Регуляция читательской деятельности в период петровских преобразований

Петр I

ТИПОГРАФИЯ В.КИПРИЯНОВА

СЕНАТСКАЯ ТИПОГРАФИЯ

ТИПОГРАФИЯ МОРСКОЙ АКАДЕМИИ

ТИПОГРАФИЯ ПРИБАЛТИКИ

БИБЛИОТЕКИ СВЕТСКИЕ

КНИЖНЫЕ РЫНКИ

ПЕТЕРГБУРГСКАЯ ТИПОГРАФИЯ

СИНОДАЛЬНАЯ ТИПОГРАФИЯ

БИБЛИОТЕКИ ДУХОВНЫЕ

ТИПОГРАФИЯ АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОГО МОНАСТЫРЯ

МОСКОВСКАЯ ТИПОГРАФИЯ

ЧЕРНИГОВСКАЯ ТИПОГРАФИЯ

КИЕВСКАЯ ТИПОГРАФИЯ

ЧЕРНИГОВСКАЯ ЕПАРХИЯ

КИЕВСКАЯ ЕПАРХИЯ

Условные обозначения:

	- влияние - взаимовлияние - противостояние - двойное подчинение

Таким образом, были созданы условия для формирования единой стратегии книжного дела, которая предполагала доминирование императорских представлений о читателе и его деятельности. Петровский читатель не должен был предаваться «душеполезному», развлекательному и занимательному чтению. Он должен был читать книги, которые помогали строить, воевать, пользоваться земными недрами, водить суда, правильно понимать свои обязанности по отношению к государству и владеть принятыми на Западе светскими манерами. Это был читатель-подданный, служащий своему отечеству. Представления монарха о характере необходимых реформ и социальных силах, способных к их реализации, отражались на его требованиях к содержанию, тематике, адресации изданий, переводу и оформлению книг.

Определяя тематику книгоиздания, император исходил из прагматичных соображений. В «Привилегии…», выданной голландскому книгоиздателю Тессингу, Петр так объяснил цель печатания книг: «чтобы русские подданные много службы и прибытка могли получить<…> ко общей народной пользе и прибытку и всему нашему российскому царствию…» (511, с. 124). Для «повелительных государственных нужнейших дел» Петр определил тематику книгоиздания: печатались в основном законодательная литература, книги по военному делу, морской тематике, естественным наукам, технике и механике. Император спешил обогатить русскую литературу словарями, тяжеловесными переводными учебниками, содержащими достижения западной естественнонаучной и технической мысли, причем требовал их «внятнее перевесть», чтобы «дела не проворонить».

Представления Петра о читателе и смысле его деятельности отразились и в оформлении книги: простом и деловитом. Петровские книги гражданской печати имели хорошо организованный набор, четкое деление на параграфы и абзацы; эту книгу легко было читать и изучать. При Петре книги издавались «не праздной красоты ради, а для вразумления и наставления чтущему» (511). Они сопровождались гравюрами, таблицами, пояснением терминов, отличались реализмом назначения и оформления.

Стремясь перестроить Россию на западноевропейский лад, Петр добивался изменения бытового уклада, обрядности, приближения к принятым в более развитых странах обычаям и требовал издания книг о правилах поведения, светских манерах. По его повелению переводились и переиздавались книги «Юности честное зерцало или показания к житейскому обхождению», «Приклады како пишутся комплименты разные и др.» (95). Первая книга выдержала несколько переизданий; она призывала поддерживать знания «чтением полезных книг». В ней подчеркивалось, что образованный человек – это тот, кто может «разговор добрый учинить, к тому же красноглаголив и в книгах научен» (364, с.209). Чужое, иностранное поведение становилось нормой господствующих слоев, а младым отрокам настоятельно рекомендовалось упражняться в знании иностранных языков; это символизировало освоение новых образцов поведения (в том числе читательского – В.А.) и размежевание с носителями традиционных норм культуры (332).

Все в книге должно было прежде всего способствовать ДЕЛУ, чтобы читатели посредством чтения «полезных» книг пробивали дорогу к свободному общению с Западом, переустраивали страну по европейскому подобию и демонстрировали образцы западного поведения. О том, какое значение в обновлении страны и установлении нового социального порядка Петр придавал читательской деятельности, говорят цифры: с 1701 г. по 1724 г. книгоиздание выросло в 18,6 раз (343).

