Панарин А.С. 30 страница

разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем

успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все священное

оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть

трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные

отношения"3.

Согласно воззрениям основоположников марксизма, социализм не только

наследует этот нестабильно-прогрессистский принцип неустанных

преобразований, но и радикализирует его, распространяя на всю

человеческую жизнедеятельность и тем самым чрезвычайно ускоряя

всеобщую изменчивость бытия. При этом дело никак не может ограничиться

промышленными технологиями; социализм сполна подключает не менее

мощные социальные технологии, создающие и в сфере общественных

отношений ту всеобщую подвижность и функциональность, которые

капитализм привил производству.

Здесь с порога отвергается все то, что носит следы традиционной

исторической и географической "приземленности" человека, что указывает

на этнические, региональные, сословные и профессиональные границы.

Идеалом личности становится абстрактная всеобщность - отстраненное

отношение ко всей социально-исторической специфике, тотальная

территориальная и социально-культурная мобильность, принципиальная

"нелокализуемость" индивида.

И здесь в качестве главного противника и препятствия выступает Мещанин

- носитель партикулярного принципа. Защищая свой привычный уклад жизни

и индивидуалистический интерес, он посягает на самое Историю -

препятствует развеществлению и переплавке унаследованных

социально-исторических форм, подчинению их "логике прогресса".

Мне представляется убедительной "реплика" известного нашего историка о

панлогизме мышления, не признающего самодостаточности и самоценности

исторических форм: "Маркс без колебаний встал на позиции Гегеля,

отвергнув его объективный идеализм, но сохранив в материалистической

интер-

3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 427.

претации его панлогизм"4. Кстати, именно Гегелю принадлежит рецепт

жестких политических технологий, с помощью которых принцип Всеобщности

и Мобильности преодолевает враждебную ему позицию обособления и

укоренения, ".С одной стороны, общественность может организоваться в

систему личной независимости и собственности, личного и вещного права;

а с другой стороны - расчленять на собственные сочетания и делать

независимыми способы работы для осуществления прежде всего единичных

целей - приобретения и наслаждения. Для того чтобы последние не

укоренились и не укрепились в этом изолировании, благодаря чему целое

могло бы распасться и дух улетучился бы, правительство должно время от

времени внутренне потрясать их посредством войн, нарушать этим и

расстраивать наладившийся порядок и право независимости; индивидам же,

которые, углубляясь в это, отрываются от целого и неуклонно стремятся

к неприкосновенному для-себя-бытию и личной безопасности, дать

почувствовать в указанной работе, возложенной на них, их господина -

смерть"5.

Таким образом, государственная модернизация сочетает черты Прометея и

Тирана.

Но с этим связана и другая, тоже невиданная особенность - устрашающе

затратный характер "прогресса". Власть, наделенная прометеевой волей и

пылким революционным воображением, может в считанные дни растратить

продукт, которого подвластному населению с избытком хватило бы на годы

скромного личного потребления. Она пророет гигантские каналы, повернет

реки, осушит моря, перешагнет континенты, организует новые очаги

мировой революции. Ее неиссякаемый революционно-административный

восторг обернется для общества перманентной лихорадкой. Эти черты

опьяненного Прометея в какой-то степени просматриваются и на Западе -

в технобюрократических восторгах "технического века", обещающего

массам электронный рай. Но здесь прометееву эпопею ограничивает

доставшаяся от прошлого демократическая система "сдержек и

противовесов". Не случайно, что в 60-70-х годах на Западе появилась

новая для него традиция сциентистско-технократической критики

"демократического дилетантизма" депутатов, препятствующих "научно

обоснованным" проектам модернизации и рационализации.

У Великого Модернизатора, представляющего, как уже отмечалось, помесь

Прометея с Тираном, оказались странным

4 Гуревич А.Я. Теория формаций и реальность истории // Вопр.

философии. 1990.?> 11. С. 35.

