Деятельности в первой половине XIX века

Концепция российского читателя в первой половине XIX века развивалась в условиях попытки возобновления социокультурной ситуации периода правления Екатерины II. Социокультурная ситуация, сложившаяся в России в этот период, в наибольшей мере благоприятствовала развитию дворянской культуры: воцарившийся на престоле после павловского «сжатия» Александр I стремился на новом витке истории продолжить развитие России со «светлого» периода Екатерины Великой и обещал дворянам управлять «по законам и сердцу Августейшей Бабки» (472, с. 19). Сложная взаимосвязь старого и нового времени проявилась в том, что новое не отменяло законов и духа старого, а дружески сосуществовало с ним, признавая его заслуги.

Развитие представлений о читателе и его деятельности в этот период определялось тем, что, как и в екатерининское время, большинство литераторов, издателей и читателей этого периода принадлежало к дворянскому сословию. Книга этого периода – дорогая, запечатлевшая высокие образцы художественного оформления с использованием гравюры на меди, виньетки, кожаного переплета и иллюстраций таких выдающихся художников как А. И. Ивáнов, К. П. Брюллов, В. Лангер.

Продворянская политика нового императора предопределила приоритетность дворянского читателя: расцвело дворянское книгоиздание (П.П. Бекетов, Н.П. Румянцев), ориентированное на аристократическое общество. Самые роскошные книжные собрания принадлежали дворянам: А.И. Мусину-Пушкину, Д.В. Бутурлину и др. (372). В среде образованного дворянства того времени считалось модным иметь дома книжные собрания, что существенно поддерживало книжную торговлю.

Отношение к дворянскому читателю, представления о его читательской деятельности были прежними; в аннотациях на книги в реестрах известных книготорговых фирм слышатся отголоски екатерининской концепции читателя, предполагавшей украшение разума и совершенствование в добродетели. Тон аннотаций почтителен, в них сквозит желание услужить, угадать запросы и пожелания: «веселая книжка для путешествующих», «для вкуса, разума и чувствования», «для всякого желающего иметь успех между прекрасным полом», «правила относительно благородного юношества и наставления для офицерства». Они адресованы стремящимся к «исправлению сердец» и «просвещению разума», «возвышению душ», «украшению сердец», «прогнанию скуки» (460, 461, 482).

Однако екатерининская концепция дворянского читателя должна была претерпеть те же изменения, что и дворянское общество. Оно было неоднородным по самым разным основаниям: логика саморазвития дворянства предопределила его расслоение. Последнее определялось самыми разными факторами: происхождением, имущественным положением, уровнем образования, местом проживания и службы, культурными потребностями и т.д. Идейное брожение, вызванное французской революцией, противоречивое отношение образованной части общества к монархическому режиму, пробуждающееся национальное самосознание породили в дворянской среде такие направления общественной мысли как славянофильство и западничество, прогрессивность и реакционность, реформаторство и консервативность, монархизм и республиканизм, охранительство и революционность (236).

Названные факторы обусловили дифференциацию, расслоение, распад единой дворянской культуры. Бывшая ранее монолитной, она самоусложнилась и приобрела черты множественности. Одна из границ раскола наметилась по линии: «славянофильство-западничество». Как уже отмечалось, со времен Петра I понятия «европеизм» и «просвещение» воспринимались как синонимы, а европейская культура рассматривалась как эталон: неевропейское своеобразие в его разных формах воспринималось как плод предрассудков и отсталости (317). Аристократия читала преимущественно иностранные книги, которые не только завозились из-за рубежа, но и производились в самой России; исключительно на французском языке выпускали книги А. Плюшар и А. Семен; из одиннадцати частных типографий, действовавших в Петербурге в 1808 г., девять печатали литературу на иностранных языках. В течение пятилетия с 1801 по 1806 гг. в России было издано 1034 книги на русском языке (из которых оригинальных было 756, а переводных – 592) и 641 иностранная книга (210, 372). В аристократических районах Москвы и Санкт-Петербурга действовали иностранные «кабинеты» для чтения И.Г. Миллера, Ш. Эвальда и др. (181).

Это свидетельствует о том, что Россия как общественная система была чрезмерно открытой, доступной разнообразным иностранным влияниям; инстинкт сохранения своеобразия нации побудил принять меры, направленные на частичное ее закрытие, противопоставление «стоку» западной культуры встречного потока культуры национальной. Неизбежным функциональным ответом на экспансию западного влияния стало возрождение интереса ко всему истинно русскому. Стремление к культурному равновесию между «своим» и «чужим» способствовало усилению национального начала в книжном деле, что проявилось в славянофильской ориентации некоторых периодических изданий (например, рупором славянофилов был журнал «Московитянин»), литературных салонов, издательств (патриотично настроенные П.П. Бекетов и Н.П. Румянцев издавали преимущественно русские книги). Институты книжного дела предпринимали специальные регулятивные усилия для поддержания национальной книжной культуры (531, 576, 620). Однако едва ли можно сказать, что сложились две концепции дворянского читателя: славянофила и западника; эти течения общественной мысли не достигли в книжном деле того выражения, которое привело бы к отчетливой дифференциации читательской деятельности на уровне, позволяющем делать типологические обобщения. Вместе с тем названные течения своеобразно окрасили концепции дворянского читателя, образовавшиеся в результате раскола по линии отношения к сложившемуся социальному порядку. Сторонники монархизма были больше ориентированы на национальную культуру, а радикально настроенное дворянство склонялось к западничеству.

