Панарин А.С. 33 страница

политической аналитике и прогностике.

В связи с этим надо определить место политических элит в системе

политических технологий или технологий производства общества. Каждый

из массовых социальных слоев порождает свою политическую элиту. Ее

можно определить как группу, реально действующую в системе общего

духовного производства и призванную придать специфическим социальным

интересам и целям ранг глобального общественного проекта -

общенационального образа "светлого будущего". Здесь мы сталкиваемся со

специфической диалектикой политики. С одной стороны, она есть

столкновение групповых интересов в сфере перераспределяемых социальных

благ; с другой стороны - соревнование групповых проектов светлого

будущего на общенациональном конкурсе (в едином социокультурном

пространстве). Опыт показывает, что одно зависит от другого:

лишь тем общественным слоям удается по-настоящему эффективно защитить

свои интересы, элиты которых оказались победителями на конкурсе

общенациональных проектов - дали убедительную версию совпадения данных

групповых интересов с общенациональными. Отсюда ясно, что проигравшими

окажутся либо группы, настроенные традиционалистски - продолжающие

верить в то, что общественный порядок - вещь естественная (исторически

наследуемая или соответствующая естественной необходимости)^ потому

вообще не участвующие в данном конкурсе идей, либо "наивно

эгоистические" группы, не давшие себе труда как-то примирить и

объединить общее и особенное - специфический групповой интерес с

общенациональными приоритетами.

Дело в том, что, преследуя свой специфический интерес, группа

(социальный слой) воздействует на общество и, следовательно, вольно

или невольно участвует в производстве социума. Построить теорию

соединения частного группового интереса с общенациональным - значит

проявить систему обратной связи, существующей между групповым

действием и общей системой национальных политических технологий,

Если с этих позиций посмотреть на различные социальные группы,

оказавшиеся участниками современного политического лроцесса в России,

то мы снова заметим, во-первых, различие между политически безъязыкими

группами - не имеющими своих социокультурных элит, и группами

"говорящими", отме-

тившими свое присутствие в социокультурном поле общества, во-вторых,

различие между говорящими на эгоистическом языке "чисто группового

интереса" слоями и теми, кто активно стремится перевести язык

интересов на язык общенациональных устремлений и целей.

В современном социокультурном поле России и стран СНГ можно выделить

три основных "работающих" политических языка, эвристические и

коммуникационно-технологические возможности которых неравнозначны.

Первый можно назвать новоязом "социалистической индустриализации".

Причудлив его исторический генезис: в основе лежало переплетение

лексики пролетарского гетто, чувствующего себя изгоем "буржуазной

цивилизации", а в какой-то степени и пасынком национальной истории

вообще, с лексикой американизма эпохи Форда и Тейлора, культа техники

и "научной организации труда". Этот язык имеет свои навязчивые темы -

такие, как производительные силы, научно-технический прогресс,

экономический рост, планирование, управление. Ключевым словом

является "эффективность", которая обнаруживает тенденцию подменять все

ценности, опустошать ' некогда богатые пантеоны культур. Самое

любопытное состоит в том, что этот прогрессистский новояз не является

выраже- s нием одной только холодной прагматики, а требует фанатичного

идолопоклонства, не останавливающегося перед любыми' жертвами.

Предельным выражением этого стал большевист-';

ский новояз "социалистической индустриализации" и "коллек-i

тивизации". Как сказал об этом?.?. Бердяев; "Русский народ из периода

теллургического, когда он жил под мистической властью земли, перешел

в период технический, когда он по-, верил во всемогущество машины и по

старому инстинкту стал относиться к машине как к тотему"7,

Дело, на наш взгляд, не столько в инстинктах русского народа, сколько

в усилиях новой секулярной церкви, объединяющей новую элиту

модернизирующего общества - многочисленных жрецов и пророков

прогресса.

