Панарин А.С. 34 страница

науки", опирающейся на количественный анализ и эксперимент и

ориентированной не столько аксиологически, сколько технологически.

Чему служит и с каких позиций выступает новейшее гуманитарное знание,

изучающее разнообразное влияние "человеческого фактора" и

"человеческого измерения" при конструировании человеко-машинных систем

или. сложных социально-производственных комплексов? Служит ли оно

приспособлению техники к человеку или человека уподобляет технике?

Первое означало бы, что гуманитарный постмодернизм в самом деле ведет

к масштабному перевороту, меняющему статус человека в современной

цивилизации. Ведь до сего дня господствующей темой и принципом этой

цивилизации была адаптация человека к требованиям техники,

производственной необходимости и нормам "Больших организаций".

Надо прямо сказать, к сожалению, что сегодня многое свидетельствует о

том, что превращение гуманитарного и социального знания в

организованную Большую науку, способную создавать новые технологии и

обеспечивать процессы принятия решений, нередко сопровождается не

усилением, а ослаблением аксиологических функций гуманитаристики,

забывающей свой старый принцип: в служении сущему не забывать о

должном.

Общефилософский анализ ситуации касается уже отмеченной в предыдущем

параграфе дилеммы: идет ли человеческое общество от "частного

производства", сочетающегося с "собирательством" (в отношении

природных богатств или накопленных историей возможностей, относящихся

к "человеческому фактору"), к тотальному производству, не имеющему

пределов и охватывающему все виды среды, от внутренней, духовной, До

космической. Или, что более вероятно, на этом пути человечество

уничтожит свою родную среду обитания - Землю раньше, чем обретет

технические возможности для серьезного освоения внеземных миров?

Если справедлив последний вывод, то постмодернистское предостережение

прогрессу следует принимать всерьез. Оно Указывает на необходимость

возвращения от относительно 'Фатковременной эпохи "нестабильного

способа производства", основанного на перманентных нововведениях, к

новой стабильности, напоминающей всеобщий технологический консер-

ватизм доиндустриальной эпохи, Эти вопросы в конечном сче- те

упираются в главный, касающийся самой сути человека:! является ли его

"прометеев образ", сформированный западной i цивилизацией, наиболее

адекватным выражением человеческой природы, не знающей естественных

норм и границ, или. напротив, Запад явил миру авантюру - отклонение

от естест' венного человеческого образа и естественного порядка. В

по следнем случае постмодернизм выглядит как симптом возвращения

"блудного сына" человечества к нетленному об? разу всех

существовавших в прошлом цивилизаций - образу стабильности и

усовершенствования, направленного не столько- на внешнюю среду,

сколько на собственный внутренний мир, В таком случае гуманитарная

элита в самом деле может вы- ступить первооткрывателем новой эры,

альтернативной проме- теевым дерзаниям нового времени. Тогда

наметившаяся] сегодня политическая активизация гуманитарной элиты

означав ет наступление эпохи Реставрации, в широком смысле этого

слова. Технократическому новоязу суждено тогда утратит^ значение

активного политического языка, на каком говорилм деятели эпохи

модернизаций, и превратиться в язык узкопро> фессиональной

субкультуры, локализованной в ведомственных^ рамках. - j

Если же, напротив, постиндустриальное общество наследуе>

индустриально-технологическую доминанту, только в новых>! более

рафинированных формах (вместо, энергоемкого произ* водства -

наукоемкое, вместо промышленной гигантомании -* развитие гибких малых

форм и высоких технологий, вмест0 традиционной машинной индустрии -

информационная), то в этом случае следует ожидать скорой капитуляции

элиты "нр- вых филологов". Новые успехи научно-технического

прогрессе! и экономического роста будут способствовать неуклом ному

сужению политического ареала гуманитарной элиты, по- ка она либо не

будет отодвинута на обочину политической! жизни и превращена в

сектантскую, по-своему одержимую, но маргинализированную субкультуру,

либо не превратится и у нас в стране в широкое движение

стилизаторства, ведающее го о своей "вторичности" и держащегося

исключительно нв культурной иронии и самоиронии. Мало того, это

повлекло б<< за собой и немаловажные методологические последствия

дяя политического анализа, а именно: следовало бы ожидать час-

тичной реабилитации базисно-надстроечного детерминизма, ус^

танавливающего, например, более или менее прямую зависит мость между

экономическими успехами или неуспехамк России и, соответственно,

усилением центростремительны> или центробежных тенденций в

пространстве СНГ.

