Панарин А.С. 39 страница

точек зрения на одну и ту же реальность означает невозможность

существования божественной точки зрения, с которой открывается вид на

всю реальность"7.

 3. УСТАНОВКИ ГЕНЕРАЛИЗАЦИИ И ИНДИВИДУАЛИЗАЦИИ:

СИМПТОМЫ ВЗАИМНОЙ ИНВЕРСИИ

Со времен неокантианства установилось различие номотетического

(генерализирующего, унифицирующего) метода наук о природе и

идиографического (индивидуализирующего) метода наук о культуре,

Неокантианство возникло в качестве реакции гуманитаристики на

опасность поглощения ее предмета и метода со стороны "точного знания".

В самом деле, вся сциентистско-позитивистская традиция, получившая

доминанту в европейской науке, угрожала детерминистским

посягательством на явления человеческого духа. Как писал Э. Дюркгейм,

"первое и основное правило состоит в том, что социальные факты нужно

рассматривать как вещи"8. Следует признать, по-видимому, что такая

установка нетерпеливого знания, стремящегося поскорее "прибрать к

рукам мир", наложить на него око-

6 Ревио Ж.Р. Типы национализма, общество и политика в Татарстане //

Полис. 1992. № 5-6.

7 Пригожий И., Стенгерс А. Порядок из хаоса. М., 1988. С. 97.

8 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод Ъоциологии. М.,

1991. С. 421.

вы базовых "универсальных закономерностей", характерна для всякой

молодой науки, вышедшей из недр "прометеевой культуры" Запада.

Прометеева воля к преобразованиям, стремление овладеть объектом любой

ценой, превратить его из бытия-для себя в "вещь для-нас", в простое

средство раскрывается нам в качестве социокультурного подтекста

европейской науки - лежащей в ее основе глубинной мотивации. Затем,

когда наука достигает зрелой критической фазы, характеризующейся общим

мировоззренческо-методологическим самоотчетом, она, как правило,

умеряет свои претензии.

У нас сегодня политология - молодая наука, и ей свойствен прометеев

пафос - нетерпеливое стремление технологически обработать, обуздать

"слепую органику" социума, не останавливаясь при этом перед

употреблением жестких политических технологий (на этот раз во имя

высших демократических интересов). Задача научного сообщества

отечественных политиков состоит, по-моему, в том, чтобы быстрее

преодолеть эту детскую болезнь сциентизма и технологического

радикализма и остудить прометеево нетерпение молодой науки, осознав

имманентные пределы, А для этого необходимо оценить соотнесенность

развития современной политологии с общенаучной парадигмой нашей эпохи.

Здесь самое разительное состоит в том, что "науки о природе" -

комплекс естественнонаучного знания, преодолевают установки

генерализации. Естествоиспытатели начинают осваивать мир природных

объектов с тех позиций, которые прежде были свойственны

идиографическим "наукам о культуре". Там, где их предшественникам

виделся мир стационарных, тиражируемых объектов, они находят

уникальное, неповторимое.

Так, в современной космологии все больше утверждается принцип

уникальности Вселенной (Я.Б. Зельдович, В.Л. Гинзбург и их

последователи). Сторонники этой концепции утверждают образ нашей

метагалактики как единственной и уникальной - других метагалактик не

существует, <так как теория однородной изотропной Вселенной не только

не "требует", но более того - не допускает их существования>9.

Согласно утверждаемой в современной физике "суперпространственной"

модели, существует только один-единственный цикл эволюции Вселенной.

Физические законы и начальные условия эволюции космической материи как

бы "заморожены" в первоначальном Большом взрыве, с которого начинается

этот единственный цикл, и должны "растаять в конечной фазе сле-

9 Казютинский В.В. Философские проблемы исследования Вселенной //

Вопр. философии. 1980. № 12. С. 85.

дующего затем коллапса"'10. Речь идет о нешуточном изменении

естественнонаучного менталитета. В рамках классической науки

преобладала установка бесконечной множественности миров; она изгоняла

уникальность и связанную с ней тревогу за неповторимую гармонию мира.

