Панарин А.С. 44 страница

усугубила излишняя централизация управления, концепция планирования,

сложившаяся в начале 30-х годов. Регионы рассматривались только как

источник ресурсов, а не как самостоятельная среда, имеющая цели в себе

самой. Сложилось потребительское отношение отраслей к региону при

явном дефиците ответственности за сохранность ресурсов региона, их

воспроизводство и развитие. При формировании планов экономического и

социального раз 138 вития регионов местные органы - Советы - играли

последнюю роль. Это привело к целому ряду опасных деформаций.

4. В самом использовании ресурсов региона, мобилизации его

потенциала образуются неизбежные бреши. В частности, многие факторы,

относящиеся к социально-культурному потенциалу региона, вообще не

могут быть задействованы в рамках отраслевого _принцип.а. Они как бы

выпадают в межотраслевое пространство, отсюда - видимость

общекультурного перепроизводства (при фактической культурной

недоразвитости), избытка общей образованности (при фактическом его

отставании) и т.п.

Возможен ли возврат к территориальному _принцип.у жизнестроения? В

чистом виде, как это характерно для докапиталистических формаций,

естественно, невозможен. Жесткая привязка людей к территории,

тотальная интеграция в местную социальную среду, пассивное

наследование норм - все это несовместимо с долговременными тенденциями

развития современной цивилизации. Но преобразовать сложившиеся

отношения между отраслями и территориями, преодолеть территориальный

нигилизм (и его частные экологические и культурные проявления)

совершенно необходимо, Основой такого преобразования должно стать

установление новых, хозрасчетных отношений между отраслями и территориями. Начавшаяся в

стране реформа направлена не только на усиление хозяйственной

самостоятельности предприятий. Хозяйственная самостоятельность

территорий - не менее, а, скорее всего, более важная сторона реформы,

ибо затрагивает более общие условия жизнедеятельности людей,

относящихся уже не только к экономическим, но и к глобальным проблемам

современности. Соотношение отраслевых и территориальных решений можно

проиллюстрировать с помощью следующей таблицы.

Ясно, что это требует новых _принцип.ов организации и управления

культурой: отраслевые приоритеты должны смениться "популистскими";

зависимость от своих подписчиков, абонентов должна преобладать над

всеми остальными формами предписаний.

И сегодня, к сожалению, сохраняется практика централизованных

отчислений регионов в государственную казну, ничего общего не имеющая

с пропорциональным вкладом каждого региона в экономику. Так, в 1992 г.

разница между получением средств от федерации и выплатой федеральных

налогов для Чечни и Ингушетии составила плюс 865 млн. рублей, для

Татарстана - плюс 37 млрд. рублей, а, например, для Нижегородской

области - минус 67 млрд. рублей. Таким образом, Федеральный центр

продолжает осуществлять административно-командную практику

перераспределения ресурсов, приводящую к расколу регионов федерации на

два блока: тех, кто безвозмездно снабжает ресурсами, и тех, кто

безвозмездно их получает. Эта политика чревата развалом Федерации.

Необходим решительный поворот внутренней геополитики в духе

территориального _принцип.а и регионального хозрасчета.

Предыдущие десятилетия (между концом Второй мировой и концом

третьей мировой - холодной - войны) ознаменовались постепенным

формированием единого и стабильного пространства, охраняемого

общепризнанными политико-правовыми и социокультурными нормами. Вехами

этого процесса стали: 1945 г. - победа над фашизмом, 1956 г. -

образование "общего рынка" и начало интеграции Западной Европы, 1975

г. - Хельсинкское соглашение (Совещание по безопасности и

сотрудничеству в Европе). (Правда, при этом сохранялась выгодная

Советскому Союзу асимметрия между _принцип.ом нерушимости границ в

Европе и их "революционной перерешаемостью" в Азии, Африке и Латинской

Америке.)

