Переоткрытие проблемы сознания в Новое время: идеалистическая философия

Предпосылки переосмысления проблемы сознания. В главе «Бытие» мы уже показали, что Новое время воШло в историю под знаком того события, которое Ницше выразил в афоризме «Бог умер». В работе «Веселая наука» он, ори­ентируясь на обычный человеческий способ восприятия, предполагающий воспроизведение жизни в формах самой жизни, так описал это событие: «Слышали ли вы о том бе­зумном человеке, который в светлый полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кричал: «Я ищу Бога! Я ищу Бога!». Поскольку там собрались как раз многие из тех, кто не верил в Бога, вокруг него раздался хохот. «Он что, про­пал?» — сказал один. «Он заблудился как ребенок»,— сказал другой... Тогда безумец вбежал в толпу и пронзил их своим взглядом. «Где Бог? — вокликнул он.— Я хочу сказать вам это! Мы его убили — вы и я...» Наконец, он бросил свои фонарь на землю, так что тот разбился вдребез­ги и погас. «Я пришел слишком рано,— сказал он тогда,— мой час еще не пробил. Это чудовищное событие еще в пути и идет к нам — весть о нем не дошла еще до человеческих ушей... Деяниям нужно время, после того как они уже со­вершены, чтобы их увидели и услышали. Это деяние пока еще дальше от вас, чем самые отдаленные светила,— и все-таки вы совершили его...»

Отметим в приведенном тексте два важных момента. Во-первых, люди «убили Бога» каким-то странным образом, ибо, совершив это деяние, они еще не знают о нем. Другими словами, люди действовали бессознательным для самих себя образом; никто из них не ставил перед собой созна­тельную цель: отказаться от Бога, вывести саму идею Бога из цивилизационной структуры. Хайдеггер впоследствии назовет данный процесс онтологическим «ничтожествованиг ем», «онтологическим 1шгилизмом», признав тем самым, что отказ от Бога не есть результат каких-то учений, фило­софских построений и т. д. Отказ от Бога, или нигилизм.

как его называл мыслитель, «это всемирно-историческое движение тех народов земли, которые вовлечены в сферу влияния Нового времени... Точно так же нигилизм и не по­рождение отдельных наций, чьи мыслители и литераторы говорят о нигилизме». Более того, Хайдеггер считает, что невозможно точно определить, назвать исток этого «злове­щего и неприютного гостя». Во-вторых, безумец в тексте Ницше называет отказ от Бога «страшным событием», а Хай­деггер, как бы вторя ему, вводит для характеристики дан­ного события определения типа «зловещий», «неприют­ный». С чем связаны такие мрачные характеристики? Дело в том, что идея Бога — это целая цивилизационная струк­тура, которая задавала меру объяснения мира в целом и жизни отдельных людей, не давала людям погрузиться в стихию инстинктов, требовала от людей строить свое бытие по типу должного, т. е. выходить за рамки сиюминутных материально-экономических интересов и потребностей. От­каз от идеи Бога означал неизбежное изменение способа че­ловеческой жизни, понимания содеянного, оценок и осмыс­лений. Произошел отказ от Абсолюта, человечество отпало от Вечности, перестало соотносить с этим понятием свои мысли, чувства и действия. Человек сам захотел стать богом на земле, царем природы. Он абсолютизировал свою инди­видуальность в свой разум. Эту ситуацию и почувствовал Ницше, выразив ее в словах безумца «вы убили Бога».

Для нас важно отметить, что отказ от Бога свидетельствовал о формировании нового духовного опыта людей, в котором, не оказалось места для того высшего его уровня, который Плотин называл Божественной простотой, отдохновением в Божественном. А это значит, что прежний механизм формирования сознания, его понимания и объяснения был сломан, разрушен. Если нет Бога и нет того уровня в духов­ном опыте, воспоминания о котором и составляли содержание и сущность сознания, то требовались какие-то иные объяснительные принципы. Возникла необходимость переоткрыть сознание, по-новому его истолковать.

Итак, переоткрытие проблемы, сознания происходило в обстановке, когда человек освободился от власти и опеки сверхчувственного, перестал признавать свою принадлеж­ность двум мирам: земному и неземному, стал объяснять свое происхождение только через природную эволюцию, со­гласившись впоследствии с теорией Дарвина, согласно ко-торой человек произошел из животного царства. Русские философы — Н. Бердяев, Вл. Соловьев — не признава­ли такое ничтожество человеческого происхождения, тем

более, что в подобном признании, по их мнению, таилось глубокое противоречие: с одной стороны, человек соглаша­ется со своим духовно-плебейским происхождением — от обезьяны, а с другой — претендует на духовный аристокра­тизм в рамках всего живого, приписывает себе способность сравняться в своих делах на земле с Богом, от которого от­казался; обезьяна захотела стать Богом. Вл. Соловьев за­фиксировал это противоречие в следующих словах: люди произошли от обезьяны, а потому надо любить друг друга. Ясно, что любовь как феномен вообще нельзя вывести из обезьяньей природы, а тем более возвышенную любовь лю­дей друг к другу. Так издевался русский философ над само­надеянностью тех, кто довольствовался естественнонаучны­ми теориями происхождения человека.

Европейские философы и мыслители Нового времени в основном приняли мировоззрение «онтологического ниги­лизма» и попытались его выразить и обосновать. Человек был объявлен началом и причиной всего, что с ним случает­ся в мире. Нет ничего, кроме самого человека, что обеспе­чивало бы ему возможность реализовать себя как человека. Человек есть условие и возможность мира, но не мира вооб­ще, а мира, который он' может понимать, что-то о нем знать, действовать в нем и т. д. Человек сам, своей деятельностью творит свой мир, в котором он что-то может делать и жить. Единственной несомненной реальностью был признан инди­вид и его сознание. Р. Декарт — основоположник новоев­ропейской философии — объявил, что акт «я мыслю» яв­ляется самым простым и самым очевидным основанием су­ществования человека в мире, а также самого мира. Можно сомневаться, существует ли объективный мир (Бог, приро­да, люди, даже мое собственное тело), но нельзя сомневать­ся в том, что я мыслю, чувствую, следовательно, существую прежде всего как это мыслящее, чувствующее существо. Философия возвеличила субъекта, абсолютизировала чело­веческую деятельность и способности.