Постулат о бесконечности миров и бесконечной тиражируемости любых

состояний и явлений во вселенной (в том числе, жизни и разума) явился,

на мой взгляд, одним из мировоззренческих оснований новоевропейского

нигилизма. Нигилизм, если он не является продуктом прямых патологий,

несомненно, связан с убежденностью в заменимости, тиражируемости любых

явлений, В мире бесконечно тиражируемых явлений наша технологическая

свобода бесконечна, и к тому же нам дается "право на ошибку". Если

что-то и погибнет в результате наших ошибок, то в свете постулата о

бесконечной множественности и взаимозаменимости явлений Вселенной, эта

гибель не повлечет за собой невосполнимых потерь в порядке бытия,

В современном естествознании утвердился так называемый антропный

принцип. <Его смысл состоит в том, что незначительные изменения

мировых постоянных (сотые доли процента) могут качественно изменить

свойства суперсистемы "Вселенная" и характер всех процессов, в ней

происходящих, Даже при таких ничтожных изменениях ее параметров в ней

уже не могли бы возникнуть более или менее стабильные образования. Не

возник бы в ней и человек, и эволюция Суперсистемы проходила бы без

свидетелей. Итак, наша Вселенная "держится на острие". Ничтожное

изменение ее параметров приведет к срыву, к ее полной перестройке>".

Антропный принцип выражает, таким образом, новую, алармистскую

доминанту современного естествознания, разительно контрастирующую с

"героическим энтузиазмом" Дж. Бруно и всей классической науки. В

классической (лапласовской) вселенной все процессы понимались как

обратимые. В современной картине стохастической вселенной неразрывно

связаны три понятия; случайность, необратимость, уникальность. Как

пишет И. Пригожий, "замечательная особенность рассматриваемых нами

процессов заключается в том, что при переходе от равновесных условий к

сильно неравновесным мы переходим от повторяющегося к уникальному и

специфическому"12. В ряду этих понятий стоит и современное понятие

геобиоце-

10 Турсунов А. Мировоззренческие проблемы научной космологии // Вопр.

философии. 1977. № 8. С. 75.

11 Моисеев Н.Н. Универсальный эволюционизм // Там же. 1991. № 3. С.

24.

12 Пригожий И., Стенгерс А. Порядок из хаоса. С. 54.

ноза. "Прометеев" человек видел в природе мастерскую - пространство

для ничем не ограниченных технологических преобразований. Понятие

геобиогенеза возвращает нас к старому пантеистическому образу природы

как живой взаимосвязанной целостности - уникального "сверхорганизма",

по отношению к которому недопустима механистическая комбинаторика,

Подведем итоги. В современной науке наблюдается несомненная инверсия

доминирующих тенденций. Прежде экспансия естественнонаучного рассудка,

ориентированного исключительно на закон как необходимую повторяющуюся

связь явлений, состояла в том, чтобы распространить метод

генерализации на сферу социально-исторических и духовных явлений и тем

самым вынудить к капитуляции традиционное гуманитарное знание,

памятующее об уникальном. Сегодня, напротив, само естествознание все

больше интегрирует "идиографическую" установку наук о культуре, ставя

в центр понятия уникальности, органической целостности, "хрупкости"

Вселенной, связанной с антропным принципом. Все эти понятия и принципы

приобретают статус общенаучных. Поэтому эволюция нашей молодой

политологии должна строиться с учетом этих кардинальных перемен в

научной картине мира. Это должно послужить предостережением против

установок "технологической свободы" - неограниченных манипуляций с

социальными объектами во имя упрощенно понятой эффективности. Сегодня

политолог обязан предостеречь любого реформатора от беззаботного

употребления сильнодействующих социальных технологий. Социальная

система, подобно всей нашей Вселенной, держится "на острие", ее

состояния отличаются особой хрупкостью. Прежнее реформаторство

основывалось на отделении магистрали прогресса - генеральной линии

общественной эволюции - от малозначащих случайностей. В современной

постклассической науке у случайности совсем другой статус: случайность

переносится в сердцевину любого процесса, делая его нелинейным,

неоднозначным и потому в существенных моментах непредсказуемым.

