Тема: Искусство Древней Руси. 24 страница

Каковы же общие черты русского искусства 12 века?

Настали другие времена. Богатырь идёт на богатыря. Но та неподвижная сила, что дышит в храмовой твердыне, превозмогает раздоры князей.

Одноглавые, четырёхстолпные или шестистолпные храмы, кубом вросшие в землю, возникают один за другим в стольных княжеских городах. Их объёмы не столь велики, как в предыдущем веке, причём каждый храм образует плотный массив без лестничной башни, без галерей. Исчезла декоративная «полосатая» кладка. Внушительны, непроницаемы гладь и толщина стен. Шлемообразный купол виден издали. Храм – как вобравшая в себя все силы твердыня, как богатырь, что ни на шаг не отступит на тяжёлом своём коне.

От храма к храму, от крепости к крепости – таков всюду путь через леса и просторы Русской земли. И каждая храмовая твердыня, перекликаясь с соседней, пусть подчас и далёкой, вещает, вопреки крови, пролитой в братоубийственной войне, о единстве этой земли.

Тенденция к массивности, замкнутости церковного здания появилась вне Киева уже в 11 веке. В 12 веке она ясно обозначилась в самом Киеве, в соборе Печерского монастыря.

Первенство политическое и культурное среди обособившихся земель, несомненно, досталось княжеству Владимиро-Суздальскому. Именно там сложилась великорусская народность. Совсем в других природных условиях, чем на юге страны, жили там наши предки. Эти условия сказались на характере русского человека.

«Главная масса русского народа, - указывал Ключевский, - отступив перед непосильными внешними опасностями с днепровского юго-запада к Оке и Верхней Волге, там собрала свои разбитые силы, окрепла в лесах центральной России, спасла свою народность…».

Окрепла и спаслась как нация благодаря замечательной сметливости, выносливости, целеустремлённому усилию и мужеству.

В краю лесов, естественно, расцвели деревянное зодчество и деревянная скульптура. От них ничего не осталось, но искусство «древоделей» ожило в белокаменном строительстве и в белокаменной резьбе Владимиро-Суздальской Руси.

Владимир был основан князем Владимиром Мономахом. При сыне его Юрии Долгоруком были построены церковь Бориса и Глеба в селе Кидекше, в четырёх километрах от Суздаля, и собор Спасо-Преображения в Переславле-Залесском. Одноглавые четырёхстолпные крестово-купольные храмы с тремя массивными апсидами и фасадами. Храмы-богатыри, столь типичные для русского зодчества периода раздробленности. Но в самой своей грузности, приземистости они выделяются чёткостью архитектурного замысла и могучей в своей простоте красотой. Эти храмы выстроены в суровое время, поэтому строг и прост их интерьер. При Юрии Долгоруком церковь в Кидекше даже не была расписана, и богослужение велось в ней среди голых стен. Это первая церковь, сложенная из белого камня (местного известняка), блоки которого идеально подогнаны друг к другу. От неё-то и пошло ослепительное белокаменное зодчество, что создало нынешнюю мировую славу Владимиру-на-Клязме.

В город этот перенёс свою столицу сын Юрия Долгорукого князь Андрей, позванный народом Боголюбским. Это был крупный государственный деятель, отважный полководец и изворотливый дипломат. Историческая заслуга его заключается в том, что он сумел мечом и хитроумной политикой приостановить политический распад Руси. А город Владимир стал при нём крупнейшим очагом русской культуры. По словам летописца, Андрей «сильно устроил» Владимир, привлёк в него «купцов хитрых, ремесленников и рукодельников всяких».

Перед памятниками Владимира и Суздаля русский человек той поры испытывал, наверное, как и мы, волнение, просветлявшее душу. Какая ясность и стройность, и какая гармония с окружающим пейзажем! Искусство как увенчание природы!..

Как твердыня, высятся Золотые ворота Владимира (1164), одновременно служившие городу и узлом обороны, и торжественным въездом. Их мощный белокаменный куб, прорезанный огромной аркой и высоко увенчанный златоглавой церковью, замечательное сооружение крепостной архитектуры. Вот уж поистине чисто русское решение: когда воины сражаются за родной город, охраняя ворота, другие в это время молятся за победу.