Это утверждение _принцип.ов нового мирового порядка осознавалось на

Западе как торжество цивилизационного начала над варварским как в

пространстве, так и во времени. В пространственном отношении это

означало постепенное, но неуклонное расширение атлантического

пространства "единых прав человека" сначала на Центральную Европу

(Германия), а затем на Восточную и Советский Союз,

революционно-кочевническая (скифская) энергия которого должна была

быть укрощена хельсинкским процессом.

Геополитический "экзистенциализм" настаивает на _принцип.иальном

одиночестве государств и народов в этом мире, и потому его

доминирующим мироощущением является тревога. Он не верит ни в какие

цивилизационные гарантии: в мире нет гарантий, в нем господствуют

столкновение разнонаправленной воли и коварство случая. 152 Надо

сказать, что интуиция геополитического сознания в чем-то существенном

корректирует ощущение застрахованности от хаоса, свойственное

цивилизационной идеологии.

Выше уже упоминалось, что базовыми _принцип.ами геополитики

являются не столько вариативные факторы, меняющиеся вместе с

прогрессом, сколько некоторые инварианты, связанные со статусом

государства в географическом измерении. Независимость коллективных

субъектов (в том числе государственных) от географического

пространства может возрастать в перспективе прогресса, но она никогда

не становится полной: география - это тот тип наследственности,

который можно облагораживать, но нельзя совсем изменить.

Первая из таких дифференциации относится к различию

социокультурных доминант модернистской и постмодернистской эпох. С

этой точки зрения в рамках политического спектра выделяются носители

двух разных языковых стилей: технократического и гуманитаристского.

Технократическая элита, доминанта которой соответствовала духу

промышленных модернизаций, стремилась организовать всю общественную

жизнь по законам "технической среды". Ленинский образ общества как

"единой фабрики", управляемой согласно _принцип.у единоличия,

представлял собой радикализированный вариант технократического мифа

модернистской эпохи. Советская история отмечена противоборством между

технократами и идеологами, дающими чередование социокультурных фаз:

идеологическая доминанта гражданской войны сменяется технократическим

рационализмом 20-х годов; реванш идеократии, характерный для 30-50-х

годов, сменяется новой технократической волной 60-70-х.

Социокультурным итогом последнего из указанных периодов явилась

технократическая переориентация компартии. Подавляющее большинство

секретарей райкомов-горкомов-обкомов представляли "хозяйственники" -

лица с высшим техническим образованием. Печально знаменитая программа

"ускорения" - последнее формообразование коммунистического мифа

накануне краха, носила явные следы технократического происхождения.

Вторая дифференциация элит связана с отделением этакратии от

этнократии. Или, если сформулировать вопрос иначе: что является

истинным мотивом сепаратизма: взыскующие авторитарной власти

эксплуатируют идеологию национализма или национализм требует

авторитарной власти для самореализации? С одной стороны, нет никакого

сомнения, что в целом ряде случаев риторика национализма маскирует

логику производства власти. Партийная этика номенклатуры формировала

людей, которые служили не "местному населению", а партии и ее

"ленинскому центральному комитету". Поэтому ее национальная

"беспочвенность", а нередко и прямое отщепенство не оставляют

сомнений. Это сказалось сегодня в процессе формирования компрадорской

буржуазии, в большинстве своем вышедшей из рядов номенклатуры. У

властвующей элиты, лишенной национальных корней, есть только две

мощных мотивации: власть и богатство. А поскольку наш номенклатурный

капитализм игнорирует _принцип. разделения экономической и политической

власти (богатство по-прежнему выступает как функция власти), то

расширенное воспроизводство власти стало главным смыслом жизни

номенклатуры в постсоветский период. Отсюда - феномен "стилизованного

национализма", проявившийся во внезапной метаморфозе бывших теоретиков

и проводников "пролетарского интернационализма". Закон расширенного

воспроизводства власти в пространстве Евразии может быть сформулирован

так: чем больше независимых государств, тем большее число

"ответственных постов", в том числе связанных с вожделенным статусом

"первого лица".