Русские мыслители копца XIX и начала XX в. назвали такую философию метафизикой индивидуализма и эгоизма, не признающей «никакого сверхиндивидуального самосоз­нания и воли» (Л, П. Карсавин). Они выступали против абсолютизации индивидуальности, утверждая, что «я» не является совершенным и самодостаточным сущим, ибо «я» { есть только «здесь» и «сейчас», т. е. в настоящем: его нет в прошлом уже, а в будущем нет еще. В своем настоящем бытии «я» живет маленькой минуткой между последним мо­ментом прошлого и первым мигом будущего. Поэтому бе-

зумно строить философское мировоззрение на признании «я» последним основанием бытия и единственной несовме­стимой реальностью.

Метафора сознания в Новое оремя: мнимый возврат к античности и мнимый разрыв со средневековьем. Из ска­занного выше совершенно очевидно, что в Новое время средневековое понимание сознания остается невостребован­ным, и более того, объявляется несоизмеримым с человече­ским духовным опытом, в котором,-как мы уже говорили, выделялось не три уровня, как это делал Плотин, а всего два: уровень рефлексии и рассуждения и уровень чувств, эмоций и инстинктов. В терминологии Плотина — это средний и низший уровни духовного опыта. «Смерть Бога» и трансформация структуры духовного опыта — явления одного и того же порядка. «Смерть Бога» сопровождалась появлением «новой» популяции людей, которые потеряли способность мистического единения с Богом, испытывали презрение ко всему спонтаннонепосредственному, боялись мистификаций со стороны духовного, с энтузиазмом вос­принимали любую рациональную конструкцию. Оки объя­вили средним векам культурный крестовый поход, а потому стали искать опору для себя в классической древности.

Как мы помним, в античности образ сознания создавался через сравнение его с «вощеной дощечкой». Античные мыс­лители были уверены, что'образы предметов и явлений, на­ходящиеся в нашем сознании, имеют реальные аналоги во внешнем мире. Мир отпечатывается на доске ума-разума, как печать на воске. Новоевропейская тенденция возвели­чивания реальности «я», с одной стороны, не имела ничего против такого толкования сознания, но с другой — начала сомневаться в возможности подобного натуралистического объявления сущности сознания. Началась критика антично­го образа сознания. Аргументы были таковы: а что если от­печаток в сознании есть просто галлюцинация? Кто даст нам гарантию в том, что образ, имеющийся в сознании, со­ответствует какому-то реальному объекту? Никто не оспа­ривал тот факт, что в нас находятся образы предметов, од­нако существование вне нас соответствующих реальных аналогов было объявлено проблематичным. Сомнение в су­ществовании строгой и адекватной корреляции между обра­зом предмета в сознании и предметом вне сознания стало исходным пунктом декартовской модели сознания. Он из­менил сам подход к проблеме сознания по сравнению с ан­тичным: единственным подлинным существованием вещей было признано их существование в мысли.

В условиях отказа от связи с Божественным мысль интер­претировалась только как состояние личности, субъекта. Предполагалось, что человеческая мысль сама себя порождает и сама себя детерминирует. Акты мышления автономны и са­модостаточны в силу автономности и самодостаточности ее носителя — индивида. Отсюда, и новая метафора сознания: оно не восковая дощечка, на которой отпечатываются образы реальных вещей, а некий сосуд, в котором содержатся идеи и образы до того, как оно включается в общение с миром. Ор-тега-и-Гассет так охарактеризовал эту метафору: «Вещи не входят в сознание извне, они содержатся в нем как идеи». В истории философии такое учение было названо идеализмом, в отличие от античности реализма.

Возврат к классической древности в понимании созна­ния был одновременно и его преодолением: метафоры со­знания античности и Нового времени имели противополож­ные смыслы. Но в одном они совпадали: содержание созна­ния сводились к предметному; ни античность, ни Новое время не связывали сознание с тем пластом духовного опыта, где совершалось таинство духовного единения с Божественным. Античность еще не знала об зтом таинстве, Новое время уже не принимало, отвергало его в своих раз­мышлениях о природе сознания.

Но как бы иг отказывались от средневекового мировоз­зрения мыслители Нового времени, они сохранили с ним связь, так как воспроизвели навыки работы с внутренним миром. Неработанное в средние века умение человека об­ращать внимание па свой внутренний духовный мир стало основой новоевропейской культуры. Поэтому при объясне­нии феномена сознания никто не сомневался в том, что оно открыто только себе самому, что точку отсчета при его изу­чении надо выбирать в нем же самом. Сознания нет без самосознания - таков был вывод философов Нового вре­мени. В акте самосознания сознание само себя знает, про­ясняет свое содержание и структуру.

Выше уже говорилось о том, что в Новое время появляет­ся и новая структура духовности. Смысл ницшеанского афо­ризма «Бог умер» был связан прежде всего с изменением внутреннего мира людей. Произошел «распад души», когда самопознание и самосознание уже не знают переживания как \ субстанции, не знают вечности. Причем, это не вымысел пси­хологов и писателей: происходит реальное изменение струк­туры духовности. Внутреннее духовное пространство сжима­ется как шагреневая кожа до предметно-логического додержа-ния и переживаний, связанных с чувственностью. Поэтому

Декарт все свое внимание обращает на тот уровень духовной жизни, который Плотин называл уровнем рефлексии и раз­мышления. Бога в душе уже нет; на уровне рефлексии и раз­мышления человек уже не вспоминает свои переживания, свя­занные с Божественным; он занят проблемами внешнего объ­ективного мира. Не случайно Декарта интересует не доказательство бытия Бога, а метафизическое обоснование существования внешного для человека мира. Сознание стало средством- обнаружения объективно-природного мира, сред­ством доказательства его существования. Сознание в ак­тах самосознания обращало внимание только иа предмет­ное содержание, т. е. такое содержание, которое было свя­зано с характеристиками объективно-предметного мира. И в этом Новом времени повторило античное понимание созна­ния. Таким образом, в новоевропейском сознании соедини­лись античная установка на ценность предметного мира, на правленность внимания на него и средневековый навык рабо­ты сознания с самим собой.