Современное общество, лишенное традиционных подпорок в лице сословных

перегородок и традиций, представляет собой мир неравновесных

состояний, не имеющий устойчивой колеи; поэтому инициируя те или иные

изменения, реформатор не может довольствоваться наивно оптимистической

установкой ("процесс пошел");

он должен знать о подстерегающем всюду хаосе. Собственно,

предостережение по поводу склонной к волюнтаризму "прометеевой воли"

можно обосновать не только на материале современной постклассической

науки, но и на материале постклассической культуры. Постклассическая

культура осуще-

ствляет решительную перегруппировку вечных архетипов мышления.

В отличие от модернистской культуры, актуализирующей в массовом

сознании миф удачливого героя, похищающего добычу (конька-горбунка,

царевича, царство), постмодернистская культура актуализирует миф о

наказанной гордыне или наказанном нетерпении.

Первый подпитывает "субъект-объектную" парадигму преобразующего

разума, в рамках которой прогресс персонифицируется деятельным и

напористым субъектом (например, классом-гегемоном,

партией-авангардом), а "отживший мир" третируется как "объект" его

воли,

Второй образует социокультурную подпитку иной, алармистской парадигмы,

где субъекты выступают как не ведающие последствий своего активизма

разрушители мира и в конечном счете - самих себя. Эта установка на

семиотический анализ политического действия, характерная для философии

постструктурализма, подхвачена и у нас рядом политологов. В частности,

автор этих строк попытался приложить к анализу современных

политических процессов архетипическую триаду Ж. Дюмезиля, касающуюся

древнего индоевропейского общества (жрецы, воины, пахари), и раскрыть

присутствие архетипического импульса воина - перераспределителя

богатств в деятельности современных политиков, обещающих своим

избирателям богатую "добычу" в случае поддержки13. В. Цымбурский

анализирует "поэтику политики" путем выявления ее архетипических

социокультурных подтекстов, опираясь при этом на семиотические

исследования Берка. Фрая, Уайта.

Берк, в частности, вычленяет другую архетипическую триаду:

"претендент-обладатель-объект". Архетипические триады становятся

далеко не всегда осознанной, но устойчивой темой культурного

творчества - индивидуального и коллективного. В. Цымбурский находит

эту триаду в маленьких трагедиях Пушкина, в частности в "Скупом

рыцаре", где претендент - это Альберт, обладатель - Барон, а объект -

золото. <Сюжет "крушение скупца" комедиен по-мольеровски,.,, если в

молодых претендентах на его добро видеть самостоятельных деятелей,

активное, победительное начало мира, а в сокрушенном старике -

пассивную и обреченную сторону того же мира, отступающего перед

натиском молодой жизни. Но такие сюжеты трагедийны, если видеть в

разрушающемся существе целый гибнущий космос.,, Например, если,

излагая политическую ситуацию в России начала XX в., представлять

враждующие

13 Панарин А.С. Революционные кочевники и цивилизованные

предприниматели // Вестник РАН. 1991. М> 9-10.

политические силы, от октябристов до большевиков, в качестве шакалов,

присутствующих при агонии внутренне надломленной имперской

государственности>14.

Легко увидеть, что заключенные в архетипической триаде мифа

альтернативные развязки соотносимы с образами классической и

постклассической науки: лапласовской и стохастической Вселенной. В

первом случае "претендент" воплощает неодолимую поступь прогресса,

гарантированную "непреклонными историческими закономерностями". Его

активизм изначально продуктивен, ибо интегрирован в одновариантную

логику лапласовской Вселенной, не знающую необратимых потерь. Во

втором же случае претендент, сам того не ведая, срывает мир со

стационарной орбиты и развязывает силы, заведомо ему не подвластные. В

этой перспективе мир рассматривается "как возникший из хаоса благодаря

уникальному стечению случайностей и тяготеющий слиться с хаосом,

однако удерживаемый от диссипации напряжением консервативных сил,

обуздывающих эту гибельную тягу. Такова, по существу, логика

крупнейших консерваторов, от К. Леонтьева до А. Зиновьева"15.

