, несомненно, было то же самое. Ребята там ждут его с оружием, а он тут прохлаждается на улицах чужого города.

Однажды его занесло на митинг в Одесский порт. И там он, наконец, услышал выступление анархиста. Плотный, коренастый парень, в кожаной тужурке и матросской бескозырке, надетой задом наперед, как обычно носили одесские грузчики, хриплым, простуженным голосом рассказывал о каких-то синдикатах и призывал всех грузчиков и матросов объединяться в профсоюзы. Обрадованный Андрей продвинулся к самой трибуне, и, когда оратор спустился вниз, крепко обхватил его своими огромными руками.

– Товарищ! – сказал парень, безуспешно пытаясь вырваться из объятий Андрея. – Вы поддерживаете нашу программу и хотите вступить в нашу группу?

– Поддерживаю, поддерживаю.

– Тогда идемте со мной.

Выйдя из порта, они быстро свернули в переулок. Оттуда открылось море и Воронцовский маяк. Ледяной ветер обжег им лица.

Андрей взял парня за локоть и виновато сказал:

– Товарищ, я вообще к вам по другому делу.

Оратор замедлил шаг.

– Как бы вам объяснить? Я – анархист из Екатеринослава. Меня послали сюда за оружием. Вы Тарло знаете?

– Знаю.

– Его нет в городе, и мне больше не к кому обратиться.

– Идемте со мной, постараемся вам помочь.

Яков Кучура, так звали оратора, всю дорогу расспрашивал его об анархистах Екатеринослава и очень удивился, что у них нет ни оружия, ни типографии.

– Слабый у вас руководитель, как же вы работаете?

– Руководитель тут не причем. У нас были сильные аресты, теперь мы начинаем заново.

– Мы тоже только начали, а вон уже сколько сделали. Вы там, в Екатеринославе, хоть слышали о нашей группе анархистов-синдикалистов «Союз коммуны».

Андрей смущенно почесал затылок. Он не ходил на занятия кружка и в политических вопросах был полный профан. Знал, что они сами – анархисты-коммунисты, и Мишель из Белостока тоже был анархистом-коммунистом. Мишель на своей лекции очень красиво рассказывал о вольных анархических коммунах, которые появятся после свержения самодержавия, и каждый человек там будет иметь все, что его душе угодно. Наступит сладкая, райская жизнь. Это он усвоил раз и навсегда, хотя плохо представлял, как это будет на самом деле. Да ему это было неважно. Он любил своих товарищей, и в данную минуту у него была единственная цель: достать для них оружие.

Яков ему объяснил, что, в отличие от анархистов-комму­нистов, синдикалисты в своей работе делают упор на профсоюзы. Их группа образовалась недавно. Главный у них – Кирилл Новомирский. Он три года жил в Америке и привез эту идею оттуда. В будущем он мечтает создать такую организацию по всей России.

– Возьмем, к примеру, руку человека, – объяснял Яков, – один палец ничего толком не может сделать, два и даже три пальца – бесполезные субъекты, а сжатые все вместе в один кулак они горы сдвинут. Так и предприятия. Сколько их в России, больших и малых, и каждое существует само по себе. А вот объединятся они по своим профессиям в синдикаты и сразу станут мощной силой, потому что настоящим хозяином в них будут сами рабочие, а уж рабочие наведут там порядок. Зайдешь в цех, а там – одни машины с кнопками и огоньками. Рабочие сидят в креслах и, знай себе, только кнопки нажимают. Никакого ручного труда. Правда, здорово?

– Здорово! – согласился Андрей, захваченный красочным рассказом нового товарища.

– Конечно, до этого еще далеко, но я верю, что так будет.

За разговорами незаметно вышли на окраину города. Потянулись низкие белые мазанки, деревянные заборы, изгороди, увитые плетями дикого виноградника. Людей здесь было мало, зато чуть ли не на каждом перекрестке стояли по два – три солдата с катками и карабинами. Проходя мимо них, Яков начинал качаться и вскидывать руку к своей бескозырке.

