Блаженный Августин 6 страница

12. Ибо как не только истиннейший разум, но так же и авто­ритет самого апостола возвещает, что человек был сотворен по образу Божиему не в соответствии с образом тела, но разумного ума (rationalеm mеntеm). Так как представление, мнящее Бога очерченным и определенным линиями телесных членов, является дурным и пустым. И далее не тот ли же самый апостол говорит [о необходимости] «обновиться духом ума» «и облечься в нового человека, созданного по Богу» (Еф.4, 23, 24); и в другом месте он более ясно [говорит об этом, советуя нам не лгать друг другу], «совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в ново­го, который обновляется в познании по образу Создавшего его» (Колос.3, 9-10)? Следовательно, если мы обновляемся духом нашего ума, и тот есть новый человек, который обновляется в по­знании Бога по образу Создавшего его, то нет никакого сомнения, что человек был сотворен по образу Создавшего его не в соответ­ствии с телом или какой бы то ни было частью души, но в соот­ветствии с разумным умом, в котором [только] и возможно по­знание Бога. И также в соответствии с этим обновлением посред­ством крещения во Христе мы соделываемся сынами Божиими; и облекаясь в нового человека, мы через веру, конечно же, облекаемся во Христа. Но кто же тогда тот, кто отчуждает женщин от этого сообщества, тогда как они с нами суть сонаследники благодати; и тот же апостол говорит в другом месте: «Ибо все вы сыны Божий по вере во Христа Иисуса; все вы во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни грека; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал.3, 26-28)? Так, неужели правоверные женщины утратили свой телесный пол? [Нет], но они обновились в соответствии с образом Божиим, в котором нет никакого пола, как и человек был сотворен по образу Божиему, в котором нет никакого пола, т.е. в духе своего ума. Так почему же тогда муж не должен покрывать голову потому, что он есть образ и слава Божия, а жена должна потому, что она - слава мужа, как будто жена не обновляется духом своего ума, который обновляется в познании Бога по образу Создавшего его? [Дело в том, что], поскольку она отличается от мужа телесным полом, постольку обрядом являлось возможным выразить в ее вещественном (corporali) покрове ту часть разума, которая отвлекается для управления временными [предметами]. Образ же Божий пребывает лишь в той части, посредством каковой в созерцании и сообщении человеческий ум прилепляется к предвечным основаниям и каковой обладают не только мужчины, но, конечно же, и женщины.

13. Итак, в их умах распознается общая природа, однако в их телах изображается различие [в направлении действий] того са­мого единого ума. Таким образом, при внутреннем постепенном восхождении по частям души, там, где в созерцании возникает нечто, что уже не есть общее у нас с животными, возникает и ра­зум, отчего уже можно распознать внутреннего человека. И если этот внутренний человек, посредством того разума, которому вверено управление временными предметами, соскальзывает по­средством неумеренного продвижения во внешнее, причем [на это нисхождение] согласна его голова, т.е. как бы мужская часть его, восседающая в дозорной башне совета (in specula consilii), которая не сдерживает и не обуздывает его, тогда он ветшает из-за всех врагов своих (Пс.6,8), т.е. отличающихся своей зави­стью демонов во главе с дьяволом, и то видение вечного отвлека­ется от самой головы, вкушающей вместе со своей супругой за­претное, так что свет очей его уже не с ним (Пс.37, 11). [И тогда] они, будучи оба обнаженными в этом явлении истины (при том, что у них открылись глаза их совести, дабы они узрели то, насколько бесчестными и безобразными они стали, словно листы от сладких плодов, но без самих плодов), ткут благие слова без плода благого дела так, чтобы, живя дурным образом, прикрыть свой позор как бы благими словесами.

