ДЕСТРУКЦИЯ 11 страница

что она может и должна замыкаться в силах самих индивидов, в них функционировать и развиваться, и если такого “замыкания” в И. не происходит, значит, К. утрачивает свою форму. Подсказываемый этим тезисом путь восстановления социальных “прав” И. оказывается связанным не только с “углублением” в И., но и с вьмвлением того, какую роль в разных системах К. играет И., каким образом оно определяет энергетику и форму этих систем, их организованность и сложность. Значительный ход в этом направлении был сделан К. Марксом, когда он рассматривал модель социального воспроизводства, выражающую специфику капиталистической экономики, ее возможности и границы. Он показал, в частности, что индивидуальная, особенная, частная жизнь людей не только включена в формы коллективной деятельности, но является важнейшей составляющей последней и в своем развитии стимулирует преобразование форм К. “Чем подтверждает индивид свой частный труд как всеобщий труд и продукт этого частного труда как всеобщий общественный продукт?.. Индивид... подтверждает свой частный труд как всеобщий труд тем, что его труд представляет собой определенную особенность в общей совокупности общественного труда, некоторую особо ее восполняющую отрасль. Коль скоро труд обладает содержанием, определяемым общественной связью, - это и есть вещественная определенность и предпосылка, - он выступает как всеобщий труд. Форма всеобщности труда подтверждается реальностью его как члена совокупности всех видов труда, реальностью его как особенного способа существования общественного труда” (Маркс К,, Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. II, с. 448). Этот методологический ход не получил достаточного развития. Критики Маркса использовали его для обвинений автора “Капитала” в редукционизме, в сведении И, к механизмам функционирования социальных систем. Последователи Маркса обратили на него внимание в связи с анализом творческих процессов, подмечая, что деятельность художника или ученого, создающих новые образы мира, хотя и протекает в индивидуальной, особенной и частной форме, по сути является обогащением коллективного опыта и его структур. Можно, однако, предположить, что гипотеза Маркса имела более широкий социально-философский смысл. Из нее следует, что не только творческая деятельность артиста, но и все содержание И. (практическое, обыденное, опредмеченное и “сокровенное”), вся совокупность его форм (от уникальных до тиражируемых) создают поток социального процесса, взаимодействуют через разные средства осуществления К., продуцируют новые схемы действия, общения, знания и тем самым изменяют характер систем, объединяющих людей в коллективности. Внимание к этой стороне взаимозависимости И. и К. стимулирует выделение и характеристику типов социальности как разных типов взаимозависимости И. и К. Так, например, в традиционном обществе обнаруживается включенность личностной формы индивидуализации человека (“персона”, “личина”, “маска”) в структуры простого воспроизводства, сохранения и трансляции социального опыта, важнейших схем, скрепляющих со-бытие людей. Теснота человеческих взаимодействий, их концентрация вокруг форм непосредственной совместности определяет и жесткую привязанность индивида к той личностной позиции, которая ему предписана (по рождению) в социальной структуре. Средства опосредования И. и К. представляются неизменными (традиция, обычай) и трактуются как свидетельства естественного порядка, определяющего связь И. и К. Причем само И. по сути оказывается своеобразным опосредованием, передающим социальный опыт от человека к человеку, от поколения к поколению, своеобразным прежде всего потому, что оно, включая в этот опыт новое жизненное содержание, неизбежно приводит к его изменению. Именно необходимость трансляции человеческого опыта в социальном времени и социальном пространстве (в длительности времени и в протяженностях пространства) указывает на то, что и в традиционных обществах непосредственная коллективность осуществлялась за счет коллективности опосредованной, воспроизводящей и дистанцирующей социальные контакты, и субъектами этих опосредований выступали сами индивиды с присущими им жизненной энергией и особенностями, В индустриальном типе общества усложнение системы социальных связей (за счет роста машинного сектора производства, изменения временных и пространственных порядков взаимодействия между людьми) стимулирует автономизацию И., динамику и разнообразие его влияний на К. Самостоятельность индивидов, реализация их индивидуальных качеств становится условием функционирования и развития К. Увеличение массы предметных посредников, участвующих в движении человеческих взаимосвязей, делает важным учет многообразия индивидных сил, способностей, стремлений, их группировок в особые интересы, определяющие работу экономических и прочих “механизмов” социальной системы. На практике усложнение И., возрастание его социальной значимости может получить “усеченные”, частичные выражения. Так, сведение индивидуальной жизни людей к меркам экономических и технологических процессов приводит к противопоставлению И. и абстрактно-социальных сил, реализуемых в производстве. А увеличение значимости связей типа “человек - вещь”, “человек - предмет”, “человек - машина” приводит и к акцентированному вниманию, обращенному на связи типа “человек - человек”, “личность - личность”, “субъект - субъект”, и тогда И. противопоставляется уже собственно “человеческому измерению” К. Такие частные противопоставления И. и К. и кладутся в основу тех стереотипов, которые изначально “разрывают” И. и К., а потом вынуждают практиков и теоретиков искать компромиссные ходы для их связывания, Потребность в такой работе и в более углубленном философско-методологическом исследовании взаимозависимостей И. и К., демонстрирующих “органику” их взаимопереходов, осознается по мере того, как все более обозначаются постиндустриалистские перспективы развития человеческого сообщества. Эти перспективы “высвечивают” факт существования и необходимость сосуществования человеческих коллективностей, основанных на различных формах опосредования индивидуальных взаимодействий; они же подчеркивают социальную значимость И. в сохранении, воспроизводстве и развитии коммуникаций современного общества. Дело не сводится к учету роли И.; проблема И., определенный тип ее постановки может (или должен) быть положен в основу структурных и организационных изменений жизни общества. Проблемы получения добавочной стоимости в экономике, добавочной производительной силы в производстве, новой квалификации в обучении, нового знания в науке, рекреации культурных форм и природных систем - все они определенно указывают на свою зависимость от индивидуального развития людей. Они по-настоящему и поняты могут быть лишь через И. и именно в таком понимании обнаруживают свой глубинный “коллективистский”, социальный и культурный смысл. Поскольку качества жизни и деятельности общества выявляют свою зависимость от уровня развития сил и способностей индивидов, постольку и движение энергии, материи, информации в обществе во многом уже определяется не жесткими - силовыми, “механическими”, политическими и правовыми - опосредованиями (которые издавна имела в своем распоряжении человеческая коллективность), а формой присутствия социальности, а стало быть, и коллективности, в самом И., в его организованности и ориентированности. И. в этом плане оказывается своеобразным синтезом разных человеческих сил и свойств, обеспечивающим действие К. (взаимодействие коллективностей), поддерживающим функционирование сложной системы коммуникаций и присущих им опосредований. И. выступает динамической формой связи разных аспектов бытия человека и способом развертывания этого бытия во времени, средством сохранения его личной идентичности, В этом пункте личностные и индивидуальные характеристики человека сближаются: а) поскольку само наличие индивидуальной формы, связывающей разные качества человека, становится все более социально значимым, б) потому, что индивидуальная форма связи человеческих сил не может быть навязана извне и возникает как результат самоутверждения человека, его самореализации в сложной системе социальных связей. Понимание И. как своего рода “сборки” свойств человека, осуществляемой в процессе его самореализации, как динамической формы выявляет непродуктивность сведения человеческой индивидуальности к природным задаткам, экстраординарным чертам характера или особенностям поведения. Соответственно, К. может быть представлено как форма опредмечивания и закрепления совместной жизни человеческих индивидов. Причем форма, воспроизводящаяся и меняющаяся в разнообразных человеческих взаимодействиях, в ходе использования, умножения и совершенствования опосредованных коммуникаций, замещающих непосредственные контакты между людьми, включающих в эти контакты все более широкие пространства и интервалы времени. Понимание современного человеческого сообщества как суперсистемы, в которой используются энергии (атомная) и информация (телевидение), перемещающиеся безотносительно к государственным границам, в котором принципиально возможна доставка любого вещественного продукта человеческой деятельности в любую точку социального пространства в считанные дни, заставляет с особым вниманием отнестись к разным способам опосредования К., к их взаимодействиям. Социально значимыми оказываются не только пункты, позиции, места, концентрирующие непосредственные взаимодействия людей, но и кажущиеся пустоты между ними, на деле являющиеся трассами и коммуникациями, обеспечивающими движение человеческих опредмеченных сил, энергии, информации, более того - ресурсами для новых социальных синтезов, источниками новых человеческих конфликтов. Продуктивное освоение этих пространств в значительной мере зависит от баланса между системами опосредования, создаваемыми К., и формой самореализации людей, выражаемой И. Учет этой перспективы указывает на факт существования и на проблему сосуществования разных типов К. и И. Философия в этом плане выступает средством преодоления сложившихся стереотипов в трактовке К. и И. В частности, такая философская работа помогает понять, что К. не сводится к непосредственной совместности, а непосредственная совместность - к схеме языкового общения. Ритуальное шествие, македонская фаланга, толпа, митинг, суд, театр, очередь в магазине, доверительное общение - все это разные формы непосредственной коллективности. Они существуют и меняются в составе своеобразных систем социальности. Их выявление и описание - задача, которую проясняет философия, в решении которой она участвует вместе с другими социально-гуманитарными дисциплинами, (См. “Идиографический и Номотетический методы”, “Общество”, “Соборность”, “Совместное и Разделенное”.) В. Е. Кемеров