Античное, средневековое и новоевропейское понимание сознания: сравнительный анализ. Постулируя возврат к античности в понимании сознания, новоевропейские мысли­тели одновременно и преодолели такое понимание. В чем это выразилось? Античные философы, будучи реалистами в толковании сознания выделяли при его объяснении акт вос­приятия, который и составлял основной смысл метафоры «воск-отпечаток». Восприятие — это принятие воздейст­вия внешнего мира на мир внутренний. В Новое время при объяснении сознания мыслители сделали акцент на вообра­жении. Когда сознание работает в режиме воображения, то не предметы запечатлеваются в нем независимо от его воли, а оно само вызывает их к жизни. С помощью воображения сознание творит и конструирует предметы, разбирает нх на части, Идеализирует их, соединяет и разъединяет. Содержа­ние сознания приходит к нам не извне, это мы извлекали его из собственных глубин.

Проблему сознания как воображения наиболее полно про­работал немецкий философ И. Кант.- В сознании человека, с его точки зрения, наличествуют особые, непосредственно дан­ные знания о чем-то как о целом. Получить такого рода зна­ния нельзя с помощью познавательных актов, совершаемых индивидом даже в течение всей жизни. А они, эти знания присутствуют в нас, и мы их обнаруживаем, как только начи­наем сознавать себя. Значит, они нам даны до наших позна­вательных усилий, т. е. даны априори (apriori — до опыта). Мы обнаруживаем, что каким-то образом в нашем сознании

уже есть знание о том, что мир пространственен н временен, причинно обусловлен, что в мире есть добро и зло и т. п. Эти непосредственно сзтцествующие в нас знания составляют ус­ловия возможности нашего познания как внешнего мира, так и самих себя. Можно сказать иначе. Когда человек осознает себя как «я», он имеет дело с уже каким-то содержанием сво­его внутреннего мира: у него уже есть способности к логиче­скому мышлению, к языку, умение воспргашмать мир как упорядоченный пространственно и временно, он может делать выбор, чувствовать красоту, и т. д.

Кант попытался философски обосновать основание на­ших знаний. В качестве такового, по его мнению, выступает форма сознания, пли, как выражается профессиональная философия, трансцендентальное единство апперцепции. С данного философского выражения просто: форма сознания предшествует всем другим знаниям. А это значит, что до философского выявления акта «я мыслю» в качестве перво-знания (о чем заявил Декарт), на котором основано все че­ловеческое знание, это «я мыслю» уже существует и рабо­тает в структуре человеческого сознания. Работает до того, как человек открыл акт «я мыслю».

Таким образом, признав, что «Бог умер», философия пошла по пути понимания сознания как какого-то естествен­ного процесса появления условий определения и понимания человеком мира и себя самого. Например, мы видим мир пространственно-временным, потому что в нас уже есть спо­собность видеть его таким. Прежде чем изучать мир, к при­меру, в физике, мы уже знаем, что он существует как вре­менной процесс и вводим во все формулы время. Тем самым с помощью сознания, как условия возможности познать мир, мы творим мир на уровне явлений, т. е. на уровне его какого-то определенного, зависящего от структур нашего сознания, понимания. Изучая мир, мы вкладываем в содер­жание проводимых с ним исследований какие-то парамет­ры, которые принадлежат нашему сознанию. Сознание — это творчество. Человек взял на себя миссию творения мира на уровне явления (того, что дано чувствам), он стал «ма­леньким богом» (Лейбниц), верховным законодателем При­роды (Кант). После Декарта и Канта была признана участ-ность (от слова «участие») сознания в бытии.

Рассмотрим соотношение средневекового и новоевропей­ского толкования феномена сознания. Как-уже неоднократ­но говорилось, мыслители Нового времени сохранили при анализе сознания навык работы с внутренним миром. Но при этом изменилось как понимание структуры этого мира,

так и технология «работы» с ним. Отметим несколько мо­ментов такого изменения.

Для Плотина сознание есть воспоминание о чем-то, что самое не есть сознание, а именно отражение того состояния, которое возникало в духовном опыте единения с Божествен­ным. Поэтому сознание выступало как нечто вторичное, производное. Оно рассматривалось не как реальность, а как воспоминание на уровне рефлексии и рассуждения о духов­ной реальности.

Для Декарта (мы берем фигуры Плотина и Декарта как персонализащш мировоззренческих установок соответству­ющих эпох) сознание есть единственная несомненная реаль­ность, а уровень рефлексии и рассуждения рассматривался им как основополагающий в структуре духовного опыта.

Для Плотина сознание есть соприкосновение с иррацио­нальными, мистическими элементами духа, непрерывное общение с мировой сущностью, единой космической волей. Оно по исходу религиозно и если не полностью, то все же обязательно содержит в себе элементы религиозности. Оно по определению мистично.

В трактовке Декарта сознание имеет дело не с мистиче­ски-иррациональным содержанием, а с характеристиками предметного объективного мира. Оно утрачивает способ­ность соприкасаться с мистическим, а если и сохраняет ее частично, то в силу непросвещенности ума индивида. Чело­веку неприлично теперь быть мистиком, он становится ра­ционалистом-позитивистом.

Плотин трактует сознание как воспоминание о пережива­нии блаженства души, пребывающей в состоянии Божествен­ной простоты. Вспоминать о переживании и не переживать при этом нельзя. Поэтому, сознание для него эмоционально окрашено. Декарт не отождествляет сознание с мышлением, логические процедуры которого всегда ориентированы на очищение от эмоционально-личностных переживаний и эмо­ций. Мышление претендует на бесстрастность.

Сознание в плотиновском толковании существует для другого: для воспоминания о чем-то, где оно не присутство­вало. Сознание-мышление в декартовской трактовке бытий-ствует для себя, оно размышляет о себе, погружается в себя как единственную и несомненную реальность. Мысль само­порождает мысль, а потому она претендует на то, чтобы быть исходным данным Универсума. Действительно, ни о чем нельзя сказать, что достаточно мне о нем помыслить, чтобы оно существовало. Напротив, достаточно мне помыс­лить, что я мыслю о чем-то, как эта мысль существует. У

мышления есть особая способность: давать себе самому су­ществование. Когда мы говорим о других вещах, то мы всегда различаем их существование и то, что мы о них ду­маем. Но для того, чтобы существовала мысль, достаточно просто помыслить. Когда я мыслю, я даю мысли существо-ванне. Это и дало возможность идеализму объявить созна­ние единственной несомненной реальностью.