''Гегель. Соч. М., 1959. Т. IV. С. 241-242.

образом разорванными и даже противопоставленными черты Производителя и

Хозяина. В результате возникло затратное производство ради

производства. О масштабах его можно судить по тому, что в СССР более

70 процентов населения, занятого в промышленности, производило никому

не нужные "неликвиды" - продукцию, заведомо не предназначаемую для

какого-либо потребителя. И это в стране, где уровень народного

потребления скандально низок, а дефицит товаров повседневного спроса

таков, что каждый день превращается в эпопею с непредсказуемыми

последствиями. Социологические и политологические объяснения этого

феномена не составляют особой научной проблемы. Политологически здесь

просматривается бесконтрольность власти, узурпирующей ресурсы нации,

социологически - разрыв функции производителя и функции собственника.

Государственный производитель имеет в своем распоряжении ресурсы,

которые он не оплачивал - "чужие" и бесплатные. Это весьма напоминает

"архетипический" пир победителей воинственных кочевников, которые

умудрялись за несколько разгульных дней растратить многолетние плоды

чужого труда.

И все же историческая, политологическая, социологическая рефлексии

здесь упираются во что-то им неподвластное; их инструментария явно

недостаточно, чтобы снять этот великий и загадочный абсурд века.

Планетарный характер "прометеева расточительства" тех, кто задумал

перевернуть мир, требует и от нас возвыситься до уровня величественных

абстракций старой метафизики и натурфилософии, с высоты которых только

и просматривается загадочное пространство - время Тирана-Прометея,

контрастирующее с приземленностью мещанского хозяйства, привязанного к

координатам "здесь" и "теперь".

Сегодня пушкинский образ Медного Всадника, преследующего маленького

человека Онегина", явно недостаточен для постижения масштабов разрыва

и противостояния вселенских амбиций тоталитарного государства и

повседневного мира личных человеческих чаяний.

Ближе к этой новой реальности образ Кустодиева "Большевика",

космически возвышающегося над мирком "прежних людей". Тоталитаризм

видится как феномен чуть ли не космический, явно выпирающий из

масштабов, доступных социологическому анализу. Во всей индустриальной

эпопее большевизма ощущается какая-то циклопичность, какая-то

необъяснимая избыточность - нелепая с точки зрения реальных нужд

человеческой повседневности. Здесь прагматический социологический

разум, прошедший позитивистскую выучку,

отступает в недоумении. Правда, начиная с "эпохи торможения", в

период всеобщей коррупции и последовавшего распада власти становится

убедительной проницательность социологического номинализма, умеющего

за демонстративными устремлениями к "общему благу" и прогрессу

разглядеть вполне земные - партикулярно-грешные интересы партократии и

бюрократии,

Социологическая аналитика необходима для того, чтобы развенчать алчное

экспроприаторство государства и организовать эффективную социальную

защиту ущемленных интересов рядового гражданина. Но социологическая

рассудочность не может дать средства постижения ни глобальных

замыслов, ни глобальных итогов и последствий "великих эпопей",

экспериментов и авантюр XX века. Еще на заре его русский символизм дал

интуитивный образ нового полиса пролетариев, которым Бога заменила

Машина.

"И как кошмарный сон, виденьем беспощадным,

Чудовищем размеренно-громадным,

С стеклянным черепом, покрывшим шар земной,

Грядущий Город-дом являлся предо мной.

Приют земных племен, размеренный по числам,

Обязан жизнию (машина из машин!)

Колесам, блокам, коромыслам."

(8. Брюсов)

Интеллектуальной квинтэссенцией прометеевых предчувствий века стал

русский космизм. Пожалуй, ни одна из традиций русской духовной,

политической и хозяйственной культуры, даже традиция теократического

православия, общины и опирающейся на них авторитарной

государственности не объясняет нам с такой убедительностью принятие

марксистской коммунистической утопии на русской почве.