Однако наряду с этой логикой производства власти в том же

направлении дробления единого пространства действует и логика

национального самоопределения, В основе ее лежит "недоразумение века":

смешение самоопределения народов и самоопределения наций. "Народ -

понятие географическое и включает каждого, кто живет внутри

определенных государственных границ. Исходя из географического

положения, процедура осуществления самоопределения будет точной и

последовательной. Иной вопрос - самоопределение наций. возможность

последовательного и систематического разрешения вопроса резко

уменьшается. Все нации географически распределены неравномерно."17

Механическое перенесение некоторых западноевропейских _принцип.ов на почву неевропейских

культур часто порождает монстров. Таким монстром стало и пересаженное

на неевропейскую почву понятие национального суверенитета. Как

справедливо замечает В. Цымбурский, синкретизм понятия нации в

политической лексике Европы мешает европейцам проводить важнейшие

дифференциации, касающиеся "суверенитета народа", "национального

суверенитета" и "прав этноса". "Традиционное либеральное мышление

никогда не хотело всерьез допустить, что в не-западных обществах

демократизация суверенитета способна выдвинуть на первый план совсем

иные его социальные функции, чем в Западной Европе и Северной Америке

- вести не к конституционному "народному суверенитету", а либо к

этнократическому паттерну, либо к некой форме чистой политократии,

гражданской или военной"18.

Социал-демократия, еще в начале XX в, выдвинувшая идею

национального самоопределения "вплоть до отделения", фактически

Подвергла ревизии основной _принцип. западного жизнестроения - _принцип

свободного индивидуального самоосуществления. Вместо этого был

выдвинут "восточный" _принцип. единой коллективной судьбы и права

человека были принесены в жертву коллективному интересу

самоопределяемых наций. Не случайно национально-освободительное

движение едва ли не повсюду ознаменовалось становлением авторитарных

режимов, для которых понятие государственного суверенитета означало

безраздельную, "опирающуюся не на закон, а прямо и непосредственно на

насилие", власть над своими подданными. (Вспомним негодование

советских главарей тоталитарного режима по поводу "вмешательства во

внутренние дела социалистической страны",) Разрушение единого

пространства тоталитарной империи националистическими движениями -

один из механизмов тоталитарного саморазрушения.

Мне уже приходилось писать об индоевропейской триаде и ее

прочтении в русской культуре2!. Эта архетипическая триада

соответствует трем варнам древнего индоевропейского общества: жрецы,

воины, пахари. Надо отметить, что магистральной линией развития

западной цивилизации является растущее обособление этих функций, что в политико-правовом отношении

выступает как _принцип. разделения власти (духовной, политической,

экономической), а в социокультурном - как _принцип. профессиональной

специализации. В результате произошла профессионализация и

секуляризация двух последних функций. В основе экономики отныне лежит

не жертвенность и энтузиазм, а заинтересованность, стимулирующая

профессиональные умения. То же самое относится, и к воинской функции:

ее эффективность начинает больше зависеть от развития

материально-технической базы (ВПК) и совершенства организации, чем от

героико-патриотического воодушевления. И поскольку эти виды

совершенствования накапливаются более или менее последовательно и

преемственно, то этим в значительной мере и объясняется господство

линейного типа времени на Западе.

В брежневскую эпоху произошло завершение двух долго скрываемых от

общества процессов. Во-первых, вестернизация правящего класса,

осознавшего, что капитализм не только эффективнее социализма, но и

"слаще" его как образ жизни. Во-вторых, произошло сращивание

партократии с торговой мафией, что означало решительный отход от

характерного для "азиатского способа производства" _принцип.а, согласно

которому богатство выступает как функция власти и всецело зависит от

сохранения властного статуса. Легализовать эти сдвиги можно было

только путем решительного отказа от господствующей идеологии, от

вездесущей "жреческой" цензуры.

Одно надо признать: нынешняя правящая элита не годится на роль

элиты. Ее творческого потенциала явно не хватает на то, чтобы освоить

пространство постсоветской Евразии как единое духовное пространство,

содержащее общие _принцип.ы жизнестроения и общие вдохновительные цели.