Успенский собор (1158 – 1161) был воздвигнут в центре Владимира на высоком берегу реки Клязьмы так, чтобы, видимый отовсюду, он гордо царил над городом и округой. Величественный, всё вокруг превосходящий и себе подчиняющий, как и держава князя Андрея.

В этом соборе, на постройку и украшение которого князь Андрей выделил десятую долю своих доходов, находилась величайшая русская святыня – икона Владимирской Богоматери. Внутреннее убранство храма ослепительно сверкало золотом, серебром и драгоценными каменьями, что вызывало сравнение с библейским храмом царя Соломона. Суровая простота долгоруковских храмов отошла в прошлое. А через два с половиной века после постройки Успенского собора великий Андрей Рублёв украсил его фресками, которые являют собой сияющую вершину древнерусской монументальной живописи.

При Всеволоде, брате Андрея, прозванном Большое Гнездо, зодчие возвели вокруг одноглавого шестистолпного храма новые стены, увенчали их четырьмя главами и расчленили фасады на пять частей – прясел. Ещё более величественным, со своим пирамидально нарастающим пятиглавием, в своей широко, но слитно и чётко разросшейся белокаменности, стал этот храм, обретя подлинно классическую для русского зодчества могучую стать.

При Всеволоде же Большое Гнездо был построен Дмитриевский собор (1194 – 1197). Это одноглавый четырёхстолпный крестово-купольный храм. Не смотря на свою простоту, он производит неизгладимое впечатление благодаря, в первую очередь, своему декоративному убранству. Мы глядим на его высокие стены и не можем наглядеться. Как чудесная сказка, широко развёртывается перед нами белокаменная резьба. Всё, что на Руси было создано замечательного в гравировке, эмали, рукописном орнаменте и особенно в деревянной резьбе, нашло своё отражение в изобразительных и декоративных мотивах этого шедевра владимирских каменосечцев (от русского – высекать по камню). Народное начало, питавшее древнерусское искусство, проявилось тут особенно ярко в плоском рельефе, сливающемся с архитектурой, дополняющем и украшающем её. Любовь к природе, прославление её красоты – вот что составляет истинное содержание этой замечательной декоративной скульптуры.

Убранство Дмитриевского собора занимает больше половины стены, вьётся по колоннам арочного пояса, поднимается, всё заполняя, до закомар – полукруглых завершений фасадов и затем всё так же узорчато восходит по барабану. И так это всё стройно и изящно, что кажется, будто это драгоценный ларец, искусно сработанный ювелиром. Каменный узор – излюбленное древнерусское узорочье.

Несложны сюжеты рельефа. Это Давид – псалмопевец, а вот и сам Всеволод Большое Гнездо на троне, с коленопреклонёнными сыновьями. А рядом звериный мир в своём русском обличье, восходящем к древнеславянским мифам.

Это – русское народное мироощущение, запечатлённое в белом камне, русская сказка.

В этом соборе русскими зодчими и ваятелями была достигнута удивительная согласованность скульптурного убранства с архитектурой. Декоративность не только не затемняет архитектурного замысла, но ещё ярче, убедительнее выявляет замысел, так что весь собор – шедевр гармонии и меры.

Традиции и приёмы, выработанные мастерами владимирской школы, продолжали развиваться и в Суздале, Юрьеве-Польском, Нижнем Новгороде. Георгиевский собор Юрьева монастыря (1230 – 1234) был покрыт декоративной резьбой сверху донизу. К сожалению, собор не сохранился в первоначальном виде. Он был перестроен в 1471 году, при этом блоки бело камня частично были утрачены и перепутаны. Георгиевский собор является последним памятником владимиро-суздальского зодчества. Его называют «лебединой песнью» русской архитектуры домонгольского времени.

Поэма из камня.

Мы пришли с тобой и замерли

и забыли все слова

перед белым чудом на Нерли,

перед храмом Покрова,

что не камен, а из света весь,

из любовей и молитв…

Борис Чичибабин.