Теургическое понимание труда как прорыва границ повседневности, как

преображения космического масштаба разительно контрастировало с

западной, в особенности протестантской трактовкой его как

индивидуального самооправдания и самоутверждения человека, Трудом

здесь заведует не личный эгоистический рассудок, а высший разум,

космически приподнятый над повседневностью.

"Солнечная система должна быть обращена в единую хозяйственную силу",

- говорил Николай Федоров. Трудно себе представить, что столь мощная

технология может быть предназначена для достижения индивидуального

благополучия,,. Здесь чувствуется предвосхищение какого-то особого,

невиданного статуса преобразующего разума. Это напоминает пла-

тоновско-пифагорейский мир "царственных" чисел и идей, тайно

заведующих ходом событий во Вселенной. Чтобы этот статус Идеи и Числа

обрел социологическую конкретизацию в рамках наблюдаемого опыта,

необходима новая, еще неизвестная в истории власть, столь же

необъятная, сколь и тайная, эзотерическая.

Я не уверен, что этот образ покажется вразумительным жителю Вены или

Амстердама, но соотечественник поймет меня с полуслова.

С 70-х годов у нас приобрела необычайную популярность идея ноосферы

Вернадского, прямо вышедшая из традиции русского космизма. В ней

усмотрели ключ к грядущей гуманизации научно-технического прогресса,

разрешению основных его противоречий.

Когда анализируешь литературу по глобальным проблемам, легко

дифференцируются две позиции в трактовке ноосферы, причем явно

неравноправные в собственно научном отношении. Одна, представленная

преимущественно гуманитарно-обществоведческой ветвью нашего

философского сообщества, развивает аксиологическую систему ожиданий, в

духе коренной противоположности ноосферы техносфере.

Техносфера превращала человека в придаток производства, ноосфера,

восстанавливающая приоритет гуманитарного знания, подчиняет

производство человеку; техносфера экологически агрессивна, ноосфера

дает гармонию производства с природой и т.п.

Речь идет как будто бы о преобразовании грубой натуры в рафинированную

культуру, о замене грубо-односторонних и жестких подходов к природе и

человеку системно-всеобщим и универсальным, действующим "по законам

красоты".

Однако уже здесь просматривается один настораживающий момент -

приложение к миру "диаматовской" иерархии форм движения материи:

культура выступает от имени "высшей формы движения", снимающей

специфику всех предшествующих и подчиняющей их гуманистическим целям.

Бросается в глаза, что при таком подходе все низшие формы лишаются

самоценного статуса, а мир в целом - тайны. "Венец творения" здесь

нимало не сомневается в том, что им сегодня сформулированные цели и

ценности в самом деле адекватны "конечной логике бытия" и из них

действительно вытекает желаемое, не обремененное никакими неприятными

сюрпризами Будущее. Подозрение относительно преждевременности той

власти Человека над космосом, которую обещает ноосфера, ни разу не

пришла в голову адептам самоуверенного гуманизма. К счастью, это

гуманистическое долженствование не подкреп-

лено реальными средствами и даже сам его статус внутри современной

Большой науки остается сомнительным.

Несколько иначе обстоит дело с другим направлением философствующей

глобалистики, выросшей из методологии науки и философии

естествознания. Внутринаучный рейтинг этого направления несравненно

выше, чем у первого, он менее скомпрометирован близостью к "научному

коммунизму" и другим обществоведческим ответвлениям "великого учения".