Плотин, признав сознание вторичным, не может даже помыслить, чтобы начать философствование с признания «я» и сознания чем-то основополагающим. Декарт, напро­тив, именно так реализует акт филофствования. В этом и проявляется дух новой культуры «без Бога»: исходной точ­кой отсчета для понимания мира, истории становится чело­век и его сознание. Все, что совершается и наблюдается в мире и истории, связывается только с его творческой дея­тельностью. Ничто, взятое помимо человеческой деятельно­сти, не допускается в качестве утверждения о мире.

И наконец, по Плотину, сознание не занимает всю сферу духовного опыта: выше него и первичнее него находится без­молвная, не осознающая себя, т. е. бессознательная, жизнь нашего «я» в Боге. Бессознательное пребывание души в еди­нении с Божественным определяет содержание сознания и сам факт его существования. Сознание есть как бы антенна, подключенная к Космосу, Богу. Декарт не прибегает к помо­щи бессознательного для объяснения сознания по той причи­не, что для него сознание, отождествленное с рефлексией и размышлением, способно прояснить, высветить все, даже са­мые темные уголки духовного внутреннего мира человека, а потому бессмысленно говорить о бессознательном. Сознатель­ное преобладает в человеке над бессознательным; если учесть, что в связке «сознание-бессознательное» под последним, вплоть до Нового времени, понималось мистическое содержа­ние духовного общения с Богом, то многое религиозные фи­лософы Нового времени рассматривали в преобладании со­знательного над бессознательным «признак близости конца для человечества» (Эд. фон Гартман).

Признав сознание чисто интеллектуальной деятельностью субъекта, философы Нового времени явно или неявно исхо­дили из следующих допущений относительно природы созна­ния. Во-первых, считалось, что к содержанию опыта сознания относятся только такие данные, которые можно повторять, воспроизводить бесконечное число раз. Например, простран­ственно-временные формы созерцания, категории рассудка и пр. остаются постоянными в любых повторах их использова­ния. А так как содержание сознания сводилось к предметно-

му, то его можно преобразовывать, перестраивать, держа сам этот процесс обработки данных сознания под контролем само­го же сознания. Совершенно очевидно, что так обращаться с содержанием сознания в шготиновском его понимании абсо­лютно невозможно, ибо, как отмечалось ранее, состояния Бо­жественной простоты не могут повторяться, воспроизводиться по желанию бесконечное число р.чз с постоянным и одинаково формализуемым содержанием.

Во-вторых, содержанием сознания признавалось только такое содержание, которое удовлетворяло критерию наблюда­емости: сознание должно «уметь*- рационально воспроизвести свое содержание, развернуть его с помощью рефлексии в ка­кую-то схему— структуру— образ, причем, при желании повто­ра такой развертки оно должно уметь это сделать без особых затруднений. Вне всякого сомнения плотииовские состояния откровения не являются такими состояниями, которые можно наблюдать в рефлексии сколько угодно раз, сохраняя при этом неизменной его форму и содержание.

Итак, Декарт заложил основы отождествления сознания и души с предметно-логическим содержанием. Религиозные и мистические компоненты опыта сознания были утеряны, в нем восторжествовали правила логики, а поскольку была признана участность сознания в конструировании мира явле­ний, то возникло убеждение, что весь мир и все вещи созданы и существуют по правилам логики, хотя не всегда целесооб­разно п полностью совпадая с ними. Отсюда и родилась на­целенность сознания: переделать все, подправить, улучшить в соответствии с этой логикой. Сознание перестали отличать от познания. Люди создали образ мира, соответствующий струк­туре их духовного опыта. Человек «принужден» был «жить в тех категориях, в которых он мыслит» (Л. Шестов). Мыслит же он в категориях не экзистенциальных, а логических. Чело­век Нового времени воспринимал такой образ мира и такой способ своей жизни как само собой разумеющееся, ибо каково сознание, таково и бытие человека, и наоборот.

5. Маркс: диалектико-материалистическая концепция сознания

Социальные предпосылки пересмотра новоевропейской метафоры сознания. Человечество в своей рационально-со­знательной ориентации открыло могущество социальных, материально-экономических, психологических и иных фак­торов. Оно реально ощутило силу того мира, который Пло-

тин называл низшим, считая его слабым по сравнению с вы­сшим миром божественного присутствия. Утвердилось ми­ропонимание, в котором «возвышенные» категории бытия и ценности перестали играть заметную роль, их влияние ос­лабло. Низшее стало наделяться изначальной силой, а вы­сшее оказалось бессильным (М. Шел ер). Плотин даже не мог подумать о том, чтобы как-то связывать сознание, его содержание с характеристиками «низшего» мира. Сознание для него было явлением, отражением «высшего».

Для Декарта и Канта проблемы зависимости сознания от указанных факторов, как мы показали выше, также не су­ществовало, но по иным причинам, нежели это было у Пло­тина. Сознание, как мы помним, было объявлено ими пер­вичной реальностью, а потому по определению оно не могло быть детерминировано экономическими, социальными, на­циональными и т. д. факторами.

Интересно отметить одно обстоятельство. Ведь и Декарт,
и Кант жили в эпоху уже сформировавшегося буржуазного
общества. Люди уже свершили деяние: создали такой спо­
соб жизни, при котором главенствуют материальные по­
требности, а деньги превращаются в капитал, в реальную и
страшную силу, в молох. Однако, говоря словами безумца,
о котором писал Ницше, известие об этом деяшш еще не
дошло до их ушей; люди уже совершили переустройство
общества, но eiufi до конца-не осознали последствий данного
переустройства. И только во времена, совпавшие с жизнью
К. Маркса и Ф. Энгельса, противоречия буржуазного обще­
ства проявились столь явно, а давление социально-экономи­
ческих факторов на все сферы жизнедеятельности людей
обнаружилось столь отчетливо, что, никто уже не сомневал­
ся в первичности, базисное™ материального, экономическо­
го интереса. Люди и окружающая природа стали в чистом
виде объектом хозяйственной и только хозяйственной дея­
тельности. Материальные потребности стали ведущими, а
материальное производство — основополагающим, домини­
рующим способом производства. Люди признали этот спо­
соб жизни, что свидетельствовало о том, что соответственно
изменилась и структура их духовного опыта. В нем про­
изошла перестановка ценностных ориентации: материаль­
ный интерес и материальные потребности были признаны
главными ценностями. Началась открытая и осознанна^
борьба классов за материальный успех. ь

К. Маркс изучал именно такой способ жизни людей, а также механизм формирования соответствующего ему со­знания. Он сформулировал идею вторцчности сознания,

его обусловленности, детерминированности внешними для него факторами и прежде всего - экономическими.

