Периода дворцовых переворотов

После окончания периода царствования Петра I концепция читателя подвергается изменениям, связанным со сменой детерминант и условий развития общественной системы. Россия утратила мощную направляющую социокультурной динамики в лице Петра Великого: дворцовые перевороты ввергли страну во флуктуационное пространство, область повышенной неопределенности и непредсказуемости развития общественной системы. После «сжатия» наступила «разреженность» социокультурного пространства; как и в начале XVII столетия, после сверхнапряжения центростремительных сил последовал немедленный функциональный ответ сил центробежных. В результате тотального контроля над социальным и духовно-культурным миром наступил неизбежный хаос в самой тяжелой форме – на макроуровне общественной системы. Как заметил И.В. Кондаков, петровский абсолютизм «имел своим непосредственным следствием череду легких и безответственных дворцовых переворотов, хозяйственный и культурный развал, беспредел коррумпированной бюрократии, «бироновщину» – все признаки государственно-политической и нравственной нестабильности российского общества» (237, с. 25).

Концепция читателя, попавшая в разреженное социокультурное пространство, характеризующееся утратой государственных интересов в области книжного дела и отсутствием стратегии его развития, оказалась как бы выпущенной из рук. Развитие книжного дела в этот период носит инерционный характер; с одной стороны, оно продолжает «работать» на реализацию петровских замыслов, а с другой, испытывает на себе воздействие случайных, временных факторов и в то же время начинает самоорганизовываться, обнаруживая имманентные, только ему присущие особенности.

В этих социокультурных рамках видоизменяется и концепция читателя: освободившись от жесткого давления сверху и не имея постоянной «подпитки» со стороны властных структур, она начинает «выравниваться», приходить в соответствие с культурными запросами общества. Ее динамика в этот период показывает, какие линии развития культуры были действительно необходимы для данного этапа общественного процесса, какие носили преждевременный, насильственный характер, а какие, напротив, не развивались в ущерб интересам и культурным потребностям определенной части населения.

Важно отметить, что период от смерти Петра и до воцарения Екатерины II характеризовался не одной, а как минимум двумя типологически различными социокультурными ситуациями. Для первой из них, получившей название «бироновщины», были характерны преимущественно центробежные тенденции. Побеждали силы распада, хаоса; частые дворцовые перевороты и слабость властных структур исключали возможность выработки государственной стратегии книжного дела, которая бы детерминировала развитие представлений о читателе. Концепция читателя в этот период целенаправленно не формировалась, но, тем не менее, бытовала в общественном сознании и подчинялась логике его эволюции.

Для социокультурной ситуации периода правления Елизаветы Петровны характерно зарождение центростремительных тенденций, перемещение книжной культуры ближе к центру государственной жизни, укрепление и создание новых социальных институтов, определявших ее развитие. После «распада» времен «бироновщины» начинается постепенное «сжатие» социокультурного пространства; синусоида развития книжного дела начинает устремляться вверх.

Итак, для бытования концепции читателя в период «бироновщины» определяющими были три тенденции: невнимание государственной власти к книжному делу, ориентация последнего на нужды иностранного читателя в России и за ее пределами, а также усиление роли Академии наук в издании, распространении литературы и формировании круга чтения российского читателя.

О первой тенденции свидетельствует то, что после Петра книга, по выражению М.Н. Куфаева, «замирает»: в первое пятилетие количество издаваемых книг резко сократилось (277). В соответствии с дискриминационными по отношению к книжному делу указами, в 1727 г. были упразднены крупные типографии: Санкт-Петербургская и типография Александро-Невского монастыря (344).

Книжное дело развивалось в условиях экспансии иностранных культур – преимущественно немецкой и французской. Экспансия была и при Петре, но тогда она инициировалась монархом в интересах России и он сам фильтровал поступающий информационный поток, а в период «бироновщины» во властных структурах не было «фильтров», нарушающих информационное разнообразие в соответствии с государственными интересами. Поэтому «сброс» со стороны диссипативных структур, каковыми были западные страны, в особенности Франция и Германия, осуществлялся в открытую систему российского общества и контролировался лишь малым кругом иностранцев, приближенных к царскому трону.