ИНДУКЦИЯ (от лат. inductio - наведение) - один из основных способов логического рассуждения (умозаключения) и методов научного исследования, предполагающий движение знания от единичных утверждений об отдельных фактах к положениям, носящих более общий характер.

И. тесно связана с историей опытного познания. Начало ее изучения было положено в индийской, китайской (школа Лао-цзы) и древнегреческой логике. Дальнейшее же развитие теории И. мы находим лишь в новое время, когда бурный рост науки поставил вопрос об исследовании способов научного обобщения, приемов открытия общих законов. Важное значение в этом отношении имели сочинения Ф. Бэкона. После теория И. развивалась в работах Дж. Гершеля, Дж. Ст. Милля и др. В современной логике интерес к теории И. поддерживается прикладными исследованиями.

Различают два вида И., обсуждение которых мы находим уже в “Топике” Аристотеля:

1) Полная И. имеется тогда, когда обобщенный вывод о классе предметов в целом получают на основе конечно-обозримой области фактов, т.е. рассмотрения всех предметов этого класса. Такое умозаключение с необходимостью приводит к достоверному знанию. В “Первой Аналитике” Аристотель сопоставил полную И. с третьей фигурой простого категорического силлогизма.

2) Неполной И. имеется тогда, когда обобщенный вывод о классе предметов делается на основе бесконечно- или конечно-необозримой области фактов, т.е. из рассмотрения лишь некоторых предметов данного класса. В этом случае анализируются их существенные признаки, связи и т.п. Такое умозаключение имеет очень широкое применение, но приводит не к достоверному, а лишь к правдоподобному (вероятностному) знанию.

В современной логике различные виды неполной индукции изучаются в рамках анализа правдоподобных рассуждений, наряду с умозаключениями по аналогии, разработанными Ф. Бэконом и Дж. Ст. Миллем методами исследования причинных связей и т.д. Здесь прежде всего исследуются логические критерии проверки общих положений на основе данных наблюдения. Употребляемый ранее термин “индуктивные умозаключения” в большинстве случаев остается вполне приемлемым, так как индуктивное следование составляет основу правдоподобных рассуждений. Однако общеизвестное определение индукции как “рассуждения от частного к общему” не выдерживает критики, она трактуется гораздо шире, чем простой переход от выражений, формулирующих факты, к некоторой гипотезе, выраженной общим утверждением. Для анализа И. важнейшим понятием является степень подтверждения, т.е. вероятность той или иной гипотезы при имеющихся эмпирических данных. Поэтому логика правдоподобных умозаключений тесно связана с теорией вероятности. Говорят, что множество посылок Г индуцирует (или подтверждает) высказывание B, если и только если вероятность (обозначаемая -P) того, что В истинно при учете высказываний Г, больше, чем вероятность истинности этого высказывания самого по себе, т.е. Р(B/Г) > P(B). Такое понимание индуктивного вывода связано с намерением Р. Карнапа создать логику подтверждения.

Противопоставляясь дедукции, И. тем не менее тесно связана с ней. Например, полная И. по сути своей является дедуктивным умозаключением.