Дворянская культура описываемого периода не была монолитным явлением прежде всего в силу происшедшей в ней дивергенции отношений к самодержавию и общественному устройству в целом. Еще в конце XVIII столетия эта культура раскололась на два крыла: консервативно-охранительное и либерально-реформистское (236). Добавим, что из последнего вычленилось более радикальное, революционное направление, воплотившееся в декабристском движении.

Чтение, книжность стали средством выражения общественной позиции, ареной идейных столкновений. Ю.М. Лотман отмечает, что в чтении отразилось стремление людей объединить усилия; читательская деятельность, традиционно связывающаяся с уединением, стала производиться сообща (329). Чтение превратилось в средство маркировки отдельных социокультурных общностей: сформировалось читательское «мы», которое подразумевало оппозиционное или враждебное «они». Само чтение, конкретная книга или журнал становятся знаками, обозначающими социокультурную или политическую принадлежность конкретного человека или группы. «Разброс» отношений к печатному слову был велик: от мягкой терпимости либералов – к жестко регламентированному читательскому поведению декабристов; замкнутая, в какой-то степени эзотеричная культура последних, предполагала строго очерченный круг чтения и нормативное читательское поведение.

Для дивергенции дворянской читательской культуры, обусловившей распад единой концепции дворянского читателя, наиболее значимым фактором оказалось отношение к существующему социальному порядку и двум его основным составляющим: самодержавию и крепостному праву.

Н.Я. Эйдельман выделил три основные группы дворян, различавшихся своим отношением к общественному устройству:

1. Сильная реакционная дворянская бюрократия, не желавшая новой «европейской прививки» - освобождения крестьян;

2. Просвещенное дворянство, не причислявшее себя ни к одной из оформившихся общественных групп;

3. Дворяне, готовые освободить народ и страну путем военного восстания (616).

Эти три группы стали социальной базой трех доминирующих концепций дворянского читателя в русле консервативно-охранительной, либерально-просветительной и революционно-радикальной течениях общественной мысли.

Другой важной особенностью исследуемого периода было дальнейшее развитие общественной самодеятельности: с середины XVIII века появилась возможность реализации представлений о читательской деятельности «помимо государственной машины» и даже вопреки ей. Ю.М. Лотман так охарактеризовал эту ситуацию: «Во времена Сумарокова и в особенности благодаря Новикову, культура ушла из-под власти государственной монополии, но она осталась «прерогативой» серьезной элиты, которая присвоила себе право учить общество. Культура, литература, мораль были переданы в руки избранных идеологов» (340, с. 219).

Эти идеологи вырабатывали свои представления о чтении дворянства, опираясь на его просвещенные и радикально настроенные слои. Наибо-

лее типические представления, имеющие в своей основе стремление изменить тем или иным образом общественную систему, оформились в либерально-просветительскую и радикально-революционную концепции читателя. Обе они были ориентированы на общественную динамику: первая стремилась к изменениям за счет просвещения и дворянских свобод, а вторая была нацелена на просвещение и конкретные меры, ведущие к свержению самодержавия, падению крепостничества и конституционному устройству социальной системы.

В отечественной гуманитарной науке сложилась традиция о консерватизме и охранительстве писать в осуждающем тоне («реакция», «запретительство», «удушающие меры»), о либерализме – в скептическом («теория малых дел», «либеральные полумеры»), а о радикализме – как о наиболее правильном направлении общественной мысли; оценки делались с позиции радикальной, марксистско-ленинской идеологии. Современный, более диалектичный взгляд на исторический процесс позволяет уйти от практики однозначных, идеологически заданных оценок, понять логику этого процесса, неизбежность применения разнообразных «сдержек» и «противовесов» для поддержания стабильности общественной системы. Консерватизм связан с радикализмом как две стороны одной медали; одного без другого практически не существует. Смягчает две эти крайности либерализм, выбирающий во всем «золотую середину».

Отметим и такой значимый фактор для динамики концепции читателя в этот период как осознание социальной весомости демократического читателя: если в предыдущем столетии он интересовал в основном Н.И. Новикова и его соратников, то в первой половине XIX столетия к нему устремились взоры правительства, дворян-либералов, дворян-революционеров и наиболее образованных представителей среднего сословия. Рост образованности разночинца способствовал его сближению с дворянским сословием; В.Г. Белинский справедливо отметил, что в обществе образовался особый класс людей всех сословий, сблизившихся между собой через образование и любовь к литературе. Было создано нечто среднее между высшими ступенями общественной лестницы и ее основанием (620). В этой социокультурной ситуации рамки дворянской культуры размываются: она становится доступной для авангардных групп разночинцев и, более того, испытывает на себе влияние их культурной деятельности. Логика общественного развития неизбежно привела к осознанию значимости демократического читателя как ресурса в социальном движении за улучшение, изменение или поддержание существующего государственного порядка, что, в свою очередь, потребовало развития представлений об этом читателе и его деятельности. Поэтому в данной главе три доминирующие концепции читателя (либерально-просветительская, радикально-революционная, консервативно-охранительная)будут рассматриваться как экспансивные, стремящиеся к расширению своей социальной базы путем вовлечения различных сословий в сферу своего влияния.

Отметим и многоликость, неоднозначность, противоречивость натур общественных деятелей, участвовавших в формировании представлений о читателе; либерально мыслящие Александр I, А.С. Пушкин и Н.М. Карамзин неоднократно высказывали консервативные суждения, а традиционно считающиеся консерваторами Николай I и С.С. Уваров были не чужды либерализма. Определенную динамику мировоззрения – от либерального к радикальному – пережил В.Г. Белинский. Поэтому названные лица будут фигурировать при рассмотрении разных, порой резко противоречащих друг другу систем представлений о читателе.