Наиболее значимыми, приоритетными читателями признаются иностранцы, что отражается на издании и распространении книг. И.Д. Шумахер стремился печатать как можно больше книг для отправки за границу; при определении репертуара книгоиздания Академия наук в первые годы своего существования ориентировалась преимущественно на зарубежный книжный рынок. Было приостановлено печатание книг на русском языке в типографии Академии наук, а издание некоторых научных книг на русском языке было и вовсе под запретом (242, 346). Лучшие книжные собрания были у иностранцев, приближенных к царскому трону: А.И. Остермана, Б.Х. Миниха, К.Л. Мегдена и др. (344).

Обе названные тенденции были мощной детерминантой развития книжного дела и формирования концепции читателя, но они были в известной мере стихийными, временными, обусловленными отсутствием единой государственной идеи: очередной дворцовый переворот в корне изменял ситуацию. У читателей, которые ранее рассматривались как приоритетные, конфисковывались книжные собрания (это лишний раз подтверждает, что обладание книгами воспринималось как знак привилегированного положения). Пересматривались приоритеты книгоиздания и цензурные ограничения. Вступив на престол, Анна Иоанновна в 1733 г. первым делом озаботилась о том, чтобы среди ее подданных не имели хождения некоторые иностранные книги, содержавшие «дурные отзывы» о ее главных приближенных (А. Остермане, Б. Минихе, Э. Бироне); «вымышленно-затейные, предосудительные для российской империи пашквильные пассажи» следовало сжечь и запретить (517, с. 8). Сохранился также указ о запрещении календаря астронома Франциска Невского, в котором императрица обнаружила «злоумышленные и непристойные пассажи», способные ввести народ «в соблазн и сумление» (Там же). Запрещались и книги, восхвалявшие Петра I.

В регуляции читательской деятельности усилилось влияние церкви: воспрянувшая после гонений монарха-реформатора, она сопротивлялась изданию книг о строении Вселенной, препятствовала опубликованию русских летописей, потому что в них, с точки зрения клерикалов, «писали лжи явственные» (345).

Таким образом, запреты были связаны в основном с узко понимаемыми политическими интересами и религиозными догматами. Вялые регулятивные усилия периода царствования Анны Иоанновны в области книжного дела были направлены на восстановление приоритетов допетровского периода и упрочение господства императрицы, но отсутствие продуманной, действенной стратегии в этой области и необратимость эволюционных процессов не позволили повернуть ход событий вспять.

В этих условиях хаотичного пульсирования общественной системы и отсутствия осмысленной стратегии книжного дела единственным стабилизирующим фактором оставалась Академия наук. Ориентир на повышение научного потенциала общества оказался неподвластным перепадам политического давления. Намеченный Петром, он становился все более явственным, оказывал все большее влияние на различные стороны общественной жизни. Несмотря на негативное отношение временщиков к петровским преобразованиям, Академия наук сохранила свое приоритетное положение в обществе, развиваясь как госбюджетное научно-просветительное учреждение. Книга расценивалась как инструмент повышения мастерства ученых и для пополнения фонда библиотеки Академии наук использовались самые разные источники (344).

Академики рассматривались как приоритетные читатели: они имели доступ к библиотеке и ее фондам во все рабочие дни, для их удобства был составлен каталог и, кроме того, им выдавались некоторые издания безденежно (497). Академикам и профессорам вменялось в обязанность «замечать те книги, которые к их обязанностям надлежат, дабы их заблаговременно выписывать можно было» (243, с. 73). Для лучшего ознакомления их со всеми европейскими новинками выписывалось множество солидных периодических изданий: «Ведомости», «Журнал ученых», «Французская библиотека», «Английская библиотека» и др. О приоритетности академиков как читателей свидетельствует и укрепление материальной базы библиотеки и типографии Академии наук, что позволило последней вскоре выйти на первое место в стране по количеству издаваемой литературы (346). В этом же ряду и такой факт как разрешение Академии наук заниматься рецензированием заказных изданий, а при выпуске книг, не входящих в компетенцию Синода, – самоцензурой. Кроме того, академиками был выделен фонд «заповедных книг», доступ к которым имел ограниченный круг лиц.

