Тема: Искусство Древней Руси. 30 страница

Владимиро-Суздальская духовная шко­ла домонгольской Руси отличается также глубокой молитвенной сосредоточенностью, выраженной мягкими очертаниями фигур и ликов, предельной сдержанностью дви­жений. Некоторые образы Владимиро-Суздальских росписей предвосхищают буду­щую молитвенную мягкость и спокойную торжественность фресок Московской шко­лы круга преподобного Андрея Рублева и Дионисия. Наиболее полно эта духовная ветвь русской культуры раскрывается во фреске «Страшный Суд» великокняжеско­го собора святого Димитрия Солунского во Владимире (1194—1197).

Сохранившиеся фрагменты росписей Ус­пенского собора во Владимире (XII в.) и собора Рождества Пресвятой Богородицы в Суздале (1233) свидетельствуют о еди­ном духовном откровении, важнейшей ос­новой которого стало углубленное молит­венное созерцание.

Новгородские фрески XIII в. (церковь Николы на Липне, роспись 1249 г.), со­храняя византийскую традицию, значи­тельно развивают и местную. Вершиной церковных росписей XIV в. в Новгороде являются фрески Успенской церкви на Волотовом поле, написанные новгород­ским мастером в 1363 г., и церкви Спаса Преображения на Ильине улице, соз­данные Феофаном Греком в 1378 г. Нов­городские фрески XIV в, представляют со­бой органическую часть единого общепра­вославного церковного искусства, пережи­вавшего в это время расцвет как у греков, так и у южных славян и русских.

В XV в. светоносность новгородских фре­сок достигает высочайшего напряжения: образы святых, ангелов и Господа Фео­фан Грек прописывает пробелами, подоб­ными сверкающим молниям, мастера Волотовских росписей заставляют вспыхи­вать светом даже пейзажи, символизируя озарение природы при свершении священ­ных событий, а иконописец храма святого Феодора Стратилата интерпретирует фи­гуры как вспышки Вышнего Света.

Чисто национальный созерцательно-углубленный и лишенный экспрессивности греко-балканских фресок стиль фресковых росписей создан был в XV в. в Москве, ставшей сначала церковным, а затем и политическим центром Древней Руси. Классический образец этого стиля — ис­кусство преподобного Андрея Рублева, представленное в росписях Успенского ка­федрального собора во Владимире (1408). Созданные около 1500 г. Дионисием вме­сте с сыновьями Феодосием и Владими­ром росписи собора Рождества Богороди­цы в Ферапонтовом монастыре, великолеп­но сохранившиеся, свидетельствуют о вы­соком совершенстве формы и глубоком религиозном содержании искусства фрески этого времени. Одна из основных тем росписи – Акафист Богоматери, прославление Царицы Небесной и праздника Рождества Её, «возвестившего радость всей Вселенной».

Дальнейшая судьба искусства древних росписей аналогична судьбе иконописания: церковная роспись нашего времени в лучших своих образцах продолжает высокие традиции древности.

Широко распространены и глубоко по­читаемы в Русской Церкви иконы Божи­ей Матери с клеймами, рассказывающими о чудесных явлениях Владычицы и Ее икон, об истории связанных с ними русских го­родов и обителей.

Одна из самых известных и всеми почитаемых икон - икона «Владимирская Богоматерь».

Глаза Матери полны «радости святой печали». Свершится то, что должно свершиться. Грядущее неотвратимо. Дитя вырастет и примет мученический венец – пострадает за людей. Мать это знает.

В испытующем взоре есть и какая-то смутная тайна, и невыразимая словами боль, и влекущая, загадочная сила.

Игорь Грабарь, русский художник, искусствовед, изучавший икону, так определил своё отношение к этому произведению: «Несравненная, чудесная, извечная песнь материнства – нежной, беззаветной, трогательной любви Матери к Своему Ребёнку!».