Вопрос о сфере распространения петровской концепции читателя тесно связан с представлениями о приоритетном читателе того времени. Наилучший доступ к книжным богатствам был у сподвижников монарха, но они должны были иметь те же устремления, интересы, круг чтения, что и сам Петр. Изучение состава их домашних собраний позволяет предположить, что император рассматривал своих приближенных как возможность раскрыть свою личность, реализовать свою волю посредством других людей. Как заметил К. Валишевский, «Никто не умел так желать и так подчинять всех своей воле, как он» (106, с. 94).

По данным С.П. Луппова, в библиотеке Петра I больше всего было книг по кораблестроению, морскому делу, математике, пиротехнике, артиллерии, географии, архитектуре, истории, ориенталистике, анатомии, медицине, различных словарей. Состав библиотеки императора в значительной мере определил состав книжных собраний Я.В. Брюса, А.Д. Меншикова, Д.М. Голицына, А.А. Матвеева, Б.П. Шереметева и других государственных деятелей, близких монарху (289). В этот период формировались солидные книжные собрания у представителей интеллигентных профессий: типографа Ф.П. Поликарпова, лейб-медика Р.К. Арескина и др. Появлялись личные библиотеки у офицеров, чиновников, посадских людей и купцов, учащихся различных школ (343).

С открытием Академии наук возник новый приоритетный читатель – ученый. О том, какое значение царь придавал этому контингенту читателей и чтению научной книги вообще, свидетельствует тот факт, что Петр, в нарушение своего запрета на строительство каменных зданий на Васильевском острове, распорядился возводить именно там каменное здание библиотеки Академии наук и всячески торопил строительство, при необходимости выделяя на это «кабинетные» деньги (520). Для «ученых людей» стали привозить в библиотеку Академии наук научные книги со всего света.

Судя по организации книгоиздания и книгораспространения в этот период, наилучшие условия пользования книгами имели жители Петербурга. Здесь находились Сенатская, Санкт-Петербургская типографии, типографии Морской академии, Александро-Невского монастыря, библиотека Академии наук и книжные лавки, которые торговали преимущественно светской литературой. В Москве, где было более сильным церковное влияние, книжные лавки торговали в основном религиозной литературой. Приоритетный читатель, таким образом, жил преимущественно в Петербурге.

Несмотря на то, что большое количество книг по-прежнему было сосредоточено у духовенства (богатейшие книжные собрания были у С. Яворского, Д. Ростовского, Ф. Прокоповича, С. Яновского), вряд ли его можно считать приоритетным читателем того времени; патриаршая, архиерейские и церковные библиотеки не имели прежних возможностей для пополнения своих фондов. В то же время библиотеки Московской типографии, Посольского приказа и др. государственных учреждений стремительно пополнялись. Привилегированность библиотек государственных учреждений проявилась и в том, что им часть книг Петербургской типографией отпускалась безвозмездно.

Таким образом, в первой четверти XVIII века осуществлялось перераспределение книжного фонда в пользу тех, с кем император связывал надежды на преобразование страны; в основном это было служилое дворянство, которое и составило основную социальную базу петровской концепции читателя.

Вместе с тем Петр стремился приобщить к читательской деятельности для «общественной пользы» широкие слои населения независимо от возраста, родовитости, имущественного положения и вероисповедания. До Петра извлечения из иностранных газет составлялись в основном для царя и узкого круга придворных, а великий реформатор распорядился издавать их для всех. Так появилась газета «Ведомости».

Несмотря на то, что в образовании явный приоритет отдавался детям дворянства и духовенства, школы, предназначенные для них, по причине «уклонения от науки» отпрысков высших сословий пополнялись выходцами из семей разночинцев, солдат и крестьян. Так создавались предпосылки для проникновения в образованные, активно читающие слои, представителей «крапивного семени». Книги при Петре адресовались всем «мудролюбивым отрокам» и взрослым людям «всякого чина». Незначимыми были религиозные и национальные факторы. Император обращался к патриарху Адриану: «надобно промыслить, чтоб и православные христиане, и зловерцы – татары, мордва, черемисы и другие – познали Господа и закон ЕГО; для того послал б хотя несколько десятков в школы» (343, с. 67).

Идея общедоступности книг была отражена и в том, что по замыслу Петра библиотека Академии наук строилась не только для ученых, но и для всех желающих читать книги. Идеей публичности была проникнута и деятельность «библиотеки» В.В. Киприанова: перед ней ставилась задача собрать книги, которыми можно было пользоваться всем «охотникам до книг» (398).