Попробуем оценить с этих позиций цивилизационное и геополитическое

положение стран Восточной Европы и России. На языке технического

новояза они и сегодня выглядят безнадежно отсталыми.

Соревнование всех национальных культур в этом случае выглядит как бег

наперегонки навстречу Западу. В этой перспективе следует ожидать

дальнейшего и все более ускоренного разложения незападных суперэтносов

и больших цивилизационных образований, будь то мусульманского,

буддийского или византийско-православноготолка.

Эти образования становятся путами на пути вестернизации:

выход на прямые и непосредственные контакты с Западом для отдельных

народов и культур оказывается выгоднее, чем коллективный шаг в том же

направлении, предпринимаемый в рамках межэтнических суперсистем. Запад

в этой системе координат выступает как единственная звезда земной

"галактики", притяжение которой оказывается заведомо более мощным, чем

действие старых этнических, конфессиональных и цивилизационных связей.

В значительной мере именно так оценивали глобальную перспективу старые

русские западники. с той существенной поправкой, что в отличие от

многих современных они не распространяли действие центробежных

прозападнических тенденций на самое российское пространство,

целостность которого сохранялась бы и в перспективе всемирной

вестернизации. Так, Владимир Соловьев невысоко оценивал перспективы

противозападных образований, в частности, консервативную

панславистскую идею. Он полагал, что единство славянского мира во

главе с Россией достижимо в той мере, в какой сама Россия становится

частью Запада. Восточный лик России порождает у славянства антирусские

(центробежные) тенденции, западный - центростремительные. "Единение

между нами и жизненным началом Запада будет, вместе с тем,

объединением самого славянства. Просто, само собою, это соединение

совершиться не может: не говоря уже о поляках, и остальные западные

славяне, чехи, хорваты, словенцы, не обнаруживают никакой готовности

оторваться от католической Европы и войти в состав греко-восточного

царства"8, Уже во второй половине XIX в. лексика панславизма и

византизма в России выглядела архаически, как неприложимая к

социальным запросам, требованиям.и ожиданиям нового времени. Ее

вытеснил революционно-демократический, социалистический, отчасти

технократический новояз, на котором говорили влиятельные элиты

постреформенного (после 1861 г.) общества России.

Соловьев B.C. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 319.

Сегодня в рамках модернистской модели следует ожидать, что вслед за

высшим звеном отечественной технократии -~' директорским корпусом - и

более многочисленное среднее, звено "командиров производства" по мере

преодоления технического консерватизма индустриальной эры и

переориентации на высокие технологии постепенно будет становиться

адептом западнического постиндустриализма. Его нынешнее тяготение к

правоцентристским коалициям, с явными уклонами в стратегию "третьего

пути" постепенно сменится последовательным технократическим

экуменизмом в духе "единого постиндустриального общества". Почвенники

и самобытники в такой nepcneKFf тиве рискуют стать политическими и

культурными маргиналами, все более радикализующими свой антизападный

вызов, но одновременно с этим все более оказывающимися в положении

сектантского гетто. Технократический новояз снова за(Ы мет авансцену,

взяв реванш над языком культуроцентризма. > f

С другой стороны, ностальгические филологи - привер- женцы

национальных традиций и стиля "ретро" могут отсту^! пить на позиции

либерального мондиализма, не теряя своейа профессиональной

гуманитарной идентичности. Дело в том, что у современного

политического гуманитаризма два лица1:! националистическое и

космополитическое. И вот как раз меж ду языком космополитического

гуманитаризма и технократичей ским новоязом имеется глубокое сходство,

в связи с чей? можно присоединиться к мнению А, Турена: "Две

доминанты! современной культуры выступают в тесной взаимосвязи: чем!