Игорь Грабарь пишет, что не знает произведения ни в эпо­ху Возрождения, ни в более близкие нам времена равной силы, равного вдохновения и равного очарования.

В иконе выражено то, что близко людям всех вре­мен и народов. Сын, сидящий на правой руке, прижался округлым личиком к материнской щеке, и Его детские глаза устремлены к Марии. Тон­кие уста Матери сомкнуты, но в уголках губ мы ощущаем горечь. Глаза, в которых сосредоточена вся жизнь, устремлены вдаль. Ма­рия придерживает левой рукой Младенца, словно пытаясь робко защитить Его от уготованной Ему судьбы.

Ученые-реставраторы установили, что «Владимирская Богома­терь» была записана четыре раза. От константинопольского ори­гинала сохранилось немногое: «К древнейшей живописи XII века относятся лица Матери и Младенца, часть синего чепца и каймы мафория с золотым ассистом, часть охряного с золотым ассистом хитона Младенца с рукавом до локтя и виднеющимся из-под него прозрачным краем рубашки, кисть левой и часть правой руки Мла­денца, а также остатки золотого фона...».[11]

Таким образом, немногое дошло до нас в первозданном виде. Но над поновлением этой иконы всегда трудились лишь перво­классные мастера.

Можно поручиться, что если вы хоть раз внимательно вгляди­тесь в это древнейшее произведение искусства, то вы его никогда не забудете, станете стремиться повидать его вновь и вновь..

История «Владимирской Богоматери» не менее удивительна, чем ее гениальное изображение. В русских летописях, сказаниях, легендах, стихах и песнях запечатлено множество эпизодов, свя­занных с Богородицей. Если бы она могла так же говорить, как она умеет смотреть, ее рассказы напомнили бы нам о событиях отечественной истории, и трагических, и печальных, и торжествен­ных... Сколько жизненных драм прошло перед Ее очами, сколько слез было пролито перед Нею... Сколько раз в прежние века гля­девшим в Ее глаза людям вспоминалось мрачное библейское проро­чество: «...будет скорбь великая, какой не бывало от начала ми­ра...».

Что нам известно об истории знаменитой иконы?

В рукописной «Степенной книге царского родословия», содер­жащей летописные известия, расположенные по генеалогии рус­ских великих князей и царей, сказано следующее: «Повесть на сретенье (т. е. встречу) чудотворного образа Пречистыя Владычицы нашей Богородицы и присно Девы Марии, его же на­писал богогласный евангелист Лука, самовидно зря на истинную Богородицу, при животе Ея...».

Евангелиста Луку считают автором иконы «Владимирская Богоматерь». В основу предания был положен апокриф, гласивший, что евангелист Лука славился своим высоким образованием, был не только книжником и врачевателем, но и искуснейшим художником. В Западной Европе, да и у нас, есть несколько первоклассных станковых произведений, приписывае­мых Луке. Русские изографы считали Луку своим защитником и покровителем, любили его рисовать с кистью в руке.

Ученые до сих пор спорят, какова была первоначальная композиция иконы, дошедшей до нас лишь во фрагментах. Но теперь никто не отрицает, что она была написана в самом начале двенадцатого века, в Константинополе, неизвест­ным гениальным византийским мастером.

...Перенесёмся мысленно в Киев начала двенадцатого века. Го­род окружали малопроходимые леса да поросшие густыми высо­кими травами степи. Мощный оборонительный вал, построенный еще в одиннадцатом столетии, защищал стольный град от полов­цев и других воинственных кочевников. За городскую черту можно было попасть лишь пройдя ворота — Золотые, Львовские и Лядские. У этих ворот в одиннадцатом и двенадцатом веках происходи­ли ожесточённые схватки с врагами, богатырские поединки на виду у людного города.