Определяя цены на книги, Петр заботился о том, чтобы они были доступны читателям разного материального положения. Формат предполагал разные покупательские возможности: продавались книги «в лист», «в четверть» и «в осьмушку»; чем меньше был формат, тем ниже стоимость книги (511).

Таким образом, в петровской концепции читателя проявилось стремление объять самые широкие социальные слои независимо от различных социально-демографических характеристик; Петр как рачительный хозяин для осуществления реформаторских замыслов использовал все имеющиеся в стране силы и средства. Он «вычерпывал» имевшийся в стране «запас», приводил его в движение и превращал в «ресурс».

В то же время условия для развития читательской деятельности «низов» ухудшились. У матросов, крестьян было мало книг, проcветительские реформы Петра затронули их в минимальной степени (311). После смерти монарха идея о разных функциях «верхов» и «низов» закрепится в высказываниях В.Н. Татищева и Екатерины II (дворянству наука нужна для службы государству, а «подлому народу» - для выяснения его общественных обязанностей). Малообразованным слоям общества была уготована пассивная, исполнительная роль в различных сферах деятельности, читательской – в том числе.

Концепция читателя, предопределенная Петром, предполагала и отторжение литературы, мешающей его преобразованиям. В первую очередь запрещалось издавать и читать книги, подрывающие авторитет власти. За создание и распространение таких книг в России или за ее пределами могла примениться смертная казнь. Петром был создан орган цензуры; в 1721 г. он издал указ, запрещающий без разрешения Синода печатать и распространять «листы и картинки» (343). В Москве была учреждена Изуграфская Палата, без одобрения которой не могли выходить «листки разных изображений, каноны и молитвы, сочиненные людьми разных чинов самовольно и без свидетельства…» (511, с.320). По решению Синода и Церковного Собора отбирались «харатейные» и старопечатные книги, старые каноны и молитвы – все, что написано или издано помимо разрешенных типографий. Славяно-греко-латинской академии предписывалось осуществлять цензуру произведений религиозного содержания; допускалось воспроизводство только православных текстов, одобренных официальной церковью. Преследовалось так называемое «чернокнижие»; использование «колдовских» книг особенно строго запрещалось воинским людям. В «Артикуле воинском» 1715 г., разработанном при активном участии Петра I, нарушившим этот запрет грозило жестокое наказание шпицрутеном, заключение, а в случае причинения кому-нибудь вреда – сожжение (95). Эти жесткие меры подавляли островки «другой» организации в общем культурном массиве (Ю.М Лотман), уничтожали все формы оппозиционности правящему режиму. Император «выталкивал» из круга чтения книги, которые, с его точки зрения, подрывали устои общественной жизни.

Представления Петра о читателе и его деятельности могли быть распространены лишь на узкий круг прагматично настроенных, образованных людей. «Полезные» книги не расходились в полной мере, они гнили на складах, а книжный рынок был наводнен рукописной книгой. Это были отвергнутые монархом за ненадобностью сочинения исторического содержания, произведения русской демократической сатиры, переводные романы, «лечебники» и сочинения политического характера (типа «Завещания» Ришелье). Особой популярностью пользовались «Повести о Петре и Февронии», «Повесть о семи мудрецах», «Повесть о Савве Грудцыне», произведения о путешествиях в заморские страны; народ явно стремился не к деловому, а развлекательному и назидательному чтению; не к «полезной», а «старой» русской книге (217). Этот фрагмент книжной культуры развивался вопреки воле императора и согласно собственным особенностям, предполагающим гармонизацию спроса и предложения на книжном рынке.

Официальное и неофициальное книгоиздание, бытовавшее в книгах «воровской печати» и рукописном виде, соотносились, таким образом, как желаемое и действительное. Чтобы преодолеть разрыв между принятой им концепцией читателя и возможностями ее реализации, император широко использовал принуждение.

Принуждение было инструментом государственной политики Петра: «из нынешних лет не все ль неволей сделано». Как подметил В.О. Ключевский, в период его правления читали для учения, а учились по долгу службы, поэтому читательская деятельность была своего рода повинностью умов, носила во многом принудительный характер; петровского читателя историограф остроумно назвал «временнообязанным» (214). Сохранились сведения о принудительном распространении книг: по данным С.П. Луппова, в 1705 г. по указу царя из Приказа новопечатного дела велено было передать в «Духовный приказ» 3466 букварей с требованием оплатить их стоимость. По епархиям распространялся букварь Ф. Прокоповича «Первое учение отрокам», за который в принудительном порядке взимались деньги.