Создание учеными Академии научной, научно-популярной, учебной литературы, составление «экстрактов» достижений по своей специальности позволили американскому книговеду Г. Маркеру утверждать, что Академия наук сама создавала среду своей печатной продукции, формировала читателей научной и научно-популярной литературы (458). Тематика книгоиздания Академии была достаточно широкой: выпускались произведения религиозного характера, художественная литература, официальные издания, но со временем определилось доминирующее положение научной и научно-популярной литературы. От российского читателя впервые потребовалиучености. Начали формироваться представления о необходимости научного просвещения российского читателя. Эти представления распространялись не только на узкий круг ученых, но и на придворную знать, представителей интеллигентных профессий. Об этом свидетельствует открытость фондов библиотеки Академии наук: доступ к ней имели все «охотники до чтения» (243). Книготорговым агентам разрешалось принимать частные заявки «для удовольствия желающих». Широкую адресацию имели и издания научно-популярного характера: «Примечания к «Ведомостям», календари. «Примечания к «Ведомостям» предназначались читателям, которые интересуются историей, генеалогией, географией, но не владеют иностранными языками (344, 243).

Особо следует сказать о причинах распространенности календарей в данный период. Думается, что наличие в них познавательного материала – не единственная причина популярности изданий этого типа. Любопытно связать спрос на календари с типом социокультурной ситуации. По наблюдениям В. Васильковой, потребность в календарной обрядности обостряется в периоды смут, переворотов, ослабления власти. Реализуя календарную обрядность, общество словно стремится отвоевать у хаоса хоть какие-то зоны порядка, осуществляя социальную саморегуляцию (116). Это еще одно проявление регулятивной, стабилизирующей роли Академии наук. Академия наук со встроенными в ее структуру институтами книжного дела (типография, библиотека) становилась своего рода зоной нового социального порядка; она поддерживала петровские начинания, сохраняла и воспроизводила ресурсы для дальнейшего развития представлений о необходимости научного просвещения российских читателей.

Способствовала формированию названных представлений и русская философская мысль. На смену архаическим взглядам об учености в духе И. Посошкова (главная наука – как жить душеполезно) пришло понимание «ученой дружины» – Ф. Прокоповича, А. Кантемира, В.Н. Татищева. Ф. Прокопович отменил средневековый канон, подчиняющий науку религии, и провозгласил ценность человеческой личности, ее право на свободный выбор образа мыслей. Глубоким гуманизмом проникнута его фраза о необходимости почитать человека «по настоящим причинам, но иногда по прошедшим, иногда – по будущим» (101, с. 46). А. Кантемир считал просвещение и воспитание главными средствами борьбы с невежеством, обязательным условием воспитания высоконравственных идеалов. Писатель утверждал, что невежество «голо и срамно», но вопросы нравственного воспитания для него были намного важнее воспитания ума. Влиятельными были и взгляды В.Н. Татищева, провозгласившего главенство разума в воспитании и обучении человека (357).

Эти взгляды имели самое непосредственное влияние на воспитание детей. На смену средневековым представлениям о необходимости держать детей «в великой грозе», «обходить» книжников и фарисеев евангельской нравственностью, пришло понимание В.Н. Татищева о необходимости обучать наукам с самого детства. Отдавая предпочтение наукам, ориентирующим в реальной жизни (из обучения были исключены «тщетные» и «вредительные» науки: алхимия, хиромантия, волхование, чернокнижничество), ученый утверждал: «Истинное увеселение в детях есть разум» (357, с.77). В сознании передовых общественных кругов того времени восторжествовал принцип свободного исследования и сознательного, критического отношения к жизни. Этот принцип носился в воздухе и не мог не сказаться на формировании представлений о читателях.