Прекрасен был древний Киев, раскинувшийся на горе и по­доле, с его затейливыми теремами и златоверхими храмами, ка­менными и деревянными дворцами и неприступными башнями, с округлыми и продолговатыми бойницами, с многоязычными торга­ми и площадями, по которым расхаживали внуки и правнуки бы­линных богатырей. До татарского нашествия Киев был одним из крупнейших и красивейших городов мира. Когда Анна — дочь Ярослава Мудрого — была выдана замуж за французского коро­ля, то Париж ей показался провинцией.

На стольный Киев всё время зарились кочевники. Это и не уди­вительно — в город стекались богатства Востока и Запада. На торгах рядом с хлебом, рыбой и мёдом, тканями, изделиями мест­ных ремесленников продавали арабское серебро, византийские ткани, египетскую посуду, франкские мечи. Князья отлично понима­ли, что хранить богатства в самом Киеве небезопасно: тут и меж­доусобные схватки, и народные волнения, и внезапные набеги кочевников. Поэтому в стороне от города, в живописной местности над Днепром, была выстроена хорошо укреплённая княжеская ре­зиденция — Вышгород. Там подолгу жили князья со своими семь­ями и дружинами, там хранились наиболее ценные сокровища.

В Вышгороде и была помещена икона, названная впоследствии «Владимирской Богоматерью».

Феодальные войны, как смерч, проносились над городами и ве­сями Руси, перемежаясь с набегами кочевников и других враже­ских племен. Борьба князей за «большой стол», т. е. за Киев.

Но Русь была велика, и наиболее дальновидные люди понима­ли, что свет не сошёлся клином на одних днепровских кручах. Све­жие народные силы зрели в далёких лесах, в междуречье Оки и Клязьмы, в далеком от Киева Владимирском Залесье.

Следующая страница биографии иконы, привезённой из Визан­тии, связана с Владимиром Залесским и с такой колоритной исто­рической личностью, как Андрей Боголюбский.

Князь Андрей, сын Юрия Долгорукого, не стал тратить всю энергию на бесконечную борьбу с родичами из-за Киева, который по праву старшинства принадлежал ему. Он вопреки воле отца предпочёл совсем малоизвестный Владимир на Клязьме, располо­женный в далёкой Суздальской земле. Чтобы оценить значение по­ступка Андрея, вспомним, как дорожили в ту пору правом на глав­ный стол в Русской земле. Один князь, рассказывает Никоновская летопись, не хотел даже под угрозой смерти или ослепления ухо­дить из «Киева, потому что сильно полюбилось ему великое кня­жение Киевское, да и кто не полюбит Киевское княжение? Ведь здесь вся честь и слава, и величие, глава всем землям русским -Киев».

Кому приходилось бывать во Владимире, тот знает, как красив этот город, строительство которого так энергично начал решитель­ный и непреклонный Андрей.

По весне холмы над Клязьмой покрываются белым вишнёвым цветом. Когда утром над рекой поднимается волокнистый туман, то огромный Успенский собор, расположенный на самом видном и высоком месте в городе, кажется плавающим в воздухе. Бело­каменные стены, купола, кровля, переходы представляются возне­сёнными над землей. Впечатление особенно усиливается, если смо­треть на город с заклязьминской стороны, от некогда непроходимых муромских лесов.

Храбрыйи расчётливый Андрей не случайно избрал столицей Владимир и обнёс его крепостными стенами: местоположение го­рода, весь окружающий ландшафт напоминали и жителям, и гостям Владимира о далёком Киеве. Холмы Владимира похо­дили на зелёные киевские горки. Сами владимирцы старались во многом подражать киевлянам. Речки, впадающие в Клязьму, получили названия Лыбеди и Ирпени. Были поставлены, так же как и в Киеве, Золотые ворота. Полноводная Клязьма, дремучие леса, окружавшие город, холмы и валы (некоторые из них сохранились до наших дней) позволяли горожанам чувст­вовать себя до некоторой степени защищёнными от военных пре­вратностей.

