Панарин А.С. 29 страница

религии представляли собой эффективную систему ценностной интеграции:

причастные к ней индивиды чувствовали свою спаенность, свое невидимое,

но обязывающее духовное родство. Современная система духовного произ-

водства создает интеграцию на уровне целей, но не на уровне

сдерживающих норм. Словом, традиционные религии формировали психологию

людей, не позволяющих себе выходить за рамки "наличности", тогда как

современное духовное производство породило психологию людей, живущих

не по средствам - в кредит. Вся идеология прогресса может быть понята

как идеология кредитованных возможностей. Здесь постоянно смешивается

то, что в лучшем случае может быть позволено только завтра, с тем, что

позволяется уже сегодня. Технологии политической мобилизации, в

частности электоральные, почти целиком основаны на идеологии и

психологии кредита. Не случайно специалисты отмечают усиление инфляции

вскоре после выборов: оплата победившей партии по векселям - повышение

заработной платы, социального страхования, всякого рода пособий

вызывает настолько резкое превышение расходов над доходами, что это

вызывает неминуемое обесценение денег и рост цен, создает дефициты.

Какие именно факторы способствуют растущему разрыву между фактической

и референтной принадлежностью, одновременно повышая восприимчивость к

воздействиям системы всеобщего духовного производства?.

К числу первых относится повышение общего уровня образования. Чем выше

уровень общего образования личности, тем ниже вероятность того, что ее

интересы и устремления окажутся замкнутыми в рамках, положенных ее

фактической социопрофессиональной принадлежностью и бытовым

окружением. Такая личность активно приобретает массу сведений,

однозначное адресование и использование которых затруднено или вообще

невозможно. Этот избыток потребляемой информации, по сравнению с

уровнем актуально употребимого, переводимого на язык непосредственной

прикладной пользы, создает элемент общего беспокойства, становится

источником поиска и новых устремлений. Возрастает значение так

называемой внутриролевой автономии личности - готовность по-новому

осмыслить и интерпретировать свои социальные и профессиональные роли.

С другой стороны, этот "избыток" общей информации, по сравнению с

возможностями ее непосредственного практического использования,

способствует более быстрому росту притязаний по сравнению с реальными

возможностями. В традиционных обществах Востока образованные были

более интегрированными и социально обязанными. Такова, например,

конфуцианская образованность в древнем Китае. В современном обществе

они, напротив, менее интегрированы и чувствуют большую

дистанцированность от сложившихся чорм. Положение усугубляется рядом

других обстоятельств,

отражающих особенность нынешнего периода развития. Женщины и молодежь

успели стать наиболее образованными группами общества; во всех

развитых странах мира они по этому показателю опережают доминирующую

группу взрослых мужчин. С другой стороны, по своему

социопрофессиональному статусу и некоторым показателям личной

социальной эффективности (уровень квалификации и заработной платы,

участие в решениях и т.п.) они значительно им уступают. Отсюда - более

высокие упования на политическое творчество, а также создание

различного рода компенсаторских мифов (молодежный и женский

мессианизм, подробнее о котором будет сказано ниже).

Второй фактор - возрастание роли досуга и его социальной значимости.

Современная социология определяет досуг как время, свободное от

выполнения непреложных обязанностей профессионального,

семейно-бытового и социокультурного характера2. На досуге современная

личность как бы дистанцируется от институтов, претендующих на ее

обязательное участие. В информационном и социокультурном отношениях

досуг отличается такими особенностями: индивид получает информацию,

как правило, не связанную с его непосредственными профессиональными и

семейно-бытовыми обязанностями;

он начинает выходить на "эксгрупповые контакты" за пределами своего

повседневного окружения. В этом смысле определенный "разрыв с

повседневностью" является конституирующим признаком современного

досуга и его необходимым условием. Так формируется особая психология,

характеризующаяся большим тяготением к дальнему окружению, чем к

ближнему, к непривычным контактам и более общей, внеутилитарной

информации. В результате возникает особая драматургия отношений между

"универсальным" человеком досуга и "парциальным" человеком труда и

быта. Досуг в немалой степени способствовал современной революции

притязаний. Не случайно наблюдается корреляция между величиной

свободного времени отдельных групп общества и позицией

социокультурного "вызова" обществу. В предельном своем выражении эта

тенденция создает особую "контркультуру", характеризующуюся

агрессивным неприятием каких бы то ни было институциональных норм и

обязанностей.