Экономиксцентризм ее мышления основан на социокультурном

недоразумении: на неумении разгадать в послевоенном экономическом чуде

Западной Германии, Европы, Японии скрытой энергетики больших целей -

национального и цивилизационного самоутверждения народов, встретивших

опасный вызов истории и мобилизовавшихся для достойного ответа, Элита,

достойная этого названия, отличается одной важной особенностью:

искусством формулировать Большие цели и тем самым возвышать народы в

их собственных глазах. Наша правящая элита 176 до сих пор "играла на

понижение" - неуклонное снижение статуса России в дальнем и ближнем

Зарубежье и снижение общей цивилизационной самооценки ее народа. Между

тем международный государственный и цивилизационный статус России

имеет для нее величайшее внутриполитическое значение: "этот статус

служит одной из весьма немногих еще остающихся опор национального

самоуважения в стране, переживающей. сильнейший приступ комплекса

исторического неудачника; он, этот статус, еще как-то препятствует

люмпенизации общества в целом, а не отдельных его слоев и групп, и

прежде всего тотальной люмпенизации общественного сознания и

морали"22,

Г л а в а 1 _принцип.Ы ПОЛИТИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ

Ценностные приоритеты политической антропологии выражаются в

_принцип.е: не человек для общества, а общество для человека.

Да и пространство СНГ, и даже самой России, представляет сегодня

поле активного диалога различных наций, этносов и культур,

пересматривающих свои отношения, свое место в евразийском

пространстве, Единый "советский человек" уступил место разнообразию

политических и социокультурных типов, без учета специфики которых

сегодня невозможно строить политику. Прежние линейно-детерминистские

описания, связанные с попытками приведения их к "единому знаменателю"

("единое экономическое пространство", единые "императивы НТР" и т.п.),

показали свою неэффективность. В ответ на эту проблему современная

культурная антропология выдвинула _принцип. "продуктивности

разнообразия" и неиерархичности культур. Прежде их предпочитали

располагать по шкале времени, выделяя архаичные и современные и

предполагая скорое выравнивание мирового культурного ландшафта по

единому передовому образцу. Кстати, в отношении политических культур

эта точка зрения до сих пор преобладает на Западе. Так, известная

классификация Г. Алмонда предлагает следующую иерархию политических

культур: эталоном признается англо-американская, за нею следует менее

современная континентально-европейская, а замыкают ряд отсталые

авторитарные культуры Востока,

Таким способом организованная критическая способность суждения

была направлена в одну сторону: на пресечение любых отклонений от

господствующей государственной нормы. Сама возможность помыслить

отклонение общества и государства от каких бы то ни было норм в этой

системе мышления в _принцип.е исключалась, поскольку считается, что

нормы - продукт общественного строя и никаких других нормообразующих

источников нет и быть не может. Не случайно в нашей стране с такой

беспощадностью искоренялась религия: провозглашая высший,

трансцендентный характер главных норм человеческого бытия, она могла

давать опору критической способности суждения в отношении земной

власти, ограничить ее монополию в смыслообразующей и ценностной сфере.

Политическая антропология своими, светскими и научными средствами

решает эту проблему альтернативного источника норм. Так, она говорит о

природе человека, о природных - неотчуждаемых правах личности, об

антропологических границах применения "политических технологий".

Сегодня, с позиций накопленного в XX в. опыта, нам легче уяснить

себе несостоятельность подобной логики. В качестве реакции на

трагические эксперименты с "новым человеком", на попытки тоталитарных

государств "национализировать" не только частную собственность, но и

самое человеческую личность выступает, в частности, постмодернизм, в

рамках которого реабилитируется культурная традиция (стиль "ретро"),

природа и природное со всеми своими правами ("неонатурализм") и,

наконец, природа самого человека (новый антропоцентризм), На Западе

постмодернизм в последние годы характеризуется экологической

доминантой и выступает как реакция на жесткие промышленные технологии,

разрушающие живую природу. Решительной переоценке, подлежит все, что

имеет отношение к этим технологиям, - "прометеева воля" к

преобразованиям, анатомирующая и препарирующая аналитика науки,

убивающая живой образ природы, безраздельное господство утилитарного

_принцип.а. Экологическое "покаяние" Запада, заставляющее его все чаще

возвращаться к восточному опыту или к далекому собственному прошлому,

- особая тема европейской культуры, тема, осваиваемая и нами сегодня.