Год от года богател и украшался Владимир. Росли терема и храмы. В город вели ворота — Золотые, Серебряные, Медные, Волжские, Иринины. В посаде трудились гончары, оружейники, чеканщики по золоту, серебру и меди. Искусные резчики выводили узоры на белом камне, плотничьи артели возводили чер­тоги для знатных людей. Бойко шла продажа на торгах, куда при­езжали гости из дальних городов и стран.

Но богатый, прославленный во всех концах света, воспетый в былинах Киев — родину отцов и дедов — затмить было нелегко. Чтобы усилить могущество и получить общерусское влияние, на­до было добиться перевеса не только материального, но и полити­ческого. И здесь мы должны вернуться к византийской иконе, на­ходившейся под Киевом, в Вышгороде. В одном из списков Нов­городской летописи рассказывается: «И помолився князь Андрей той чудной иконе Матери Божией, и взя нощию святую ту икону без отче повеления, и поеха на Русскую землю со своею княгиней и со своим двором».

Андрей с помощью верных ему вышгородцев Лазаря, Нестора и Микулы перенёс икону Богоматери во Владимир. Это был сме­лый шаг, дерзкое похищение святыни.

В окружении Андрея Боголюбского были созданы сказания о том, как царьградская святыня переселилась во Владимир. Эти легенды, исполненные простоты и поэтической прелести, пришлись по вкусу читателям и слушателям.

В сказаниях говорилось, что в Вышгороде икона чудесным об­разом перемещалась с места на место. Напрасно ее старались удержать там, где она много лет стояла.

Каких чудес не происходило с иконой по дороге в Залесскую землю по этим сказаниям!

Сначала она спасла тонувшего в Вазузе повозника. Потом уберегла от смерти жену попа Микулы, когда на неё налетел взбе­сившийся конь; затем она исцелила от «огненной болезни» володимирца; облегчила роды жене князя Андрея; помогла отроку, что отравился заколдованным яйцом; вернула зрение слепой; утихо­мирила сердечную болезнь муромской женщине…

Икону везли летом на санях — таков был старинный обычай. В нескольких верстах от Владимира кони встали, и никакая сила не могла сдвинуть их с места. Заменили коней — сани ни с места. Много раз меняли коней, но сани оставались недвижимыми. Тогда решили Андрей и его спутники, что икона желает остаться во вла­димирской земле. На месте чудесного происшествия был позднее за­ложен Боголюбов-град. Знаменательному событию была посвяще­на особая икона — «Боголюбская». Во Владимире же построили огромный Успенский собор — «Дом Богоматери»; отсюда и пошло наименование византийской иконы — «Владимирская».

Отправилась рать Андрея на волжских болгар и возвратилась с победой, богатой добычей, воинскими трофеями. Икону брали в поход, и после воинского успеха владимирцы-ратники дружно по­клонились святыне — «хвалы и песни воздали ей».

Летописец, рассказывая о возведении Золотых ворот, упомя­нул Небесную Заступницу: из створ Золотых ворот вырвались мас­сивные полотнища, но, к счастью, никто не пострадал.

Росли богатства и слава Андрея, ещё быстрее росли зависть и ненависть его врагов. А завидовать было чему. Ка­менный дворцовый ансамбль, сооружённый Андреем в Боголюбове, превосходил своим великолепием, пожалуй, все, что до этого ви­дела Русь. Древнерусский писатель поп Микула, описывая красо­ту дворцового храма, говорит, что не только вся утварь была дра­гоценной, но даже полы, двери и порталы были окованы золотом. Когда к Андрею приезжали знатные гости из Киева, Византии, Скандинавии, то он приказывал провести их на соборные хоры, чтобы они могли любоваться пышной красотой построек, легко и свободно вписавшихся в приклязьменский пейзаж.

