В первой четверти XVIII века

Культурное многообразие конца XVII века, которое позволило реализовывать разные представления о читателях и их деятельности, было нарушено новой социокультурной ситуацией, сложившейся в эпоху правления Петра I. Абсолютный монарх прервал постепенность культурных процессов и разнообразие их проявлений, опираясь на свои представления о движении из «тьмы» к «свету». Древняя Русь воспринималась и оценивалась им как единая, застывшая, лишенная жизни и движения закрытая общественная система, погруженная в церковность (331). Этот культурный миф был своего рода идеологическим оправданием решительным и жестким реформам Петра. Своей волей и властью он пресек «бунташность» во всех ее проявлениях и «сжал» разреженное социокультурное пространство, подчинив его задаче общественного переустройства (237). Монарх связывал преобразования прежде всего с решением геополитических, технических и экономических проблем, что потребовало новых знаний светского характера, смены приоритетов общественного развития, изменения структуры и методов управления страной, отказа от патриархальности,старины, мировоззренческих догм и стереотипов поведения. Е.Ф. Шмурло так прокомментировал эту ситуацию: «… люди XVII века еще не прониклись сознанием, что реформа настоятельно необходима, что откладывать ее невозможно; да и самую программу они скорее только чувствовали, чем ясно осознавали <…> Люди еще стояли на распутье, в нерешительности, но явился Петр и взмахом меча разрубил гордиев узел» (605, с.235). Поэтому Петра сравнивают с Владимиром Великим; они оба поместили страну в иное социокультурное пространство, нарушив начинавшую устанавливаться равновесность общественной системы, и осуществили своего рода «взрыв» в различных областях социальной жизни. Культурологи отмечают, что для России характерно постоянное прерывание линейного развития культуры. Лотман Ю.М. подчеркнул, что она осознает себя в категориях «взрыва»: «Даже там, где эмпирическое исследование обнаруживает многофакторные и постепенные процессы, на уровне самосознания мы сталкиваемся с идеей полного и безусловного уничтожения предшествующего и апокалиптического рождения нового» (325, с.268).

Стремясь к обновлению страны по европейскому типу, император провел ревизию системы знаний: из универсума с ярко выраженной гуманитарной направленностью, к которому приобщались «верхи» российского общества конца XVII века, Петр, нарушив информационное разнообразие, выбрал тот фрагмент, который заключал в себе возможность практического переустройства государственной жизни. Этот фрагмент утверждал приоритет материального производства, естественных и технических наук; полезность «вещи» провозглашалась как наиболее значимая ценность (237). Именно ему были уготованы подъем и ускоренное развитие; названная подсистема должна была обеспечить эволюционный рывок целостной общественной системы, который поставил бы ее вровень с более зрелыми в культурном и техническом отношениями странами. Приоритеты Петра четко обозначил В.О. Ключевский: «Он искал на Западе техники, а не цивилизации» (217, с.21).

Способствовать исполнению монарших замыслов должна была книжная культура, которая осознавалась Петром как важнейший ресурс осуществления реформ. Подсистема книжной культуры была призвана осуществить интеллектуальное обеспечение идей императора, помочь реализации заимствования западных достижений. Исходя из собственных представлений о равенстве «душевных способностей», царь перенес в Россию не устаревшие, как это было раньше, а новые, современные образцы книжной культуры и средства ее развития. Как и в Древней Руси, происходила трансплантация культурных ресурсов, но в этом случае вместо запрограммированного отставания на несколько столетий было забегание вперед; данная подсистема культуры была нацелена на роль локомотива, стремительно направляющего Россию вдогонку за Западом.

Осваивая достижения Запада, Петр I поставил себя и всю страну в положение ученичества. Он говорил о себе: «Я в ранге ученика и нуждаюсь в учителях» (398, с.67). «Новые учителя» – гуманитарии, оказавшие столь сильное влияние на Алексея Михайловича, были для нового императора неприемлемыми. Ориентация монарха на практические науки предопределила его обращение к протестантским странам, где эти науки были более развиты, а церковь подчинялась государству (392). Как и в конце XVII столетия, Россия была открытой системой, но Петр развернул ее от Византии, Польши, Сербии в сторону Голландии и Германии.