«Поэты сравнивают храм Покрова на Нерли с парусом, уносящимся вдаль по безбрежным волнам времени. Иногда прославленную белокаменную церковь под Владимиром уподобляют лучистой безмолвной звезде, уплывающей в бесконечность мироздания».[5]

Храм возвышается среди волн реки Нерли, впадающей в Клязьму, как белоснежный лебедь…

«Текут речные потоки. Дни и ночи, месяцы и годы, столетия уносит река жизни. Сменяются поколения, а лебедь-храм плывёт и плывёт среди неоглядных просторов. Любуясь Покровом на Нерли, думаешь об истории храма, о веках, что пронеслись над его стенами».[6]

Этот небольшой одноглавый храм посвящается Покрову Богородицы – одному из самых любимых православных праздников на Руси.

Праздник этот отмечается 1/14 октября. Установлен он в память явления Пресвятой Богородицы во Влахернском храме в Константинополе в середине Х века в период царствования византийского императора Льва Шестого Мудрого. На Руси праздник был установлен при князе Андрее Боголюбском около 1164 года. В основе праздника лежит предание о явлении Богородицы в церкви во Влахернах – императорской резиденции в Константинополе, где хранилась риза Богоматери, её головной покров и часть пояса. В это время шла война с сарацинами, и жители Константинополя обратились с молитвой к Богородице с просьбой о защите города. Во время всенощного бдения в храме присутствовал св. Андрей Юродивый, о котором говорили, что он славянин, и его ученик Епифаний. Они увидели явление Божией Матери на воздухе с сонмом святых и ангелов. Она простёрла над молящимися свой покров – омофор (головной плат) и вознесла Господу молитву о спасении мира и избавлении от бед и страданий.

Византийское предание привлекло внимание князя Андрея Боголюбского. Политический смысл посвящения собора Покрову Богородицы состоял в том, что покровительство Богоматери уравнивало Русь с Византией, а Владимир с Царьградом.

Празднование Покрова совпадало у славян с днём благодарения матери-земли за урожай. На Руси, кроме того, с незапамятных языческих времён было распространено почитание Девы-Зори, что расстилает по небу свою нетленную фату, прогоняя всякое зло. По народным поверьям, Дева-Зоря могла остановить кровь, спасти от всяких бед. Таким образом, в народном представлении Дева-Зоря и Дева Мария сливались в один образ, и Богородицын Покров был неотличим от зоревой пелены – то и другое защищало человека. На Покров нередко выпадал первый снег, играли свадьбы после завершения полевых работ. Отсюда сложилась поговорка: «Батюшка Покров, покрой мать сыру землю и меня, молоду».

Византийское предание на Руси было обогащении народными красками, и Покров стал одним из торжественных и любимых праздников на Руси.

«Столетиями перед храмом расцветали и умирали цветы и травы, а звериные и человеческие рельефы, стройный каменный пояс, порталы, украшенные резьбой, недвижимо возвышаются над окрестностью».[7]

Это лирическая поэма из камня, обращенная к внутреннему миру человека, его задушевным чувствам.

«Глядя на утончённый силуэт храма, вспоминаешь о том, что он построен в честь погибшего в лютой сечи семнадцатилетнего сына Андрея Боголюбского, юного князя Изяслава, которого народное предание называет вишенкой, срубленной в цвету. Убитый врагами юноша, возможно, и был похоронен на нерлинском холме или в самом храме. Возвратившись из победоносного похода против волжских булгар, Андрей скорбел о сыне, «яко человек», и сам выбрал место для этого храма.

Представляется почти необъяснимым выбор князем места для строительства храма – на луговине, затопляемой в половодье. Есть много различных предположений о причине выбора. Одно из них заключается в том, что раньше Клязьма подходила к храму гораздо ближе, чем ныне. Собор стоял при самом впадении Нерли в Клязьму, которая была судоходной рекой. Те, кто ехал во Владимир водным путём, могли, подъезжая к городу, дивиться красоте сооружения.

Древние камни, накладные рельефные маски, поросший травой холм, сам воздух окрестности, всё окружающее пространство насыщено духом истории…».[8]

В результате археологических раскопок было установлено, что зодчие, превосходно зная, что пойму весной заливает вода, проявили недюжинную инженерно-строительную изобретательность. Они соорудили высокий искусственный холм, одели его белым камнем. Фундамент уходит вглубь на расстояние свыше пяти метров. Таким образом, храм был надёжно защищён и от разлива, и от льдин, которые не раз шли на приступ каменного острова.