14. Ибо душа, любящая свою собственную силу (potestatem), соскальзывает от всеобщей целостности к рядовой части (а соmmuni uniuerso аd рriuatаm раrtеm). И эта отступническая гор­дыня, которая называется «началом греха» (Сир.10, 15) (хотя она, следуя во всецелостности творения Богу Творцу, могла бы совершенным образом управляться Его законами), желая чего-то большего, нежели всецелое, и силясь управлять им по своему собственному закону, понукается к тому, чтобы тщиться о чем-то частном, поскольку нет ничего, что было бы больше всецелост­ности; и возжелав, таким образом, чего-то большего, становится меньше, отчего жадность и называется «корнем всех зол» (1Тим.6, 10). И все то, что она делает, когда она тщится действовать из себя самой против законов, которыми управляется все творение, она делает посредством своего тела, которым она обладает [лишь] частично. Предавшись наслаждению телесными формами и движениями (каковых она не имеет их у себя внутри) и будучи охваченной теми их образами, каковые она удержала в памяти, она постыдно пятнается развратом измышлений, направляя все свои действия к тому, чтобы посредством телесного ощущения с тщанием изыскивать телесное и временное. [В итоге] она либо страстно желает из-за своей распухшей надменности превзойти другие души, пристрастившиеся к телесным ощущениям, либо погружается в полный нечистот водоворот плотской похоти.

15. Когда же душа ради себя самой или же ради других вну­шается благой волей воспринимать внутреннее и высшее [благо], каковым овладевают все любящие подобное [лишь] благочести­вым объятием, без какого-либо стеснения или зависти и не част­ным образом, но общим, но обманывается в чем-либо из-за не­знания временного (ведь в этом она действует временным обра­зом) и не знает должной меры ему, то это есть человеческое ис­кушение. И великим делом является прожить жизнь (словно прошествовать по пути домой) таким образом, чтобы нас «по­стигло искушение не иное, как человеческое» (1Кор.10, 13). Ибо этот грех вне тела, и он не считается развратом, а потому и легко прощается. Но когда душа делает что-либо для достижения того, что ощущается посредством тела, ради того, чтобы испытать это, отличиться и завладеть этим так, что полагает в нем предел сво­его блага, тогда, что бы она ни делала, она поступает постыдным образом и предается разврату, греша против собственного тела (1Кор.6, 18). [Тогда], выхватывая изнутри ложные видения те­лесных вещей и слагая их в суетном представлении таким обра­зом, что ей уже ничто не кажется божественным, если оно не та­кого рода, из-за себялюбивой жадности она плодится ошибками, а из-за себялюбивой расточительности она теряет силы. [Нет], она не сразу же ниспадает к этому позорному и жалкому развра­ту, но, как сказано: «ни во что ставящий малое, мало-помалу придет в упадок» (Сир.19, 1).

16. Ибо каким образом змея вползает не прямым движением, но небольшими кольцеобразными движениями, таким же образом и скользящее движение отпадения захватывает беспечных по­немногу и, начиная от превратного желания уподобления Богу, достигает уподобления животным. Поэтому-то, обнажившись от своей первой одежды, [наши прародители] погрузились по при­чине смертности в одежды кожаные (Быт.3, 21). Ибо истинная слава человека - образ и подобие Божие, каковые могут быть со­хранены только посредством связи с Тем, Кем они были запечат­лены. Следовательно, тем больше [человек] прилепляется к Богу, чем меньше он любит себя самого. Когда же он поддается стра­сти испытать свою собственную силу, то он по своему же жела­нию ниспадает до самого себя, являя собой как бы промежуточ­ную ступень. Но когда он хочет быть как Бог, т.е. не быть подчи­ненным кому-либо, и сбрасывается в качестве наказания с этой своей промежуточной ступени вниз, т.е. к той, которой довольст­вуются животные, и поскольку его честью является подобие Бо­гу, а бесчестие - подобие животным, то: «человек в чести не пре­будет; он уподобится животным, которые погибают» (Пс.48,13). Но каким же [иным] образом мог он пройти столь долгий путь, как не чрез промежуточную ступень, олицетворяе­мую им самим? Ибо когда он пренебрегает любовью к премудро­сти, всегда пребывающей одним и тем же образом, и вожделеет знания из опыта вещей изменчивых и временных, тогда такое знание лишь надмевает, но не назидает (1Кор.7,1). И таким образом отягощенная душа как бы под тяжестью своего веса вы­талкивается из блаженства и, пребывая в этом своем промежу­точном положении, научается чрез свое наказание тому, какая разница между покинутым ею благом и злом, в которое она себя ввергла. И она уже не может вернуться [к блаженству], если только ее Создатель не призовет ее к покаянию и не простит ее прегрешения. Ибо кто же избавит несчастную душу от этого тела смерти, как не благодать Божия через Иисуса Христа Господа нашего (Рим.7, 24-25)? Об этой благодати мы поговорим в другом месте, насколько нас сподобит Он Сам.