Положение ученичества не было новым для российского читателя, но, в отличие от древнерусского читателя-ученика, впитывавшего в себя христианскую мудрость, петровский читатель должен был предаваться не душеполезному, а общественно-полезному чтению, значимому для конкретных дел (534). Слово «польза» применительно к общественной жизни часто употреблялось и в конце XVII в., но именно со времен Петра оно стало ключевым для книжного дела России. Наиболее полезными для «общего блага» император считал книги, которые могли помочь переустроить «тело» России по западному образцу, а среди людей – тех, кто мог осуществить эту работу. Чтобы создать семиосферу, способную к «приему» западной культуры, на выучку за рубеж были отправлены «птенцы гнезда Петрова»; в России создавалась сеть учебных заведений, образование вменялось в обязанность представителям высших сословий и их детям. Так целенаправленно формировались человеческие «ресурсы», готовые к усвоению культуры Запада и осуществлению петровских замыслов.

Таким образом, стратегия книжного дела, принятая Петром, базировалась на представлениях о том, какие преобразования нужны России и с помощью каких ресурсов (в том числе книжных, людских) их можно осуществить.

Чтобы перестроить книжное дело в соответствии со своими планами, монарх должен был подавить или нейтрализовать социальные силы, которые имели иные представления о книжной стратегии и смысле читательской деятельности. Этими силами были православная церковь и старообрядческое движение. Петр не мог допустить параллельного существования разных концепций читателя – это противоречило его центростремительным усилиям; резко «развернуть» в ту или иную сторону можно лишь систему с одним центром, «трехядерное» социокультурное образование этому не поддается.

Рассмотрим модель социальных действий Петра в этом направлении. Интеллектуальную «подпитку» его усилий обеспечили юристы и видные общественные деятели протестантских стран: С. Пуффендорф, Г. Гроций, Ж. Боссюэ. В своих трудах они обосновали божественное право монарха единовластно и бесконтрольно повелевать государством (605). Продолжая процессы русского социокультурного раскола, Петр расчленил культуру на две составляющие: светскую и религиозную, переместив первую в центр общественной жизни, а вторую отодвинув на периферию национально-исторического развития (236).

Последовательно осуществляя перестановку «периферии» и «центра», Петр, со свойственной ему «страстью собственноручной работы» (К. Валишевский), взял на себя роль регулятора книжного дела и практически выполнил функцию фильтра, нарушившего спектр разнообразных представлений о читателе, бытовавших в XVII веке. Император постоянно подчеркивал свою главенствующую роль: «Славные наши ученые люди будут писать книги о всяких науках, которые прикажу я переводить на наш язык; выберу и поручу им молодых людей, которых они будут учить по своим книгам…» (398, с.26).

В одном из анекдотов, собранных Яковом Штелиным, рассказывается, как Петр приказал составить реестр лучшим книгам в нужнейших науках: «выбрал полезнейшие из них по своим намерениям и приказал переводить их на русский язык и печатать» (409, с. 68). Характерно, что историки, писавшие о Петре (А. Брикнер, К. Валишевский, П.Н. Милюков, С.М. Соловьев и др.), выбирали глаголы, характеризующие его единоначальное руководство книжным делом: поручил, указал, выбрал, запретил, распорядился, распространил, приказали т.д. Выбор слов не случаен: император целенаправленно стремился быть единственным регулятором книжного дела. Единовластие Петра подчеркивалось и оформлением книг: после смерти патриарха Адриана на титульных листах стали указывать, что книга вышла «повелением государя Петра Алексеевича». Использовались анаграммы, восхваляющие Петра, на авантитулах часто использовался портрет царя. Иногда указывалось, что книга составлена «по повелению и под надзором» государя, «по указу Петра Алексеевича» (511).

Единоначалие в книжном деле требовало подавления духовенства, которое реализовывало свою иерархию ценностей и располагало средствами, сетью институтов, опиралось на поддержку в обществе и традиции. Мучительную для отца проблему разделения власти с церковью Петр разрешил радикально: он последовательно применил ряд приемов, ослаблявших церковь как властную структуру. Это было упразднение главной знаковой фигуры (патриарха), замена социального партнера, юридическое обоснование его подчиненного положения, изменение функций, создание властных противовесов, использование средств экономического давления.

