Лирическое отступление 6

... Вот вам, господа, и очкарик! Хотел бы я посмотреть на бойца,которому пришла бы в голову неумная мысль обидеть невысокого, флегматичногоочкарика -- Юру Перфильева. Хладнокровию и профессионализму этого простогосолдата срочной службы мог бы позавидовать бывалый фельдшер "скорой помощи".Незадолго до описываемой свистопляски я, с проста ума, подъехал к начальникубатальонного медпункта, чемпиону мира, чемпиону Олимпийских игр повелоспорту, капитану медслужбы Евгению Колечицкому с предложением: провестис санинструкторами подразделений цикл занятий по оказанию первой помощи приогнестрельных и рваных (осколочных) ранениях и переломах. Женя толькопочесал бороду: -- Митрич, кто бы суетился! Твоего Перфильева учить -- только портить.Ему пора хирургическим медбратом работать, а он у тебя на санинструктораразменивается.... А потом ссыпался в минометную "бочку" ефрейтор Корниенко,разведчик-наблюдатель из отделения артиллерийской разведки и самый меткийстрелок-автоматчик в батарее, из тех полусказочных ребят, что пулей бекасана взлете валят (кроме шуток, у нас есть и такие). Левая ладонь егопревратилась в карикатурную лягушачью лапу: нелепый лохматый пятиугольник,сочащийся густой кровью и матово белеющий оголенными костями. Недурноезрелище для кого угодно! Юра поправил на носу очки, критически осмотрел этокровавое месиво, руками развернул голову Корниенко к стене окопа и принялсяза дело: -- Это -- заживет, это -- лишнее, это тебе вообще не понадобится, а этопросто туфта, с такой херней к косметологу, а не ко мне... Угадайте с трех раз, куда отправился Корниенко после перевязки?Правильно, вы выиграли сигару! Само собой, на огневую. Спустя три недели еголевая кисть была в полном порядке -- и это благодаря экспресс-операции,проведенной рядовым бойцом с помощью скальпеля и хирургического зажимабуквально "на колене" в окопе, под гром выстрелов и перезвон стреляныхгильз!.. Понимаете, это две большие разницы: читать о подвигах наших дедов воВторой мировой и быть свидетелем этих (таких же) подвигов лично. То, чтобыло пятьдесят лет назад -- о, это да, это вроде легенды; тогда и горы быливыше, и реки шире, сахар -- слаще, люди -- крепче! Куда же нам до них?! Атут вот оно: твои ребята, не святые, от сохи, от станка, из-за парты, -- исражаются, как дьяволы, и подвиг для них -- плевое дело, просто самоеобычное, как чистка оружия или помывка в бане. Я не преувеличиваю -- они вупор не видели своего героизма. После боя они смаковали особенно удачныйвыстрел, чесали в затылке, удивляясь тому, как умудрились уцелеть, смеялисьдо слез, вспоминая хохму, которую кто-то сгоряча отмочил под обстрелом, -- иникто никогда ни словом не обмолвился: а вот, мол, тот-то -- герой! Какой,мать вашу, подвиг?! О чем вы?! Пальнул метко, слов нет. Вовремя пальнул. Такэто не подвиг; подвиг -- это... ну, в общем, подвиг -- это подвиг! А мы-точто -- мы солдаты! Это -- наша работа, наше дело -- дело чести, гладитьнечисть против шерсти, а иначе нашим пушкам -- грош цена... Быстро темнело: широты южные, солнце катится за горизонт, как с горкина салазках. С наступлением сумерек картина боя стала еще более грозной ивосхитительной. Батальон опоясался цепочкой трепещущих вспышек, и вереницытрассирующих пуль, которыми осыпали друг друга противники, создавалииллюзию, будто звезды сошли с ума и полосуют небо неровными телеграфнымистрочками. Зенитные автоматы при стрельбе извергали сплошные струи огня,которые по мере удаления разрывались на длинные острые тире, черточки инаконец на белые точки. А рядом со мной звонко ухали минометы. В миномет я, грешным делом,влюбился при первом же с ним знакомстве. Миномет примитивен, как кувалда, итак же смертоносен в опытных руках. Его можно мгновенно раскидать на деталии без труда взгромоздить на крышу дома, замаскировать на лестничнойплощадке, упрятать на опушке леса, на болоте, в густой траве, можно,наконец, в отличие от пушки, закопать в землю по самое дуло (что мы исделали), словом, было бы четыре квадратных метра устойчивой поверхности --и "Стокс-Брандт 1917 года" будет рвать врага на куски своими корявымистальными зубами! Вскоре я побывал на объектах, ставших нашими мишенями в этотприснопамятный день. Вот один из них, вернее, даже фрагмент одного из них:административный блок "Красного молота", лестничная коробка. На верхнейплощадке -- дыра в перекрытии, кровью залито буквально все, словносумасшедший мясник черпал кровь ведрами и с размаху плескал ее на стены.