К ноосфере оно подходит с более практических позиций, с попыткой

решения основного вопроса преобразовательных эпопей XX века:

существуют ли пределы технологической свободы человека. Сегодня

просматриваются по меньшей мере два ограничения: одно связано с

ограниченностью ресурсов, другое - с возможностями экосистем

интегрировать отходы промышленной деятельности. Здесь и наметились две

позиции:

реформистская и радикальная. Технологический реформизм говорит об

экологизации производства; развитии очистных сооружений, замкнутых

технологических циклов, "мягких" технологий и т.п. Ему противостоит

технологический радикализм, вооруженный всепобеждающей идеей ноосферы:

он говорит о производстве среды, о создании "нового мира" с заранее

заданными свойствами. Ярче и откровеннее других его позицию излагает

Е.Т. Фаддеев: ".Коль скоро данная природой среда не устраивает

людей, поскольку она не в состоянии справиться с растущим

антропогенным давлением, надо. найти новые средства и способы

соответствующих преобразований. сначала каких-то фрагментов, а затем

и всего нашего земного природного окружения"6,

Поляризуются, таким образом, позиция технологического самоограничения

и позиция технологической свободы. Для последней все тягчайшие

вопросы, обременяющие "технологическую совесть" человечества - мера

ответственности, границы допустимого вмешательства и т.п., -

автоматически снимаются и исчезают. Разрабатывая проблемы

"технологической свободы человечества" в соотнесенности с понятием

ноосферы, А.Д. Урсул считал необходимым преодолеть экологический

геоцентризм. "Экологическое производство,,. имеет наибольшие

перспективы развития именно в космосе.", где <появляется возможность

широкого создания новых жизнепригодных сред, отличающихся от

природных. Дальнейший непрекращающийся рост социосферы, общественный

прогресс будут происходить уже не в результате деградации биосферы и

географической

6 Марксизм-ленинизм и глобальные проблемы современности. Вып. II. М.,

1984. С. 255.

среды Земли, а за счет менее организованной неживой природы космоса, в

которую естественным образом будут "вписываться" отходы материального

производства. Только так может разрешиться противоречие между

неограниченностью индустриального прогресса и ограниченностью

экосистемы планеты "Земля">7. С таких именно теоретических позиций

велась у нас борьба с "Римским клубом" как разновидностью

"экологического мальтузианства", задумавшего остановить индустриальный

прогресс во имя спасения природы. (Я говорю о теоретически

обоснованной позиции, в отличие от "методологически неозабоченной"

апологетики, просто утверждающей, что социалистическое предприятие, в

отличие от капиталистического, "не дымит" и среду не загрязняет.)

Синтез ноосферной утопии русского космизма и большевистской утопии

"нового человека", не знающего преград и границ, дал И. Забелин. Как

никто другой, он всерьез задумался над целевой и масштабной

несоизмеримостью созданной большевиками "социалистической индустрии" с

миром человеческой повседневности, Поскольку отечественная традиция не

допускает предположить правоту повседневности, он задался целью

обосновать противостоящую ей правоту индустриальной эпопеи. С позиций

"абстрактного гуманизма", перед которым неотступно маячит скорбная

фигура индивида, претендующего на личное благо и счастье, эту эпопею

ни постичь, ни оправдать нельзя.

С позиций прагматизма, экономического и социологического, тоже никак

нельзя понять это производство ради производства, поглотившее

благополучие, здоровье и даже жизнь целых поколений, но не давшее

взамен ничего "повседневно ощутимого", Такие критерии "светского"

социально-экономического разума, как экономическая отдача,

рентабельность, прибыльность, социальная ориентированность,

способность давать затребованный потребителями конечный продукт,

оказываются совершенно неприложимыми. Уйти от абсурда можно только с

помощью весьма смелых и экстравагантных "прометеевых" допущений.

Представьте себе, что человечество - эта маленькая община землян, если

взглянуть на нее с высоты Космоса, - получило когда-то (одни общества

раньше, другие позже) великое предуведомление о том, что жизнь на

Земле скоро станет невозможной и единственный шанс людей - шагнуть во

Вселенную. Понятно, что перед лицом такой перспективы все вопросы,

относящиеся к повседневности, сразу отступают на второй план. Вместо

сельского хозяйства все

7 Там же. С. 317, 318.