Аргументы против первичности сознания. Начиная с Декарта, а особенно с Канта, сознание рассматривалось как творчество Содержание связи «мир— сознание» определя­лось деятельностью сознания, которое конструировало мир явлений. Разрешались и признавались те суждения о мире, которые прошли через человеческое сознание. Первичность сознания, его самодостаточность, а также способность про­яснить свое содержание в актах самосознания— все эти до­пущения с восторгом принимались ранним буржуазным об­ществом, переживающим эйфорию свободы от диктата ре­лигии и Бога. Все верили, что явления и процессы, как природные, так и социальные, могут быть объяснены через акты сознания. Признать вторичность сознания от внешних факторов (Бога, общества и т. д.)—означало признать не­свободу человека. С этим не могли согласиться идеалисти­чески и романтически настроенные философы.

Однако в своей развитой форме капитализм онтологиче­ски продемонстрировал зависимость людей и их сознания от внешних социально-экономических условий. Стало ясно, что в социальном бытии есть какие-то явления, которые нельзя объяснить через акты сознания.

Так, Кант утверждал, что мы можем объяснить объектив­ность мира, т. е. его независимое от нас существование, при­чинность в мире и т. п., предположив наличие в структуре со­знания априорных форм чувственности и априорных катего­рий рассудка. Но как объяснить возникновение в социальном бытии буржуазного способа производства, или современный феномен НТР? Эти явления не могут быть объяснены ссыл­кой на соответствующие априорные структуры сознания. В противном случае пришлось бы предположить, что в структу­ре сознания есть априорные формы буржуазности, позволяю­щие воспринимать мир и творить его как буржуазный.

Маркс начинает утверждать, что не сознание определя­ет бытие, не сознание конструирует мир явлений, а нао­борот: бытие определяет сознание, сознание есть осоз­нанное бытие. Заметим, что под бытием он понимал реаль­ные условия жизни людей в буржуазном обществе. Это было странное общество в том отношении, что все в нем поставлено на службу материальному успеху. Данное обсто­ятельство роковым образом повлияло на ценностные ориен­тации людей. Само собой разумеющимся считалось мнение, согласно которому морально все, что приносит материаль-

ный успех, поэтому морально использовать любые средства для его достижения. Изменилась и смысловая оценка меж­человеческих отношений: они стали вещными, т. е. люди интересовали друг друга не как личности с богатым духов­ным опытом, не как интересные собеседники и т. д., а как владельцы вещей. Достоинство человека стало определять­ся количеством вещного или денежного богатства. Социаль­но значимой признавалась только деятельность, ориентиро­ванная на пользу и успех.

Маркс зафиксировал реальный факт: буржуазные от­ношения могли состояться только при одном условии- из­менении сознания людей. Причины этого изменения он стал искать во внешнем для самого сознания мире социально-экономических отношений. Другими словами, Маркс пока­зал, что буржуазный способ производства породил таких людей, духовный опыт которых не мог быть описан не толь­ко в терминах Плотина, но даже близкого по времени к этим людям Декарта. Действительно, как мог например че­ловек выжить в условиях кредитных операций, сопряжен­ных с риском для кредитора? Если он будет стремиться к духовности, наслаждаться состояниями Божественной про­стоты, он просто разорится. Чтобы такого не случилось, ему надо следить за «тайнами личной жизни человека, идущего кредит», разглашать временные неудачи этого человека для того, «чтобы, вызвав внезапное потрясение его кредита, уб­рать с дороги соперника» (К. Маркс).

В сознании, как показал Маркс, проявляется вся сущ­ность человеческого бытия. Сознание детерминировано са­мыми низшими, с точки зрения Плотина, формами жизни— материальными. И если у Декарта вера в человеческий ра­зум, верховенство сознания еще основывается на предполо­жении, что в своих «ясных» и «отчетливых» идеях человек является носителем Божественного света (у Декарта этот свет назван «естественным»), то для Маркса человек и его сознание, • вся его духовная жизнь определены ^стихиями мира сего», безблагодатными общественно-экономически­ми отношениями.

Можем ли мы винить Маркса за то, что он так «зазем­лил», принизил человеческое сознание, духовный опыт? Ко­нечно же, нет. Напротив, он показал людям, что ведомые только материальным интересом, они «измельчали», их со­знание стало утилитарно-прагматичным, они ни о чем не мо­гут более думать, кроме материальной выгоды, они борются не за высшие идеалы и страдают не по поводу своего несоот­ветствия образу Божшо; они изобрели способ жизни, где все

замыкается на материальный успех, выгоду, деньги. Капитал стал целью человеческой деятельности, а экономические отно­шения и зависимости— главнейшими фактическими зависимо­стями. Сознание людей с неизбежностью должно было пере­строиться в соответствии с новыми социальными реалиями.

Как же осуществлялась перестройка сознания в период перехода от средневеково-феодальных к новоевропейским буржуазным отношениям?

Проблема перестройки сознания в переходные периоды истории. Проведя анализ генезиса капитализма, Маркс от­крывает одно онтологическое обстоятельство: социальная система может стабильно функционировать лишь при по­стоянном воспроизводстве такого содержания сознания, которое было бы адекватно содержанию системы. В про­тивном случае социальная система не может функциониро­вать стабильно. То есть к условиям ее существования отно­сятся не только экономические, производственные, полити­ческие и иные связи и отношения, но и содержание сознания людей. Бытие сознания является необходимым моментом функционирования общественности бытия; при этом, чем больше сознание тяготеет к естественной, близкой к автоматизму вплетенности в реальные процессы жизни, чем более оно адекватно по своему содержанию со­циальной системе, тем она устойчивее.

Следовательно, возникновение той или иной формаци-онной структуры должно сопровождаться изменением со­знания, перестройкой сознания, присущего предыдущей формации. Как же происходит эта перестройка?