Ученые были едины в понимании огромной просветительной и воспитательной роли чтения. В соответствии с этими представлениями формировались взгляды о необходимости научного просвещения и гуманистического воспитания читателей. Условия для их материального воплощения были созданы в период правления Елизаветы Петровны.

Императрица смогла объединить вокруг себя здоровые силы общества. Как уже упоминалось, в период ее правления активизировались центростремительные тенденции. Елизавета привела в движение силы, определившие развитие общественной системы и создала институты, обеспечивающие ее функционирование: Московский университет, Академию художников и др. Царица осознавала себя продолжательницей дела Петра и подчеркивала свою приверженность его начинаниям. На путеводителе по библиотеке Академии наук надпись «Петр I начал, Анна совершила» была заменена на «Петр I начал. Елисавет совершила» (520). Вступившая на престол императрица стремилась уничтожить представления о читателях и их деятельности, бытовавшие при Анне Иоанновне и Анне Леопольдовне; Елизавета Петровна распорядилась «переправить» церковные и гражданские книги, запретить печатанные при них календари и святцы и не допускать в продажу книг, упоминавших «имена персон, бывших в два правления» (618). Для династической борьбы нередко использовалась религиозная подоплека: под предлогом радения об истинных христианских добродетелях подвергались синодальному досмотру привозимые из-за границы церковные книги. Уничтожение следов предшествовавшего царствования происходило в условиях полной деморализации читающей публики. А.М. Скабичевский упоминает о случаях, когда авторы сами ходатайствовали о запрещении своих книг, а люди, имевшие у себя книжные собрания, приносили на конфискацию в Сенат и Академию наук не только книги, печатанные при ненавистных монарших предшественницах, но и всю наличествующую в доме литературу (517).

Существенной особенностью елизаветинского периода было усиление ориентации на французскую культуру и одновременное создание условий для развития отечественной науки и культуры. В данном случае общественная система «открывалась» в соответствии с интересами собственного развития; освоение французского классицизма с его «эстетической доктриной» отвечало потребностям общественно-политического развития страны. В Россию ввозились и широко рекламировались французские книги; Академия наук регулярно составляла для своей книжной лавки каталог поступлений на французском языке. Увлечение французским было в высшей степени характерно для наиболее образованных представителей российского общества. Чтение французской литературы считалось для них обязательным.

В то же время Елизавета Петровна целенаправленно создавала новые российские учебные заведения, вырастила плеяду российских ученых и писателей, что привело к увеличению количества русских книг: в 40-50-е гг. XVIII века их стало значительно больше, чем в предыдущие столетия. С 1741 по 1761 г. было выпущено 612 гражданских и 463 церковные книги (511).

В елизаветинский период Академия наук получила наилучшие условия для научного просвещения и гуманистического воспитания читателей. Ее типография продолжала издавать и покупать на Западе книги по математике, физике, технике, горному делу; стало выпускаться больше произведений научно-популярного и литературно-художественного характера. В книжной лавке Академии наук любознательный читатель имел возможность купить «ходкую книгу, взлелеянную на Западе»: Геродота, П. Овидия, Флавия, Д. Свифта, Ф. Вольтера, С. Пуффендорфа, Ш. Монтескье (277).

В периодических изданиях 50-х гг. – «Ежемесячных сочинениях» и «Праздном времени» – наряду с познавательными материалами публиковались статьи нравоучительного характера из европейских журналов. Читатель призывался к самосовершенствованию, господству разума над страстями, освобождению от пороков и невежества (364). Это было воспитание, основанное на вере в разум человека, его способности преобразовывать свою личность. Как дополнительное мощное средство воспитания использовался и сатирический жанр, который в середине XVIII века был востребован как дидактическое средство выражения передовых идей своего времени (101). Объектом сатирического осмеяния часто становились дворяне, не желавшие учиться сами и учить своих детей; этой проблеме посвящалось немало публикаций в журналах «Праздное время», «Трудолюбивая пчела» (364).