На углу одной улицы он остановился и постучал в дверь условным знаком. В щелку просунулась женская голова в платке.

– Людмила Лукинична, свои.

Дверь распахнулась, и они очутились в широких, прохладных сенях. Пока они раздевались, из комнаты вышел молодой человек в золотом пенсне на длинном шелковом шнуре. Как только они освободились от одежды, он приветливо протянул каждому руку.

– Вот, Кирилл, привел к тебе товарища из Екатеринослава, просит помочь купить оружие.

В комнате Новомирский усадил их за стол и стал внимательно изучать Андрея. «Не доверяет, – решил Андрей, – тоже принимает за провокатора».

– Товарищ, – сказал он упавшим голосом, боясь, что и здесь сорвется дело, – я – свой. Леон Тарло меня хорошо знает. Еще Борисов, Рогдаев, Саша Таратута.

От волнения он не мог больше вспомнить ни одной фамилии. Тогда он решил рассказать о своих приключениях с Зальцманом и эсером-аферистом. Когда он кончил, Новомирский и Яков переглянулись между собой и громко расхохотались, так что у Новомирского выступили на глазах слезы.

– Говоришь, раскидал людей Зальцмана, – сказал Кирилл, вытирая глаза платком. – Он тебе этого никогда не простит, весь город перероет, а найдет. Ты где остановился?

– У одного старика в Лонжероне.

– Перебирайтесь-ка лучше к Якову, а оружие мы вам достанем. Сколько вам надо?

– На 800 рублей.

– У Зальцмана и купим.

Андрей в этот же день перевез свои вещи к Якову, жившему на Большом Фонтане в мазанке, ушедшей наполовину в землю.

Вставал Яков рано, когда хмурый рассвет только начинал вползать через низенькие окна в комнату. Захватив из-под кровати сапоги, чтобы не разбудить Андрея, он на цыпочках пробирался к дверям и шел на кухню, откуда скоро по всему дому расползался запах яичницы с луком и салом. Уходя, он закрывал дверь снаружи на огромный висячий замок и еще подпирал его поленом, чтобы все видели, что в доме никого нет. Это полено и замок больше всего тяготили Андрея, так как по нужде ему приходилось ходить в ведро.

Обратно Яков возвращался далеко за полночь. Андрей целый день изнемогал от скуки, слоняясь из угла в угол и осторожно выглядывая из-за занавески на улицу. Там всегда было пусто, только изредка появлялась какая-нибудь баба, спешившая по делам в город, или подвыпивший мужичок.

От нечего делать все время хотелось есть. Днем он варил картошку, к приходу Якова готовил на сале борщ и жарил картошку, опять же с салом, благо у Якова было припасено несколько мешков овощей и большой шматок ароматного сала.

Яков работал, как и он, в железнодорожных мастерских, только не слесарем, а токарем. Сейчас железнодорожники бастовали. Яков возвращался из города взволнованный, рассказывал, что рабочие ведут уличные бои, и товарищи из их анархистской группы несколько раз вступали в перестрелку с казаками.

– Это тебе не какие-нибудь местные казаки, – любил он прихвастнуть, – а донские, самые лютые.

– Ты мне сказки не рассказывай, – усмехался Андрей. – Знаем мы всяких казаков, и одного такого отправили на тот свет. Догадайся как?

– Застрелил?

– Чем? Оружия у меня отродясь не было. Двинул кулаком, как этих самых... дружков Зальцмана.

– Да-а, с этими братками ты круто поступил.

– Круто. Зато и сижу в клетке.

– Ничего. Скоро закончится твоя неволя, забастовка идет на убыль.

Однажды Яков сообщил, что в городе появился Тарло. Оказывается, Леон со своим другом Сашей Бейлином, тоже анархистом, были в Александровске и с местными анархистами вели бой с Симферопольским полком, возвращающимся из Севастополя в Екатеринослав.

– Что же у нас там происходит? – расстроился Андрей

– Забастовка, как и по всей России,

– Ну вот, а я тут сижу, баклуши бью, от скуки помираю. Ты бы хоть на митинги меня брал. Прошу тебя как человека, дай мне какое-нибудь дело, а то сбегу, право дело, сбегу.