Причудливым образом этот новояз сочетает социокультурный нигилизм со

своеобразной "пролетарской аскезой". Общество понимается в роли

системы, обслуживающей материальное производство. Отсюда образы

"города вокруг предприятия", досуга как "восстановления" сил

трудящихся (других значений за ним не признается), литературы и

искусства как орудия воспитания и пропаганды и т.п.

7 Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. П., 1955. С. 102.

Сочетание прометеева пафоса покоренной природы и преобразованной

истории с превращенными формами традиционного изоляционизма и

аскетизма, свойственными недавним выходцам из деревенского мира,

придает этому новоязу черты переходной культурной формации. Однако

необходимо заметить, что этот язык включает и такие пласты

коллективного сознания и памяти, которые выходят за рамки психологии

пролетарского гетто - изгоев и париев цивилизации, не знающих ни

национальной истории, ни общечеловеческих ценностей. Наряду с

ценностями, которые производятся системой современного духовного

производства и насаждаются средствами массовой коммуникации и

пропаганды, духовная жизнь включает еще и пласт "нетленных" ценностей,

не подверженных закону морального старения, относящемуся ко всему

технологически сконструированному. Такими могут быть чувства

национальной идентичности и патриотизма, трудовая мораль, этика

материнства и отцовства и др. Парадокс состоит в том, что пролетарское

гетто, оказавшееся менее других восприимчивым к новейшим соблазнам

века, идущим от референтных групп постиндустриальной эпохи и от Запада

в целом, сегодня более других сохранило в неприкосновенности и эти

нетленные ценности. Вероятно, случилось так, что национальная жизнь и

культура в свое время исподволь переварила крайности культуры (точнее,

контркультуры) пролетарского гетто и исподволь интегрировала многие

его слои в систему устойчивых общенациональных ценностей. В нашей

стране, это, по-видимому, произошло между 20-ми и 50-ми годами XX в"

когда осуществилась, в частности, под влиянием общенационального

подъема во время Отечественной войны, национальная интеграция

значительной части пролетарского гетто и зараженной контркультурой

большевизма интеллигенции. В этом отношении Отечественная война

явилась альтернативой 1917 году - году национального раскола и

всеразрушительного пролетарского изгойства и сектантства. 60-е годы

потому и вошли в отечественную историю XX в. относительно светлой

полосой, что знаменовали собой равновесие между процессами

национальной интеграции, облагородившими "пролетарскую культуру", и

новейшими процессами национальной дезинтеграции, начавшимися в

результате того, что страна стала явно проигрывать соревнование с

Западом, а строй - Демонстрировать явную неспособность обеспечить ее

вхождение в современное постиндустриальное общество.

Слои, наиболее восприимчивые к импульсам, идущим от постиндустриальной

цивилизации Запада, были поставлены пеРед дилеммой: сохранять

национальную идентичность, приняв-

шую новый коллективный образ "советского народа", или осуществить

сепаратный прорыв в постиндустриальное общество хотя бы и ценой потери

национальной идентичности. В результате наметился новый национальный

раскол, на этот раз не по "классовому принципу", а по принципу приятия

или неприятия постиндустриальной цивилизации в ее западном облике

(другие возможные варианты постиндустриального общества российскому

населению не были известны). Этот раскол в значительной мере

деморализовал и тех, кто готов был к приятию ценностей

постиндустриального общества, и тех, для кого они оказались чуждыми.

Первые, относящиеся к продвинутой, по критериям постиндустриализма,

части населения, стали быстро утрачивать национальные корни, ибо

национальное наследие частично было разрушено, частично абсорбировано

пролетарской идеологией, ущербность которой все больше бросалась в

глаза; вторые, отдалявшиеся по закону идентификации-оппозиции ("Мы -

Они") от первых, а заодно и от соблазнов постиндустриальной

цивилизации, стали вновь невольно загонять себя в пролетарское гетто.