Долгое время восторженные воспоминания о красоте Боголюбовской резиденции казались летописным преувеличением. Но вот уже в наши дни лопата археолога коснулась земли, по которой ступал гордый князь Андрей и его искусные зодчие. Археологиче­ские экспедиции выяснили, что всё, о чём красно­речиво писал Микула,— правда. Из земли вынули каменные рез­ные маски, каменные головы зверей, нашли основания круглых столбов, порталы со следами гвоздей, некогда окованные тонкими блестящими листами позолочённой меди.

Слава и богатства не помогли Андрею уберечься от домашних врагов-заговорщиков. Когда убийцы тайно проникли в княжескую опочивальню, напрасно Андрей искал загодя похищенный врага­ми свой грозный меч, напрасно он грозил им божьим гневом. Тело убитого князя было выброшено «на огород — собакам», а соучаст­ники убийства отослали себе домой награбленные в княжеских хоромах золото, жемчуг и ткани.

Византийская святыня стала переходить из рук в руки, ею по­очередно владели местные князья, корыстолюбивые и злобные. Была она в руках Ярополка, потом попала к рязанскому правите­лю Глебу, затем её владельцем стал князь Михаил...

На Русь шли орды кочевников. Наступал самый мрачный пе­риод нашей истории — монголо-татарское иго.

Жертвами нашествия Батыя стали крупнейшие города — Ря­зань и Владимир, а затем и Киев. В былине о собаке-царе Кали­не мы находим отзвуки разгрома великих городов Руси Батыем:

Сбиралося с ним силы на сто вёрст,

Во все те четыре стороны.

Зачем мать сыра земля не погнётся,

Зачем не расступится?

А от пару было от кониного

А и месяц, солнце померкнуло,

Не видать луча света белого,

А от духа татарского

Не мощно крещёным нам живым быть.

Владимир и его жители были обречены. Клязьма и Лыбедь по­краснели от людской крови. Большая часть горожан была выре­зана. Не щадили даже детей. В плен брали лишь ремесленников, за которых на невольничьем рынке на чужбине давали огром­ные деньги.

На глазах истекавших кровью владимирцев произошло кощун­ственное святотатство. Кочевники, как драматично повествует ле­тописец, «святую Богородицу разграбища, чудную икону одраша, украшену златом и серебром и каменьем драгим...»

Мы не знаем имени безвестного спасителя драгоценного про­изведения искусства. Видимо, кто-то из уцелевших владимирских жителей тайком унёс икону в непроходимые муромские леса. Где-нибудь в лесной землянке искали у нее утешение несчастные и загнанные люди, спасавшиеся от полона.

Горькое признание вырвалось из уст древнерусского писателя-проповедника Серапиона Владимирского: «Величество наше смирися, красота наша погыбе...».

Тринадцатый век на Руси — глухая, беспросветная ночь. На месте цветущих некогда городов — развалины и пепел.

Пахотные земли заросли лебедой. На медных образках, кото­рые носили люди, безвестные мастера изображали Марию, печаль­но прижимающую ребенка. Матери, конечно же, не переставали любить своих детей, хотя народ, как отмечают историки, «нахо­дился в состоянии мертвенного оцепенения».

Наверное, каждый современный москвич знает залитую элект­рическими огнями Сретенку, где бойко торгуют магазины, движут­ся автомашины, до глубокой ночи снуют пешеходы. И разумеет­ся, мало кто обращает внимание на сравнительно небольшую цер­ковку, что стоит поблизости от Бульварного кольца. А она имеет прямое отношение к участию Владимирской иконы в отечествен­ной истории.

Шёл 1395 год. До Москвы доходит слух о том, что «покоритель все­ленной» Тамерлан вторгся в русские пределы, захватил и разгра­бил Елец и движется со своими несметными полчищами к белока­менной столице. Представьте себе ужас населения, переживше­го всего тринадцать лет назад разорительное нашествие Тохтамыша.

Москва начала готовиться к обороне. Правда, надежд на победу было мало. С Тамерланом шла тьма воинов, всю жизнь не расстававшихся с оружием.