– Куда ты сбежишь? Поезда не ходят, а в городе на всех улицах конная полиция и донцы. Ты вот что, Андрюха. Мы тут одно дело затеваем, не простое. Я за тебя просил у Новомирского. Он сначала воспротивился, а потом сказал, мол, на твое усмотрение. Мое усмотрение положительное. Думаю, ты сможешь нам помочь.

– Что за дело, не томи?

Яков ушел в сени, проверил замок на входной двери, с шумом задвинул железную щеколду. Вернувшись в комнату, еще плотней сдвинул на окнах занавески и сильно прикрутил зачем-то фитиль в керосиновой лампе. «Конспирация по всем правилам», – улыбнулся Андрей.

– Слухай сюда, – зашептал Яков. – Я тебе, Андрюха, рассказывал о наших профсоюзах. Такой профсоюз есть в «Русском обществе пароходства и торговли». Два месяца назад он предъявил своим хозяевам ряд требований. Те отказались их выполнять, да еще наказали моряков: кого штрафами, кого увольнениями. После разгрома восстания на «Очакове» они совсем потеряли совесть. Еще бы! В этом обществе состоят члены царской семьи и другие влиятельные лица. Так вот, мы решили взорвать их пароход «Крым». Он стоит сейчас в порту рядом с другим пароходом, «Мария». На ней один из матросов – член нашей группы. Чуешь, что надо будет сробыть? С палубы «Марии» бросить бомбы в «Крым». В группу входит шесть человек. Мы с тобой поднимемся с бомбами наверх, остальные останутся ждать внизу и, если что, нас прикроют. Выбрано время, когда на палубе никого не будет, но может случиться всякое. Чуешь?

– Чую, чего ж тут не чуять.

– «Крым» может сразу весь разворотить и задеть «Марию». Это ты чуешь?

– Что ты все заладил: чуешь да чуешь. Я все прекрасно понимаю. Надо бросить бомбы, значит, бросим.

Операция была назначена на ближайшую субботу. В этот день Яков никуда не пошел. Встали поздно, съели неизменную яичницу с салом и снова легли, но уже не спали, а так травили баланду.

– Море зимой замерзает? – поинтересовался Андрей, так и не видевший толком море за все свое время пребывания в Одессе.

– Замерзает, даже иногда покрывается у берегов плотным льдом. Сейчас оно сердитое, чужое, а летом – тихое, ласковое, хотя и летом бывают сильные штормы. Я сам, Андрюха, – из рыбаков, жил с отцом и братьями в рыбачьем поселке под Керчью, в море ходил с детства. Однажды отец с братьями ушли без меня ловить бычков, попали в бурю и не вернулись. С ними погибло еще пять шаланд. Судьба рыбака невеселая, рыбачит-рыбачит, жизнью рискует, а получает за свои бычки и скумбрию гроши. На заводе лучше, заработок более-менее стабильный, так там мастера давят на горло. Да что я тебе тут балакаю, везде одно и то же. Что рыбак, что рабочий, что крестьянин, гнут всю жизнь спину на чужого дядю, а сбросить его не хватает духу.

Андрей с гордостью смотрел на своего нового товарища: такой же рабочий человек, как он, а сколько знает и по-умному рассуждает. А тот, как прирожденный оратор, мог говорить часами.

– В Одессе нет такой силы, которая взяла бы на себя инициативу, объединила все партии и повела их за собой. И у нас, в анархистских группах, нет единства. Анархисты-коммунисты нас не любят. Их руководитель Лазарь Гершкович везде нападает на Кирилла, кричит, что наши профсоюзы никому не нужны. У него только одно на уме: «Грабь, режь, бей!» Из-за них рабочие считают всех анархистов нечистыми на руку и смешивают нас с черносотенцами.