Конкретными мерами в этом направлении стала смена архиереев и подчинение духовенства. Малообразованных российских деятелей он заменил более просвещенными «латинствующими» представителями духовенства из Малороссии: С. Яворским, Ф. Прокоповичем, Д. Ростовским и др. Петр переместил наиболее интеллигентное, оппозиционное традиционной церковности духовенство в центр религиозной власти. Отношение прогреческого духовенства к выходцам из Малороссии отразилось в выговоре Иерусалимского патриарха Досифея местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому: «Отправившись в латинские земли для снискания мудрости, принес хульные списания в дар воспитавшей и почтившей тебя восточной церкви» (95, с.231). Так периферийные, полукрамольные явления культуры, которые воспринимались в XVII веке как подозрительные, были перенесены в центр социальной жизни и стали главенствующими факторами общественного развития. Окружив себя «лютеранами и кальвинистами», Петр еще дальше оттеснил представителей официальной православной церкви.

В соответствии с «Духовным регламентом» духовенство, проявившее «великую скудость в делах», приравнивалось к классу чиновников, которым вменялось в обязанность воспитывать религиозную нравственность, способствующую выполнению государственных обязанностей. Институт иерархов церкви был заменен правительственным учреждением – Синодом, который к тому же ослаблялся параллельными властными структурами: Сенатом и Монастырским приказом. Наконец, было изменено само содержание духовного образования; оно стало носить более светский характер, богословие вытеснялось на периферию учебного процесса.

Таким образом, было сделано все возможное для того, чтобы церковь морально и материально зависела от монарха и аппарата правительственных чиновников, утратила силу детерминанты общественного развития. Г. Флоровский указывал на Петра как на великого раскольника между церковью и властью, стремящегося организовать церковное управление по образцу протестантских стран: «Сам Петр хотел разрыва…» (208, с. 195).

В результате принятых мер монарх изменил содержание деятельности церковной власти и получил качественно иного социального партнера, взаимодействие с которым не доставляло больших хлопот. Объективно способствовали снижению авторитета церкви и раскольники, которые обличали «никонианских» православных священников, называя их «предтечами антихриста» (606).

Сложившаяся социокультурная обстановка самым непосредственным образом влияла на регуляцию книжного дела и развитие представлений о читателе и его деятельности. Монарх сознательно ослаблял церкви и монастыри как институты книжного дела. В 1720 г. он повелел «во всех монастырях, обретающихся в российском государстве, осмотреть и забрать древние жалованные грамоты и другие курьезные письма оригинальные, а также книги исторические, рукописные и печатные, где какие потребные к известию найдутся» (95, с. 121). По инициативе Петра «чёрному» духовенству под страхом телесного наказания запрещалось писать книги или делать из них извлечения, иметь в кельях чернила и бумагу без разрешения игумена (106).

Нарушая регулятивную роль церкви в книжном деле, император создал противовес Печатному двору в виде типографии И. Тессинга в Голландии и последовательно изгонял из книжной культуры церковно-славянскую стилистику, стараясь заменить ее разговорным языком, деловым стилем. Император последовательно выхолащивал религиозную суть книжного дела, заставляя его служить переустройству светской жизни.

Несмотря на то, что книгоиздательское дело было формально передано Синоду, он фактически занимался рутинными делами: над всем стоял Петр. Ослабляла Синод и постоянная необходимость согласовывать свои действия с Сенатом. Кроме того, значительные силы приходилось отвлекать на борьбу с расколом. Многие институты книжного дела оказались за пределами юрисдикции Синода: ведомственными были Сенатская типография и типография Морской академии, а Черниговская и Киевская типографии вообще юридически выходили из-под контроля Синода. Прибалтийская типография была и вовсе недосягаема (343). Эта ситуация отражена на схеме регуляции читательской деятельности в петровском периоде (см. схему № 7).

Как видим, в петровскую эпоху не осталось зон, подвластных единоначальному влиянию церкви; регулятивные связи переплетены, находятся в сложнейшем взаимодействии; все нити выходят из властных рук одного «кукловода» – Петра.

Схема № 7