Об общественной значимости этой проблемы свидетельствуют и специальные правительственные меры, направленные на обучение «недорослей» из дворянских семей в гимназии при Академии наук, Сухопутном шляхетском кадетском корпусе и др. При последнем даже функционировали типография и книжный «классный магазин» – были созданы все необходимые условия для успешной учебы (347).

Высокая социальная значимость дворянского сословия обусловила приоритетность этой категории читателей, для которой чтение становилось не только желательным, но и обязательным занятием. В круге чтения дворянина этого периода обязательно должна была присутствовать художественная литература, способствующая его самосозиданию, воспитанию. «Высокая» литература, как и древнерусская «учительная», воспринималась в качестве транслятора моральных ценностей. К таковой по критериям того времени относились прежде всего романы, содержащие нравоучения и побуждающие читателя к социально ценному поведению. Эта литература была ориентирована прежде всего на идеальный образ читателя, который должен был появиться в результате ее прочтения; образованному читателю-дворянину давался эталон, в соответствии с которым ему следовало «перестроить», создать себя заново (331). Тип взаимодействия с этой литературой определялся пониманием общественного долга, необходимостью решения культурно-строительных задач на «общее благо».

Преодолению разрыва между «идеальным» и «реальным» читателем способствовало формирование представлений о допустимости развлекательного чтения. В этот период изменилась и сама книга. М.Н. Куфаев отметил, что она стала красивой, роскошной, «капризной». Книга теперь воспринималась не только как инструмент для выполнения общественно полезного дела, но и как «забава для зрения, для невзыскательного ума и сердца…» (277, с. 25). Общество словно стремилось высвободить «зажатые» Петром потребности в роскошно оформленной книге и несерьезном, развлекательном чтении. В период «бироновщины» была допущена возможность развлекательного чтения для царской семьи и узкого круга придворных. Известно, что и Анна Иоанновна, и Анна Леопольдовна были большими любительницами развлекательного чтения; их потребности удовлетворялись такими произведениями как сочинения В.К. Тредиаковского, «Езда в остров любви» П. Тальмана, оды А.П. Сумарокова, «Мадоновы авантюры», «Мироновы любовные дела» и др. (106). Теперь же эта возможность предоставлялась широким кругам читателей. В 1748 г. Елизавета Петровна распорядилась «стараться при Академии переводить и печатать на русском языке книги гражданские различного содержания, в которых бы польза и забава соединены были с пристойным светскому житию нравоучением» (364, с. 230). Это позволило «верхнему» культурному слою приобщиться к литературе, чтение которой становилось одним из элементов светского времяпровождения. Как отметил В.О.Ключевский, «колючая литература научного знания сменилась произведениями сердца и воображения, щекотившими элементарные инстинкты…» (214, с. 367).

В результате наука и беллетристика стали рассматриваться светски образованными людьми как нечто противоположное; предпочтение явно отдавалось «сладким плодам» назидательской сентиментально-пикантной литературы. Государыня Елизавета Петровна смягчила концепцию читателя, выработанную учеными и литераторами: читателю наряду с пользой и нравоучением позволялась забава. Эти обновленные представления больше соответствовали действительности, в них был достроен недостающий компонент. Функцию забавы должна была выполнить «бегущая на спрос» легкая, сентиментальная, сладостная книга, как ее называл М.Н. Куфаев (277). Таковой была преимущественно французская беллетристическая книга, отвечавшая вкусам самой императрицы; К. Валишевский и Н.А. Копанев отмечают пристрастие Елизаветы Петровны к самым лучшим дорогим изданиям, среди которых было немало французских беллетристических произведений (106, 243). Дворян, для которых чтение подобной литературы было преимущественно средством развлечения и светского рассеяния, пренебрежительно называли «петиметрами» (щеголями) и кокетками. В их читательской деятельности В.О. Ключевский подметил определенную динамику: «Сначала это чтение было просто средством наполнить досуг, занять скучающую лень, но потом, как это часто бывает, невольная наклонность превратилась в моду, в требование светского приличия, в условие благовоспитанности. Читали без разбору все, что попадалось под руку: и историю Александра Македонского по Квинту Курцию и «Камень веры» Стефана Яворского, и роман «Жиль Блаз» (217, с. 155). Так чтение постепенно становилось как бы сословной повинностью дворян, что способствовало пробуждению некоторой любознательности.