Здесь бы Андрей с радостью заступился за неизвестного ему Лазаря Гершковича, так как он сам и все его друзья, кроме, пожалуй, Иннокентия, тоже хотели грабить буржуев и мстить им за издевательства над рабочими, но говорить и тем более спорить он не умел. Да и Яков не совсем был прав и забыл, что сегодня они шли, если не грабить и резать, то убивать – уж точно! «Вернусь домой, – дал Андрей себе зарок, – буду ходить в кружок на занятия, а то позор, полностью отсталая личность».

За разговорами время пролетело быстро. На улице начало темнеть. Яков поднялся с кровати:

– Пора! По дороге зайдем за бомбами к Кэку, там нас будут ждать остальные.

– Кто этот Кэк, иностранец?

– Поляк Алексей Козловский, а Кэком его прозвали за то, что он любит со своей женой танцевать негритянский танец кэк-уок, держа бомбы в руках. Личность еще та. Сам убедишься.

Они вышли на улицу и долго шли узкими, извилистыми переулками. За это время окончательно стемнело, и эта часть Одессы, не освещенная фонарями, потонула во мраке, зато другая, наверху – сияла огнями. Море все время было рядом, давая о себе знать то резким, пронизывающим до костей ветром, то грозным рокотом волн, набегающих на берег.

Наконец они остановились у приземистой мазанки. Все окна в ней изнутри были закрыты ставнями, только в одном месте через узкую щель пробивался слабый свет. Яков постучал в это окно условным знаком. Тут же сбоку открылась дверь, и глухой голос спросил с акцентом:

– Яков? Проходите.

В сенях стоял маленький, худой и шустрый человек. Из его акцента Андрей заключил, что это и есть хозяин лаборатории Козловский. Кэк помог им раздеться и провел в большую, хорошо натопленную комнату. За столом сидели четверо совсем еще молодых ребят, по 17–18 лет. На лице Андрея появилось невольное разочарование: идти с таким молодняком на серьезное дело! Ребята, как по команде, дружно поднялись, каждый называл свое имя и протягивал руку. В их рукопожатиях и поведении Андрей почувствовал силу и уверенность в себе. Это его успокоило.

Жена Кэка Ванда, такая же маленькая, как и он, изящная, пышноволосая блондинка со смеющимися голубыми глазами принесла из кухни чайник. Кэк помог ей расставить чашки, вытащил из буфета тарелки с бубликами и мелко наколотым сахаром. Все молчали, только Ванда стояла около стены и, наблюдая за гостями, тяжело вздыхала.

– Ванда, ты что так тяжело вздыхаешь? – спросил Яков. – Поставь нам лучше какую-нибудь веселую музыку.

Ванда ушла в соседнюю комнату и завела граммофон. Раздались звуки зажигательной латинской румбы. Кэк подхватил жену и стал ее с силой кружить вокруг себя, потом подвел ее к Андрею и предложил занять его место. Андрей в танцах был такой же профан, как и в политике. Он неумело притоптывал ногами, осторожно крутил вокруг себя маленькую, хрупкую женщину и прижимал ее к своей груди, отчего та томно закатывала глаза. Яков от души хохотал над Андреем и, не вытерпев, бросился ему на смену. Граммофон замолчал. Ванда снова завела ту же самую музыку и пустилась в пляс с остальными ребятами.

– Вот это женщина, – бил себя по коленям от восхищения Яков, – вот это я понимаю.

Кэк куда-то исчез и появился в комнате с бомбой в руках.

– Лови, – крикнул он жене и бросил бомбу, чуть ли не через всю комнату. Андрей побледнел. Ванда ловко поймала опасный предмет и закрутилась с ним вокруг мужа. Только тут Андрей вспомнил, что товарищи прозвали его Кэком за его пристрастие танцевать вместе с бомбами.

Якову тоже, видимо, не понравилось такое неуместное поведение супругов. Он вдруг стал серьезный и сам пошел выключить граммофон.

– Давайте потихоньку собираться, – сказал он, вернувшись в комнату. – Лучше на месте постоим, еще раз посмотрим, что к чему.