Социалистическая мысль рассчитывала на формирование"всесторонне

развитой личности" на досуге; на деле "универсализм" досуга часто

оказывается универсализмом заимствованных притязаний, а не

универсализмом реальных способностей.

2 См.: Dumazedier G. Sociologle empirique du loislr. P., 1974.

Дополнительным фактором, интенсифицирующим общение личности с миром

всеобщего духовного производства, является снижение доли

самодеятельного возраста (посвященного непосредственно

профессиональной активности) в жизни отдельного человека и снижение

доли самодеятельного населения в пользу учащейся молодежи и

пенсионеров. Чем дольше длится период учебы, чем позже молодежь

вступает в профессиональный возраст, тем больше времени отводится

непосредственному и непрерывному диалогу личности с источниками

информации всеобщего и внеутилитарного характера. С другой стороны,

выход на пенсию знаменуется новым резким расширением источников общей

информации и ослаблением односторонне прагматических ориентации в этой

области. Таким образом, не только общество в целом, но и отдельная

личность резко меняет свою информационную структуру, усиливая

информационное накопление и активно приобщаясь к "универсалиям

культуры". Соответственно снижается удельный вес узкопрофессиональной

информации, предназначенной для заранее заданного, однозначного

использования. В результате не только индивидуальные, но и общие

социально-исторические притязания общества всегда оказываются выше

непосредственных практических возможностей.

Особо следует сказать о межкультурном, межнациональном общении и

соответствующей роли средств массовой информации. В этой области также

со всей силой проявляется тенденция к неэквивалентному информационному

обмену. В частности, стоит обратить внимание на феномен, получивший

идеологизированное наименование "информационного империализма". Речь

идет, в первую очередь, об отношениях в культурно-информационной сфере

между развитыми и развивающимися странами. Так, эксперты ЮНЕСКО

подсчитали, что агентство "Ассошиэйтед Пресс" передает на страны Азии

в семь раз больше единиц информации, чем получает с этого континента.

Одни культуры, в данном случае западные, выступают в роли доноров,

носителей эталонов и норм, другие - в роли реципиентов, больше

заимствующих чужие нормы, чем распространяющих свои. Богатые страны,

вольно или невольно ставшие референтной группой для более бедных,

исподволь внушают населению последних завышенные притязания, стандарты

потребления и эталоны поведения. Мир, выравнивающийся в плане массовых

притязаний - причем, выравнивающийся не в Духе среднестатистической

нормы, а по меркам наиболее благоустроенной своей части, остается

глубоко неравным в плане фактических возможностей - производительности

труда, социально-экономической мобильности и т.п. Среди насе-

ления менее развитых стран, в особенности молодежи, быстро растет доля

неукорененных, чувствующих себя внутренними эмигрантами, по своим

притязаниям бесконечно удаленных от местной социокультурной почвы.

Современная система всеобщего духовного производства и обмена и, в

первую очередь, ее наиболее мобильная часть - средства массовой

информации формируют "всемирно-исторических индивидов", хотя и не в

том смысле, какой сюда вкладывал Маркс. Речь идет, преимущественно, о

духовно-психологических универсалиях, обращенных к сфере досуга и

потребления. Заведомо не умея производить "по меркам любого вида", эти

индивиды уже готовы по меркам любого вида потреблять, Вместо

всесторонней взаимной зависимости людей различных культур и

континентов наблюдается тенденция односторонней зависимости, когда

одной стороне нечего предложить другой в сфере международного обмена,

кроме общей готовности к коммуникации. Создается угроза формирования

многомиллионного люмпен-пролетариата в развивающихся, а также в бывших

социалистических странах. "Истинным признаком пролетария, - замечает

А. Тойнби, - является не бедность и не низкое происхождение, а

постоянное чувство неудовлетворенности, подогреваемое отсутствием

законно унаследованного места в обществе и отторжением от своей

общины"3.