Надо сказать, что в течение весьма короткого времени - с конца 80-х

годов наше восприятие развернувшихся в России реформационных процессов

успело перестроиться с оптимистического субъект-объектного видения,

когда субъект выступает как закономерный "претендент" на дары

движущейся в заранее заданном направлении истории (например, в сторону

рыночной экономики, демократии, правового государства, изначально

заложенных в "программу" мирового развития) на совсем иное видение.

Здесь "претенденты" выступают не в роли героев прогресса -

воплотителей объективно заданной программы, а в роли слепцов,

неосторожно разбудивших силы хаоса. В стохастическом мире у

политического актора достанет силы нарушить хрупкое равновесие

общества, цивилизации - ив этом смысле он остается субъектом реального

действия, но у него нет никаких гарантий в отношении возможных

последствий, ибо в таком мире сколько-нибудь однозначного соответствия

между прошлым и будущим состояниями нет. В таком мире безнадежны и

реставраторские усилия политики, ибо новый статус случайности делает

любой процесс "невоспроизводимым" и, следовательно, необратимым.

"Стрела времени проявляет себя лишь в сочетании со случай-

14 Цымбурский В. Метаистория и теория трагедии: к поэтике политики //

Общественные науки и современность. 1993. № 6. С. 150.

15 Там же, С. 153.

ностью. Только в том случае, когда система ведет себя достаточно

случайным образом, в ее описании возникает различие между прошлым и

будущим и, следовательно, необратимость"16.

Можно, таким образом, сделать вывод, что современная картина мира

снимает в качестве безнадежно устаревшей дихотомию прогрессистов и

реставраторов, ибо обе эти позиции основываются на некорректных в

научном отношении лапласовских представлениях о простой линейной

зависимости между причиной и следствием, прошлым и будущим. На самом

деле даже воспроизводя "причину", мы не воспроизведем желаемого

"следствия", ибо однозначная линия связи между ними отсутствует в мире

стохастических процессов.

Следовательно, реальная альтернатива лежит не здесь. Она, скорее,

связана с различием между готовностью применять любые технологии для

достижения "высших" целей и признанием множества равнозначных целей,

ни одна из которых не стоит того, чтобы во имя ее разрушать целое.

Здесь необходимо хотя бы вкратце остановиться на различиях между

обществом как объектом классической науки и обществом, ставшим

объектом неклассической науки. Классический объект можно

охарактеризовать следующими чертами. Во-первых, он представляет собой

равновесную систему, базирующуюся на определенном основании (будь то

определенный тип экономики, религии и т.п.). Во-вторых, он содержит

устойчивый центр (ядро) и более динамичную периферию, отношения

которых в классической науке описаны как отношения сущности и явления,

В-третьих, он достаточно автономен по отношению к воздействиям внешней

среды (в классической науке это отражает постулат о примате

"внутренних закономерностей"). Надо прямо сказать, что современное

общество больше не отвечает этим трем признакам классического

"объекта". Так, например, даже неисправимый экономический монист -

сторонник базисно-надстроечного детерминизма сегодня вынужден будет

признать, что такие факторы, как наука, образование, менталитет(в

частности, уровень профессиональной этики), на экономику влияют ничуть

не меньше, чем факторы внутрипроизводственные, "Базис" все больше

зависит от надстройки, а экономика в целом превращается в сильно

неравновесную систему, активно реагирующую на возмущения, откуда бы

они ни исходили. С этим связана и дискредитация концепции устойчивого

"ядра": вместо одного устойчивого центра-ядра современное общество

выступает как полицент-

16 Пригожин И., Стенгерс А. Порядок из хаоса. С. 24.

ричное, постоянно меняющее доминантные точки и центры влияния.