17. Теперь же давайте завершим с Божией помощью предпри­нятое рассмотрение той части разума, к которой относится зна­ние (scentia), т.е. познание (cognitio) вещей временных и измен­чивых, необходимое для того, чтобы свершать действия в этой жизни. Ибо как в том известном случае супружества двух людей, которые были сотворены первыми, змей не вкушал [плода] от за­прещенного дерева, но только искушал вкусить; и жена не ела одна, но дала своему мужу, и они ели вместе, хотя она одна гово­рила со змеем, и она одна была им обольщена (Быт.3, 1-6); так же и в том случае сокровенного и тайного супружества, каковое содержится и распознается в едином человеке; телесное, или, как я бы сказал, чувственное движение души (поскольку оно направ­лено к телесному ощущению, которое является общим у нас с животными) отделяется от разума мудрости. Ибо телесное вос­принимается телесным ощущением; духовное же, являясь веч­ным и неизменным, понимается разумом мудрости. Но влечение знания (scientiae appeititus) близко разуму (rationi), потому что то, что называется знанием (scientia) действия, судит (ratiocinatur) о телесных вещах, каковые воспринимаются телесным ощущением. Если оно судит благим образом, оно относит это познание (eam notitiam) к цели высшего блага; если оно судит дурным образом, оно наслаждается телесным, как таковым благим, в каковом оно успокаивается в ложном блаженстве. Следовательно, когда те­лесное или животное ощущение вносит в то намерение ума, ко­торое занимается вещами временными и телесными для выпол­нения действия посредством живости суждения, некоторый со­блазн для того, чтобы наслаждаться самим собой, как если бы оно было частным и особенным благом, а не общественным и общим, каково неизменное благо, тогда словно змей разговарива­ет с женою. Согласиться на этот соблазн означает вкусить от за­претного дерева. Но если это согласие удовлетворяется наслаж­дением одной лишь мыслью, а члены [тела] удерживаются авто­ритетом высшего совета таким образом, чтоб они не оказались преданными греху в орудия неправды (Рим.6, 13), то я считаю, что это можно рассматривать, как если бы одна жена съела за­претный плод. Но если в согласии использовать дурным образом то, что воспринимается телесным ощущением, какой бы то ни было грех определяется настолько, что если бы было возможным, он был бы осуществлен телом, тогда это следует понимать так, как если бы жена уже дала своему мужу запрещенный плод для того, чтобы они съели его вместе. Ибо и ум не способен опреде­лить, чтобы грех не только с наслаждением мыслился, но также и совершался в действительности, если только то устремление ума, в обладании которого высшая власть побуждать или сдерживать [телесные] члены, не уступает и не подчиняется дурному дейст­вию.

18. Когда ум лишь в представлении (sola cogitatione) забавля­ется недозволенным, не решаясь их совершить, и, однако же, удерживая и желая то, что должно было быть сразу же отвергну­то, как только оно коснулось души, то, конечно же, нельзя отри­цать, что это - грех, но [все же] гораздо меньший, нежели тот, что решился осуществить ум во внешнем действии. Но и для та­ких представлений следует искать прощения, бить себя в грудь и говорить: «Прости нам долги наша»; и должно быть сделано то, что следует, и добавлено к молитве: «как и мы прощаем должни­кам нашим» (Мф.6,12). Ибо [здесь дело обстоит] не так, как в случае тех двух первых людей, каждый из которых выражал свое [собственное] лицо; а потому если бы одна жена съела недозво­ленное, она одна, конечно же, понесла бы наказание. [Так вот] в случае одного человека нельзя сказать так, что если бы только мысль наслаждалась недозволенными удовольствиями, от кото­рых она должна была бы тотчас же отвращаться, хотя бы она и не решалась совершить дурное, а лишь удерживала его с удовольст­вием в памяти, то [мысль одна понесла бы наказание], как если бы жена могла быть проклята одна без мужа. Да не будем мы так считать. Ибо здесь - одно лицо, один человек, и он весь будет проклят, если только то, что без воли к свершению, но с волей к услаждению души, не воспринимается как грех одной лишь мыс­ли, и не отбрасывается с помощью благодати Посредника.