Несмотря на военные приготовления, население Москвы нахо­дилось в панике.

Положение в самом деле было отчаянным. И тогда великий князь Василий, сын Дмитрия Донского, как об этом сообщает Н. М. Карамзин, «желая успокоить граждан любезной ему столи­цы... писал митрополиту, чтобы он послал за иконою Девы Ма­рии». А сам князь собрал всех способных носить ору­жие и вышел навстречу дерзкому захватчику.

Икону «Владимирская Богоматерь» из города на Клязьме при­везло посольство, посланное князем Василием Дмитриевичем и митрополитом Киприаном, в Москву. Все горожане и жители окрестных сёл, что не ушли в ратное ополчение, вышли встречать святыню.

Это было на Кучковом поле двадцать шестого августа 1395 года.

На следующий день стража Москвы рано утром увидела всад­ника, который мчался на взмыленной лошади по направлению к городским валам. Ударило било. Измученный гонец в льняной, пропахшей солёным потом рубахе взошел на видное место. Он снял шапку, поклонился на четыре стороны и объявил: «Радуй­тесь, добрые люди. Нечестивый Тамерлан и его поганое воинство, не приняв сражения, обратились вспять. Ночью татары оставили Елец и бегут прочь от Русской земли».

Тысячи горожан устремились на Кучково поле, где днём и ночью шёл молебен перед Владимирской иконой. Уже пелась со­чиненная по такому необычайному поводу стихира «Умилительная».

Когда победное войско, не потеряв ни единого человека, отогна­ло полчища Тамерлана и вошло в ликующую Москву, жители встре­чали его шумно и радостно.

Событие было столь знаменательным и редким, что в его честь ровно через год на Кучковом поле в Москве возникла Сретенская церковь.

Древнерусские писатели не могли не задуматься над тем, что же заставило грозного Тамерлана, не знавшего поражений, обра­титься вспять. Была, в частности, сочинена широко бытовавшая в списках безымянная «Повесть о Темир-Аксаке». Сначала в ней рассказывалось, как Тамерлан покарал своего строптивого васса­ла Тохтамыша, сообщалось о походах Железного Хромца в далё­кие южные страны, где после его пребывания даже трава не рос­ла, а на месте цветущих городов и селений появлялись дикие пу­стыни. Вторая часть ее была посвящена описанию того, как из Владимира в Москву несли чудотворную икону, как в белокамен­ной её встречал народ. Далее было написано, что Тамерлану ночью пригрезил­ся сон. Тамерлан ясно узрел идущих на него святителей «с золо­тыми жезлами» и «жену некую, в багряные ризы одешу». Тогда Тимур «ужасно вскочи, яко от тресновен бысть», и, собрав своих сподвижников, сообщил о том, что видел, и услышал от них следующее: «...на русских движемся все и без успеха метемся». Устрашенное небесным знамением, войско в ужасе обратилось вспять.

Н. М. Карамзин так повествовал о Тамерла­не и его армии: «Сокровища, найденные ими в Ельце и некоторых городах рязанских, не удовлетворили их корыстолюбие и не могли наградить за труды похода в земле северной, большей частью ле­систой, скудной паствою, и в особенности теми изящными произ­ведениями человеческого ремесла, коих цену сведали татары в странах Азии».

Конечно, Карамзин, как и его современники, имел весьма смут­ные представления о наших древних сокровищах.

Но надо помнить и другое. Тамерлан только что разгромил в кровопролитной схватке своего недавнего вассала Тохтамыша. По­тери были огромными. «Завоеватель вселенной», как его имено­вали приближённые льстецы, не мог не помнить о судьбе полчищ Мамая, о Куликовом поле, где его недавний предшественник по­терпел жестокое поражение. Историки также пишут о том, что Тамерлан вторгся в русские пределы по инерции, преследуя убе­гавшего Тохтамыша, и в планы Железного Хромца не входила вой­на с Москвой и новые кровопролитные схватки.