Внутри храма много света, струящегося из окон. Древняя живопись, украшавшая стены, не сохранилась. Собор неоднократно переделывался, фрески были замазаны и затем совсем отбиты. Ещё в середине 19 века можно было на стенах различить лики Спасителя, архангелов, апостолов. Откосы окон хранили признаки орнаментов. Но сегодня это всё безвозвратно потеряно.

В конце 18 века эта «жемчужина древнерусской архитектуры» чудом уцелела: её намеревались разобрать, чтобы использовать камень для постройки колокольни в Боголюбовом монастыре. Церковь уцелела лишь потому, что заказчики и подрядчики не сошлись в цене.

В чём же уникальность этого храма? Обычного типа небольшой четырёхстолпный храм, какие строились при Юрии Долгоруком. Но какое коренное различие! Вместо грузного, вкопанного в землю куба – устремлённость ввысь в общем облике и чуть ли не в каждой детали. Удивительное преодоление тяжести камня, материи в сказочной летучести удлинённых форм, подчас создающее впечатление невесомости.

Архитектура северных городов.

В результате монголо-татарского нашествия каменное строительство прекратилось почти на полстолетия. Оно возобновилось лишь с конца 13 века. С этого времени ожили и получили новое развитие традиции областных архитектурных школ, сложившиеся в предшествующий период.

Одним из крупнейших центров развития искусства в 14 – 15 веках был Новгород. Новгородские постройки по сложившейся ранее традиции возводились на средства отдельных бояр, купеческих объединений и коллективов «уличан», и в них отражались вкусы заказчиков.

Основываясь на традициях архитектуры домонгольского времени, новгородские зодчие вели поиск новых художественных и строительно-технических решений. Они внесли много нового в традиционный тип четырёхстолпного одноглавого храма кубической формы: заменили позакомарное покрытие трёхлопастным, отказались от членения фасадов лопатками, уменьшили число апсид с трёх до одной, опустив её до половины высоты храма. Это придавало зданию массивность и монолитность. Такова церковь Николы на Липне (1292).

Новгородские строители перешли к кладке из грубо отёсанных известняковых плит с использованием валунов и частично кирпича, что ещё более усиливало впечатление силы и мощи. И.Э.Грабарь так отмечал характерную особенность новгородского искусства: «Идеал новгородца – сила, и его красота – красота силы».

Во второй половине 14 века складывается классический тип новгородского храма. Замечательными образцами этого стиля являются церковь Фёдора Стратилата (1361) и церковь Спаса на Ильине улице (1374). Характерная черта этих храмов – нарядное внешнее убранство.

Церковь Фёдора Стратилата построена посадником Семёном Андреевичем и его матерью Натальей. Это однокупольный храм с одной апсидой, приделы которого соединены каменным сводчатым переходом. Окна узкие с заострёнными арочками. В притворе находилась усыпальница её строителей и членов их семей. Барабан и апсида украшены арками.

Церковь Спаса Преображения на Ильине улице построена «уличанами» Ильиной улицы. Притвор имел двускатное покрытие, на западной стене – звонница с двумя пролётами. Украшена церковь декоративными нишами, треугольными впадинами, розетками, крестами. Барабан украшен двумя аркатурными поясами. Заказчиками росписи были боярин Василий Данилович и «уличане», пригласившие Феофана Грека. Ему принадлежат изображения Христа в куполе, Ноя, Мелхиседека, Авеля. В северо-западном приделе – изображение старца Макария Египетского. Выделяются красно-коричневые тона на серо-голубом фоне.

Своеобразием отличалось и зодчество Пскова – «молодшего брата» Новгорода – западного рубежа Русской земли, передним краем её обороны. Многострадальная Псковщина была обильно полита кровью, своей и вражеской.

Всё это наложило отпечаток на быт псковитян, на общее их мироощущение, следовательно, и на их искусство.

На протяжении веков, обороняясь подчас без помощи Новгорода от грозных ливонских рыцарей и от Литвы, Псков всё шире обрастал мощными укреплениями. В 1330 году были возведены каменные стены Изборска – одного из крупнейших военных сооружений Древней Руси в 30 км от Пскова.

Если не считать самых ранних псковских церквей, как, например, знаменитый Спасо-Преображенский собор Мирожского монастыря 12 века, всё псковское зодчество опиралось на достижения крепостного строительства. Строя быстро, ибо время не ждало, строя прочно, ибо дело шло о защите родных очагов, псковские зодчие из нетесаных плит широко распространённого здесь известняка воздвигали неприступные стены, мощь которых восхищает нас по сей день. Не даром московские мастера обратятся позже к их опыту.