Валяются какие-то непонятные сморщенные клочья, тряпки, пропитанные кровью,гильзы и осколки. В углу -- хвостовик от мины (они всегда остаются почтицеленькими). Поток крови стекает по ступенькам вниз, а вся стена изукрашенабрызгами и, что впечатляет больше всего, -- четкими кровавыми отпечаткамиправой ладони. Кровавые пятерни спускаются, спускаются... На площадкевторого этажа отпечаток заканчивается смазанной кровавой полосой сверхувниз, наискосок, безобразная кровавая лужа, и -- все. Как говорится, аллескапут. Противник начал сдавать -- это было заметно. Обстрел из гранатометовпочти прекратился, автоматно-пулеметный огонь сделался реже и как бы менеенастойчивым. Что-то меня беспокоило, какая-то недодуманная мысль. Я взглянулна часы: так вот же оно! Шестой час! Самая пора правоверным сматыватьудочки, раз не выгорело: своих жмуриков они всегда, при любыхобстоятельствах, старались хоронить по шариату, т. е. в кратчайший срок,желательно -- до восхода солнца. И понял я, что сейчас, именно в этотмомент, боевики отходят с огневых позиций, основные уцелевшие огневыесредства уже свернуты, а огонь ведут лишь небольшие силы прикрытия. Гдесосредотачиваются отходящие бандиты, лично у меня сомнений не было: давноуже продумал и просчитал и на карте, и на местности. Я решал эту задачкутак, словно сам был главарем бандитской шайки и должен был увести своихподельников после налета на лагерь русских гяуров. Главарь напавших на наснегодяев, иорданец Хаттаб, международный террорист, ученик и правая рукалегендарного палестинского бандита Абу-Нидаля, был, безусловно, толковымкомандиром, иначе вряд ли достиг бы тех высот, которые он занимал вбандитской "табели о рангах"; это вам не армейская бюрократия, "волосатойлапой" и искусством шестерить в террористических кругах не поднимешься.Поэтому я ни секунды не сомневался, что задачу отхода мы с Хаттабом решилиодинаково. Я перенацелил минометы и галопом рванул к штабу, так как видетьразрывы мин в указанном мною месте и, следовательно, корректировать огоньможно было только с его крыши, из блокгауза гранатометов "пламя". Снова бросок через бетонный плац. Добежав до недостроеннойтрансформаторной будки, оккупированной под общежитие офицерами ротыМанжурова, я присел под ее кирпичной стеной перевести дух и осмотреться. Инадо же такому случиться: именно в этот момент и засияла над городкомочередная осветительная ракета! Светло -- хоть газету читай. За продолжениемдело не стало: не успел померкнуть проклятый свет, как с той стороныустремились точно ко мне две красные точки. Короткая прицельная очередь: двапатрона. Второй, естественно, чуть выше первого. Все событие длилосьпримерно 0,3 секунды -- столько нужно автоматной пуле, чтобы пролететь 300метров. Первая -- та, что шла ниже, -- вдруг зашаталась, как пьяныйвелосипедист, и кувыркнулась мне под ноги, а вторая сухо щелкнула в кирпич впаре сантиметров над моей головой. Вот и не верь после этого в Бога:бракованный патрон с негодным порохом или пулей пришелся как раз на тотпервый, точно нацеленный выстрел. А исправный -- на второй, когда отдачаслегка подбросила вверх ствол бандита. Такие дела. Я потом долго пытался отыскать в траве ту, первую пулю. Не нашел. И вотчто до сих пор не дает мне покоя: зачем Бог сохранил мне в тот раз жизнь? Впринципе, она мне практически ни к чему: после увольнения в запас я не вижув ней абсолютно никакого смысла. А смерть была бы классная, на загляденье:пуля в голову -- да что может быть лучше для мужчины и солдата?! Убитый всхватке с врагом воин попадает в рай автоматически, это постулат любойрелигии мира. Так, черт побери, лучше, чем от водки и от простуд. Я врасчете с Родиной и с самим собой, я ни черта никому не должен! Неужели Богуеще что-то надо от меня в этой жизни?! И если да, то что, черт возьми, что?! Короче, на прощание мы всыпали "чехам" по первое число. А вскорестрельба окончательно смолкла. И наступила совершенно особенная тишина, каквсегда бывает после боя: тишина, которую не сразу решишься нарушить. Ееслишком долго ждешь, и, как правило, она слишком дорого стоит. Я стоял на бруствере и курил, когда ко мне подошел Манжуров. То липризрачный свет звезд, то ли напряжение прошедшего боя сделали его еще болеепохожим на скелет, чем обычно. Впрочем, я сам наверняка выглядел так же.Васильич постоял, сунув руки в карманы и жуя спичку, а затем негромкоспросил: -- Дмитрич, выпить хочешь? Я навострил ухо. -- Интересное кино, господин штабс-капитан! Ты же не пьешь? Васильич пожал плечами: -- Я и не пью. Но как раз намедни я, что характерно, конфисковал усвоих три банки водки. Ты как? -- Было бы нелепо отказываться, -- хмыкнул я. -- Дают -- бери, а бьют-- беги! Батарея -- ОТБОЙ! Ибо в артиллерии бой считается законченным не после команды "прекратитьогонь", а именно после этой -- отбой! От боя, значит. Так-то. И я забрал у Манжурова три банки "Асланова", и одну мы тут же скушалина пару с Мишкой Червонным, а с двумя другими я совершил грубый должностнойпроступок: пришел на батарею и пустил их по кругу среди бойцов. Знал: ненапьются. И не потому, что водки мало -- если солдат захочет, он всегдадостанет. Просто пьется водочка после боя -- как вода.