больше окружающий мир выступает как производственный.! универсум, как

техническая среда, тем больше люди выступа;! ют в качестве

социальных атомов, лишившихся прежних бо- гов и ритуалов - всей

символической системы, с помощыR; которой прежние общества

привязывали к себе индивида"9 Таким образом, гуманитарный и

технический новоязы можно объединить в качестве модернистских,

противопоставив им! язык нового этно- и культуроцентризма в качестве

до- или;

постмодернистского.;

Говорящие на этом языке гуманистических универсалий) элиты склонны

связывать социализм с наследием старой "ази"! атчины", враждебной духу

"технического века". Не случайно! они видят носителя тоталитаризма в

старом русском крестьян*! стве, хотя хорошо известно, что в СССР

тоталитаризм шел из города в деревню, из центра в провинции, от

теории к прак- тике, а не наоборот. Мы полагаем, что, учитывая уже

отме-Э ченное родство между техническими универсалиями современ->

9??????? A. Soclologle de I'action. P., 1965. P. 421.

ной цивилизации и универсалиями либерализма, объединяющими людей

помимо всех сословно-групповых и этнических перегородок, следует

ожидать консолидации между технократической элитой и

гуманитарно-политической, выступающей с лозунгами единых прав человека

и единого информационного пространства.

Для России такая перспектива означает выполнение в Евразии роли

"второй Америки". Подобно тому как США в послевоенной Европе

организовывали единое цивилизационное пространство, не только

пользуясь силовыми возможностями военного победителя, но и посредством

организации единой технической и единой гуманитарной среды (массовая

культура, с одной стороны, единые стандарты в области прав человека -

с другой), Россия в Евразии организует аналогичное единое

пространство. Националистической идее множества замкнутых

суверенитетов, связанной с двумя архаичными комплексами, -

самобытнического провинциализма и авторитарности, - она

противопоставляет идею единого свободного пространства. Союзником

России в этом деле станет многочисленная разноплеменная, но фактически

русифицированная промышленная "диаспора" СНГ, созданная за годы

"социалистической индустриализации". Цивилизационная инфраструктура

СНГ является преимущественно российской - не потому, что в этом

проявилось коварство имперской воли, а потому, что Россия давно уже

играла роль референтной группы для всего "внутреннего Востока" -

Средней Азии, Закавказья и Поволжья. Цивилизованные интересы наиболее

мобильных групп населения СНГ - интеллигенции и молодежи объективно

связаны с Россией; в душном пространстве вновь образующихся восточных

деспотий они начинают задыхаться. В чем-то эти тенденции напоминают

импульсы американоцентризма, появившиеся в послевоенной Европе,

особенно в странах, пострадавших от авторитаризма,

Мы, таким образом, видим, как в современном мире в целом, и в

пространстве СНГ в частности, соперничают два языка и сталкиваются два

процесса: процесс разложения всех символов единой коллективной судьбы

- классовой, национальной, конфессиональной и выражающий его новояз

мондиализма, с одной стороны, и процесс кристаллизации новых

коллективных символов, закрепления национальной, конфессиональной,

цивилизационной (имея в виду специфику цивилизаций Востока и Запада)

идентичности, отражаемой на языке Фундаменталистской "филологии

самобытничества".

Первый язык представляет собой, по сути, язык постиндустриальной

диаспоры, оторвавшейся от национальных корней

и ориентирующейся на мировые центры единого духовного производства.