Выше мы писали о том, что переход от средневековья к Новому времени произошел прежде всего в сознании лю­дей, которые отказались от Бога, признали себя самих са­модеятельными н самодостаточными творцами своей собст­венной жизни и жизни общества. Хайдеггер, как уже гово­рилось, назвал это изменение сознания «онтологическим ничтожествованием» и отказался искать его истоки.

Маркса интересовал более конкретный вопрос: как и по­чему появились люди с сознанием, соответствующим капи­тализму? Речь при этом шла о вполне конкретных людях: капиталистах и рабочих. Что касается буржуа, то проблема их появления до сих пор полностью не решена. Можно только фиксировать, что появились, так называемые, «но­вые люди», «новые дворяне», которые «делали» свой спо­соб жизни, ведомые своим узкочастным материальным ин­тересом. Они мыслили в соответствии с его логикой, а пото­му не видели во всем мире «ничего, что не существовало бы

ради денег». Они не знали «иного блаженства, кроме быст­рого обогащения*, не знали иных страданий, «кроме денеж­ных потерь» (К. Маркс). Буржуазию никто не заставлял жить ради денег: она изобрела данный способ жизни сама и воспринимала его как само собой разумеющийся. Сознание буржуазии, ее духовность были изначально «вплетены» в «язык» ее реальной жизни. Сознание «новых людей» было неотъемлемым моментом их бытия в качестве «новых».

Л как появилось сознание пролетариата? Ведь становя­щийся буржуазный способ производства не был спонтанной реализацией его материального интереса. Совсем наоборот: формирование пролетариата происходило как исторический процесс отделения производителя от средств производства. В этом и состоял смысл первоначального накопления капи­тала нарождающейся буржуазией. Она начала свое утверж­дение с экспроприации земли у сельского производителя, крестьянина. Маркс писал, что этот процесс, «когда значи­тельные массы людей внезапно и насильственно отрываются от средств своего существования и выбрасываются на рынок труда в виде поставленных вне закона пролетариев» слу­жил «рычагом для возникающего класса капиталистов». Та­кой вывод он делает в последней главе первого тома «Капи­тала», описывая далее исторические судьбы «этой значи­тельной части людей».

В чем же они состояли? Согнанных со своих земель кре­стьян надо было «принудить добровольно продавать себя». Перед людьми, насильственно «освобожденными» от вся­кой собственности, было два пути: либо продавать свою ра­бочую силу, обменивать на деньги весь свой труд, либо ни­щенствовать, бродяжничать и разбойничать. «Исторически установлено, констатировал Маркс, что эти люди сперва пытались заняться последним, но с этого пути были согна­ны посредством виселиц, позорных столбов и плетей на уз­кую дорогу, ведущую к рынку труда». Так исторически было установлено,, что люди, лишенные собственности, не хотели работать на других и заставить их делать это могла лишь крайняя необходимость или насилие. Отцы современ­ного рабочего класса были бродягами и пауперами, и около 150 лет их насильственно приучали к дисциплине наемного труда. Акт такого «приучения» вписан в летописи человече­ства пламенеющим языком крови и.огня». На протяжении многих десятков лет шел невиданный по масштабам экспе­римент над людьми Европы: их «приучали», «опираясь на чудовищно террористические законы, к дисциплине наемно­го труда поркой, клеймами, пытками». В конце XV— начале

XVI вв. столбы на дорогах Европы были увешаны трупами бродяг— бывших мелких сельскохозяйственных собственни­ков. Только один Генрих VIII повесил 72 тыс. человек. Не случайно Маркс назвал его «пособником исторического процесса разложения» феодализма.

Успех описанного эксперимента'был налицо: людей не только принудили «добровольно продавать» свою рабочую силу; произошло нечто более существенное— люди «призна­ли» «условия этого способа производства как само собой разумеющиеся естественные законы», т. е. перестроили со­держание своего прежнего сознания, ориентированного на гарантии существования, обеспеченные феодальными структурами быта и производства. Память экспроприиро­ванных о прежнем способе их жизни была блокирована, чувство собственности атрофировано. Прежних производи­телей насильно отучили от психологии владения, развили в наемном рабочем «покорность, умеренность, прилежание» и «готовность переносить чрезмерный труд».

До тех пор, пока реальные люди не восприняли буржу­азные отношения как само собой разумеющиеся, последние находились в стадии становления, и гарантия их стаби­лизации отсутствовала. Для того, чтобы буржуазные от­ношения стали устойчивыми, окончательно сформировав­шимися, мало иметь на одном полюсе капитал, а на другом— людей, которым нечего продавать, кроме своей рабочей силы. Надо еще, чтобы эти люди по своему воспитанию, привычкам, традициям признали, что данный способ произ­водства не является для них чуждым и внешним, что они могут производить свою материальную жизнь и все, что с нею связано, только в пространстве и времени этого способа производства. Одним словом, когда'рабочих приучили вос­принимать созданные.«новыми» людьми обстоятельства жизни и труда как органические, естественные, капитализм «стал на собственные ноги».

Таким образом, в переходный период от феодализма к капитализму совершалась грандиозная переделка, пере­стройка сознания людей с помощью насилия. Насильствен­ное изменение содержания сознания огромного большинст­ва люден явилось историческим условием капиталистиче­ского способа производства. С помощью насилия рабочих приучили к такому способу жизни, когда они жили не «своей» жизнью, а навязанной «извне», со стороны. Люди были поглощены целиком и полностью целями и интереса­ми, которые были в очень малой степени связаны с их ин­дивидуальностью.

Насилие, как историческое условие становления капита­лизма, сопровождало этот процесс во всех странах. Маркс, изучая формы и методы первоначального накопления, при­ходит к выводу, что во всех странах, переходящих к капи­тализму, пользуются государственной властью, т. е. «кон­центрированным и организованным общественным насили­ем, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический, сократить его переходные стадии. Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция».

Насилие всегда реализуют люди, причем «новые» люди, которые являются проводниками новых средств производст­ва. Торжество нового социального строя зависит от активно­сти «новых», их энергии и умения «принудить» подавляю­щую часть населения принять новый способ жизни. Поэтому нельзя утверждать, что развитие буржуазных отношений из феодальных было «фатальным» (неизбежным) следствием кризиса средневековых порядков. Ни одйо из европейских государств не было застраховано от' того, что зачатки про-мышленно-капиталистической деятельности будут опрокину­ты феодальным милитаризмом, опирающимся на неприятие людьми нового способа производства. Тем самым изменение сознания людей, приспособление его к новым порядкам всег­да представляет собой одну из главных задач «новых». Ук­репление нового способа производства зависит в первую оче­редь от перестройки сознания большого количества людей, в расширении круга «новых», появлении им сочувствующих и их поддерживающих.