Знаменитая икона была помещена в соборе Московского Крем­ля, но Владимир властно заявил свои права на византийскую свя­тыню. Город на Клязьме считал себя единственным и законным владельцем иконы.

Чтобы Владимир не помнил зла и не таил обиды на Москву, великий князь объявил, что во Владимир будет послан для укра­шения Успенского храма именитый изограф Андрей Рублев и его содруг Даниил Черный.

Вот как описывает эти события И. Э. Грабарь:

«Ввиду настойчивых ходатайств владимирцев о возвращении иконы, московский князь, желая их хоть чем-нибудь утешить, посылает во Владимир в 1408 году Даниила-иконника и Андрея Рублева для украшения Успенского собора, поновления его об­ветшавшей росписи и написания новых икон». В это именно вре­мя во владимирском соборе появляется копия с задержанной в Москве иконы, присланная московским князем и долженство­вавшая заменить владимирцам потерянный оригинал.

Копией, в этом смысле слова, как мы его понимаем теперь, этой иконы назвать нельзя, но в то время не только русский иконник, но и итальянский мастер копировали настолько свободно, что эти копии являлись в лучшем случае лишь вольным пересказом оригинала. Это очень хорошо иллюстрируется одним эпизодом ле­генды об иконе «Владимирская Богоматерь». «Князю Василию Дмитриевичу наскучили вечные ходатайства и паломничества владимирцев. Когда одна из таких депутаций стала угрожать князю открытым восстанием, он велел заковать назойливых ходатаев в железо, а во Владимир послал отряд для подавления недоволь­ных силою. На другой день после этой расправы пономарь крем­лёвского Успенского собора, открыв храм, увидел в нём вместо одной иконы «Владимирская Богоматерь» две совершенно сход­ные, и не было возможности отличить, какая из них подлинно вла­димирская. Когда об этом было доложено князю и он лично убе­дился в тождестве двух икон, он тотчас велел освободить заклю­чённых и предложил им выбрать любую. Выбранная была увезена во Владимир, после чего ропот там прекратился»[12].

Она оказалась подлинником.

Византийско-русской иконе было суждено еще один раз по­смотреть в глаза кочевникам грабителям.

Московский летописный свод повествует, как нижегородский боярин Семен Карамышев по наущению своего князя Данило Бо­рисовича навёл полчища Талыча на Владимир в 1410 году. «Ока­янные», как называли тогда кочевников-грабителей, сначала укры­лись в заклязьминском лесу, а в полдень, увидав, что у городской ограды никого нет, сначала захватили стадо, а затем бросились сечь и грабить людей. Драма разыгралась возле Успенского собо­ра, куда успела укрыться часть людей. Ключарь Патрикей спря­тал горожан и драгоценные сосуды на верху церкви, а затем, убрав лестницы, стал «пред образом Пречистые плачася». Татары ворва­лись в собор и учинили Патрикею жестокие пытки. Летописец го­ворит о мужестве и стойкости Патрикея: «Он же никако не сказа того, но многие муки претерпе: на сковороде пекоша и за ногти щепы биша и ноги порезав, ужа вздергав, на хвосте у конь волочища, и тако в том муце скончашеся».

Грабители ободрали драгоценный оклад с иконы «Владимир­ская Богоматерь». Неизвестные люди тайно передали её митропо­литу московскому Фотию, находившемуся во время татарского набега во Владимире. Захватчики гнались за Фотием и его спутни­ками, но он, по старому обычаю, укрылся в лесах.

Шли годы. Москва собирала силы, становясь общерусским центром. В 1480 году «Владимирская» окончательно «пересели­лась» в Москву, в Успенский собор, только что выстроенный италь­янским архитектором Аристотелем Фиораванти по образцу про­славленного владимирского храма.

С тех пор знаменитая икона несколько столетий не покидала Москву.