Классическая дихотомия "сущность-явление" также обнаруживает свою

некорректность, ибо "сущностные характеристики" то и дело обнаруживают

свою несамостоятельность, зависимость от "явлений", а явления могут

неожиданно то обретать, то вновь утрачивать "сущностный",

всеопределяющий статус. Наконец, утрачивается и третий признак

классического объекта: его имманентность. Внешние влияния, вместо того

чтобы оставаться внешними, очень быстро ассимилируются, переплетаются

с внутренним содержанием, сообщая нашему объекту гетерогенную,

разносущностную природу. Здесь, впрочем, следует сделать одну

оговорку. Роль экзогенного фактора сегодня неодинакова в различных

обществах Востока и Запада. В силу неэквивалентного обмена информацией

между обществами Востока и Запада и явным доминированием импульсов,

идущих от последнего17, сегодня все незападные общества в гораздо

большей степени представляют собой "неклассические", разносущностные

объекты, чем западные,.лучше сохранившие свое относительно устойчивое

цивилизационное ядро18. Поэтому политолог-аналитик, игнорирующий

внешние социокультурные и иные воздействия в качестве

"второстепенных", может очень ошибиться в своих прогнозах.

Какие последствия влечет за собой для социально-политических наук эта

утрата современным обществом свойств классического объекта?

Во-первых, это означает, что сегодня нет и не может быть теории,

описывающей и объясняющей общественное бытие в целом с помощью

выделения базового признака (или принципа). Надо прямо сказать:

мировоззренческо-методологическая основа классической науки отмечена

одной роковой двусмысленностью: научную истину смешивали с "правдой"

традиционного сознания, с обнаружением смысла мира. Поэтому-то

классическая наука обнаружила такую нетерпимость в отношении религии и

других способов вненаучной ориентации человека в мире. Если

"правда-истина" - дело науки, то вненаучные формы общественного

сознания выступают либо как "пережитки", либо как злонамеренные

похитители рациональной истины,

Современная наука решительно рассталась с претензиями на объяснение

смысла и сущности бытия. Она более осознает

17 Об этом см.: Панарин Л.С. Меж/у атлантизмом и евразийством //

Свободная мысль. 1993.?> 11.

18 Об этом см.: Рашковский Е.Б. Научное знание, институты науки и

интеллигенция в странах Востока XIX-XX вв. М., 1990.

себя инструментально, как разновидность технологии, способной влиять

на объекты, но выносящей вопрос о целях и смысле этого влияния за

скобки. Как пишет В, Г. Федотова, "вопреки классической эпистемологии,

истина в настоящее время может быть истолкована не как воспроизводство

(слепок) объекта в знании, а как характеристика способа деятельности с

ним. Поскольку таких способов может быть много, возможен плюрализм

истины и, следовательно, исключается монополия на истину"19. Из

различия классической и неклассической науки вытекает и различие ее

статусов в качестве социального института. Обществовед, в частности

политолог, сохраняющий эпистемологические амбиции классической науки,

претендует на то, что его знание раскрывает, ни много ни мало,

сущность новой эпохи, и с этих позиций он готов формулировать

очередной проект переделки общества. Хотя эта установка классической

науки созрела давно, до XX в. она не приводила к трагедиям, потому что

само общество сохраняло признаки классического устойчивого в своем

"ядре" объекта. Спасал и парадокс: классическая наука, имея дело с

классическим объектом (в лице общества), ничего не могла с ним

поделать - он представлял равновесную систему. В XX в. общество

представляет сильно неравновесную систему и потому прежние установки

классической науки, будучи неадекватны по существу (с позиций

самосохранения общества как гомеостатической системы), становятся

крайне опасными, потому что сильно неравновесные системы активно

реагируют на любые возмущения. Как показывает анализ применения

современных социальных технологий - результатов соединения

общественной науки с управленческой практикой, в неустойчивых системах

задуманный проект может вызывать совершенно непредсказуемые

последствия. Напротив, в устойчивых системах разные проекты могут

привести к близким последствиям10.

Таким образом, отличие современной эпохи от классической состоит,

во-первых, в том, что слабые воздействия могут давать

непропорционально сильные эффекты и, во-вторых, что одни и те же

проекты в разных, даже весьма мало отличающихся средах, могут давать

разительно непохожие, неожиданные результаты. В свете этого становятся

объяснимы результаты современных попыток дать обществу очередной

тоталь-

19 Федотова В. Классическое и неклассическое в социальном познании //

Общественные науки и современность. 1992. Мв 4. С. 50.