19. Таким образом, посредством этого рассуждения мы изы­скали в уме всякого отдельного человека некоторое разумное супружество созерцания и действия, каждой из сфер которого свойственны свои обязанности, но в которых все же сохраняется единство ума. Так вот это рассуждение, не будучи противореча­щим истине той истории о двух первых людях (т.е. о муже и же­не, от которых пошел человеческий род), каковую сообщает нам Божественный авторитет, должно быть выслушано только затем, чтобы понять, что апостол, называя образом Божиим только му­жа, но не женщину, желал обозначить нечто, что должно искать­ся, хотя и в различии полов, но все же в одном человеке [взятом отдельно].

20. Мне известно, что некоторые из тех, кто был прежде нас славным защитником кафолической веры и толкователем Боже­ственных изречений, когда они искали те два [определения] в од­ном человеке, они рассматривали его цельную душу в качестве благого рая, называя мужа умом, а жену - телесным ощущением. И в соответствии с этим разделением, по которому муж считается умом, а жена - телесным ощущением, все, как кажется, связно сходится, если рассматривается с должным вниманием, за тем лишь исключением, что в Писании говорится о том, что среди всех зверей и птиц человеку не нашлось помощника, подобного ему, и тогда была создана ему жена из [его] бока (Быт.2, 20-22). Поэтому я не счел [возможным] полагать, что жена обозначает телесное ощущение, которое, как мы видим, является общим у нас со зверьми. Я хотел найти нечто, чего звери не имеют, и по­тому я скорее представлял телесное ощущение в образе змея, ко­торый, как мы читаем, «был хитрее всех зверей полевых» (Быт.3, 1). Ибо в тех естественных благих вещах, которые, как мы ви­дим, общи нам и неразумным живым существам, ощущение пре­восходно некоторого рода живостью. Не то ощущение, о котором говорится в Послании к Евреям, в котором мы читаем, что твер­дая пища «свойственна совершенным, у которых ощущения на­выком приучены к различению добра и зла» (Евр.5,14) (ибо та­кие ощущения имеют разумную природу и относятся к понима­нию); но то ощущение (которое в теле подразделяется на пять видов), посредством какового ощущаются телесные форма и движение не только нами, но и зверьми.

21. Но будь так или сяк, или каким бы то ни было другим об­разом восприняты слова апостола о том, что муж есть образ и слава Божия, а жена - образ мужа, ясно, что когда мы живем со­образно Богу, наш ум, стремящийся к Его невидимому, должен воображаться из Его вечности, истины и любви. С другой сторо­ны, часть нашего разумного устремления, т.е. того же самого ума, должна направляться к использованию вещей изменчивых и те­лесных, без чего не свершается эта жизнь; но не так, чтобы ум сообразовывался с этим веком (Рим.12, 2), полагая свою цель в такого рода благих предметах и отвращая к ним свое стремление к блаженству, а так, чтобы все, что мы ни делали бы разумным образом, используя временное, мы делали бы с видом на дости­жение вечного и, пройдя чрез первое, прилеплялись бы к послед­нему.

Знание (scentia) также имеет свою благую меру, если то, что в нем надмевает или имеет обыкновение надмевать, превосходится любовью к вечному, которая не надмевает, но, как мы знаем, назидает (1Кор.8, 1). И без знания, конечно же, не могут быть обретены добродетели, посредством которых праведно живут, и через которых эта жалкая жизнь управляется таким образом, что­бы могла быть достигнута та вечная [жизнь], которая действи­тельно блаженна.