А. Г. Кислое

ИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО общество, основанное на развитии крупного промышленного производства, формирующее соответствующие модели рынка, потребления, социальной организации, науки и культуры. Для И. о. характерна ориентация людей на постоянно возрастающие объемы производства, потребления, знания и т. д. Идеи роста и прогресса являются “ядром” индустриального мифа, или идеологии. Существенную роль в социальной организации И. о. играет понятие (и метафора) машины. Следствием реализации представлений о машине оказывается экстенсивное развитие производства, а также и “механизация” общественных связей, отношений человека с природой. И. о. стимулирует развитие гражданского общества и правового государства. Гражданское общество фиксирует как общественную необходимость свободу личности распоряжаться своими силами и способностями. Границы развития И. о. выявляются по мере обнаружения пределов экстенсивно ориентированного производства. В. Е. Кемеров

ИНТЕНСИОНАЛ и ЭКСТЕНСИОНАЛ. Интеисионал (от лат. intensio - внутреннее натяжение, усиление) - в средневековой логике означал содержание слова-понятия как совокупность мыслимых признаков соответствующего ему предмета. Противопоставлялся объему, т. е. совокупности обозначаемых (называемых) данным словом-понятием предметов, который назывался экстенсионалом (от лат. extensio - протяжение, расширение). В классической логике признавался закон обратного отношения между объемом и содержанием понятия, однако, начиная с Б. Больцано (1781 - 1848), данный закон подвергается сомнению. Пример Больцано: выражения (1) “образованный сын необразованного отца” и (2) “необразованный сын образованного отца” в классической логике тождественны по содержанию, хотя обозначают разные вещи. Равным образом, “прямоугольный квадрат” и “квадрат” различны по содержанию, хотя обозначают одно и то же. Вторым (по времени) источником потребности пересмотра традиционных категорий логики и лингвистики стали антиномии отношения именования. Это антиномии, возникающие в некоторых контекстах при замене выражения на тождественное ему по предметному значению. Например, в истинном высказывании “Петр считает, что Кабул является столицей Пакистана” заменим “Кабул” на предметно-тождественное “столица Афганистана”. Получаем ложное высказывание: “Петр считает, что столица Афганистана является столицей Пакистана”. Данные и другие формы антиномии именования привлекали внимание Г. Фреге, Б. Рассела, О. Куайна и других логиков. И, и Э.- термины семантики. И. знака определяется не только через оппозицию Э., в качестве области его предметной референции, но и через оппозицию языковой форме данного знака (например, слова “брат” и “единородный” имеют общий И. и разную языковую форму). В оппозиции к языковой форме И. выступает ее означаемым. Обе указанные оппозиции необходимы, и в семантиках, ограниченных одной из них, понятие И. избыточно. Например, в лингвистических семантиках, отвлекающихся от вопросов референции, или в семантиках классической логики, отвлекающихся от структурного анализа языка, понятие И. может использоваться только в неполном (несобственном) значении. Соединение теории значения и теории референции в понятии И. ведет к семантическому треугольнику, одним из углов которого будет И. (в качестве синонимов могут выступать понятия смысла, коннотации и др.). Другим углом будет Э. (в качестве синонимов выступают понятия денотата, референта, объекта и др.). Третий угол - знаковое средство. Историю формирования современного значения категорий И. и Э. можно рассматривать с работ Д. С. Милля (1806 - 1873). Милль исходит из денотативной теории значения: “Все имена есть имена чего-либо реального или воображаемого”. Классификация имен включает две особенно важные категории: коннотативные (лат. con - “со” и nolare - обозначать), созначающие, и неконнотативные имена. Коннотативные имена называют предмет и имплицируют атрибут. Например, “белый” обозначает все белые вещи и созначает атрибут белизны, им присущий. Милль полагает, что есть имена без коннотации. Таковы имена собственные, которые не зависят от свойств именуемых вещей, и абстрактные имена (“белизна” и др.), которые служат обозначениями некоторого атрибута. Неконнотативны также глаголы, наречия, предложения, предлоги и союзы. Т. о. отношение коннотация/денотация у Милля не обладает всеобщностью и денотация не определяется исключительно коннотацией. В то же время имена без коннотации лишены значения в смысле сообщаемой именем информации. Г. Фреге рассматрирает в качестве имен собственных и грамматические собственные имена, и дескрипции (описания), и предикаты, и утвердительные предложения. Все эти формы считаются имеющими как интенсию (смысл), так и экстенсию (денотат): “Условимся говорить, что собственное имя (слово, знак, сочетание знаков, выражение) выражает свой смысл и обозначает или называет свой денотат”. Он приходит к различению смысла и денотата (значения) имен, образуя семантический треугольник “имя - смысл - денотат”. Понятие смысла у Фреге синонимично понятию И, и позволяет ему объяснить информационность утверждений тождества. Эквивалентность денотата отождествляемых имен может иметь место и при различии их И. (смысла). Благодаря этому, утверждение об их тождестве может сообщать новую информацию. Например, “Утренняя звезда есть планета Венера” (несмотря на то, что у выражений “утренняя звезда” и “планета Венера” один денотат). Способ именования определяет различие И. (смысла), выражаемого именем. Смыслом (И.) повествовательного предложения Фреге считает выражаемое им суждение, а его денотатом - истинностное значение. Ни смысл, ни денотат не имеют познавательной ценности в отрыве друг от друга. Лишь в утверждениях смысл (суждение), соединяясь с денотатом (истинностным значением), может давать новое знание. И. (смысл) как имен, так и предложений объективен, в отличие от субъективных образов и представлений. Более сложно определяются денотат и И. предложений с косвенной речью. По аналогии с предложениями, содержащими прямую речь, денотатом которых выступает предложение, заключенное в кавычки, денотатом предложений с косвенной речью является выражаемое последней суждение. Равным образом, косвенный денотат имени, стоящего в кавычках, совпадает с его обычным смыслом (И.). Поскольку для Фреге смысл и денотат всегда различны, постольку у косвенных денотатов имеется смысл (И.), Например, предложение “Иван сказал, что розы ароматны” перестает выступать предложением о розах и становится собственным именем мысли Ивана. Его косвенный денотат - предложение “Розы ароматны”, а косвенный смысл - утверждение, что “розы ароматны”. Различие прямых смысла и значения от косвенных смысла и значения стало в дальнейшем основанием различения между интенсиональными и экстенсиональными выражениями, предложениями, контекстами и языками. Семантические идеи Фреге развивал А. Черч, согласно которому денотация есть функция смысла, т, е. когда задан смысл, задана и денотация. Выражения, имеющие один и тот же смысл (И.), имеют одну и ту же денотацию (Э.), хотя выражения, имеющие одну и ту же денотацию, не обязательно имеют один и тот же смысл. Смысл имени - концепт, смысл предложения - пропозиция. Все имена имеют как смысл, так и денотат.