займутся промышленностью, причем тяжелой; вместо строительства жилья

начнут строить космические ракеты, вместо технологий, рассчитанных на

потребительский эффект, первостепенное внимание будет уделено

проблемам ядерного топлива и высоких энергий. Понятны станут всеобщая

милитаризация общественной жизни, воцарение административнокомандной

системы, предусмотрительный аскетизм "социалистической сознательности"

и жертвенности, ненависть к "мещанскому благополучию". Даже феномен

акселерации - заметное увеличение антропометрических параметров у

юношества получает провиденциальный смысл в свете этой новой версии

оптимистического эсхатологизма. Как пишет Забелин, <.определенно

создается ощущение, что человечество как некое явление природы, как

организация "организм" - и тут совершенно прав В.И. Вернадский -

исподволь готовится к выполнению каких-то новых своих жизненных

функций>8.

",,.Природу пришлось бы признать слишком расточительной, если бы она

создала разумную жизнь только для того, чтобы разум самообеспечивался

пищей, а потому из века в век лентяйничал на теплом земном шарике. По

масштабам Вселенной это пустейшая и нелепая затея"9.

И далее Забелин прямо эксплицирует "большевистскую суть" старого

русского космизма федоровского толка. "Любопытна и такая," аналогия,

Человеческие коллективы имели бесклассовую структуру на заре истории,

когда враждебные им природные силы планеты требовали от них единства

коллективных усилий в борьбе со стихиями. И человечество вновь

объединяется, ликвидируя всяческие классы, перед лицом космоса"10.

И здесь же приводится космологическое обоснование госплановского

отношения к миру: "Человечество - это орган природы, ею же созданный

для управления стихийными силами. техносфера и ноосфера могут быть

подведены под одну общую категорию: они рычаги, с помощью которых

человечество приступает к управлению как своею жизнью, так и природой

земного шара"11.

Главной антитезой, стоящей перед "прометеевой волей" и тесно связанной

с заботами о ее ничем не ограниченных возможностях (ср. эту же

идеологему применительно к политике:

"диктатура есть власть, не связанная никакими законами" -

8 Забелин И. Человек и человечество. М., 1970. С. 155.

9 Там же. С. 135. 10 Там же. С. 167. " Там же. С. 190, 221.

№№№Ленин), является антитеза субстанционализма и функционализма.

Субстанционализм означает, что функционально-организационный подход к

миру и человеку должен быть ограничен определенными пределами, что в

качестве нередуцируемой дополнительности законен и другой подход,

признающий окончательность (неперерешаемость) некоторых оснований и

начал. Не случайно "передовая идеология" так долго и ожесточенно

преследовала генетику, этнографию, краеведение, культурологию - все

это были науки об инертно-субстанциальных началах, образующих "дом

бытия", основания его устойчивости. Забелин называет три главные

особенности ноосферы: активность - она создает новые, трансурановые

элементы, новые биологические виды и т.п., раскрепощенность - она

снимает наследственно предопределенные формы поведения,

экстерриториальность - она не считается с границами любых конечных

систем, открывая властелину мира безграничные пути.

Итак, мы можем подвести некоторые итоги нашего "научного

тирановедения" - натурфилософии власти как вселенско-космологического

феномена. Напрашивается вывод, что здесь действует не только "закон

соответствия" между масштабами власти и масштабами накопления, между

ее уровнем и темпами роста, но и другой "закон": между масштабами

власти и действиями затратного механизма. Чем бесконтрольнее власть,

тем меньше она считается с издержками, тем больше "прав на ошибку" она

себе предоставляет.

В самом деле: возможны ли эксперименты без права на ошибку? А великие

социальные эксперименты предполагают, соответственно, право на великие

ошибки! Великие ошибки делают героев никак не реже, чем великие

подвиги и благодеяния. Уже сегодня можно с уверенностью сказать, что в

пантеоне Великих Исторических ошибок ошибки строительства "нового

общества" будут выделяться геркулесовыми столбами.