Парадокс состоит в том, что у нас сегодня эта диаспора осуществляет

культурную гегемонию - наделена правом освящать и отлучать, давать

оценки, отделять "престижное" от "непрестижного", "современное" от

"отсталого". И в то же время она обнаруживает поразительную

неспособность к практической созидательной работе, точно в руках у нее

вместо скрепляющих растворов одна все разъедающая кислота.

В терминах теории общественного производства это означает, что

процессы общего информационного накопления заведомо опережают

возможности "инвестировать" информацию, приложить общие модели к

специализированным областям политической практики. Духовные элиты

успешно дискредитируют старые способы жизнестроения, но не могут

установить новые и разлагают, не успевая созидать. Язык нации

перенасыщен лексикой, относящейся к абстракциям "должного и

престижного", и крайне обеднен по части конкретных понятий

"орудийного", "технологического" назначения,

В контексте политических технологий это можно обозначить как

неспособность национальных элит стать субъектами конкретного

политического действия, переводить язык общих целей и ценностей

(нередко заимствованных на стороне) на язык конкретных групповых

интересов и организационно-управленческих решений. Настоящую

политическую элиту можно определить как творческое меньшинство,

способное представить убедительный синтез групповых интересов с

общена- I циональными и общецивилизационными ценностями. 1

Элиту, следовательно, отличают не только показатели выео- кой

компетентности в наиболее престижных видах деятельно""! сти, но и

определенная социокультурная позиция, противопо- ложная социальному

и национальному отщепенству безродных "граждан мира", Особенность

подлинной элиты состоит в том, что она, активно взаимодействуя со

средой, внешней по отно-; шению к данной группе, с центрами

национального и мирово- го духовного производства, при этом не

порывает с группой, интересы которой она представляет и активно

привносит сюда почерпнутую вовне информацию.

Драма настоящего периода в России состоит в том, что ее j основные

социальные группы не имеют элит, способных удовлетворять названным

требованиям: чем интенсивнее контакт наших "элит" с внешним

окружением, тем слабее их связь с "внутренним окружением".

Это можно назвать денационализацией элиты, в результате чего нация

превращается в "молчаливое большинство", не

умеющее подать свой голос и изъясниться по поводу своих насущных

проблем. Одновременно идет процесс денационализации наиболее мобильных

социальных слоев и групп, посредством которых современные народы

приспосабливаются к новой эпохе, ее нормам и требованиям. И в первую

очередь это относится к молодежи. Социальную удовлетворенность каждой

общественной группы, вовлеченной в процессы межкультурного обмена и

современного духовного производства, можно определить формулой:

, Информация, переводимая на язык решений У (удовлетворенность)

=---вся накопленная информация----

Дело в том, что благодаря активным контактам различных социальных

групп между собой (в том числе таких, как отдельные народы и нации)

накопление социальной информации заведомо опережает возможности ее

перевода на язык практических решений и абсорбции в рамках

национальных норм и традиций. Общество в этом плане развивается

циклически. Выделяются отдельные периоды, когда происходит процесс

активного накопления общей информации благодаря, в частности,

опережающему развитию фундаментальных наук по сравнению с прикладными,

общего образования по сравнению со специальным, внерабочего времени по

сравнению с рабочим. В эти периоды происходит формирование завышенных

социальных притязаний, эйфория ожиданий, связанных с "прогрессом", с

НТР, с модернизацией, демократизацией и т.п.

Когда эти ожидания не оправдываются, что свидетельствует об

определенном перепроизводстве общей информации по отношению к

специальной, прескриптивной, наступает социокультурный кризис -

разочарование в тех или иных институтах, ощущение "застоя" и т.п.

Так, в частности, можно представить у нас отношение 60-х годов к 70-м.