Материальным воплощением представлений императрицы о потребностях читателей стало открытие «новой» типографии в дополнение к академической: надлежало «умножить в оной печатание книг как для удовольствия народного, так и для прибыли казенной» (364, с. 221). Обратим внимание на требование «прибыли казенной» – книгоиздание стало осознаваться как коммерческое предприятие. Удовольствие и прибыль могли доставить книги, удовлетворявшие «мещанскому» вкусу, часто совпадавшему со вкусовым предпочтением знати: «Троянская история», «Повесть о разорении Иерусалима», «Синопсис» и т.п. Хлынул поток романов, приключений, путешествий, басен, стихотворений, анекдотов. Эта литература маркировалась как «низкая» в отличие от «высокой», которая рассматривалась как социально полезное чтение и находилась за пределами коммерческого подхода. Коммерческие представления о читателе и его деятельности развивались в основном по линии взаимодействия последнего с «низкой» литературой (331).

Представления о читателе такой литературы как источнике финансовой выгоды усилили внимание к покупателю книги; возникла потребность ориентироваться на его реальный спрос. Для решения проблем сбыта своей продукции институты книжного дела стали более чутко улавливать читательские потребности и реагировать на них. Появилась необходимость опираться на адекватные действительности представления о читателе как субъекте деятельности, изучать и прогнозировать его поведение. Так представления о том, что читатель «должен читать», были основательно потеснены представлениями о том, что он «хочет читать».

Для решения материальных проблем книгоиздания и книгораспространения потребовалось применение усилий маркетингового характера не только в сфере «низкой» книжной культуры. Практиковалась рассылка рекламных и книготорговых каталогов в крупные города России. Применялись и различные приемы стимулирования читательской активности: уведомления о вышедших книгах, бесплатная раздача книжных реестров, снижение цен на книги, учет требуемых изданий (572). Впервые в российской истории была осознана важность формирования научных представлений о читателе; М.В. Ломоносов настаивал на необходимости изучать место, время, обстоятельства, в которых будет происходить взаимодействие с произведением печати (101). Великий русский просветитель развивал идеи, связанные с изучением условий, при которых читатель будет лучше покупать книги. Так российский читатель в середине XVIII века стал осознаваться как активный субъект деятельности, способный реализовывать разные стратегии читательского поведения; от него зависела успешность функционирования институтов книжного дела. Поэтому именно в этот период стала осознаваться необходимость изучать читателя прежде всего как покупателя литературной продукции.

Описанные представления о читателе и его деятельности распространялись в основном на знать, дворянство, офицерство и людей интеллигентных профессий. Это был примерно тот же круг читателей, что и при Петре I. По-прежнему лучшие книжные собрания были в царских семьях, у государственных деятелей, столичных дворян. Практиковалась бесплатная раздача книг знатным особам: по установившемуся обычаю книги раздавались министрам и генералам, членам Синода, академикам (321). Однако «замкнутость» круга приоритетных читателей все больше «размывалась» за счет ученых, технических специалистов, учащейся молодежи. Судя по содержанию и адресации научно-популярных изданий, составу домашних книжных собраний этих категорий читателей, они также воспринимались как полноправные участники процесса научного и технического просвещения. В частности, в библиотеках горнозаводского края Урала в середине столетия впервые появились специальные научные издания для специалистов горного дела. Эти книги рассылались частным заводчикам, конторам казенных заводов и горным офицерам; при трудностях со сбытом они распределялись в принудительном порядке.