И все же наше постмодернистское покаяние - особого рода, оно

характеризуется иной доминантой, Жестко разрушительные промышленные

технологии воспринимаются нами как нечто вторичное, производное: и

исторически, во времени, и метафизически, в смысле преобразования

картины мира. им предшествовал замысел, "добычей" которого явилась не

при* рода, а сам человек.

1. _принцип. многообразия. Прежде всего речь идет о плюрализме в

противоположность монизму. В нашей культуре после 1917 г. произошла

крупнейшая онтологическая катастрофа, связанная с исчезновением

полноправного и полноценного другого - отличного от нас и признанного

в своем отличии. Марксистская эсхатология, провидящая скорый конец

"предыстории", рассматривала присутствие другого - социальное

разнообразие, неоднородность, несовпадение интересов как доставшийся

от прошлого изъян мира, вполне преодолимый в коммунистической

перспективе. Одномерный "новый человек" не приемлет другого: в прошлом

он ищет лишь собственные предтечи, в настоящем - себеподобные

"прогрессивные силы". Словом, всюду он обречен на скучную тавтологию,

на уподобление других себе. Тех же, которые сопротивляются такому

уподоблению, он зачисляет в разряд "классово чуждых" и подлежащих

ликвидации.

Собственно, этот антропологический _принцип. исторической

вменяемости субъекта как творца истории является, по моему мнению,

важнейшей методологической предпосылкой общественной реформы. Жесткий

причинно-следственный детерминизм, навсегда и однозначно связующий

наше будущее с прошлым, исключает возможность каких-либо обновлений,

духовных и социальных. Они возможны там, где возможна свобода -

способность перерешать судьбу, преодолеть инерцию данных обстоятельств

и данной истории. Словом, перед нами возникают и сталкиваются два типа

исторической проницательности. Первая, объективистская, имеет целью

развенчать субъектно-ценностный подход к миру и показать скрытую

обусловленность человеческого поведения логикой объективных

обстоятельств и закономерностей. Вторая, субъектно-деятельностная,

ставит своей целью обнаружение возможностей свободы - тех прорех и

лакун в порядке бытия, через которые врывается в мир логика

иначе-возможного.

2. _принцип. целостности. Мы уже упомянули об одной из ключевых

метафор тоталитарного мышления - метафоре "механизма", прикладываемой

к обществу и человеку ("колесику и винтику"). Эта метафора выдает

волюнтаризм социальной инженерии, усматривающей в обществе

бесструктурный конгломерат социальных тел, которыми можно произвольно

комбинировать согласно тому или иному "великому проекту". Как

известно, применительно к природе такого рода технологический

волюнтаризм стал преодолеваться по мере открытий биоценоза и

геобиоценоза. Природа предстала системной целостностью, которую нельзя

безнаказанно "преобразовывать" и "побеждать": произвольные

вмешательства в нее чреваты опасными эффектами бумеранга.

3. _принцип. универсализма - единства человеческого рода. Со времен

установления эндогамии это единство утратило природно-наличный

характер: оно стало проблемой. Человеку необходимо совершить особое

нравственное и интеллектуальное усилие, чтобы в представителе другого

племени узнать близкое ему "ты". Такое восприятие носит характер

экзистенциального прозрения: человек ("я" и "он") выступает как

"сверхсоциологическая" реальность, содержащая в себе, помимо того, что

идет от институтов и норм данного общества, нечто еще, и это нечто

оказывается едва ли не самым существенным. Внеинституциальная встреча

людей, когда "душа с душою говорит", предполагает несомненную

автономию человеческой души - ее трансцендентный ("ненадстроечный")

характер.