На столе появилась большая корзина с пятью бомбами. Все, кроме Андрея, положили себе по одной штуке за пазуху. Яков сунул в карман Андрею браунинг.

– Стрелять умеешь?

– Умею.

– Возьми, на всякий случай.

Опять долго шли переулками и дворами. Пошел мелкий дождь, под ногами противно захлюпало. Остро запахло рыбой.

– Рыбный завод, – сказал Яков. – Считайте, уже пришли.

За рыбным заводом осторожно спустились по скользкой глине в овраг и, цепляясь за колючие кусты ежевики, вылезли на ту сторону к штабелям досок. За ними потянулись длинные ряды пакгаузов, площадки с песком и гравием, снова склады, доски, наваленные в беспорядке бочки, из которых несло чем-то кислым. Наконец, остановились в узком проходе между деревянными сараями.

– Будем здесь ждать, – сказал Яков и выглянул за угол. – Вот они, оба красавца перед нами.

Андрей тоже выглянул. Недалеко от их места стояли два огромных парохода. На них отчетливо виднелись названия «Крым» и «Мария». Мелькнула мысль: им с Яковом оттуда не вернуться. Внутри похолодело, мелкой дрожью застучали зубы. Это тебе не купцы на Озерном базаре. Чтобы подавить страх, он стал со всей силой, до боли кусать губы. Яков же выглядел абсолютно спокойным. Уселся на ящик и, прислонившись к сараю, закрыл глаза. Неужели ему не страшно? Остальные четверо неподвижно застыли около него. «Эх, были бы здесь свои ребята, – с тоской подумал Андрей, – Зубарь, Наум, Муня, тогда другое дело».

Мимо них несколько раз прошел военный патруль: офицер и шесть моряков. Пятнадцать минут в один конец, пятнадцать – в другой. За это время они должны успеть добежать до парохода и взобраться вверх по трапу.

Яков открыл глаза, поежился от холода и вынул из кармана часы.

– Сейчас должен быть сигнал. – Он выглянул наружу. – Ага, есть сигнал. Андрей, бери у Тихона бомбу и суй за пазуху.

Андрей взял бомбу и положил ее под рубашку. Она, как сама смерть, обожгла тело ледяным холодом.

У Якова уже была одна бомба. Он взял у ребят вторую, вытащил из кармана кусок фланели, аккуратно завернул в нее бомбу и осторожно положил рядом с первой под рубашку

Патруль медленно прошел мимо них.

– Идем, Андрюха. Остальные ждут тут и действуют по обстоятельствам.

Андрей не помнил, как они с Яковом добежали до трапа, быстро взобрались по мокрым, скользким ступенькам наверх. Палуба была пуста. Подавший сигнал анархист должен был оттуда всех увезти.

– Беги на ту сторону, – приказал Яков, – а я поднимусь наверх.

Андрей добежал до кормы «Марии», сделал по палубе еще с десяток шагов, перевел дыхание: от волнения у него пересохло в горле и бешено стучало сердце, вытащил бомбу и со всего размаха метнул ее в середину «Крыма». Раздался оглушительный взрыв, в небо взметнулось огромное пламя и осветило море и порт. На причале заметались люди. Заревела сирена, извещавшая о пожаре.

Других взрывов не последовало. Андрей бросился по лестнице наверх и при выходе на палубу увидел лежащего Якова в окружении четырех матросов. Двое связывали ему веревкой руки, двое других били ногами по голове. Все лицо у него было в крови. Бомбы лежали в стороне. В одну секунду он оказался около Якова, столкнул лбами тех, кто избивал его ногами, еще одного припечатал кулаком к борту. Четвертый бросился к лестнице. Андрей успел схватить его за брюки, стащил вниз и сбросил в море. В этой суете он совсем забыл о браунинге, который дал ему Яков.

Яков приподнялся на коленях и замотал окровавленной головой. Андрей нащупал в кармане нож, разрезал веревки на его руках, помог встать.

– Хватит со мной возиться. Бросай бомбы.