Кристаллизовавшийся в ходе Отечественной войны национальный синтез

снова оказался разрушенным. Догматическое сектантство "народных

фронтов", снова пытающихся навязать обществу архаичную модель "единой

трудовой фабрики", свидетельствует, что индустриальная Россия

оказалась перед опасностью возвращен ния в состояние "пролетарского

гетто", В то же врем> наследие предшествующего периода национальной

интеграции этого гетто нельзя считать полностью потерянным. Чтобы

верно оценить перспективы промышленных регионов России К СНГ -

наследия "социалистической индустриализации", надо уточнить отношение

между индустриальной и постиндустриальной эпохами. Различия бросаются

в глаза. Там большинство самодеятельного населения занято в сфере

материального производства, здесь - в сфере производства услуг и

информации, Там авангардными отраслями считались те, что связаны с

тяжелой промышленностью, здесь -- постиндустриальные секторы: наука,

образование, культура. Там решающее значение придавалось техническому

фактору, а из наук - отраслям знания, непосредственно с ним связанным,

Здесь возрастает роль "человеческого фактора" и всей обращенной к нему

системы социально-гуманитарного знания. Индустриальное общество было

экономикоцентричным, его мораль характеризовалась особой трудовой

аскезой, пренебрегающей досугом и неутилитарными направлениями

духовного производства как расточительной и небезопасной для трудового

энтузиазма "декоративности". Постиндустриальное общество, напротив,

ха-

рактеризуется постэкономическими приоритетами и культуроцентричной

направленностью.

И все же не следует переоценивать момент прерывности между

индустриальной и постиндустриальной эпохами. Более того, нам

представляется, что в самом понятии постиндустриального общества

таится немалый соблазн, которому, кажется, поддалась значительная

часть нашей правящей демократической элиты, Соблазн этот состоит в

том, чтобы противопоставить "монстрам" тяжелой индустрии изящество

наукоемких форм, рутине конвейерного труда - раскованное

научно-техническое творчество, "плебсу" промышленности - высоколобую

элиту, национально замкнутой экономике, живущей под эгидой

протекционизма, - экономический мондиализм авангардных отраслей,

социальным гарантиям - рискованный образ жизни, пролетарскому

пуританству - лишенный комплексов современный гедонизм.

Дело, однако, в том, что, как показывает опыт Запада,

постиндустриальное общество органически вырастает из индустриального и

моментов преемственности здесь, например, гораздо больше, чем при

переходе от традиционного общества к индустриальному. Разрушив

индустриального монстра - например, нашу тяжелую промышленность и

военно-промышленный комплекс, мы вряд ли сохраним потенциал для

постиндустриального рывка. Да, "социалистическая" тяжелая

промышленность в основном была экономически нерентабельной - она в

свое время и создавалась не столько для прямых нужд экономики, сколько

с целью ускоренного производства "самого передового класса", долгое

время остававшегося меньшинством в крестьянской стране. Но в недрах

этой промышленности стали вызревать предпосылки современной

цивилизованной экономики: передовая научно-техническая и

информационная инфраструктура, высококвалифицированные кадры, наконец,

навыки современной трудовой и технологической дисциплины, без которой

сам по себе "технический фактор", даже самый развитый, немного стоит.

Подобно тому как к фермерскому хозяйству можно перейти только сохранив

веками складывающуюся земледельческую культуру, в том числе в ее

наиболее тонких духовных измерениях (любовь крестьянина к земле,

преемственность поколений "хозяев" - хранителей ценностей и т.п.),

перейти к постиндустриальной экономике можно только сохранив основные

базовые компоненты экономики индустриальной, в том числе опять-таки и

в ее тонких социокультурных измерениях.

Индустриальная Россия частично создала, частично унаследовала от

крестьянской России такие долговременные ценно-

сти, как трудовая этика и аскеза. Опыт показывает, что без минимума

аскезы - сознательного, от имени великих ценностей и приоритетов

осуществимого самоограничения - не возможны ни настоящее образование,

ни приобретение высокой квалификации, ни трудовая дисциплина.