В 60-е годы общество начало освобождаться от некоторых идеологических

и политических запретов. Ускоренная урбанизация и развитие

образовательной сети помещают миллионы людей, в первую очередь

молодежь, в высоконасыщенное информационное поле и одновременно в

условия менее жесткого социального контроля. Общество выстраивало свои

эшелоны прогресса - далеко выдвинутые вперед аванпосты, особенно не

заботясь о подтягивании тылов. Внешняя информационная среда все больше

отдалялась от различных типов внутренней среды - той самой среды, где

должен был происходить перевод языка абстрактных знаний на язык

практических решений. Наметилась поляризация общества, с одной

стороны, по критерию восприимчивости к новейшей информа-

ции, генерируемой мировыми и национальными центрами духовного

производства, с другой стороны, по критерию лояльности к нормам той

или иной социально-групповой или территориальной среды.

В прежнюю эпоху классы и социальные группы, столкнувшись напрямую в

"классовом обществе", видели друг в друге соперников в распределении

материальных благ. Сама политика понималась как способ

перераспределения единого "общественного пирога". Теперь столкновение

общественных групп происходит в первую очередь в социокультурном поле.

Группы-гегемоны экспроприируют самое сознание доминируемыхгрупп,

навязывая свои ценности и эталоны поведения. Политика выступает как

столкновение множеств.а субкультур, часть из которых вообще уже не

принадлежит данному национальному сообществу, а устремлена вовне, к

наиболее развитым и' престижным центрам мира. Вопросом первостепенной

важно" сти для каждого общества становится вопрос о том, сумеет ли оно

удержать в поле своего социокультурного притяжения) наиболее мобильные

и развитые, по критериям "прогресса",' группы, или эти группы станут

"компрадорскими", больше тя*^ готеющими к чужим культурам, чем к

своей национальной;

культуре. В особенности важной становится эта проблема применительно к

наиболее многочисленной из новационных групп общества - молодежи,

 2. МОЛОДЕЖЬ НА РУБЕЖЕ КУЛЬТУР

Начнем с парадокса: до XX века общества не знали молодежи. Разумеется,

всегда встречались люди 18-30-летнего возраста, их доля была даже во

много раз выше, чем теперь, - в силу высокой рождаемости и низкой

среднейпродол житель н ости жизни, но были ли они молодыми? Сельский

паренек рано становился некрасовским "мужичком в сапогах": в

двенадцать-четырнадцать лет он уже работал в поле наряду со взрослыми.

Да и женили его рано ("Мой Ваня моложе был меня, мой свет, а было мне

тринадцать лет"), Следовательно, он из детства сразу "прыгал" во

взрослость. То же самое случалось с "фабричными" пареньками и

девушками из простого народа в городе.

Современный молодежный возраст образовался на основе двух встречных

процессов, происходящих в высокоразвитых обществах; акселерации -

ускоренного полового созревания, знаменующего более раннее окончание

детства, с одной стороны, и непрерывного отодвижения сроков вступления

в профессиональную жизнь в силу удлинения периода учебы, с другой

стороны, Вот этот промежуточный возраст, когда дет-

ство уже кончилось, а ответственная, обремененная профессиональными и

семейными заботами взрослость еще не наступила, мы и называем

молодостью,

Важно обратить внимание на ее социокультурные особенности. Молодость -

это возраст, в течение которого человек больше принадлежит общей

системе современного духовного производства, чем таким институтам

социального контроля, как семья и предприятие. Посмотрим на график 1.

Мы видим четкую зависимость между различными возрастными периодами и

особенностями поведения людей в информационном поле. С социокультурной

точки зрения детство выступает как период "растворения" личности в

семье - контролируемого и направляемого поведения. Подростковый период

знаменует собой борьбу с авторитетами - попытками пробуждающейся

личности вырваться из уз семейного контроля в большой мир. Это время

первого, самого продолжительного и яркого "информационного бума".