Небольшие по размерам кубические, несколько приземистые гладкостенные псковские храмы, нередко воздвигнутые на средства ремесленников и мелких торговцев, отмечены той же суровостью, той же внутренней крепостью, что и оборонительные сооружения. Часто – и это явилось новшеством в древнерусской архитектуре – на храмовых стенах сооружались очень живописного вида звонницы, с которых велось наблюдение за продвижением врага и чьи колокола не раз возвещали тревогу.

Вся архитектура Пскова носила крепостной облик, здания были суровы и лаконичны, почти лишены декоративного убранства.

В 1365-1367 гг. «на старой основе храма 12 века был заново выстроен городской собор Троицы зодчим Кириллом, создавшим новый тип храма (восьмерик на четверике) на основе использования традиций народного деревянного зодчества.

История строительства и достопримечательности Московского Кремля.

Для русского человека Москва больше чем город. Это центр, сердце страны, это целый мир, наше прошлое и настоящее, история и современность. С высоты столетий город, начавшийся когда-то на Боровицком холме, смотрит в будущее.

Неразделимы в нашем сердце Москва и Кремль. Думая о Москве, мы представляем Кремль, говоря о Кремле, имеем в виду Москву. Столетия назад было положено начало крохотному дубовому городу на холме, при впадении быстрой и чистой Неглинной в Москву-реку. А сегодня зубчатые стены из красного кирпича являются олицетворением столицы огромной страны, раскинувшейся от Тихого океана до Балтики.

Город чудный, город древний…

Ты вместил в свои концы и посады,

И деревни, и палаты, и дворцы!

Опоясан лентой пашен,

Весь пестреешь ты в садах:

Сколько храмов, сколько башен

На семи твоих холмах!..

Кто, силач, возьмёт в охапку

холм Кремля-богатыря?

Кто собьёт златую шапку

У Ивана-звонаря?..

Процветай же славой вечной,

Город храмов и палат!

Град срединный, град сердечный,

Коренной России град!

(Фёдор Глинка).

Образ великого города и его центра – Кремля – воспроизведён в различных видах искусства – в поэзии, живописи, музыке. Ни об одном другом городе России не сложено столько пословиц и поговорок, песен и легенд.

«Новгород – отец, Киев – мать, Москва – сердце, Петербург – голова». «Кто в Москве не бывал, красоты не видал». «В Москву брести – последнюю копейку снести». «В стольном граде каждый день праздник» и др.

Русский поэт Валерий Брюсов так написал о Москве:

Нет тебе на свете равных,

Стародавняя Москва!

Блеском дней, вовеки славных,

Будешь ты всегда жива!

Град, что строил Долгорукий

Посреди глухих лесов,

Вознесли любовно внуки

Выше прочих городов!

Здесь Иван Васильич Третий

Иго рабства раздробил,

Здесь за длинный ряд столетий

Был источник наших сил.

Здесь нашла свою препону

Поляков надменных рать;

Здесь пришлось Наполеону

Зыбкость счастья разгадать.

Здесь как было, так и ныне —

Сердце всей Руси Святой,

Здесь стоят ее святыни,

За Кремлевскою стеной!

Здесь пути перекрестились

Ото всех шести морей,

Здесь великие учились —

Верить родине своей!

Расширяясь, возрастая,

Вся в дворцах и вся в садах,

Ты стоишь, Москва святая,

На своих семи холмах...

1911

Юрий Долгорукий написал другу и военному союзнику князю Святославу Олеговичу Северскому грамоту-приглашение: «Приди ко мне, брате, в Москов». С этих слов, занесенных в летопись, и началась Моск­ва, хотя город существовал, как показывают новейшие архео­логические находки, задолго до 1147 года. Князья пировали на славу. Недаром летописец, писавший только о самых важных событиях, многомысленно заметил в своей хронике: «Был обед силен».