20 Леонтьев В.В. Экономические эссе: теории, исследования, факты и

политика. М., 1990.

ный проект или перенести западные учреждения на другую почву,

Нашей политологии предстоит по-настоящему осмыслить свой статус и

функции после происшедшей в ее рамках (правда, не у нас, а на Западе)

бихевиориальной революции. По сути дела она была формой секуляризации

политического знания, отказывающегося от претензий на объяснение

"конечной" сущности общества и человека и ориентированного на сугубо

инструментальное знание, описывающее поведение. Ясно, что

бихевиориальная революция имеет свои социокультурные предпосылки,

главной из которых явилась, на мой взгляд, религиозная реформация.

Лютер, объявивший принципиальную непознаваемость божественной воли,

оставил паству без высшего знания конечной сущности бытия и тем самым

заставил ее принимать по-настоящему всерьез свидетельства

повседневности. Здесь и только здесь все по-настоящему решается,

Отсюда то значение, которое для протестанта получает понятие Beruf -

профессии как призвания. В нем "находит свое выражение тот центральный

догмат всех протестантских исповеданий., который единственным

средством стать угодным Богу считает не пренебрежение мирской

нравственностью с высот монашеской аскезы, а исключительно выполнение

мирских обязанностей так, как они определяются для каждого человека

его местом в жизни,"21 Не случайно бихевиориальная революция в

политологии началась в протестантских странах и только там

по-настоящему повлияла на систему ожиданий и установки научного

сообщества. У нас биография молодой науки отягощена определенной

наследственностью - связью с научным коммунизмом и другими

ответвлениями "великого учения". Но политология не может заменить

научного коммунизма, Тех, кто взыскует "высшей правды" или знания

"конечного смысла" истории, политология никогда не сможет

удовлетворить. Она дает не проекты будущего, соответствующие высшей

логике самой истории, а инструментальное, рецептурное знание-основу

тех или иных "технологий". Она представлена не пророками, а

экспертами, прогнозы и рекомендации которых адресованы не к избранным

любимцам истории, а к любому заказчику, помещенному в повседневность и

желающему подсчитать свои шансы или усовершенствовать инструментарий

своего воздействия на среду. Ясно, что политологии приличествует

статус деэтатизированной науки, свободной от монополии

государственного заказа. Плюралистический мир множества равновеликих

субъектов не только явля-

21 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 147.

ется объектом ее существования, но и необходимым условием ее

существования. Поэтому-то она привязана к длящейся истории, к

цивилизованному срединному времени, а не к финалам истории или

предыстории, готовящим "окончательные" развязки извечных человеческих

проблем.

Однако наряду с этим научно-инструментальным контекстом, политолог

должен не упускать из виду и другой - ценностный. Ему необходимо не

забывать, что он сегодня действует в сильно неравновесной системе

постклассического типа. В такой ситуации крайне опасна беззаботность

по части конечных последствий своих рекомендаций и вмешательств в

хрупкую ткань общественной жизни. Вот парадокс современного

политолога: ему противопоказаны проекты тотального переустройства

общества ввиду полного незнания "высших целей истории" и ее путей; в

то же время вырабатывая свои проекты частичных переустройств и

реорганизаций, он должен помнить, что в сильно неравновесных системах

даже слабые воздействия способны давать непредсказуемые, сильные

эффекты. Таким образом, политолог пребывает в пограничной ситуации

кантианского толка. Его научный ("теоретический") разум ориентирован

на создание политических технологий и абстрагируется от

трансцендентных "вещей в себе" - объективных сущностей и смыслов

истории. Напротив, его моральный ("практический") разум постоянно

памятует о высших целях и ценностях, которые нельзя реализовать в

политической практике (в виде очередного "светлого будущего"), но

угрозу которым создать можно. Высшие ценности имеют потусторонний

статус в позитивном смысле - имея в виду любые замыслы их реализации в