Андрей схватил обе бомбы. Сильно размахнувшись, бросил одну в середину «Крыма», другую – чуть дальше. Два взрыва слились в один мощный грохот, на «Марию» обрушились обломки взорванного парохода. Что-то тяжелое ударило Андрея по голове, придавив его к палубе, но он оставался в сознании. Снизу прибежали матросы и, не обращая на него внимания, поливали из шлангов переметнувшийся сюда огонь. Якова нигде не было. Откуда-то появился Тихон, увидел Андрея, сбросил с него тяжелый предмет, оказавшийся дверью, и, подхватив под мышки, потащил к трапу.

На пристани Яков и трое остальных ребят вели бой с патрулем и матросами. Тех было человек 15. Увидев спускавшихся сверху Тихона и Андрея, Яков сказал что-то одному из своих ребят, тот подбежал к Андрею.

– Идти можешь?

– Могу, только колени подгибаются.

– Цепляйся за нас. Яков приказал отвезти тебя к Кэку.

– А как же ребята?

– У них еще в запасе две бомбы. Выберемся к дороге, там нас ждет экипаж.

Андрей оглянулся на пароходы и увидел одну «Марию». На месте «Крыма» торчали обломки, продолжавшие гореть и выбрасывать в небо черные столбы дыма.

Андрея отвезли к Козловским. Ванда в Варшаве кончала медицинские курсы и выполняла в группе обязанности врача. На голове у него оказалась глубокая рана. Тонкими щипчиками она осторожно вытащила оттуда попавшую грязь, перевязала голову бинтом и велела пока оставаться у них и лежать в постели. Ванда проявляла такую заботу о нем, что Андрею стало неловко. Он никогда не знал женской ласки – мать его рано умерла, а с девушками он стеснялся знакомиться. Маленькая, худенькая Ванда со смеющимися озорными глазами появлялась в его комнате как само солнышко, снимая одним прикосновением руки сверлящую боль в голове.

Вечером пришел мрачный Яков и сообщил, что во время перестрелки на причале погибли Федор и Архип. В целом же все прошло удачно. «Крым» раскололся пополам и затонул. «Мария» тоже сильно пострадала, значительно поврежден причал. Новомирский передает всем остальным участникам операции большую благодарность.

Андрей прожил у Козловских целую неделю. На третий день Ванда ему разрешила вставать. Все вечера, когда Кэк возвращался с работы, они проводили в лаборатории. Поляк обучал его делать бомбы по немецкой технологии, позаимствованной им еще в Варшаве у знакомого немца-инженера. Андрей считал себя не способным к этому делу, но старался тщательно все запомнить, чтобы потом рассказать Зубарю.

Кэк, как настоящий маг, колдовал над своими колбами, ставя разные эксперименты с ртутью, рискуя взлететь наверх вместе с домом и всеми его обитателями. Ванда тоже часто сидела рядом с ним. Супругам неведомо было чувства страха. Андрей с ужасом смотрел, как они танцуют с бомбами в руках свой неизменный кэк-уок или перебрасываются ими, как мячами.

– Танцуй, Андрюха, – хватал Козловский за руку Андрея, пытавшегося в такой момент сбежать из лаборатории. – Лови момент: жизнь копейка, а судьба индейка.

Андрей начинал вместе с ними выделывать замысловатые фигуры, но без бомбы, стараясь держаться от супругов на определенном расстоянии. Ванда, милая заботливая Ванда, ему очень нравилась, он сердился на Козловского, что он подвергает ее такой смертельной опасности. «Взять бы ее маленькую, хрупкую на руки и увезти к себе в Екатеринослав», – мечтал он. Новое, неиспытанное им раньше чувство к женщине смущало его, и он стремился скорей уехать домой.

Несмотря на строгий запрет, Андрей стал по вечерам выходить на улицу. Поднимал воротник и натягивал глубоко на лицо позаимствованную у Кэка широкую шляпу. Все эти дни он не брился, отрастив усы и бороду.