Характер взаимодействия с наиболее образованной частью общества соединял в себе отголоски петровских представлений о читателе (каким он должен бы быть) и качественно новые понятия о границах свободы читательской деятельности. В концентрированном виде эта ситуация отразилась в деятельности Академии наук. Поскольку представления просветителей о том, кто и что должен читать, не вполне соответствовали действительности, книжная лавка Академии наук часто затоваривалась (417). Разрыв между спросом и предложением был не так велик, как при Петре, но он был очевиден. Можно сказать, что общество послепетровского периода не было вполне готово к восприятию идей о необходимости научного просвещения; отсюда трудности с реализацией научной литературы и прекращение выпуска некоторых периодических изданий научного характера (242). Реализуя свою задачу научного просвещения читателя, Академия наук пыталась использовать петровский метод принуждения: в частности, предпринималась попытка заставить чиновников покупать залежавшиеся книги (343). Однако времена авторитарного воздействия на читателя явно миновали; убеждение и сатира были более действенными.

В описываемый период были созданы предпосылки и для формирования представленийо демократическом читателе. Основу этого процесса заложило крепнущее общественное убеждение в том, что читателем может быть каждый. Это отразилось в терминологии: в середине века активней использовались такие выражения как «охотники до чтения», «охочие до книг», «желающие покупать книги» и др. Открытие книжной лавки в Москве было мотивировано потребностями «всякого чина людей» (242).

В середине XVIII века росло количество читателей из «средних» сословий. Это видно по составу подписчиков на «Санкт-Петербургские ведомости»: происходило уменьшение доли дворян и увеличение доли купцов, фабрикантов, мастеровых, разночинной интеллигенции.

Идейного обоснования взаимодействия с демократическим читателем не было, но книжный рынок чутко отреагировал на количественный рост этой категории покупателей: книгоиздатели и книготорговцы старались склонить к приобретению книг читателей с разным достатком. Чтобы повысить доступность книг для малоимущих покупателей, они издавались не только большим форматом (по цене 7 руб.), но и «в четверку» (по 2 руб. 60 коп.), и малым форматом (по 47 копеек) (321). Предусматривалась возможность получить книги во временное пользование: многие торговцы старались в книжных лавках собрать обширную коллекцию книг для того, чтобы дать их малоимущим почитать за небольшую плату.

«Простой» народ был вне поля зрения просветителей этого периода: оставался в силе указ 1735 г., предписывающий не беспокоить простолю- динов грамотой, дабы не отвлекать от «черной» работы. Однако это представление постепенно приходило в противоречие с действительностью: самим ходом жизни нарушался сословный характер образования.

Требования времени обусловили необходимость заниматься образовательной деятельностью среди «низов»; создание школ в промышленных районах страны способствовало проникновению в массы «заводских» технической литературы (в чем немалая заслуга принадлежала В.Н. Татищеву и крупным промышленникам). По данным Р.Г. Пихои, в круг чтения народного читателя просачивалась и правовая литература; власти стремились к укреплению в народе «наивного монархизма», распространению уверенности в «общенародной пользе» своего законотворчества (404).

Для неискушенного народного читателя в это время активно издавались лубочные книжки, содержащие светские сюжеты: повести, истории, сказки (589). По-прежнему у этой категории читателей была популярной древнерусская литература.

Таким образом, в период правления Елизаветы Петровны были выправлены перекосы петровского книгоиздания, а концепция читателя постепенно приводилась в соответствие с реальным положением дел. Читателю была дана возможность удовлетворять широкий континуум своих читательских потребностей: он мог просвещаться, развлекаться, совершенствоваться нравственно, профессионально. Этим была подготовлена почва для развития концепции светского прозападного просвещения в эпоху Екатерины Великой.

Важно подчеркнуть, что в описанный период развивались представления о читательской деятельности преимущественно высших слоев общества, а о читателе из низов они бытовали в основном на эмпирическом уровне книгоиздательской и книготорговой деятельности. Тем не менее, было положено начало осознанию необходимости считаться с низовым читателем, дать ему уровень образованности, необходимой для участия в практической деятельности. В дальнейшем эта ситуация найдет логическое продолжение в екатерининской концепции читателя, адресованной высшим слоям общества, и концепции демократического читателя Н.И. Новикова.