С учетом этого надо признать, что массированная атака "демократической

идеологии" на ряд ценностей, сегодня выступающих как традиционные,

своей запальчивостью весьма напоминает большевистские эксперименты с

"новым человеком". В поведении "промышленного гетто" России сегодня

причудливо переплетаются архаика пролетарского сектантства с

нетленными ценностями национальной культуры и традиции, а также

общечеловеческими ценностями.

В ряде случаев наблюдается удивительная корреляция между специфическим

советским консерватизмом, не приемлющим современные демократические

ценности, и тем, что на Западе получило название неоконсерватизма -

ориентацией на трудовую мораль в противовес гедонизму "цивилизации

досуга" и психологии попустительства, на гражданскую ответственность и

патриотизм, на защиту национальной традиции и культуры от

космополитичного мондиализма. По этой причине правящие демократы не

раз уже попадали в двусмысленное положение. В борьбе с посягательством

на национальные интересы России и русских в различных регионах страны

- в Приднестровье, в Севастополе, в Прибалтике последовательнее всех

выступает политически чуждая правящим западникам традиционалистски

настроенная русскоязычная часть, нередко составляющая большинство в

районах "индустриального гетто". Государственная прагматика диктует

союз с ними и опору на них, но требования демократической

"идеологической чистоты" часто толкают правительство в прямо

противоположном направлении, что ведет к опасному сужению социальной

базы ответственной и твердой государственной политики, умеющей

отстаивать национальные интересы.

Проведенное при участии автора этих строк весной 1992 г.

социологическое исследование выявило существенную дифференциацию

внутри нашей технократической идеологии или технократического новояза.

Анализ ответов на ряд вопросов анкеты, тестирующих респондентов на

выявление политического консерватизма и "советского" традиционализма,

показал четкое различие в позициях среднего и высшего звена среди

наших "командиров производства". Оказалось, что по большинству позиций

руководители среднего звена - начальники цехов и отделов демонстрируют

одновременно и политический консерватизм - настороженное отношение ко

всему

периоду, начавшемуся с "перестройки", - и социокультурный

"неоконсерватизм" в духе "морального большинства" на Западе

(настороженное отношение к рекламе, к свободе нравов, к

коммерциализации культуры, к соблазнам "потребительского общества" и

"цивилизации досуга" и т.п.). Им противостоят руководители высшего

звена - директорский корпус, успешно повернувший процессы приватизации

бывшей государственной собственности в сторону своих личных интересов.

По большинству позиций, касающихся и политического "западничества", и

приобщенности к постиндустриальным ценностям, в том числе таким, как

"цивилизация досуга" и гедонистически-эмансипаторская мораль,

директорский корпус занимает самые "передовые позиции". Произошел,

таким образом, раскол технического новояза на две субкультуры:

консервативную и "прогрессистскую", близкую западничеству,

постиндустриализму и мондиализму, В то же время следует прямо сказать,

что приверженность некоторым базовым ценностям национальной культуры,

в том числе трудовой и моральной аскезе, патриотизму и духу

жертвенного государственного служения высшим национальным целям в

значительно большей степени сохранили "консерваторы". В этом отношении

наблюдается постепенное слияние советского наследия и старого русского

наследия (кроме представителей коммунистической ортодоксии, для

которой противостояние "красной" и "белой" России сохраняет прежний

смысл). Это подтверждается и анализом итогов электорального процесса.

Индустриальные центры СНГ, кроме столиц (которые являются не столько

индустриальными, сколько постиндустриальными центрами современного

духовного производства), на выборах в 1991-93 годах дали весьма

значительный процент сторонников партий порядка и социалистической

(или имперской) реставрации бывшего СССР. Напротив, районы, менее

затронутые социалистической индустриализацией, проголосовали за

"демократов" или за новых националистов, эксплуатирующих

демократические лозунги. Из этого можно сделать разные выводы.

Раскол индустриально-социалистического новояза можно интерпретировать

и как свидетельство силы национальной русской культуры, переварившей

новояз пролетарского гетто и поставившей последний на защиту своих

ценностей. Но это можно интерпретировать и как свидетельство слабости

национальной культуры, не способной удерживать в поле своего

притяжения наиболее продвинутые элементы общества, тяготеющие к

ценностям постиндустриального общества, представленного современным

Западом.