Во взаимодействии с читателями использовалось и стимулирование; стремясь к более широкому распространению светской литературы, Петр I при установлении продажной цены старался не выходить за пределы рубля, в то время как на религиозную литературу устанавливал более высокие цены. Добиваясь расширения круга читателей «Ведомостей», император распорядился в трактирах кормить за чтение этого издания (343).

Резкое усиление светской власти и совокупность регулятивных усилий императора в области книжного дела не могли не привести к сужению социальной базы концепции никонианского прогреческого просвещения, ее отходу на периферийные позиции. Тем не менее, говорить о ее разрушении еще рано: синодальная типография хорошо знала своего читателя и бойко торговала церковно-служебными книгами и букварями, которые расходились в тысячах и десятках тысяч экземпляров.

Еще дальше, на самую окраину общественного сознания была вытеснена древнерусская концепция православного просвещения читателей. Ее ревностно оберегали староверы, но она воспроизводилась только ими: книги, отвечающие их представлениям о «правильном» чтении, переписывались от руки; допечатка их в незначительном количестве производилась за рубежом. Петр, считавший староверов «мучениками за глупость», определил свое отношение к ним известной фразой «пусть живут», но официальная церковь явно настраивала монарха на воинственный лад, обвиняя раскольников в посягательстве на государственность (536).

У раскольников находили рукописи антиправительственного содержания, в которых нередкой была тема антихриста; в нём легко угадывался монарх. «Листы», рукописи «воровской печати» у староверов изымались, читатели этой группы подвергались дискриминации и гонениям. Если в XVII веке их преследовали как носителей определенного религиозного сознания, то в эпоху Петра – как силу, ослабляющую государственное устройство.

Так древнерусская концепция читателя, обращенная в историософию Древней Руси, проделала полный цикл своего развития: становление в конце Х столетия, господство вплоть до середины XVII века и угасание в первой четверти XVIII. Однако это было не естественное угасание, а насильственное тушение: древнерусская концепция читателя продолжала тлеть на протяжении многих десятилетий. Об этом свидетельствует то, что раскольничья рукописная книга еще долго оставалась ходовым товаром на книжном рынке, а после смерти Петра в условиях ослабления абсолютной власти и большей терпимости к инакомыслию она в какой-то степени возобновилась; отголоски этой концепции мы находим в славянофильстве XIX столетия.

Таким образом, «революция сверху», осуществленная Петром I, породила ситуацию, при которой книжное дело жестко детерминировалось представлениями императора о читателе и его деятельности. Это было одним из проявлений парадокса петровской системы: Н. Эйдельман охарактеризовал его как взрывчатое единство деспотизма и просвещения (617). Волей Петра доминировала концепция читателя, который хотел того же, что и император – «утверждения славы российской», простой и деловитой работы по переустройству России на западный лад, резкого разрыва с древнерусскими культурными традициями, идеациональными ценностями средневековья.

Генерализовав тенденцию чтения передовой технической и естественнонаучной литературы, наметившуюся в конце ХVII столетия, монарх-реформатор отсек от книжной культуры то, что считал лишним: книги гуманитарной тематики и художественную литературу. Несмотря на то, что стремление массового читателя читать «умильное», «потешное», «чудное», «поучительное» не поддерживалось официальным книгоизданием, тяга к старине и желание развлечься, забыться за книгой не спешили сдавать свои позиции; петровские «перекосы», частично выправлялись рукописной литературой, книгами «воровской» печати, лубочной книгой. Простолюдины, далекие от государственной политики, и культурные аутсайдеры – староверы – имели ограниченную возможность осуществлять саморегуляцию читательской деятельности.

Петровский «временнообязанный» читатель, мобилизованный на службу отечеству, после кончины императора «затерялся» в смуте «бироновщины» и череде дворцовых переворотов. Как и в XVI столетии, длительное напряжение центростремительных сил неизбежно должно было закончиться кризисом, распадом в различных областях общественной жизни. Царствование Петра – это был «эволюционный рывок, меняющий облик всего общества, за который оно расплачивалось растущим хаосом, политической нестабильностью и стремительным экономическим и социальным расслоением» (116, с. 4-5). В этих условиях петровская концепция читателя, лишенная своего создателя, неизбежно должна была соскользнуть с линии, намеченной императором.