Эта проблема, как известно, решалась великими мировыми религиями,

в частности христианством. В борьбе с сектантством иудаизма,

прозревавшего спасение одного - избранного народа, христианство

провозгласило _принцип. универсализма (нет ни эллина, ни иудея, ни

язычника) - перспектива спасения не ограничена какими бы то ни было

этническими, расовыми и классовыми различиями людей. С тех пор

универса- | лизм не раз подвергался попыткам доктринального и

практиче- - ско-политического пересмотра, что каждый раз ставило

цивилизацию на грань катастрофы. Не только сегодня, но и в прошлом

выживаемость цивилизации не имела естественных

("естественноисторических") гарантий, не была закреплена

"объективными", не зависящими от сознания и воли людей законами.

Великий смысл заложен в _принцип.е альтернативных движений: мыслить

глобально, действовать парциально (здесь и теперь, не дожидаясь, когда

созреют предпосылки для "окончательных решений"). Этот _принцип

направлен против классового и государственного эгоизма деятелей,

заполучивших огромную мощь современных промышленных и политических

технологий, т.е. действующих помимо своей воли глобально, но

продолжающих мыслить парциально - своекорыстно. Главная их ошибка

касается интерпретации пространства и времени цивилизации. Что

касается времени, то здесь главную трудность создает эсхатология

марксизма, обещающая скорый конец "предыстории", связанный с

разделением людей и многообразием социальных интересов. Эта

эсхатология породила особую "диалектику ожиданий": как раз накануне

"окончательного объединения" людей в земном рае коммунизма должно

происходить самое радикальное их размежевание и противостояние по

классовому _принцип.у. Чем неистовее классовое противостояние, тем ближе

"окончательное" объединение, чем выше готовность "доведения классовой

борьбы до конца", тем скорее наступит торжество высшей справедливости.

4. _принцип. субстанциальности, Пожалуй, нет ничего более ТРУДНОГО

для сознания, прошедшего марксистскую выучку, 7* 195 чем понятие

неотчуждаемых прав человека. Дело в том, что это понятие не является

социологическим. Если человек - совокупность общественных отношений,

то прав у него ровно столько, сколько общество может и желает ему

предоставить; и самое главное, с марксистской точки зрения, что эти

права обусловлены его классовой принадлежностью (максимум прав - у

представителей господствующих классов при фактическом бесправии

эксплуатируемых). Но что же тогда означает статья 1 Всеобщей

Декларации прав человека "Все люди рождаются свободными и равными в

своем достоинстве и правах"?

Дистанцирование от эмпирической реальности, наблюдаемое в

большинстве стран современного мира, здесь несомненно, но можно ли

такое дистанцирование объяснить утопическим благодушием "абстрактного

гуманизма"? Мировое сообщество придало Декларации нормативный статус,

сформулировав минимальные стандарты в этой области и обязав

государстваучастники Хельсинкского процесса привести свое внутреннее

законодательство в соответствие с этими стандартами. Иными словами,

здесь заявляет о себе критическая способность политологического

суждения, трансцендирующая социологическую реальность, связующая свои

нормы не с нею, а с природой человека, обладающая свободой и

достоинством. Отвергая всеядность истории, приемлющей любые режимы

("все действительное разумно"), политическая антропология выделяет

среди них нормальные, демократические, и отклоняющиеся (нарушающие

основные права человека). Самое любопытное заключается в том, что это

различие "работает": так, гласность укрепляет демократический режим,

но действует губительно на авторитарные и тоталитарные режимы. Как

показывает опыт Венгрии 1956 г. и Чехословакии 1968 г., наконец,

недавние события в странах Восточной Европы, они не выдерживают и

нескольких месяцев гласности, начиная необратимо разлагаться. Не

меньшую проблему для чисто социологического подхода представляет

понятие правового государства, то есть государства, подчиненного

праву. С позиций, привычных нашей догматике, - это нонсенс: право есть

возведенная в закон воля господствующего класса, а государство есть

средство, принуждающее всех (прежде всего угнетенные классы) соблюдать

эту волю. Но действительный смысл правового государства состоит,

скорее, в противоположном: акцент делается не на подчинении граждан

государственной воле, а на равном подчинении всех, в том числе и