Перед лицом этой угрозы глобальной люмпенизации возможны две

противоположные стратегии. Одна связана с практикой авторитарных и

тоталитарных режимов, воздвигающих "железный занавес" на пути западной

информации, источающей соблазны "потребительского общества" и

"цивилизации досуга". В самом деле, спровоцированная толчком извне

"революция притязаний" может дестабилизировать общество, не способное

ответить на вызов другой культуры активизацией практических

возможностей. Однако именно обвал различных железных занавесов и

последовавшее за этим крушение диктатур свидетельствуют, что сугубо

протекционистская стратегия в современном мире малоэффективна и в

лучшем случае дает лишь кратковременный эффект. Система всеобщего

духовного производства, по определению, не поддается локализации и

успешно борется с любыми протекционистскими барьерами.

Словом, всемирная культура - церковь, отовсюду собирающая своих

прихожан, уже возникла, и в мире нет силы, способной повернуть вспять

этот процесс. Поэтому более конструктивной является иная стратегия,

связанная с сочета-

3 Тойнби А. Постижение истории. М., 1991, с. 346.

нием универсальности и локальности, всемирной интеграции и местной,

стратифицированной социализации, Динамика современной цивилизации

основывается на этой диалектике универсального и парциального

существования личности, которая одновременно должна тяготеть к своей

группе (среде, нации, культуре) и одновременно приобщаться ко

всеобщему духовному производству. Современный человек все сильнее

ощущает на себе влияние момента "сшибки" всеобщих и специфических

источников информации, динамики ролей и их относительной устойчивости,

дифференциации и интеграции. Референтные ориентации людей,

базирующиеся на объективных процессах социокультурной интеграции,

отражают становление небывалого прежде единого информационного

пространства, в котором идеи и образы беспрепятственно циркулируют из

одних групп к другим, ломая барьеры культурного протекционизма,

который некогда препятствовал достижениям, чаяниям и запросам,

возникшим в определенном месте и среде, становятся всеобщим

достоянием. Отныне всякая ориентация на исключительно внутригрупповое

(узкопрофессиональное, национальное, конфессиональное) формирование

личности, о чем так мечтают почвенники и фундаменталисты, заведомо

обречена. Проблема не в том, чтобы "вернуть" личность, растворить ее в

группе, а в том, чтобы наладить коммуникацию между группой фактической

принадлежности и эталонной группой - иными словами, выход в том, чтобы

информация, заимствованная личностью извне, не была потеряна и

распылена в межгрупповом пространстве, а в той или иной форме

возвращалась в исходную группу, расширяя тем самым ее горизонты и

практические социальные возможности.

Целиком архаичной идее социокультурной локализации личности необходимо

противопоставить конструктивную идею коммуникации между макро- и

микропространством, между сферами общей информации и прикладной

деятельностью. между фактическими социальными ролями и эталонными.

Там, где индивид черпает эталоны поведения лишь в своей группе, там

имеет место пассивная адаптация личности, создающая сравнительно узкую

программу ее развития. Это - репродуктивный тип социализации,

ориентированный на стабильную среду, которой фактически давно уже нет

нигде. Более широкую и универсальную программу личность получает на

основе сопоставления императивов внутренней (малой) и внешней

(большой) среды, Появление крупномасштабных центров производства

информации универсального назначения - всеобщего духовного

производства - не может не сопровождаться

активным тяготением к этим центрам людей, назначение которых -

обеспечить активный коммуникационный процесс между ними и средой,

откуда эти люди вышли. Референтные структуры, таким образом, отражают

возрастающую подвижность индивидов и групп по отношению к сложившимся

профессиональным, отраслевым, региональным, национальным структурам на

основе активного приобщения к новейшим источникам информации всеобщего

назначения.