Мирная Одесса предстала перед ним во всей красе. Забастовки и уличные бои кончились. Грозные донцы вернулись в казармы. Конные жандармы и городовые время от времени проезжали по улицам и равнодушно смотрели на огромные толпы прохожих. Казалось, на улицы высыпал весь город.

Андрей ходил по центральным улицам, ярко освещенным электрическими фонарями, заглядывал в окна магазинов и шикарных гостиниц. Чувствовалось приближение Рождества и Нового года. В витринах появились маленькие елки, увешанные игрушками и блестящей мишурой. В кондитерских продавали торты с шоколадными зайцами и медведями. В ресторанах и кафе гремела музыка. Через огромные окна видны были шикарные дамы в меховых накидках и богатых украшениях, рядом с ними – красные, возбужденные от вина лица мужчин. Как будто не было только что уличных боев и сотни убитых.

По Николаевскому бульвару он дошел до памятника какому-то важному господину в непонятном платье и со свитком в руке. При свете фонаря с трудом разобрал слова на плите: «Герцогу Еммануилу де Ришелье, управляющему съ 1803 по 1814 годъ Новороссийским краемъ и положившему основанiе благосостоянию Одессы…», подивился такой чудной фамилии и подошел к широкой лестнице, которая тянулась далеко вниз, к набережной и морю. Это на ней расстреливали людей в дни потемкинского восстания.

Море лежало вдали черной громадой. Теперь оно совсем не привлекало его, и он повернул назад, к шумным улицам.

Пошел снег, холодный резкий ветер с моря затевал легкую поземку, собирая сугробы на тротуарах и мостовых. Было градусов пять мороза. Андрей продрог и зашел на вечернюю службу в Преображенский собор. Его ослепило богатое убранство храма, золото на иконостасе и в резьбе икон, серебряные подсвечники. Народу было много. Запах человеческих тел смешивался с терпким запахом ладана. Как всегда, богатые господа стояли впереди, а простой люд теснился в задних рядах. Но Андрею уже было не до размышлений, его потянуло в сон, и он, стоя среди плотной толпы, дремал, машинально, осеняя себя крестом, когда батюшка или дьякон громко произносили: «А-минь!».

Батюшка начал совершать каждение, народ расступался, освобождая ему проход. Андрей тоже зашевелился. Священник близко подошел к нему, несколько раз взмахнул кадилом и сурово взглянул на него. Андрей ухмыльнулся, но глаз не отвел. Процессия двинулась дальше. Женские и мужские голоса долго еще пели под высоким расписным куполом.

После окончания службы он по старой памяти подошел к иконе Николая Чудотворца, торопливо перекрестился и направился к дверям.

На углу площади и Преображенской улицы его привлекли широкие окна кафе. Ярко горели хрустальные люстры. На сцене извивалась и заламывала руки немолодая певица в черном платье с меховым боа. Одна барыня держала на руках, усыпанных драгоценностями, шпица и поила его из хрустального бокала вином. Сидящий рядом с ней мужчина жадно целовал ее в голое плечо. Андрей сделал несколько шагов назад и прочитал вывеску: «Кафе Либмана».

– Чего стал, проходи! – грубо прикрикнул на него городовой с ярко сверкающей при электрическом свете медной бляхой на животе.

Андрей перешел на другую сторону и стал рассматривать манекены в магазине мужской одежды. В Екатеринославе у него никогда не было времени, чтобы стоять вот так попусту у витрин. Он с любопытством изучал длинный пиджак (смокинг), с бархатными полосами на лацканах, удивляясь, как можно ходить в такой одежде, как вдруг сзади раздался страшный взрыв. Он был настолько неожиданным, что Андрей вздрогнул и быстро обернулся.

Стекла в Либмановском кафе были выбиты, из помещения валил густой дым, и неслись душераздирающие крики. Городовой, который его только что грубо прогнал, лежал, уткнувшись лицом в осколки стекол. Одна нога его была согнута в колени, другая как-то неестественно лежала сбоку от тела. Чуть подальше валялась в снегу медная бляха с его живота.