Р. Карнап стремится избежать усложнения языка-объекта в косвенных контекстах, заменяя “метод отношения именования” методом Э. и И. Понятие И. выступает у Карнапа расширением и уточнением понятия “свойство”, а Э. - “класс” классической логики. Обобщая понятие предиката (вместо имени у Фреге), Карнап рассматривает в качестве “десигнаторов” все виды языковых выражений в функции предиката. Понятие Э. десигнатора рассматривается через его замену эквивалентными, с сохранением фактической истинности исходного выражения; И. раскрывается через рассмотрение логической эквивалентности десигнаторов, Логическое - истинность выражений и логическое - эквивалентность десигнаторов устанавливаются без обращения к внеязыковой действительности, на основе семантических правил языковой системы. Рассматривая “интенсиональные контексты” с логико-эквивалентными десигнаторами, Карнап показывает их недостаточность для анализа предложений мнения (“А считает, что...” и др.), а также для рассмотрения синонимичности выражений при их переводе. Вместо “синонимичности” Карнап говорит об “интенсиональной изоморфности” или же о подобии “интенсиональной структуры” рассматриваемых выражений, что является более сильным условием, чем их логическая эквивалентность. Например, выражения “Понятие брат тождественно понятию единородный” и “Понятие брат тождественно с понятием брат” логикоэквивалентны, имеют тождественные И. (парадокс Дж. Мура), но различны по своей интенсиональной структуре. К. И. Льюис независимо от Карнапа предложил свой метод семантического анализа, расширяющий классические рамки. Он ближе к именной парадигме, т. к. отталкивается от сигнификации (означивания); сигнификации противоположна денотация как обозначение реальных, а не просто мыслимых, предметов. Совокупность мыслимых предметов некоторой сигнификации Льюис называет “классификацией”, вероятно, чтобы от-

личить ее от совокупности денотируемых предметов или “класса” классической логики. И. (= коннотация) рассматривается Льюисом по аналогии с классической категорией “сущности” как правильное определение сигнификации. Денотация же рассматривается как правильное именование термином реальных предметов. Такая семантика ведет к отрицанию обратного отношения между И. и денотацией (экстенсией), принимаемого в классической логике. Например, выражения “бескрылое двуногое” и “разумное бескрылое двуногое” имеют одну и ту же денотацию. Обратное отношение существует между их И. и классификацией (во втором выражении классификация эже, т. к. исключает всех “неразумных бескрылых двуногих”). Предельные случаи обратного отношения между И. и классификацией (универсальный И. и нулевая классификация, и наоборот) делают сигнификацию лишенной значения. Например, выражение “круглое и квадратное одновременно” имеет универсальный И., ибо, будучи принятое в качестве определения, имплицирует все, что угодно (любое свойство мыслимого предмета). Классификация данного выражения нулевая. Противоположны термины с универсальной классификацией и нулевым И., сигнифицирующие всякий из непротиворечиво мыслимых предметов (например, таковы термины “существо”, “сущность” и т, п.), но не выражающие никакой интенсии (коннотации). Карнап считал, что Льюис гипостазирует мыслимые предметы, поскольку, по его мнению, “действительная лошадь” имеет то же значение, что и просто “лошадь”. Но это не так. Достаточно рассмотреть термин “Пегас”, который, согласно Льюису, будет все же обладать денотацией (Э.), пусть и нулевой. Пропозиция есть частный вид термина. Модифицируя Фреге, Льюис говорит, что пропозиция сигнифицирует некоторое “состояние дел”, являющееся атрибутом реального мира. Денотацию он интерпретирует как “либо реальный мир, либо пустота” (соответственно ее истинному значению). “Состояние дел” есть понятийное содержание пропозиции в виде классификации возможных мирм, соответствующих чьему-нибудь знанию о мире, выраженному в данной пропозиции. “Интенсионал пропозиции включает в себя все, что вытекает из пропозиции; он охватывает все, что должно быть истинным относительно любого возможного мира, с тем чтобы пропозиция могла быть приложима к такому миру, т. е. была бы истинна относительно этого мира”. Синонимичность, выражений - более сильное, чем тождество их И,, условие, аналогичное тождеству интенсиональной структуры у Карнапа. “Выражения синонимичны..., если (1) у них один и тот же интенсионал, не являющийся ни нулевым, ни универсальным; или (2) их интенсионал либо нулевой, либо универсальный, но при этом выражения эквивалентны по аналитическому значению”. Под последним имеется в виду разложимость сложного выражения на простые и отвечающие условию (1), с учетом зависимости И. сложного выражения от его синтаксиса. Льюис вводит важное "разграничение И. как “языкового значения” и И. как “смыслового значения”. Смысловое значение соответствует схематизму речемыслительной деятельности, выступая дополнением-противоположностью ее референции. Смысловое значение является интенсией, понимаемой в качестве критерия в нашем уме, согласно которому мы способны употреблять или отказываться от употребления относящегося к делу выражения в случае наличия/отсутствия вещей или ситуаций. Языковое значение определяется словарем и синтаксисом используемого языка. Р. Монтегю, Б. Парти и др. исследователи переносят понятие И. в лингвистику. И. языковой единицы понимается ими как функция, устанавливающая ее Э. И. выступает при этом и как семантическое правило интерпретации языковых выражений. И. естественного языка изменяются (например, определение “Киты - это рыбы” когда-то соответствовало И. слова “кит”.) Тем не менее, они не являются чем-то субъективно-психологическим и могут успешно анализироваться с использованием формальных методов. (См. “Семантика”.) Д. В. Анкин

ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ (от лат. intentio - стремление, внимание) - имманентная направленность на предмет или имманентная предметность сознания безотносительно к тому, является ли предмет реальным или только воображаемым. История понятия И. восходит к средневековой схоластике, различающей реальное и интенциональное существование объекта. В XIX в. понятие И. вновь было введено в философию немецким философом Ф. Брентано, в системе которого И. является основным свойством психических феноменов, выступая как их данность в сознании и направленность сознания на них. Понятие И. разрабатывалось в “теории предметности” А. Мейнонга и в феноменологии Э. Гуссерля, где намечается тенденция к онтологизации интенциональной структуры сознания. У Гуссерля И. становится ключевым термином, толкуется в совершенно новом и фундаментальном для всей феноменологии смысле. И. - фундаментальное свойство переживания быть “сознанием о...”, В феноменологии И. трактуется очень широко в силу изначально принятой посылки о коррелятивности между способами данности человеку различных аспектов мира и сознанием о мире. Каждому феномену присуща собственная интенциональная структура. В самом деле, существуют многообразные типы отношения человека к определенному предмету. Восприятие всего этого многообразия предполагает в качестве предпосылки наличие единого и центрированного сознания о некоем константном предмете во всех многообразных типах отношения. И, соответственно, существуют различные модусы явления предмета сознанию: восприятие, воображение и т. д. В целом, структура И. такова: интенциональный акт, интенциональное содержание и предмет. Понятие И. в начале XX в. было воспринято экзистенциализмом, неотомизмом, аналитической философией, персонализмом, а также значительное влияние оказало на т. н. “целостный подход” в психологии (гештальтпсихология и т. п.). Т. X. Керимов

ИНТЕРИОРИЗАЦИЯ и ЭКСТЕ РИОРИЗАЦИЯ - понятия, указывающие на переход, движение действия. Интериоризапяя (франц. interiorisation, от лат. interior - внутренний) - переход извне вовнутрь, поэтапное свертывание и овнутривание внешнего действия. Впервые это понятие сложилось во французской социологической школе (Э. Дюркгейм) и означало процесс социализации, прививания элементов идеологии к сознанию индивидов. Иное содержание это понятие обрело в трудах Ж. Пиаже, Л. С. Выготского, Дж. Брунера и ряда других современных психологов. Задавшись вопросом, каким путем действие с внешним предметом обращается в думание об этом предмете, Л. С. Выготский открывает центральное звено процесса И. - замещение вещей их знаками и символами. Согласно его культурно-исторической теории, наша душевная жизнь рождается из внешне-социальной формы общения между людьми, а общая структура мышления и внутреннего диалога в целом повторяет структуру обычной предметно-чувственной деятельности с вещами и людьми. Благодаря “культурному знаку” предчеловеческие формы поведения ребенка переключаются на специфически социальные, мысль индивидуума совершается в слове, внешнее действие субъекта с ' объектом овнутривается до умственной операции со знаком как заместителем объекта. К “культурному знаку” Л, С. Выготский относил языковые формулы, алгебраическую символику, произведения искусства, карты и т. п. И. сопряжена со своей противоположностью - с экстериоризацией (франц. exteriorisation - проявление, от лат. exterior - наружный, внешний), т. е. с процессом перехода внутренних умственных действий в развернутые внешние предметно-чувственные действия. “Чтобы построить у ребенка новое умственное действие, например, то же действие сложения, его надо предварительно дать ребенку как действие внешнее, т, е. экстериоризовать его. В этой экстериоризованной форме, в форме развернутого внешнего действия, оно первоначально и формируется. Лишь затем, в результате процесса постепенного его преобразования - обобщения, специфического сокращения его звеньев и изменения уровня, на котором оно выполняется, происходит его интериоризация, т. е. превращение его во внутреннее действие, теперь уже полностью протекающее в уме ребенка”, - писал акад. А. Н. Леонтьев (Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1972, с. 386). Более детально процесс И. описывается созданной П. Я. Гальпериным теорией поэтапного формирования умственных действий. Развитие психических функций всегда начинается с формирования соответствующих внешних действий, и если впоследствии окажется, что какая-нибудь функция не сформировалась достаточным образом или сформировалась неправильно, то выправление ее должно начинаться с возвращения к ее исходной внешней форме и далее методично проходить все надлежащие этапы. Пока индивид не выработает специфическую и адекватную сути предмета операцию, он, по мнению П. Я. Гальперина, не способен думать о соответствующем предмете, производить его умственные преобразования (см. Гальперин П. Я. Введение в психологию. М., 1976). Американский психолог Дж. Брунер обосновал утверждение, что способность личности генерировать в себе психические образы мира вещей есть процесс повышения мастерства в добывании и использовании новых схем действия, Первоначально концепция И. основывалась на материалах исследования становления логического мышления у детей. К настоящему времени полученные выводы экстраполированы на всю психосферу человека любого возраста. Чувственные образы также были описаны как продукты И. особых перцептивных действий. Впервые понятие перцептивного действия было введено А. В. Запорожцем, а затем оно было развито в исследованиях В. П. Зинченко, Д. Гибсона, Р. Л. Грегори, И. Б. Ительсона и др. Теория И. натолкнула ряд философов на вывод, что носителем информации от объекта к субъекту служит адаптированная к объекту схема действия, операция (Э. В. Ильенков, С. Тулмин, В. П. Бранский, Д. В. Пивоваров и др.). Объект и образ объекта тем более определенны, чем лучше мы научаемся действовать с объектом, изобретая новые операции, новую технологию. Д. В. Пивоваров