Раздел третий ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРАКСЕОЛОГИЯ

(Теория политического действия)

Глава 1

ОТ "ЧАСТИЧНОГО" ПРОИЗВОДСТВА К ВСЕОБЩЕМУ

В данном разделе мы рассмотрим основные закономерности политики как

специфической формы общественной практики. Человек политический - это

разновидность современного технологического человека, ориентированного

на преобразование мира. На Западе культурологи, описывающие

структурный сдвиг в Европе нового времени, выделяют появление

технологий двух типов; промышленных, направленных на преобразование

природной среды, и политических, направленных на преобразование среды

социальной. Здесь возникают некоторые общетеоретические проблемы. С

одной стороны, человек вообще тем и отличается от животных, что не

пассивно адаптируется к среде, а вооружается средствами ее

технологического преобразования.

С другой стороны, мы говорим о традиционном обществе и традиционном,

индивиде, которые отличаются от современных степенью своего

противостояния природе и истории. Традиционные орудия труда - это

простое продолжение ног и рук человека, соизмеримые с его природной

мускульной силой. И сама ритмика жизни традиционных обществ в

значительной степени связана с природной ритмикой: сменой сезонов

года, дня и ночи.

Если вспомнить классификацию типов действия, предложенную М. Вебером,

то можно сказать, что основным типом действия было традиционное

"поступай как от веку заведено" ("не нами заведено, не нам менять").

Не всеобщая воля и не научная рациональность, а лишь традиция является

источником легитимности.

Мертвые повелевают живым, но одновременно и покровительствуют им,

предостерегая от опасных импровизаций. Сегодня, когда мы столкнулись с

небывалой остротой и масштабностью противоречий, вызванных прогрессом,

проникновен-

но звучат слова французского социолога Жана Фурастье:

"Традиционный человек жил на Земле в течение сотен тысяч лет. Он

страдал от холода, голода и эпидемий, но все же он доказал свою

способность на длительное историческое существование. Современный

человек индустриальной эпохи имеет от роду менее двухсот лет. Но он

успел породить столько проблем, что становится неясным, будет ли он

существовать завтра"1. Это относится не только к промышленным

технологиям, но и к политическим, Люди издавна употребляли против себе

подобных не только мягкие технологии убеждения, примера или

прельщения, но и жесткие технологии - такие, как физическое насилие и

убийства. И однако никогда еще в истории внешнее и внутреннее насилие

не принимали таких массовых, чудовищных форм, как мировые войны, с

одной стороны, массовый геноцид Гулага, концентрационных лагерей,

тотальной "промывки мозгов" вездесущей пропагандой, с другой стороны;

"Прометеев человек" нового времени, дерзнувший стать на место самого

господа Бога, не знающий препон и преград, бросил вызов Природе и

Истории. С помощью мощных технологий XX века природная и

естественно-историческая (поддерживаемая традицией) общественная среда

стали неуклонно вытесняться искусственной. Промышленные технологии

породили искусственную предметную среду, нередко токсичную, с

нездоровой ритмикой, создающую колоссальные нагрузки на

психо-соматическую и вегетативную системы человека, Мощные

политические технологии создают не менее искусственную, удаленную от

здравого смысла и традиции общественно-политическую среду, также

отличающуюся колоссальной внутренней "токсичностью" и нестабильностью.

Скажем, что может быть искусственнее колхозов. Еще при первых попытках

их организации в 1918 г. здравый смысл подсказывал крестьянам: как же

можно отказаться от своего подворья, ведь "не своя скотина останется

не поена, не кормлена". "Передовая идеология" с презрением отвергала

эти предрассудки "темной массы", убеждая, что общественное добро будет

расти несравненно быстрее и оберегаться лучше. Свыше семидесяти лет

прошло с той поры, а "не своя скотина" до сих пор "не поена и не

кормлена" - на колхозных подворьях добрая половина скота к весне

околевает.