22. Однако действие, посредством которого мы используем благим образом временное, отличается от созерцания вечного; и первое относится к знанию, а второе - к мудрости. Ибо хотя то, что есть мудрость, тоже может быть наречено знанием, что и де­лает апостол, когда он говорит: «Теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, как я познан» (1Кор.8, 12) (ведь здесь, несомненно, он имел в виду созерцание Бога, которое будет высшей наградой святых). Все же там, где он говорит, что «одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом» (1Кор.12, 8), он определенно, безо всякого сомнения, различает эти два [определения], хотя он и не объясняет, ни в чем различие, ни как каждый из них может быть распознан. Но, исследовав множество святых текстов, я обнаружил, что в книге Иова святому человеку говорится: «Вот, благочестие есть истинная премудрость, и уда­ление от зла - знание» (Иов.28, 28). В этом различении надлежит понять, что мудрость относится к созерцанию, а дейст­вие - к знанию. Ибо под «благочестием» в этом месте имелось в виду «почитание Бога», что по-гречески - θεοσεβεια. Именно это слово и стоит в греческом тексте. Но что же в вечном есть бо­лее превосходное, нежели Бог, ведь только Его природа неизмен­чива? И что же есть почитание Его, как не любовь к Нему, по причине которой мы теперь желаем видеть Его, верим и надеем­ся, что увидим; и по мере совершенства [уже] «видим как бы зер­калом, как в загадке», тогда же со всей явью, что собственно и имеет в виду апостол Павел, говоря «лицом к лицу» (1Кор.13, 12). Об этом же говорит Иоанн: «Возлюбленные! Мы теперь дети Божий; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1Ин.3, 2). Здесь и в подобного рода изречениях, как мне кажется, говорится о мудрости. Но «удаление от зла», которое у Иова называется знанием, несомненно, относится ко временному, поскольку сообразно времени мы пребываем во зле, от которого мы должны удаляться, чтобы достичь того вечного блага. Вот по­чему все, что бы мы ни совершали с благоразумием, усердием, воздержанием и праведностью, относится к тому знанию или науке (scientiam suie disciplinam), с помощью каковой наше дей­ствие направляется во избежание зла и желания блага; и [также] все, что бы мы ни собрали в историческом познании (historica cognitione) посредством примеров, будь то для неприятия или же для подражания и посредством необходимых свидетельств, чего бы то ни было, [все это, говорю я] сообразуется с нашей пользой.

23. Итак, я полагаю, что то, о чем мы сейчас говорили, отно­сится ко знанию и должно быть отличено от того, что говорится касательно мудрости, к [области] каковой относится не то, что было, и не то, что будет, но то, что [вечно] есть, т.е. все, что на­зывается бывшим, сущим и будущим, по причине вечности, в ка­ковой оно пребывает вне какого-либо временного изменения. Ибо оно не было таким образом, чтобы перестать быть; и оно не будет таким образом, каким оно не есть сейчас; но оно всегда было и всегда будет тем же самым сущим (idipsum esse). И оно пребывает, но не как тела, определенные местом в пространстве; и в своей бестелесной природе оно является столь же умопости­гаемым и наличным для взоров ума, сколь видимым или осязае­мым в пространстве является для телесных ощущений [само те­лесное]. Умопостигаемые и бестелесные причины (rationes), су­щие вне [какого-либо] пространственного места, бывают не толь­ко для чувственных предметов, размещенных в пространстве; есть так же умопостигаемые, а не ощущаемые, [причины] сущие вне [какого-либо] временного прехождения, для движений, пре­ходящих во времени. Достичь [этих причин] взором ума - участь немногих. Когда же они достигаются, насколько это возможно, достигший их не пребывает в них, но выталкивается, поскольку взор [его ума] как бы отражается. Так возникает преходящая мысль о непреходящем. Все же эта преходящая мысль посредст­вом тех приемов, которым научена душа, препоручается памяти, чтобы душа могла вернуться туда, откуда ей приходится уйти. Хотя если бы мысль не возвратилась бы к памяти и не обнаружи­ла бы там того, что она ей препоручала, то она [вновь], словно неуч, была бы проведена к тому, к чему ее [уже] приводили, и обнаружила бы то, что уже обнаруживала, т.е. к тому, что есть в бестелесной истине, от чего бы в памяти вновь запечатлелся об­раз. Ибо не так пребывает бестелесная и неизменчивая причина, например, квадратного тела [в самой себе], как пребывает в ней человеческая мысль, если все же последняя смогла достичь ее без пространственного представления о месте. Или если бы воспри­нималась ритмичность какого-либо художественного музыкаль­ного звука, проходящего временные промежутки, то она могла бы [также] мыслиться пребывающей вне времени в некоторой сокровенной и величественной тишине столь же долго, сколь долго слышалось бы ее звучание. Все же то, что схватит оттуда взор ума, хотя бы [лишь] пробегая, и, проглотив внутрь, поместит таким образом в память, он сможет, вспомнив, некоторым обра­зом переварить и, усвоив, передать знанию (disciplinam). И если [даже] то окажется стертым в совершенном забвении, [все же] под руководством наставления можно вновь достичь того, что было всецело утрачено, и обнаружить его таковым, каковым оно и было.