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ - аспект понимания, направленного на смысловое содержание текстов. И. как практика извлечения смыслов из текстов имела место в античности (“аллегорическое” толкование текстов), в средние века (библейская экзегетика), в эпоху Ренессанса (“критика текста”, “грамматика”, лексикография). Положения библейской экзегезы получили теоретическое развитие в романтической эстетике: Ф. Шеллинг указывал на бесконечную множественность смыслов, заключенных в произведении и наново формирующихся в сознании читателя. Категориальный статус И, получила у Ф. Шлейермахера, который различал объективную (“грамматическую”) и субъективную (“психологическую”, или “техническую”) стороны И. Обе стороны И. определяют единый процесс понимания: И. текста с субъективной стороны предполагает определенное представление об авторе, но это представление может сложиться только на основе некоторой объективной И. его текстов. “Грамматическая” И. осуществляется посредством компаративного метода - сравнительного анализа различных значений того или иного слова с целью установления его значения в данном контексте. “Психологическая” И. идет дивинационным путем, “угадывая” значение слова на основе изучения того спектра его значений, который является специфическим для данного автора. В герменевтике Дильтея И. сводится к постижению смысла текста посредством переключения его в психологический и культурный контекст автора и реконструкции этого контекста внутри опыта интерпретатора. Гуссерль доказывал, что к феномену сознания принадлежит предуказание, т. е. горизонтное сознание (впоследствии названное им “жизненным миром” и выступающее, по существу, в качестве контекста), которое указывает на дальнейшие, находящиеся вне опыта в собственном смысле признаки объекта. Это - “уже некая интерпретация... мы оказываемся вовлеченными в многообразие, которое указывает на возможные новые восприятия..., и с очевидностью раскрывает и осуществляет себя в серии образов и представлений”. Феноменологический метод исходит из того, что конкретная целостность произведения (и соответствующий ей акт непосредственного, нерасчлененного восприятия) возникает как результат взаимодействия целого ряда онтологических “слоев”, а также динамических “фаз” развертывания текста. Задача истолкователя заключается в том, чтобы эксплицировать эти слои и фазы. И. в рамках феноменологии сознания узурпирует независимость вне его представленного содержания и делает ее фактически неограниченной. М. Хайдеггер, переходя от феноменологии сознания к феноменологической герменевтике, указывал, что дело не в прослеживании, наблюдении и оглядывании какой-то точки самости (“я”), но в понимающем схватывании полной раскрытости “бытия-в-мире” сквозь сущностные моменты его устроенности. И. оказывается вторичной по отношению к онтологически предустановленному пониманию, являясь моментом его освоения. То понятое, что ухватывается в преднамерении, становится постижимым понятийно благодаря истолкованию. Высказывание, по Хайдеггеру, является вторичным модусом истолкования. Он выделяет три значения высказывания: 1) высказывание как выявление, показывающее сущее из него самого, не ограничивающееся нашим представлением о нем; 2) высказывание как предицирование, содержащее определение субъекта через предикат (Хайдеггер полагает, что определение суживает “смотрение”, замыкая его на одном только выявляющемся объекте как таковом, затемняя полноту сущего); 3) высказывание как сообщение имеет прямое отношение к высказыванию в первом и втором значении. Будучи “общным”, оно может быть разделено с высказывающим и другими, даже если у них в пределах видимости нет этого выявленного и определенного сущего. Высказываемое может быть передано дальше и пересказано. Г. Гадамер переводит хайдеггеровскую онтологию понимания в план теории истолкования текста как носителя культурной традиции, утверждая единство понимания, истолкования и “применения”. Понимание всегда является “истолковывающим”, а истолкование “понимающим”, но окончательно понимание осуществляется в результате “применения”, т. е. соотнесения содержания текста с мыслительным опытом современной культуры. Понимание, по Гадамеру, нацелено не на извлечение авторского смысла, а на раскрытие содержания “дела”, явленного в тексте. Согласно Л. Витгенштейну, высказывание - это выражение мысли. Мыш- ' ление означает оперирование со схемами, но мысль не то же самое, что схема, потому что мысль не нуждается в переводе, а схема нуждается. Схема (без ее И.) корреспондирует с определенным, предложением, переводящим ее в высказывание. Как можно узнать о том, что кто-то понял схему или приказ? Витген-, штейн полагает, что он может показать свое понимание только посредством перевода его в другие символы. Т. о., понимание - это перевод в другие символы либо в действие, и поэтому оно сопряжено с И. Существует также позитивистское. понимание И., которое ведет к установлению и открытию “объективных” причин порождения текста. Историко-генетическому подходу противостоит как герменевтика, так и семиология. В рамках семиологии существуют два направления - структурный и текстовой анализы. Первое направление стремится из всех существующих повествований разработать единую нарративную модель, при помощи которой можно будет анализировать каждое конкретное повествование в терминах отклонения. Второе направление всякое повествование рассматривает в качестве текста, под которым понимается пространство, где идет процесс образования значений. Задача текстового анализа не в описании структуры повествования, а в том, чтобы произвести подвижную структурацию текста (меняющуюся в зависимости от читательской перспективы и исторического контекста) и проникнуть в смысловой объем произведения, в процесс означивания. Следовательно, необходимо различать структурный и текстовой анализы и не рассматривать их как взаимоисключающие. В герменевтике И. направлена на раскрытие смысла текста как сообщения, адресованного возможному читателю, в семиотике - на расшифровку кода. Р. Барт относит код к сфере культуры: “Коды - это определенные типы уже видимого, уже читанного, уже деланного; код есть конкретная форма этого “уже”, конституирующего всякое письмо”. Структурации текста способствуют такие культурные коды, как “научный код”, опирающийся, например, на правила экспериментальной науки; “риторический код”, объясняющий все общественные правила говорения: кодированные формы повествования, кодированные формы речи; к этому коду относятся и метаязыковые высказывания; “хронологический код”: “датирование”, которое кажется разумеющимся, объективно данным, на самом деле представляет собой практику, глубоко обусловленную культурными правилами (в целях драматизации, наукообразия, достижения эффекта реальности); “социоисторический код”, позволяющий связать высказывание со всей суммой усваиваемых с самого рождения знаний о нашем времени, обществе, стране; “код действий” или “акциональный код”, поддерживающий фабульный каркас повествования: действия или высказывания, которые их денотируют, организуются в цепочки; и, наконец, “код загадки”. Барт подчеркивает, что в классическом повествовании имеются два кода, которые поддерживают векторную направленность структурации: это акциональный код (основанный на логикотемпоральной упорядоченности) и код загадки (вопрос венчается ответом); так создается необратимость рассказа. Именно на этот принцип покушается деконструкция Деррида, пытаясь сделать текст частично обратимым, ставя под сомнение возможность выражения логики поведения - акциональным кодом, и “истины” - кодом загадки. Тенденцию на преодоление противостояния между герменевтикой и семиотикой, можно обнаружить у П. Рикера, который “понимание” и “объяснение” рассматривает как составляющие единого процесса: первый заключает в себе воспроизведение структурации текста, второй - прояснение кодов читателя, участвующего в этом процессе. В связи с этим вырастает значимость фигуры интерпретатора. Интерпретатор - лицо, осуществляющее И. Всякий знак предполагает наличие интерпретатора. Перцептивный тип семиотической коммуникации требует двух отдельных интерпретаторов - адресанта и адресата. Их различие заключается в том, что первый осуществляет операцию кодирования, а второй. - декодирования. Р. Якобсон выделял два важнейших языковых фактора. Первый из этих факторов представляет собой селекцию. Он опирается на эквивалентность, сходство и различие, синонимию и антонимию. Второй фактор - это комбинация, которая регулирует построение любой последовательности. Он “основан на смежности”. Адресант при кодировании осуществляет выбор элементов до их сочетания в единое целое. Осуществляя же декодирующую операцию, адресат прежде всего должен уловить целое; в этом состоит глубокое различие между статусом слушающего (читающего) и статусом говорящего (пишущего) в речевом общении (тексте). Декодирующий партнер речевого акта гораздо чаще обращается к вероятностным решениям, чем кодирующий партнер. Так, для адресанта не существует проблемы омонимии, ибо он знает подразумеваемое под ним значение, тогда как адресат, пока у него нет опоры на контекст, борется с омонимией и вынужден прибегать к вероятностным испытаниям своих решений. Единство кода для всех членов речевого сообщества, провозглашенное Ф. де Соссюром, на деле не выдерживает критики. Как правило, каждый индивид одновременно принадлежит к нескольким речевым сообществам с разными “радиусами коммуникации” (Сепир). Любой общий код - это совокупность, составленная из различных подкодов, один из которых выбирает говорящий в соответствии с функцией сообщения, его адресатом и характером отношений между собеседниками. Подкоды позволяют передавать и воспринимать информацию с неодинаковой полнотой - от высокой эксплицитности до разных степеней эллиптичности. Письменность (текст) обеспечивает большую стабильность и доступность сообщения для адресата, удаленного от адресанта во времени и/или расстоянии. Существует достаточное различие между слушателем и читателем, состоящее в переносе речевой последовательности из времени в пространство, что ослабляет свойство однонаправленности, характерное для речевого потока. Слушающий синтезирует последовательность уже тогда, когда ее элементы перестали существовать, а для читателя слова сохраняются, и он может вернуться от последующих частей сообщения к предыдущим. Внутренняя речь объединяет адресанта и адресата в одном лице, а эллиптичность формы (незавершенного выражения) интраперсональной коммуникации нельзя свести к одним только вербальным знакам. Мнемонический узел на носовом платке, служащий напоминанием о важном деле, является типичным примером внутренней коммуникации между прошлым и последующим состоянием одного человека. Система конвенциональных символов, декодируемая получателем сообщения в условиях отсутствия адресанта, который имел бы намерение послать это сообщение, используется в разных формах гадания. Так, астрологические предсказания как традиционный код гадания позволяют прорицателю извлекать сведения о человеческой судьбе, играющей роль означаемого, из наблюдаемых вариаций движения планет. Среди знаковиндексов (указаний) существует широкий круг знаков, интерпретируемых их получателем, но не имеющих явного отправителя. Животные не оставляют умышленно следов для охотников, но тем не менее для последних они являются знаками, позволяющими определить вид дичи, а также направление и давность движения животного. Аналогичны симптомы болезней, которые указывают на недуг и уточняют его характер. Есть все основания полагать, что непреднамеренные индексы являются разновидностью знаков, ибо они интерпретируются как сущности, служащие для выражения существования других сущностей. При этом необходимо различать коммуникацию, имплицирующую реального или предполагаемого адресанта, и информацию, источник которой нельзя считать адресантом тех знаков, которые интерпретируются их получателем. Значение интерпретатора усиливается в случае с межъязыковым переводом, ибо в нем обычно не наблюдается полной эквивалентности между единицами кода, но сообщения, в которых они используются, могут служить адекватными И. кодовых единиц или целых сообщений. При переводе с одного языка на другой происходит не подстановка одних кодовых единиц вместо других, а замена одного целого сообщения другим. Переводчик перекодирует и передает сообщение, полученное им из какого-то источника. Как и любой получатель вербального сообщения, переводчик является интерпретатором. Нельзя интерпретировать ни одного языкового явления без перевода его знаков в другие знаки той же системы или в знаки другой системы. В таком случае интерпретатор - лицо, способствующее переводу одних знаков в другие, с целью прояснения существа понимаемого. С. А. Азаренко

ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ - структура индивидуального сознания, отвечающая факту существования других индивидов. И. разрабатывалась в феноменологически ориентированных социальных теориях с целью преодоления дилеммы индивидуального и социального. С И. как проблемой феноменология сталкивается при рассмотрении вопроса о восприятии других субъектов, о способах обнаружения у них субъективности, которая не может быть дана непосредственным образом в виде некоторого наличного бытия. В феноменологически ориентированных теориях И. указывает на внутреннюю социальность индивидуального сознания. Основная форма И. описывается Шюцем при помощи тезиса “о взаимозаменяемости перспектив”. Этот тезис предполагает наличие двух допущений. Во-первых, правило “взаимозаменяемости точек зрения”, согласно которому каждый из нас принимает на веру идентичность способов переживания внешнего мира вопреки предполагаемым трансформациям занимаемых мест и, соответственно, точек зрения. Во-вторых, правило “совпадения систем релевантностей”. Это правило предполагает идентичность интерпретации потенциально общих объектов, фактов и событий наличного мира. Другое основополагающее измерение И. описывается общим тезисом об alter ego, согласно которому одновременность восприятия индивидами друг друга в живом настоящем обеспечивает их избыточность относительно друг друга, что в переводе на язык теории оказывается достаточным условием для концептуального оформления социальных теорий. Главным достижением понятия И. является схватывание индивидного характера конституирования социальной реальности, определяющей роли темпоральности в отношении социальных форм. Т. X. Керимм

ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ - одна из основных характеристик, определяющих текстуальную гетерогенность. Термин И. введен Ю. Кристевой под влиянием М. Бахтина, который описывал литературный текст как полифоническую структуру. Буквально И. означает включение одного текста в другой. Для Кристевой текст представляет собой переплетение текстов и кодов, трансформацию других текстов. И. размывает границы текста, в результате чего текст лишается законченности, закрытости. Основным структурным принципом текста с точки зрения И. является его внутренняя неоднородность, открытость, множественность. И. не может быть сведена к вопросу о литературных влияниях. Текст не исчерпывается субъективным замыслом, исторической ситуацией, в которой он создавался, и даже читателями, а представляет собой процесс производства смыслов в развертывании и во взаимодействии разнородных семиотических пространств и структур, практику означивания в чистом становлении. Текст конституируется не тем, что традиционно называют “знаками” или “означающими”, а “фабрикой” следов, сетью текстуальных референциалов, сетью социально детерминированных “интертекстуальных”-связей. Текст производится из других текстов, по отношению к другим текстам. Причем, не только по отношению к прошлым текстам. “В явление, которое принято называть интертекстуальностью, следует включить тексты, возникающие позже произведения: источники текста существуют не только до текста, но и после него” (Барт), В этом смысле любой текст есть пространство пересечения других текстов, ассоциируемые комбинации которых создают дополнительный смысл. И. охватывает всю область культуры как семиотической системы. С точки зрения И. снимается оппозиция между текстом (объектом) и читателем (субъектом), между чтением и письмом. Текст и есть, собственно, И. Т. X. Керимов

ИНТУИТИВИЗМ - методологический принцип внутреннего единства бытия (реальности, жизни) и сознания, предполагающий непосредственное проникновение, переживание, внерациональную рефлексию этого единства в качестве основания философского мышления. Понятие И. также применяется для характеристики некоторых философских систем (А. Бергсона, Н. О. Лосского, С. Л. Франка, разработавших целостные концепции на основе принципа интуитивного познания). Наиболее существенная черта И. как методологического принципа - утверждение возможности непосредственного созерцания общего в конкретно-единичном, в индивидуальном акте интеллектуального, эмоционального, творческого, экстатического и т. д. установления “живой” взаимосвязи сознания и мировой целостности (в случае мистической интуиции речь может идти о такой связи с надмирными, абсолютными сущностями и существами). Та или иная форма интуитивного познания присутствовала в философии с самых ранних времен. Первичные формы обоснования И. можно обнаружить в учении Сократа (интуиция, направленная на целостное “познание себя”) и Платона (интуиция как одна из ступеней восхождения к знанию абсолютного блага). Фундаментальное значение И. приобретает в различных мистических течениях - как христианских, так и внеконфессиональных. Здесь мистическая интуиция является основным путем постижения сверхреальности в ее связи с реальностью единичного и реальностью личного “я”. В христианской мистике И. традиционно противопоставляется чувственному и рационально-рассудочному познанию как высшая форма знания, в которой сочетаются абсолютно абстрактные, конкретно-вещные и экзистенциальные параметры осмысления мировой реальности. Совершенно особое значение приобретает И. на рубеже XIX - XX вв. в ходе методологической критики классического рационализма со стороны развивающихся систем иррационализма (в частности, “философии жизни”). С т. зр. иррационализма, И. противостоит одностороннему рационализму, подобно тому как индивидуальноличностное “чувствование” самой жизни противостоит объективированному, абстрактно-категориальному знанию. В действительности же И. совершенно не чужд классической метафизике: универсальные системы Гегеля, Фихте, Шеллинга основаны как раз на фундаментальных интуициях, получающих затем категориальное и логико-диалектическое оформление, рациональную систематизацию, приобретающих форму научно-теоретического дискурса. Характерно, что Н. О. Лосский прямо определяет эти системы как “мистический рационализм”, полагая универсальность философской интуиции свойством мистического познания и отношения к реальности. И. в “философии жизни” как основополагающий принцип ярче всего выражен А. Бергсоном, Для него интуитивное познание есть логический результат эволюции жизненных форм. В этом смысле И. является более чем методологическим инструментом культурного познания: сама по себе интуиция есть синтез инстинктивно-бессознательного познания как основы жизнедеятельности животных форм с рационально-научным, последовательно-дискурсивным, аналитическим знанием, характерным для “человеческой ветви эволюции”. Следовательно, утверждение синтетического И. есть дело не только культуры и теории, но и важнейший фактор дальнейшей эволюции жизни в ее наиболее развитых и лабильных формах, тогда как сохранение господствующих естественнонаучных, аналитических форм мышления, “узкого рационализма” культуры есть своего рода “тупик эволюции”. Опыт обоснования И. в историческом и социальном познании в русле “философии жизни” был предпринят В. Дильтеем. В этом опыте самое существенное значение приобретает герменевтика как метод “возведения” индивидуального переживания “жизненного опыта” к уровню теоретически значимых концепций (отсюда вырастает понятие “жизненного мира”, в котором реальный и жизненноопытный контекст индивидуального существования перерастает в систему жизненных, социальных, духовных связей того или иного “общественного целого”. Данная система связей как раз и является основой исторического познания и не подлежит непосредственной рационализации). Н. О. Лосский создал синтетическую систему И. на основе соединения ведущих мотивов религиозно-философского всеединства (см. “ВСЕЕДИНСТВО”) и персонализма (см. “ПЕРСОНАЛИЗМ”). И. как высшая форма культурного мышления обосновывается им с позиций монадологической картины реальности, а свое социально-антропологическое обоснование получает в фокусе соборного видения социальной реальности (см. “СОБОРНОСТЬ”). И. Лосского характерен утверждением непосредственной этической значимости всех интуиций “мира как органического целого”, ибо эти интуиции самым тесным образом связаны с первореальностью Бога, обладающего архетипами всего, что является предметом интуитивно-личностного переживания и познания. В ходе философского движения XX в. И. становится органичной частью новой рационалистической традиции. Так, Э. Гуссерль разрабатывает учение об идеации, т. е. о “сущностном видении” феноменального в его собственных пределах. Благодаря этой интерпретации, И. входит в основные положения “новой онтологии” Н. Гартмана, философской антропологии (Шелер), экзистенциализма. Здесь И. практически утрачивает свои чисто гносеологические параметры, становясь особым способом существования и самореализации человека. Хотя и здесь сохраняется противопоставление И. научному рационализму (особенно в экзистенциализме), но уже как разведение художественно-экзистенциального и чисто интеллектуального типов интуиции. Е. В. Гутов