Жадно впитывается любая информация, которая образует сложную,

внутренне не согласованную мозаику, отличающуюся одним общим

качеством; в силу слишком общего характера она не годится для

прикладного, специализированного применения. Молодость, таким образом,

представляет возраст, связанный с общим информационным накоплением и

ориентацией на неспециализированное духовное производство. Именно в

этот период, между концом детства и началом взрослости, современные

поколения наращивают свои качественные отличия друг от друга,

выступают как различные поколенческие культуры. Прежде, когда люди из

детства переходили непосредственно во взрослость, минуя стадию

интенсивного общения с центрами общего духовного производст-

12-14 лет

18 лет 22-24 года Возраст

55-60 лет

ва, поколенческие различия никогда не были столь большими.

Следовательно, весь период молодости - это период ухода молодежи от

сложившихся институтов и матриц поведения по манящему зову современных

сирен - референтных групп и выступающих от их имени (от имени модного,

престижного, современного) центров духовного производства. А затем,

после вступления молодежи в самостоятельную профессиональную и

семейную жизнь, между нею и обществом ведется стратегическая игра, в

ходе которой партнеры стараются переиграть друг друга: общество -

полностью приспособить молодежь к себе, молодежь - приспособить

общество к своим новым вкусам и притязаниям. Баланс наступает где-то

между 40-50 годами, когда уже просматриваются результаты

стратегической игры, ведущейся данным поколением с унаследованными

институтами и традициями. Первоначальные притязания молодежи,

совращенной сиренами духовного производства, всегда заведомо выше

возможностей общества в данный момент его развития. Положение

усугубляется еще и тем, что указанная стратегическая игра ведется не

только в национальных рамках. В современную эпоху диалога мировых

культур и, цивилизаций молодежь подвергается массированной атаке

мировых референтных групп - информации, исходящей от наиболее развитых

стран мира. В обществах сравнительно более изолированных этот разрыв

между молодым поколением и сложившимися институтами, как правило,

меньше, зато он таит в себе опасность, в случае крушения "железных

занавесов", мгновенного социального обвала и далеко идущей

денационализации молодежи.

Поговорим теперь о специфических социальных функциях современной

молодежи - о ее историческом призвании.

Молодежь и НТР. Во все времена молодежи не приписывали специфической и

незаменимой социально-профессиональной и социокультурной активности.

Предполагалось, что она должна выполнять те же общественные функции,

что и взрослые, но пока не умеет это делать столь же эффективно.

Словом, периодам юности и ранней молодости давались преимущественно

отрицательные определения типа "еще не,". Что касается понятия

"молодежь", то под ним понималась существующая лишь номинально, но не

реально, группа лиц определенного возраста, простая их сумма, И лишь в

современную эпоху периоды юности и молодости получили положительное

определение - как время выполнения особых, никем не заменимых

социальных ролей и функций, общая социальная роль которых непрерывно

возрастает.

Иное звучание получило и понятие "молодежь", в котором отразилось

возросшее значение возрастного общественного

разделения труда и которое обозначает особую группу, предназначаемую

для специфической социальной, профессиональной и культурной

активности.

Такое неожиданное преобразование практически извечных понятий вызвано,

в первую очередь, современной научно-технической революцией.

Современная НТР, в целом характеризуясь возрастанием связи науки с

социальной практикой, в частности, непосредственным использованием

научных знаний в целях преобразования материального производства,

имеет два основных направления:

- использование научных знаний для преобразования технического фактора

современного производства;

- использование этих знаний для формирования человеческого фактора.

Если в 60-х годах на первый план выступала первая, техноцентричная

ориентация современной НТР, то с 70-х годов примат получает ее второе,

"антропоцентричное", направление, по-новому раскрывающее тот факт, что

человек - главная производительная сила общества и его высшая

ценность.

При этом сразу же следует отметить, что, поставив в центр общественных

забот понятие модернизации - обновления техники и самого работника,

научно-техническая революция потребовала всесторонней социальной

активизации тех черт, особенностей и способностей, которые наиболее

ярко воплощает молодежь. Это проявляется в следующих формах.

Научно-техническая революция породила массовое моральное старение

профессий и необходимость ускоренного массового овладения новыми

(около 50% всех ныне существующих профессий не были известны 30 лет