24. [Исходя] из этого, благородный философ Платон пытался убедить, что души людей существовали и прежде, чем получили тела, и что поэтому то, чему научаются, пожалуй, не познается как новое, но вспоминается как уже познанное. [Так, Платон] со­общает [нам] о мальчике, которому задали (не помню какой) во­прос, связанный с геометрией, и [о том, что этот мальчик] отве­тил так, будто он был чрезвычайно осведомлен в этой науке. Ибо поскольку вопросы задавались ему постепенно и умело, он увидел то, что надлежало увидеть, и он сказал то, что увидел. Но если бы это было воспоминанием о вещах, прежде известных, то, конечно же, не всякий или далеко не всякий смог бы ответить, будучи вопрошенным таким образом. Ибо не всякий был бы в прошлой жизни геометром, поскольку таковые столь редки в ро­де человеческом, что с трудом можно обнаружить хотя бы одно­го. Однако нам скорее надлежит верить тому, что природа пони­мающего ума (mentis intellectualis) создана таким образом, чтобы в соответствии с установлением Создателя он видел то, что под­чиняется естественным порядком к умопостигаемым предметам, посредством определенного бестелесного света своего рода (sui generis), подобно тому, каким образом плотский глаз видит то, что окружает его в этом телесном свете, к каковому свету он был сотворен восприимчивым и подходящим. (Однако же] и не пото­му он безо [всякого] наставника может различить белое от черно­го, что он уже знал эти [цвета] прежде, чем был сотворен во пло­ти. Но почему же тогда лишь в отношении умопостигаемых предметов может статься так, что всякий, будучи вопрошенным правильным образом, способен ответить на то, что относится к науке, в которой он не сведущ? И почему никто не может этого сделать по отношению к вещам чувственным, за исключением тех, что он видел в своем теле, или тех, каковым он поверил на основании слов или писаний других, которые знали о них? И не должны мы довольствоваться теми, кто сообщает, что Пифагор Самосский вспоминал нечто подобное из того, что пережил, ко­гда он уже был здесь [якобы] в ином теле (а также другими, рас­сказывающими об иных, [якобы] переживших нечто такого рода в своих умах). Ибо то - ложные воспоминания, каковые мы обычно переживаем во сне, когда нам кажется, что мы вспомина­ем, как будто мы свершали или делали то, что никогда не свер­шали и не делали. Подобного рода переживания происходят даже в умах бодрствующих, внушаемых злобными и лукавыми духа­ми, которые стремятся обмануть людей, утвердив или посеяв ложное представление о круговороте душ. Из этого можно за­ключить, что если бы они действительно вспоминали то, что они видели здесь прежде, будучи помещенными в другие тела, то это случалось бы со многими или почти со всеми; ведь они полагают, что каким образом из живых беспрестанно становятся мертвыми, таким же образом из мертвых - живыми, словно из бодрствую­щих - спящими, а из спящих - бодрствующими.

25. Итак, если правильно наше различение между мудростью и знанием, в соответствии с каковым постигающее познание (cognitio intellectualis) вечного относится к премудрости, а разум­ное познание (cognitio rationalis) временного - к знанию, то не будет трудным понять, какое из них ставить выше, а какое - ниже. Но если нам надлежит исполь­зовать какое-то иное разделение, посредством которого могли бы быть распознаны эти два [определения], о различии каковых, не­сомненно учит апостол, говоря, что «одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом»; то все же раз­личие между двумя этими определениями совершенно очевидно: одно - постигающее познание вечного, а другое - разумное по­знание временного; и никто не будет спорить, что первое следует ставить выше второго. Итак, оставляя то, что относится к внеш­нему человеку, и желая подняться внутри от того, что у нас есть общее с животными ([и] прежде, чем мы пришли бы к познанию умопостигаемого и высшего, каковое предвечно), мы занимаемся разумным познанием временного. Так, давайте, если сможем, и в нем обнаружим, определенную троицу, как мы [прежде] находи­ли [ее] в ощущениях тела и в том, что их посредством в виде об­разов проникало в нашу душу или дух, так чтобы вместо телесно­го, которого, как сущего вне нас, мы касаемся телесным ощуще­нием, мы имели внутри подобия тел, запечатленные в памяти, ко­торыми воображалось бы представление (cogitatio), тогда как во­ля, будучи третьей, объединяла бы их. Таким же образом вооб­ражался извне взор глаз, который воля прилагала к видимой вещи затем, чтобы возникло видение, и сочетала их обоих, присоеди­няясь к ним в качестве третьей. Однако не следует стеснять этот вопрос рамками данной книги, дабы в следующей, если поможет Бог, он мог быть подобающим образом исследован, а то, что бу­дет найдено, - изложено.