Проблема перестройки сознания людей была одной из самых актуальных и в переходный период от капитализма к социализму в нашей стране. В. И. Ленин, понимая это, не­однократно подчеркивал, что «так вдруг» переменить пси­хологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно «попробовать загнать население в новый строй силой, но это приведет к всероссийской мясорубке. О том, что такая «мясорубка» все же была использована в переходный пери­од, написано много. Причем многие теоретики и практики большевизма приветствовали жестокие силовые приемы (вплоть до расстрела) воздействия на людей, видя в них метод выработки из человеческого материала капиталисти­ческой эпохи коммунистического человечества.

Но вернемся к эпохе становления капитализма в Европе. Только тогда, когда рабочие привыкли к условиям наемного труда, когда они приняли сложившийся способ производст-

ва как само собой разумеющийся, их сознание стало необхо­димым моментом функционирования общественной систе­мы, которая только при этом условии функционирует как устойчивая целостность. Ставшая на собственные ноги сис­тема капитала начинает теперь воспроизводить и поддержи­вать сложившиеся стереотипы сознания, которые, в свою очередь, обеспечивают ее нормальное функционирование. При этом происходит дальнейшая «очистка» сознания от тех элементов, которые не соответствуют капиталистическо­му способу производства, мешают ему. Так, «с развитием капиталистического производства в течение мануфактурно­го периода общественное мнение Европы освободилось от последних остатков стыда и совести. Нации цинично хва­стались всякой гнусностью, раз она являлась средством для накопления капитала» (К. Маркс).

В условиях ставшего на «собственные ноги» капитализ­ма изменяется и форма принуждения рабочего к продаже своей рабочей силы. На смену прямому непосредственному физическому насилию (тюрьмы, розги, виселица, порка и т. д.) приходит насилие скрытое, не физическое, а экономиче­ское. Физическое принуждение сменяется принуждением через власть естественных законов производства, через власть капитала. Он превращается в средство господства над живым трудом, орудием присвоения воли рабочего, орудием воздействия на сознание рабочего с целью воспро­изводства его готовности признать существующий строй. Многие экономисты впоследствии согласились с Марксом, что господство капитала представляет собой более могучую силу по сравнению с непосредственным принуждением в пе­риод первоначального капитала. Это господство становится всеобщим и тотальным: оно формирует одинаковое поведе­ние, одинаковое мироощущение, оно порождает среднее, об­щественно-массовое сознание, в котором гасятся любые ин­дивидуальные отклонения в ту или иную сторону.

В ставшей капиталистической системе хозяйствования «привычка» продавать рабочую силу постоянно подпитыва-ется таким средством экономического насилия, каким явля­ется безработица. В богатых капиталистических странах за­дача обеспечения полной занятости населения могла бы быть легко решена. Однако массовая безработица постоян­но существует. Почему? Она держит по угрозой увольнения работающих, а страх потерять работу становится действен­ной силой воздействия на работающего. Организованность и дисциплинированность последнего есть своеобразная за­щита от угрозы стать безработным. Капитал отработал

утонченные формы насилия над сознанием человека, скры­тые механизмы манипулирования им. Сознание людей по­стоянно держится под контролем капитала, формируется им в массовом масштабе. Так как уклонение от среднего содер­жания сознания становится для каждого рабочего ничтожно малым, то стало возможным говорить об общественном со­знании. Словосочетание «общественное сознание» не понял бы не только Плотин, для которого сознание было воспоми­нанием о встрече индивидуального человека с Богом, но и Декарт, объявивший началом человеческого существования акт мышления. Для Маркса в определении сознания как «общественного», т. е. зависящего в своем содержании от общества, нет ничего странного, ибо он открыл реальный факт: социальная система может стабильно функциониро­вать лишь при постоянном воспроизведении в массовом мас­штабе такого содержания сознания, которое адекватно ей.

Общественное сознание и общественное бытие. Обще­
ственное сознание- это массовидное сознание. Оно фор­
мируется общественными связями и отношениями, и его
содержание надындивидуально, всеобще. В нем проявляет­
ся «всеобщий характер отношений людей друг к другу и к
природе» (К. Маркс). Говорить об общественном сознании
можно только в том случае, когда социальная система уже
сформировалась и стабильно функционирует. Тогда она ав­
томатически производит «нужное» ей массовидное созна­
ние, которое обеспечивает ее нормальное существование.
Общественное сознание становится условием существова­
ния социальной системы, а потому взаимоотношение созна­
ния и бытия не строится по принципу «причина—следст­
вие», т. е. по типу порождающей модели: одно порождает
другое в качестве своего следствия. В стабильно функцио-
нирующем обществе сознание «вплетено в язык реальной
жизни» и без него просто нет общества. Более того, как мы
показали выше, возникновение нового типа социальных от­
ношений возможно только при условии изменения содержа­
ния сознания. Прежде чем возникает новый тип социаль­
ных отношений, происходит переворот в сознании людей.
Философы «замечают» это изменение ранее других людей
(вспомните того безумца, который раньше остальных людей
осознал, что их духовный мир изменился, они «убили
Бога»), а потому они могли зачастую прогнозировать буду­
щее развитие человечества. >

Итак, вырисовывается очень сложная картина взаимо­действия общественного сознания и общественного бы­тия. В переходные периоды, когда идет становление ново-

го общества, «ведущей^ и во многом определяющей сторо­ной выступает сознание, вернее, его изменение, совершае­мое часто под воздействием внешнего насилия. Оно явля­ется исторической предпосылкой нового способа социаль­ной жизни. Затем, когда этот способ жизни утверждается, он сам начинает воспроизводить то содер­жание сознания, которое до того выступало исторической предпосылкой его становления. Сознание как бы стано­вится вторичным явлением по отношению к общественно­му бытию. Но это— «вторичность» элемента системы по от­ношению к целостной системе. Сознание - функция соци­альной системы, ее необходимый момент. Как живой организм не может существовать, например, без такого сво­его элемента, как дыхание, так и общество воспроизводит сознание в качестве элемента жизненно для него важного. В результате сознание одновременно и условие существова­ния общества и обусловленное им.