Москва не сразу строилась... В народном изречении не только градостроительная мудрость. Люди постепенно привыкали считать город средоточием политической, духовной и материальной жиз­ни всех русских земель. Одновременно с ростом крепости разрас­тался шумный торгово-деловой посад, город расширялся во все стороны без предварительного замысла; отсюда неправильность плана и разнохарактерность застройки. Но это-то и делало Моск­ву — привольную, широкую, утопавшую в зелени — необычайно живописным и совершенно неповторимым городом. Ее полихромный облик естествен, в ней не было ничего повторяющегося, скованного, предумышленного. «В силуэте русского города боль­шое значение имели отдельно стоявшие приходские церкви, но решающую роль играли монастыри и кремли. Действительно, Кремль вмещал в себя все лучшие и наиболее высокие здания; в Кремле группировалось множество церквей; стены Кремля окружали их со всех сторон, скрывали незатейливые плоские постройки и тем самым создавали для церковных ансамблей выгодную архитектур­ную оправу....Нагорное расположение Кремля еще более усили­вало их силуэтный эффект»,— говорится в современной книге о городском зодчестве.

Москва поражала приезжих разнообразием архитектурных одежд. Её были и предания напоминали причудливые и лукаво насмешливые сказки, которые долгими осенними вечерами сказывали неутомимые и мудрые бахари.

Рассказывают, что князь Иван Данилович, славившийся бо­гатством и часто ходивший с калитой — кошелем (не столько для раздачи милостыни, сколько для сбора денег), получил от совре­менников прозвище Ивана Калиты. Над ним посмеивались, но ува­жали. По имеющимся у историков сведениям он завышал соби­раемую для Орды дань, а разницу отправлял в казну собственного Московского княжества. Это позволило ему укрепить Москву и объединить раздробленные русские земли.

При Иване Калите часто и звонко в лесной тишине стучали то­поры на Боровицком холме, а по Москве-реке вереницами тяну­лись плоты и баржи с белым камнем, добывавшимся в подзем­ных каменоломнях в ближнем селе Дорогомилове. Владимирские каменщики возвели в детинце первые каменные храмы. Московские плотники — сильные и умелые люди — обнесли крепость сте­нами из дубов-колоссов, над стенами возвышались мощные, дале­ко видные стрельницы — предтечи современных кремлевских ба­шен. Именно в ту пору крепость (детинец) стала именоваться в народе Кремлём.

О происхождении слова спорят ученые-этимологи, давая раз­личные объяснения и толкования. Некоторые лингвисты сближа­ют его с понятием «кремль»,— так называли часть засеки, где растет лучший строевой лес. Издавна в народе крепкий и проч­ный строительный лес именуется кремлёвым. Была попытка вы­вести происхождение слова из понятия «кремень», т. е. крепкий. По другой версии детинец Ивана Калиты прозвали Кремлём час­то гостившие в Москве константинопольские греки. По-гречески «кримнос»— крутизна, крутая гора над рекой или морем... Труд­но сказать, какому варианту надо отдать предпочтение, ибо мир слов — один из самых загадочных и тайн в нем, пожалуй, не мень­ше, чем в космосе...

На полотне Николая Рериха «Город строят», находящемся в Третьяковской галерее,— крепостные стены, мощные башни, кру­тая дорога; плотники в белых холщовых рубахах дружно и энер­гично работают. Квадратные мазки — белые, синие, светло-корич­невые,— набросанные по полотну, придают картине дина­мизм. Поэтическая фантазия, зиждящаяся на научных изыскани­ях, на редкость удачна в сюите московских картин Аполлинария Васнецова. Его работы дают нам возможность увидеть Кремль таким, каким его видели наши далекие предки — современники Ивана Калиты, Ивана Грозного, царя Алексея Михайловича.

Стольный град, быстро оправляясь от набегов, строился, хоро­шел. Вслед за дубовым Кремлём Ивана Калиты возник при Дмит­рии Донском Кремль белокаменный. Как сообщал летописец, весной 1367 года князь Дмитрий «заложи Москву камен и начаша делати беспристани». Этот новый, каменный Кремль по размерам был близок к современному. Башни и ворота стояли почти на тех же местах, что и нынешние. По владимирскому образцу на соору­жение шёл, как и при Калите,— только в большем количестве — белый камень, который добывали в Подмосковье. Именно в ту пору и получила Москва свое вечное прозвание — «белока­менная».