К месту происшествия сбегались люди. Примчался пожарный обоз, и городовые стали теснить толпу к противоположной стороне улицы. Андрей увидел впереди себя Новомирского с каким-то мужчиной.

Кирилл, наклонившись к своему спутнику, возбужденно говорил:

– Какая бессмыслица бросать бомбы в мирных людей. Они не хотят понять, что только вредят общему делу. Посмотри, как народ возмущается и винит во всем революционеров. Теперь от нас отвернется половина рабочих.

– А я, Кирилл, не вижу никакой разницы между этим взрывом и теми, ну, ты понимаешь... Ты называешь этот акт бессмысленным и жестоким, а я в любом акте вижу жестокость. Я категорически против любого террора.

Андрей вышел из толпы. Слово «бессмысленный» заставило его задуматься. Эксплуататоров народа надо наказывать, но были ли таковыми те расфуфыренные дамочки и лысые господа, которых он видел во всех кафе и ресторанах Одессы? Ответ напрашивался сам собой: конечно, были. Рабочий человек, такой, как Андрей и его товарищи, железнодорожники, по таким заведениям не ходят, у них для этого нет ни времени, ни средств, а эти купаются в деньгах и могут позволить себе любое дорогое удовольствие, даже своих шпицев поить из хрустальных бокалов. Это из-за них рабочие устраивают забастовки и проливают кровь на улицах Одессы и Екатеринослава. Значит, правильно сделали террористы, что бросили бомбу в кафе, где обмывала свою очередную победу одесская буржуазия. «Если уж взялись за оружие, товарищ Кирилл, – сделал вывод Андрей, – то надо наказывать всех, кто это заслуживает, а не разделять их на какие-то категории».

Вечером они об этом разговаривали с Яковым. Тот встал на сторону Новомирского.

– Пойми ты, чудак-человек, людьми, которые вот так без всякой причины бросают бомбы в чужой дом или кафе, владеет злоба, потому, что те, другие богаче их и могут себе позволить любую роскошь. И ты тоже об этом думал, и тебя мучили обида и зависть.

– Никакой зависти у меня не было. Есть еще такие понятия, как равенство и справедливость.

– Постой, не перебивай, а лучше подумай, какой толк будет от этой бомбы. Ведь мы – революционеры, у нас есть конкретные цели, мы должны пробуждать сознание людей, показывать им, что их враг – государство и что нужно уничтожить это государство. А такие бессмысленные теракты только сбивают людей с толку. Они думают, что эта разношерстная публика в ресторане тоже их классовые враги.

– Разве это не так? По мне так все буржуи – враги, и, убив одного или нескольких из них, мы нагоняем страх на всех остальных. Возьми даже церковь. Почему на службе богачи всегда стоят в первых рядах или даже сидят в креслах, а бедняки теснятся сзади, разве перед Богом не все равны?

– Эх, Андрюха, не можешь ты понять самой важной вещи. Мы боремся не с отдельными личностями и не со всей этой массой буржуа, мы должны уничтожить государство в целом. Индивидуальным террором его не победить.

– А «Крым»?

– «Крым» – это крупная буржуазная собственность. Вот громыхнем еще один пароход, и руководство компании пойдет на все уступки. Оно уже сейчас готово принять уволенных матросов. И зарплату повысит.

– Допустим, «Крым» – крупная буржуазная собственность, – не сдавался Андрей, – а «эксы» и ограбление банка, которые вы совершили для получения денег? Ведь то же самое делают другие критикуемые вами группы, Лазаря Гершковича, например.

– Опять, Андрюха, ты проявляешь полную политическую незрелость. Мы провели пять-шесть ограблений, чтобы обеспечить финансами свою деятельность, и все, а Лазарь Гершкович и другие, только тем и занимаются, что грабят и убивают, поэтому нам, синдикалистам, с ними не по пути.

Андрей опять пожалел, что не умеет толком выражать свои мысли и не может доказать Якову, что они с Новомирским не совсем правы. Он с завистью смотрел на Якова, обладающего таким красноречием. Пожалуй, ни один кружок не научит тому, что дано человеку от природы.