Для уточнения нашего диагноза обратимся ко второму языку современной

политической элиты - языку новых филологов, противопоставивших

технократическому новоязу социалистической индустриализации ценности

нового гуманитаризма, связанного с защитой и сохранением родного

национального языка, традиций, фольклора и др. В свое время в Европе

лексику этого культуроцентричного языка формировали французские

мыслители эпохи Реставрации, немецкие романтики, русские славянофилы,

а позже - консервативные неоромантики и такие критики прогресса, как

К. Леонтьев и О. Шпенглер. Они обнаружили поразительную

восприимчивость к культурной морфологии, к специфике национальных

традиций, к пространственно-временной многокачественности мира. Они

глубоко чувствовали и любили "малый мир" социума с его

многоукладностью и укорененностью, который впоследствии был накрыт и

почти раздавлен большим миром рынка, промышленной гигантомании,

массовых движений и всепоглощающего централизованного государства.

Сила этого языка связана с тем, что он опирается на волну

постмодернизма, придавшего форму своего рода стиля "ретро" всей

новейшей культуре. Сегодня даже многие растерявшиеся неомарксисты в

спешном порядке осваивают новый язык постмодернизма. Теперь они

предпочитают говорить об опасности культурного обезличивания мира, о

духовной пустоте технической цивилизации, о необходимости возрождения

национальных традиций и самобытнических славянофильских упований.

Представляет особый интерес вопрос о том, кто является действительным

носителем этого языка, а кто - эпигонами и стилизаторами. Способно ли

постиндустриальное общество породить действительно новую элиту

гуманитариев, которым удалось бы отстоять (или возродить) духовные

приоритеты, связанные с внеэкономическими и постэкономическими

ценностями? Наряду с пафосом красоты и'духовности - возрождаемым

эстетизмом - здесь просматривается и дух возрождаемой аскезы. Такова,

в частности, новая экологическая аскеза, требующая решительного

воздержания от тех видов деятельности, которые, даже принося заметную

материальную пользу, способны нанести вред окружающей среде и качеству

человеческого существования. В частности, среди националистических

движений в различных республиках и регионах СНГ очень распространена

критика порожденного социализмом уродливого

индустриально-пролетарского гетто, чуждого природе и культуре.

Ярче всех слышен голос новых гуманитариев - теологовфундаменталистов,

фанатичных адептов традиций и почвенни-

чества, реставраторов национальных обычаев, заимствующих аргументы в

среде лингвистов, этнографов, краеведов. У них своя критика

социализма: как безобразного монстра, враждебного национальной

традиции, уподобляющего человека машине, а общество - фабрике. Сегодня

в целом ряде регионов - на Украине и в Белоруссии, на Севере и в

Поволжье новые гуманитарии теснят прежнюю элиту, в большинстве своем

представляющую социалистическую технократию, не способную

ориентироваться в обществе, переставшем быть "фабрикой". Эти

политизированные "филологи" по-своему организуют массовое сознание,

дают ему новые лозунги и новые мифы. Перед нами - новый, по-своему

яркий язык культуры, но нам еще неясно, что на деле он обозначает,

Имеем ли мы дело с попытками культурной реставрации, использующей

временные неудачи, крайности и противоречия прогресса и обреченной

угаснуть ввиду новых перспектив НТР, или с новой культурной

революцией, в самом деле преодолевающей узкий горизонт техноцентричной

эпохи и указующей на качественно новые способы человеческого

самоопределения и самоутверждения в будущем мире.

При обсуждении перспектив новой элиты политизированных гуманитариев и

возможностей их специфического языка в современной системе духовного

производства надо принимать во внимание ряд факторов. Главный из них

касается сути постмодернизма и его статуса на Западе, Является ли

постмодернизм всего лишь тонкой стилизацией и самоиронией западной

культуры, в основе своей продолжающей оставаться

модернистско-прогрессистской, наследующей Прометеев дух нового

времени, или он и в самом деле знаменует собой поворот в системе

базовых ценностей и основных принципов жизнестроения?