Примечательно, что творец белокаменной Москвы и победи­тель иноземных поработителей на Куликовом поле — одно лицо: Дмитрий Донской. Прославленный внук Ивана Калиты, возвед­ший чуть не за полгода «град камен», и герой, ведший полки на берегах Непрядвы, навсегда пленил народное сердце.

Возникновение исполинской крепости из камня в Москве яви­лось событием величайшего исторического значения. Не только потому, что Русь не знала сооружений подобного масштаба. Каменные стены Кремля, возвышавшиеся над глубоким рвом, сви­детельствовали о силе и мощи Москвы. Недаром летописец гор­деливо писал о великом князе Дмитрии: «Что задумал, то и сде­лал». Медленно, но неуклонно готовила Москва полное освобо­ждение русских земель от монголо-татарского ига. Очень точно о свершившемся написал историк Иван Забелин: «...каменные стены Москвы явились тою славною опорою, которая тотчас обо­значила крутой и прямой поворот к идеям государственного еди­нения, так что через десяток лет это единение достославно выра­зилось сборищем в каменной Москве всенародных полков для по­хода на Куликово поле».

До нас не дошли белые стены, воздвигнутые при Дмитрии Дон­ском, и только остатки их иногда встречают археологи, докапыва­ясь до основания нынешних краснокирпичных сооружений. Не­многое сохранили века от единственного сооружения той поры, ко­торое пощадило неумолимое время, церковки Воскрешения Лаза­ря (входившей в состав деревянных хором княгини Евдокии — вдовы Дмитрия Донского). Теперь она обстроена частями Большо­го Кремлёвского дворца. Этот уникальный памятник заставляет вспомнить о безымянных, но, несомненно, гениальных зодчих, со­здававших московскую архитектурную школу. Всматриваясь в бе­лый камень сохранившихся остатков стен храма — чудом уцелев­ший островок былого,— представим себе тех, кто отправил нам через столетья это архитектурное послание, как весть о том, что несомненно было: «Так образы изменчивых фантазий, бегущие, как в небе облака, окаменев, живут потом века».

По мере того как московские князья приобретали город за го­родом, землю за землёй, вырастали и собственно московские ка­менных дел мастера — искусные градостроители, сооружавшие крепостные стены, храмы, палаты, дворцы, искавшие новые фор­мы в зодчестве. Время безымянного творчества оставалось поза­ди; на московском горизонте стали появляться художники, их чти­ли современники и помнили потомки.

В шестидесятых — семиде­сятых годах пятнадцатого века одну из основных строительных ар­телей возглавил Василий Ермолин, инженер, скульптор, знаток древностей, просвещенный человек, много потрудившийся над украшением Кремля. Среди москвитян Ермолин слыл книжни­ком — он имел прямое касательство к летописи, получившей впо­следствии название Ермолинской. Московская художественная школа впитывала в себя, как это видно и на примере многообраз­ного творчества Ермолина, течения и традиции ближних и даль­них земель — владимирские, новгородские, псковские, ростовские, тверские и т. д.

Ермолин был влюблен в возвышенное и утонченное искусство владимиро-суздальской земли. Выполняя поручения великого кня­зя, он перекладывал обветшалые камни знаменитого Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, украшенного резными изобра­жениями. Владимирская каменная скульптура произвела на Ер­молина неизгладимое впечатление. Постоянно работая в Москов­ском Кремле, Ермолин не только перестраивал стены и ворота, но и украшал их каменными рельефами. Так, с внутренней стороны Фроловской (позднее — Спасской) башни были поставлены боль­шие каменные изображения Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского,— это было своеобразное напоминание о Дмитрии Дон­ском, или, как мы бы теперь сказали, памятник победителю на Куликовом поле.

Москва становится настолько богатой, что приглашает к се­бе — таков был средневековый обычай — звёзд первой величи­ны: итальянских архитекторов и греческих живописцев. Италь­янские зодчие внесли много ценного в московское зодчество, хотя и не создали отдельной художественной школы. Бережно подходя к русским национальным традициям, чужеземные мастера принес­ли на Север пропорции и формы, навеянные итальянским Возрож­дением. Под северным небом поднялись здания, заставлявшие вспоминать церкви на пути во Флоренцию, замки Венеции, па­лаццо Тосканы... В последующих столетиях основные сооружения Кремля времён Дмитрия Донского были повторены, хотя они от­личались от предыдущих архитектурным обликом.