Воспроизводя адекватное себе сознание, социальная систе­ма поддерживает стабильность своего существования. М. Ве^-бер, к примеру, описывает такой исторический факт. Поме­щик платил жнецам йо 1 марке за обработку 1 моргена земли, и они обрабатывали 2,5 моргена в день. Желая увеличить продуктивность труда, он увеличил плату в 1,5 раза. Резуль­тат ошеломил его: жнецы сократили обработку земли до двух и менее моргенов в день, получая примерно те же 2,5 марки. Причина такого парадокса в сознании людей традиционного общества. У них сложились устойчивые представления о ка­ких-то своих естественных потребностях, и они работали столько, сколько надо было для их удовлетворения. То есть традиционное сознание, рассматривающее труд и производст­во в целом в качестве средства удовлетворения естественных потребностей сработало «автоматически» и тем самым восп­роизвело экономические устои традиционного общества. Раз­витие капитализма на базе такого сознания невозможно. По­тому-то в период первоначального капиталистического накоп­ления, как показано выше, начался насильственный слом стереотипов традиционного сознания, замена их на новые сте­реотипы, для которых производство становится самоцелью.

Исторический опыт существования социализма в нашей стране также свидетельствует о том, что жизнеспособность системы социализма обеспечивалась прежде всего адекват­ным сознанием людей: отсюда и трудовой героизм, и победа в Великой Отечественной войне. Не случайно такое боль­шое внимание уделялось воспитанию подрастающего поко­ления, преемственности традиций и т. д.

Маркс проработал проблему общественного сознания для развитого капитализма, где обнаружилось классовое противостояние. Поэтому он связывал содержание сознания того или иного индивида с его классовой принадлежностью. В антагонистических формациях, к которым принадлежит капитализм, средний член класса не в состоянии реально возвыситься над тем, что он есть в- действительности, ибо индивиды подводятся цод класс как под род. И такое «под­ведение» будет до тех пор, пока будут классы, отстаиваю­щие свой особый интерес. Средний представитель класса думает как все, чувствует как все, интерпретирует события как все. «Класс определяет их жизненное положение, а вме­сте с тем и их личную судьбу, подчиняет их себе» (К. Маркс). Одним словом, сознание индивида становится функцией надындивидуального, сознания. Индивидуальное cojimmie полностью определяется содержанием коллектив­ных форм мышления и чувствования. Каково бытие людей, таково и их сознание, и наоборот. Отдельные индивиды «повторяют» в своем сознании содержание коллективных интересов и потребностей, причем, происходит это зачастую стихийно, без контроля со стороны самосознания, «я*.

Маркс изучал общественное сознание того общества, где доминантой бытия были классы со своими особыми экономи­ческими и политическими интересами. Отсюда и пафос уче­ния Маркса: до тех пор, пока в обществе будет расслоение экономических интересов, индивиды не смогут сполна реали­зовать свои сущностные силы, не обретут способность стать творческими личностями, их сознание не будет свободным.

Что же происходит с социальной системой, когда люди, по тем или иным причинам, перестают воспринимать способ ее существования как естественный, само собой разумею­щийся? Появление в сознании людей размышлений по пово­ду истинности или неистинности существующей обще­ственной жизни, ее человекоразмерности, справедливости и т. д.--признак перехода социальной системы в режим не­стабильного существования. Поэтому во все времена и эпохи существующий способ производства препятствовал проникновению в массовое сознание мыслей тех, кто его критиковал. Для своего сохранения социальная система вы­нуждена блокировать силой (аресты, тюрьмы, заказные убийства и т. д.) всякого рода несовпадения содержания со­знания отдельных индивидов с логикой своего развития. Когда такое «несовпадение» становится характерным для сознания подавляющего числа людей, система обречена. Так, с появлением у рабов античного общества осознания

себя личностями, «рабство влачит уже только искусствен­ное существование н не может дальше служить основой про­изводства» (К. Маркс). А когда рабочие капиталистическо­го общества начали понимать, что продукты их труда не могут принадлежать только капиталистам, когда они оцени­ли отделение труда от условий его осуществления как не­справедливые, насильственные, классический капитализм потрясли мощные социальные взрывы. Под воздействием социализма, построенного в нашей стране, проходило «про­свещение» сознания всех трудящихся. Этим и обусловлен тот факт, что капиталисты вынуждены были идти на серь­езные уступки в сфере распределения продукта труда, соци­альной защиты трудящихся. Классический капитализм трансформировался в посткапиталистический, а затем и в постпосткапиталистический не без влияния успехов социа­листической системы.

Как правило, критики существующего способа произ­водства появляются в периоды проявления противоречий общества. Но в условиях развившихся противоречий живет уже другое поколение людей, которое не участвовало в со­здании существующего способа производства и жизни. Ему, этому позднейшему поколению «условия бытия прошлых поколений кажутся чем-то случайным, односторонним, не соответствующим природе человека. И этот свой взгляд на прошлый способ бытия как «на оковы» «позднейшие поко­ления» приписывают также и прошлому времени». Приве­денное высказывание Маркса имеет прямое отношение к со­бытиям, совершающимся в нашей стране сейчас. Представи­тели нового поколения, воспитанные в сытости и довольстве, не испытавшие всех трудностей, которые выпа­ли на долю их отцов и дедов в построении первого в мире социалистического общества, не принимавшие участия в его защите, не испытавшие ужаса порабощения фашизмом и т. д, измеряющие все степенью материальной обеспеченности, бездумно твердят, что советские люди— это несчастное поко­ления рабов, не знающее ни материального достатка, ни ра­дости жизни. Духовное же самочувствие прошлых поколе­ний и восприятие их жизни поколением молодых-разные вещи. Люди, отдававшие добровольно все свои силы на по­строение социализма и его защиты от внешних и внутрен­них врагов, бесспорно, не считали себя обделенными радос­тями жизни. Их чувства, мысли в основной своей массе были искренни, а это—необходимое условие полноценной жизни, соответствующей природе человека.

Марксов метод анализа сознания. Маркс изучал реаль-