Итак, деятельность нашего гибрида Тирана и Прометея основывается на

следующих презумпциях:

1. Окружающий мир - не автономная самоорганизующая система, а

резервуар ресурсов, которые не только потенциально, но и актуально

бесконечны - полностью доступны нам сейчас для любых наших замыслов и

стратегий,

2. Неограниченность ресурсов связана не только с бесконечностью мира,

но и абсолютной подвижностью и взаимопревращаемостью его элементов

(жизнь возникает из неживого, человек - от обезьяны, всесторонне

развитая личность - из вчерашнего люмпена и т.п.). Релятивизация

качественной специфики, устранение границ и особенностей,

конгломеративность - необходимые допущения этого типа ментальности.

g^Q - экстенсивное видение мира как обескачествленного, позволяющее

смешивать его актуальную и потенциальную бесконечность.

3. Наличие "пустоты", куда можно "сбрасывать" энтропию. О космосе в

связи с этим мы уже упоминали. Но не только отходы жестких

промышленных технологий должны куда-то сбрасываться, Отходы жестких

политических технологий также должны иметь место свалки.

Следовательно, здесь, в системе социума, должны быть свои "космические

пустоты", своя "менее организованная материя", внутренним порядком

которой можно пренебречь. Такой "менее организованной материей" в

эпоху "великих строек" была признана деревня - три четверти населения

страны, куда "сбрасывалась" энтропия индустриализации, -

перекладывались ее ужасающие издержки, в том числе связанные с

просчетами и некомпетентностью власти. Поэтому, когда слышатся

сетования на отсталость крестьянской страны как на помеху

социалистической индустриализации, следует ответить прямо: именно эта

"отсталость" - наличие многомиллионного крестьянства, малограмотного и

бесправного, политически не защищенного - не способного организоваться

для отпора и противостояния неслыханному экспроприаторству власти -

стало главным условием победы большевизма. Технологическую свободу

применительно к общественной среде, к политическому праксису подробно

описывает Ален Турен.

В своей книге "Постиндустриальное общество" он отмечает, что отныне

"экономический рост является не столько результатом простого

накопления капитала, сколько мобилизацией общих социальных

ресурсов"12, к которым принадлежит образование и наука, досуг и

культура, словом, система "производства человека".

Принципиальное отличие постиндустриального общества от индустриального

он видит в том, что в первом вся духовная надстройка интегрируется в

систему производства и тем самым преодолевается прежний дуализм

материального и идеального, функции и ценности.

Индустриальное общество Турен называет экономикоцентричным: богатство

общества создавалось внутри системы материального производства; на

противопоставлении производительного труда непроизводительному

основывался социальный и политический пафос идеологов пролетариата.

Сейчас, в постиндустриальном обществе, это противопоставление, как

подчеркивает Турен, "не имеет существенного смысла, сама гра-

12 Tow-am A. La societe post-industrielle. P., 1969. P. 10.

ница между производством и такими секторами, как образование,

здравоохранение, наука, исчезает очень быстро и тем самым

устанавливается единая крупномасштабная система технократически

организованного производства"13.

Иными словами, подсистема производства человека стала не менее важным

фактором роста, чем подсистема материального производства:

производительные силы общества утратили свой односторонне

экономический характер, выступая все более явно как социально

производительные силы.

Концепция глобализма в трактовке производительных сил предопределяет

полемику Турена с "ортодоксальным" марксизмом в вопросе

взаимоотношений базиса и надстройки. По его мнению, их различие

существовало в предыдущий исторический период "индустриального

общества", когда система мобилизации ресурсов функционировала как

сугубо экономическая. В постиндустриальном обществе такие элементы

надстройки, как духовная культура, наука, идеология, социальная

психология, могут быть непосредственно использованы как факторы роста,

отдачи, эффективности. Понятие "производительных сил", с одной

стороны, преобразуется в "интенсивном" смысле - распространяясь на

интимные структуры личности. С этой точки зрения Турен разделяет