Если постмодернизм является не преходящей модой и не поверхностным

стилизаторством в духе "ретро", а действительно глобальным поворотом в

культуре, то тогда различия между индустриальным и постиндустриальным

обществом будут не менее резкими, чем между доиндустриальным и

индустриальным. Постиндустриальная культура в этом случае навсегда

расстается с прежним великим мифом машины и знаменует реванш

надстройки над базисом - возвращение человечества к культурным

доминантам, к духовно-религиозному способу жизнеориентации. Меняется в

связи с этим и вся мировая перспектива. Модернизация перестает

отождествляться с вестернизацией: незападный мир, вместо того чтобы

все больше уподобляться Западу, усиливает стратегию разнообразия -

самостоятельного творчества прочтения знамений и вы-

зовов грядущей эпохи. Конвергенция сменяется дивергенцией.

По-видимому, нам еще предстоит выработать правильную оценку

постмодернизма в контексте отношений Востока и Запада. Постмодернизм

ознаменовался резким усилением цивилизационной самокритики Запада - с

позиций экологических, культурных и нравственных. И чем сильнее

проявляется превосходство Запада по критериям могущества, тем

уязвимее:

он выглядит по критериям духовности. Постмодернизм в этом отношении

ведет себя как церковь, особенно расположенная к "неудачникам мира

сего", к "блаженным кротким", которые "наследуют землю". Однако

духовный престиж Востока возра*-" стает не прямо и непосредственно, а

посредством "восточной экзальтации" западной интеллектуальной элиты.

Только пройдя, освящение в "западной церкви", ценности Востока

находят, всемирное признание, в том числе и у себя на родине. Этот

внутренний парадокс постмодернистского "ориентализма" надо. иметь в

виду при оценке его реальных влияний. Престиж тех;, или иных учений и

элит Востока, их общий статус в мировой.;

культуре определяется не на Востоке, а на Западе, где они;;

проходят настоящую "инициацию" и возвращаются к себе на^ родину уже

посвященными в тот или иной "сан". Афоризм "Нет пророка в своем

отечестве" сегодня полностью относится к незападным культурам,

утратившим право "посвящать в;

сан". Поэтому, когда мы хотим выяснить, "какой свет придет с Востока",

нам надо обратиться на Запад.

Прежде чем спрашивать, какие сюрпризы преподнесет Восток Западу,

последний должен спросить, какие сюрпризы он] преподнесет самому себе.

Именно внутренняя пульсация западной культуры и ее временные циклы

образуют первоисточник современной мировой динамики. Если

постмодернизм -;

не стилизация, а "долговременное решение" Запада, то ближайшая эпоха

во всем мире пройдет под знаком "романтических решений" - поисков

своей национальной и культурной идентичности, религиозных и этнических

обособлений, небезопасного кокетничанья с "архетипами" и стихиями. В

частности, судьбы Восточной Европы в значительной мере зависят от

того, сохранит ли Германия свою "атлантическую солидарность" или

вернется к поискам "самобытной и героической" немецкой судьбы. Тогда

нынешние симптомы доминирования "новых филологов" над прежними

"командирами произведет-:

ва" получают новое освещение - в духе глобального переворота.

Соответственно меняется и статус европоцентризма и западничества:

вместо "современных" и "передовых" ориентации они становятся

ретроградными,

Второй вопрос касается статуса гуманитарной элиты в современной науке

и культуре. Насколько преодолима ситуация;

двух культур", технической и гуманитарной, которую столь ярко описал

Ч, Сноу?

Многое сегодня свидетельствует о тенденции к интеграции этих

культур. Но на какой основе осуществится эта интеграция? Новейшая

революция в области гуманитарных и социальных наук показывает, что ими

все больше осваивается заимствованная у естествознания модель "точной