Перед нею стоял на коленях Иван Грозный. Каясь в грехах, царь-деспот проливал слезы и обдумывал новые казни. Надеясь откупить­ся от адских мучений, Иван приказал изготовить новый оклад для иконы и даже сочинил стихиру в её честь. Драгоценный оклад по пра­ву считается чудом работы московских мастеров.

В пору Великой Отечественной войны вместе с другими сокрови­щами Третьяковской галереи икона была отправлена из Москвы в Новосибирск. Так далеко на Восток икона путешествовала впервые.

После сорок пятого года икона хранилась в Третьяковской галерее, в Москве. Сегодня для неё построена отдельная часовня рядом с Галереей, чтобы можно было не только посмотреть на чудотворную икону, но и преклонить перед ней молитвенно колени, зажечь свечу.

Ныне, как и века назад, перед великим творением останавливают­ся люди и пристально глядят в проникновенные глаза Той, что столь­ко вместила в Своём скорбном и проницательном взоре. Перед гла­зами, точнее, как говорили в старину, перед нашими духовными оча­ми возникают огни и пепелища, сечи, звон мечей которых донёсся до нас; мы можем даже почувствовать, ощутить, осязать дым и гарь далёких пожарищ.

Любуясь невыразимо-прекрасным ликом, созданным гениаль­ным творцом, припоминая бесчисленные события — трагические и возвышенные — истории, вспомним сказанное поэтом: «Образ твой, над Русью вознесённый, в тьме веков указывал нам след».

Рассказ об иконе Богоматери «Иверская» («Вратарница»).

20 октября 1995 года на аэродроме Шере­метьево собрались члены правительства Москвы и России, священники и множест­во народу. Когда приземлился самолет, которого все ожидали, к нему подали трап, крытый красным ковром, и к трапу торже­ственно двинулась процессия: патриарх в золотых ризах, священники, монахи. Кто это, такой важный, прибыл в Москву? Кого они встречали? Дверь самолета распахнулась, и народу показалась... не кинозвезда, не певец, ко­торому поклоняются толпы молодежи, нет, это был даже не человек, это была...икона!

По заказу Патриарха Московского и Всея Руси ее прислал настоятель Иверского мо­настыря с горы Афон в Греции. Монах-иконописец сделал копию той зна­менитой иконы Божией Матери, которая почти тысячу лет тому назад сама пришла к монастырю по волнам моря! Вот как это было.

Однажды монахи Иверского монастыря глубокой ночью расходились из храма по­сле ночной молитвы и вдруг увидели, что в море светится огненный столп, похожий на переливающийся столб солнца, который можно видеть в комнате или в густом лесу в погожий летний день. В темной ночи от темного неба в темную воду падал, как золотая стрела, свет, и удивленные монахи начали усердно мо­литься, глядя на него.

Так продолжалось несколько дней и ночей подряд. Из всех афонских монастырей сошлись монахи на берегу и молились. Столп света продвинулся ближе, и они увидели, что свет стоит над иконой Божи­ей Матери. Она не лежала на волнах, а стояла прямо, словно ее поддерживал кто-то невидимый.

К иконе потянулись руки, но она отодвину­лась от берега. Люди вошли в воду снача­ла по колено, потом — по пояс, потом — по грудь, но не смогли коснуться иконы. Тогда все монахи собрались в храм и мо­лились со слезами, просили Бога позво­лить им взять святыню.

В Иверском монастыре жил старец грузин Георгий. Он был такой добрый, чистый че­ловек, так любил Бога и людей, что лицо его светилось, словно он уже не человек, а ангел.

Ему во сне явилась в дивном небесном си­янии Богоматерь, и он услышал Ее голос: «Скажи настоятелю и братии, что Я хочу дать им Свою икону, Свой покров и по­мощь, потом войди в море, ступай с верой по волнам, и тогда узнают все Мою любовь и благоволение к вашей обители». Проснувшись, старец рассказал свой сон настоятелю и братии.