А чего стоит нелепица производства ради производства:

более 70% населения, занятого в "социалистической" тяжелой

промышленности, из года в год производили не товары, а оседающие на

складах "неликвиды".

Fowastie. Lettre ouvert a quatre milliards d'hommes. P., 1970.

Разумеется, рыночная экономика Запада далека от таких крайностей, а ее

повседневная духовная жизнь была свободна от давления вездесущей

идеологии. Но ведь и здесь царит экспансия рекламы, постоянно

провоцирующей на новые траты, на погоню за модным и престижным,

навязывающей не всем посильные стандарты жизни, потребления.

Если сравнить все это с ритмикой жизни традиционных обществ,

оказывающей несравненно меньшую нагрузку на природную среду и

человеческую психику, "искусственность" индустриальных обществ

бросается в глаза.

Но не менее существенно различие между индустриальным обществом,

возникшим в Европе на рубеже XVIII-XIX вв., и новейшим

постиндустриальным, начавшим развиваться со второй половины XX века.

По свидетельству аналитиков, индустриальное общество во многом

представляло дуалистическую систему: с одной стороны, существовало

рабочее время, характеризующееся пребыванием человека в искусственной,

машинной среде, с другой - нерабочее время, быт и досуг, где

сохранялись весьма значительные рудименты доиндустриальной эпохи.

Может быть, наиболее наглядным примером послужит рабочий поселок

30-40-х годов: рабочие трудятся в ужасающем грохоте металла, в чаду

горячих цехов, но живут в одноэтажных домиках с небольшим приусадебным

участком, пробавляются маленьким натуральным хозяйством. Сама

человеческая среда этих рудничных поселков в чем-то сохраняет следы

старой общины (правда, только во внерабочее время): тесные соседские

связи, совместные гулянья по праздникам, полудеревенский,

полугородской фольклор народных частушек и примет, К этим наблюдениям

социального психолога политэконом добавил бы свои констатации. Эта

система дуалистична еще и в том смысле, что здесь не все производится

и воспроизводится в рамках крупномасштабного общественного

производства.

Это касается как элементов среды, так и самой рабочей силы. Природа

еще не настолько загрязнена, чтобы требовать специальных экологических

инвестиций: пригодный для дыхания воздух и вода для питья еще

выступают как бесплатный дар. Но таким же бесплатным даром культуры и

истории выглядят народное здоровье, трудовые традиции и навыки,

сформированная патриархальной семьей и церковью законопослушная

мораль. Индустриальное общество олицетворяется здесь в основном

промышленностью, бесплатно получившей жизнетворные природные и

социальные ресурсы, на которых До поры до времени можно

паразитировать. Мы по опыту знаем, как тоталитарный режим

эксплуатировал традиционное

трудолюбие рабочих и крестьян. В особенности цинично беззастенчивой

была эксплуатация крестьянства, которого вернули к временам тягчайшего

крепостничества - работа без заработной платы, без выходных, без

отпусков и пенсий. Система какое-то время держалась - до Тех пор, пока

окончательно не выветрилась вскормленная тысячелетиями любовь крестьян

к своему труду, психология мистериальных тайн, связывающих человека с

землей-кормилицей. Режим твердил о "новом человеке", но держался на

самом деле на старом:

на трудовой аскезе и традиционном чувстве долга и законопослушания.

Когда же он наконец-таки и в самом деле получил "нового человека",

олицетворяемого вечно пьяным трактористом, готовым сеять хоть в

феврале - "был бы приказ с райкома, а наше дело маленькое", -

неостановимый хаос стал наступать повсюду.