КНИГА 13. (В ней продолжает обсуждаться троица знания при посредстве христианской веры. Здесь говорится о том, что когда слова этой веры предаются памяти, выявляется троица, определе­ниями которой являются звуки слов в памяти, взор воспомина­ния, воображающийся ими, когда он представляет их, и воля, со­единяющая первое и второе)

1. В предыдущей, т.е. двенадцатой, книге этого труда мы до­вольно постарались, чтобы отличить задачу разумного ума во временном, которая состоит не только в познании, но также и в действии, от более высокой задачи того же самого ума, заклю­чающейся в созерцании вечного и ограничивающейся одним по­знанием. Но я полагаю, что [здесь] было бы более уместным, ес­ли бы я сослался на какое-либо изречение из Святого Писания, посредством которого можно было бы различить их с большей легкостью.

2. Евангелист Иоанн так начал свое благовествование: «В на­чале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ни­что не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете, дабы все уверо­вали чрез него. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетель­ствовать о свете. Был свет истинный, который просвещает всяко­го человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него на­чал быть, и мир Его не познал. Пришел ко своим, и свои Его не приняли. А тем, которые приняли его, верующим во имя Его. дал власть быть чадами Божиими, которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились. И Слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы ви­дели славу его, славу, как Единородного от Отца» (Ин.1, 1-14). Все то, что я вставил [здесь] из Евангелия, имеет своей первой частью то, что неизменно и предвечно, созерцание чего делает нас блаженными; в последующей же [части] вечное упоминается в соединении со временным. И потому там некоторое относится к знанию (ad scientiam), а некоторое - к мудрости (ad sapientiam) (каковое различение и было проведено в предшествующей двена­дцатой книге). Ибо слова «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Не­го начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» требуют созерцательной жиз­ни и должны постигаться понимающим умом (intellectuali mente). И чем больше кто-нибудь в этом продвинулся, тем более мудрым он, несомненно, стал. Что же касается [апостольских] слов «свет во тьме светит, и тьма не объяла его», то здесь необходима вера, посредством которой можно было бы верить в то, что невозмож­но увидеть. Ведь под тьмою он, конечно же, имел в виду сердце смертного [человека], отвращенное от такого рода света и неспо­собное созерцать его. По этой причине он, добавляя, говорит: «Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете, дабы все уверовали чрез него». Но это уже было совершено во времени, и относится к знанию, которое состоит в познании историческом (cognitione historica). Ведь мы воображаем Иоанна как человека, в соответствии с представлением о человеческой природе, имею­щимся в нашей памяти. И вне зависимости от того, верят в это люди или нет, они представляют это тем же самым образом. Ибо им известно, что такое человек, с внешней частью какового, т.е. телом, они познакомились посредством глаз; а о внутренней, т.е. о душе, они прознали из самих себя, ибо они суть люди, а также из человеческого общения; так что они могут представить, когда говорится: «Был человек, имя ему Иоанн», ибо из речевого обще­ния им известны имена. Что же касается слов «посланный от Бо­га», то приемлющие их приемлют верой, а те, что не приемлют их верой, либо, колеблясь, сомневаются, либо насмехаются в сво­ем неверии. Однако же и те, и другие (если [только] они не из числа тех безумцев, что говорят в сердце своем «несть Бог» (Пс.13, 1), слыша эти слова, способны представить и первое, и вто­рое, т.е. что есть Бог, и что значит быть посланным от Бога; и ес­ли [даже] они не делают этого так, как это есть, то они это делают так, как могут.