В отличие от большевистского, западные политические режимы никогда не

вели себя в собственных странах как оккупационные - для этого

существовали колонии, и потому разрушение унаследованной общественной

среды жесткими политическим и технологиями у них не заходило так

далеко. Однако и здесь сказывается внутренняя несбалансированность

"прометеевых обществ". Это относится, в частности, к функционированию

политических институтов,

Теоретики "неоконсервативной волны", встревоженные ухудшением

моральной статистики и другими проявлениями социального и культурного

нигилизма, задали себе вопрос: какова социокультурная база современных

либеральных демократий, Вывод был неутешителен: представлялась весьма

вероятной гипотеза, согласно которой либеральная демократия держалась

на наследии старой нелиберальной традиции, на унаследованной от

патриархальной морали и религиозной веры способности масс не

поддаваться на легкие соблазны. Только человек, способный обуздывать

себя изнутри, может быть подспорьем либеральных институтов. Там, где

эта способность утрачивается под влиянием веяний XX века и силы хаоса

неудержимо рвутся наружу, их обуздание становится делом внешней силы.

Как заметил американский неоконсерватор Р. Нисбет, "творцам

конституций, складывающихся на Западе в начале XIX столетия, новая

либеральная демократия показалась бы не имеющей ни малейшей надежды на

существование в отрыве от социального устройства, укорененного в

семье, местных связях, добровольных объединениях, не говоря уже об

иудео-христианской, в широком смысле традиционной, морали, которая

была, так сказать, впитана с молоком матери"2.

2 Nisbet R. Twilight of authority. N 4., 1975. P. 76.

Важнейший теоретический вопрос политического праксиса касается того,

имеет ли предел современный процесс замены естественной среды

искусственной, унаследованного - сознательно сконструированным. Иными

словами, имеет ли современный технологический способ существования

свои границы.

Применительно к промышленным технологиям экологическая реакция на

техницистский нигилизм приняла двоякую форму. Экологисты-реалисты

говорят о необходимости экологизации современной промышленности:

замены там, где это возможно, жестких технологий мягкими, развитии

очистных сооружений и экологической инфраструктуры в целом - своего

рода системы обратной связи, которая бы по сигналу об экологических

опасностях включала мощные и разветвленные механизмы коррекции

"промышленного поведения". Романтический "экологический

фундаментализм" занимает крайнюю позицию: он предлагает демонтировать

всю тяжелую индустрию и вернуться к традиционным мягким технологиям.

Возникает, правда, вопрос: не окажутся ли эти мягкие технологии

слишком жесткими в социальном отношении. Дело в том, что с позиций

экологического фундаментализма большая половина ныне живущих на Земле

людей существует "незаконно":

в долг у природы и за счет ее разрушения. Последовательные выводы

этого сделал известный "эколюб" в Камбодже, решивший "сократить"

население этой страны втрое, а существование оставшейся части

интегрировать в систему авторитарного "экокоммунизма". Существует и

противоположная крайность оптимистов прогресса - адептов безудержной

"технологической свободы". Они полагают, что начавшийся процесс замены

естественного искусственным неостановим; вместо того чтобы идти по

пути экологического компромисса с природой, промышленную систему нужно

достроить до конца: до введения нового подразделения - производства

нужной человеку среды, с заранее заданными параметрами. Индустрия

воздуха, индустрия воды, индустрия искусственной почвы - вместо того,

чтобы рассчитывать на них в качестве даров все более немощной и

больной природы. Сыновьему отношению к матери-земле здесь

противопоставляется отстраненно-технологическое отношение:

радикализация прометеевой воли современного человека, который, дерзнув

однажды на похищение огня у богов, не должен останавливаться и

продолжать свое экологическое дерзание дальше, вплоть до создания

искусственных планет и даже солнечных систем. Земля в этой перспективе

выступает как всего лишь одно из тел природы, которое, будучи до конца

"отработанным", подлежит выбрасыванию в мусорный ящик космоса и замене

новой системой обита-

ния. Такое прочтение космизма, в частности, русского космизма, давали

некоторые теоретики большевистского переворота, опираясь при этом не

на Федорова, а на Маркса. Вспомним Маркса: "Беспрестанные перевороты в

производстве, непрерывное потрясение всех общественных отношений,

вечная неуверенность и движение отличают буржуазную эпоху от всех

других. Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с

сопутствующими им, веками освященными представлениями и воззрениями,