Состояние отечественной историографии истории философии 28 страница

А.И. Володин, подчеркивая в одной из своих работ, что в социалистических учениях специфическое выдвигается «на первый план», чем они и отличаются от учений естественнонаучных и философских, тем не менее отдает «приоритет интернациональному, общему» даже и в истории социализма. Особенность этой истории он видит «в глубине и степени разработки национальными мыслителями-социалистами проблем, общих для утопического социализма в целом»¹⁰, а национальную специфику социалистических теорий в том, что они лишь опосредованно определены социальными, общественными преобразованиями, стоящими в особой зависимости от общественной, социально-политической характеристики страны.

Воздействие подобных факторов на специфику собственно-философского развития изучает В.А. Щученко в своей диссертации «К вопросу о соотношении национального и интернационального в истории философии» (Л., 1977). И хотя используемый им конкретный материал относится к Англии и Франции XVII в., в теоретических разделах он рассматривает вопрос в общем виде. Формообразующими факторами национального своеобразия философии диссертант считает ее связь с общественно-политической жизнью страны, с различными факторами общественного сознания, с национальным психическим складом, со своеобразием борьбы материализма и идеализма, детерминируемым различием в разработке «структурных областей философского знания», с избирательным отношением к идеям зарубежных мыслителей. При этом проблему в целом автор рассматривает на основе диалектики всеобщего (интернационального) и особенного и в духе решения этих теоретических проблем Гегелем, Марксом, Энгельсом и Лениным. Именно поэтому, как и А.И. Володин, автор отдает приоритет интернациональному: «ведущая сторона» противоречия национального и интернационального — «общечеловеческое, интернациональное философское знание», «подтачивающее и постепенно ломающее рамки относительной устойчивости национальной формы организации познавательного процесса».

Наиболее резкое подчеркивание национальной специфики развития философии и важности исследования ее истории именно в этой форме, до некоторой степени приводящее к дискредитации другой обобщающей формы историко-философского исследования — всемирно-исторической, мы находим в работе В.С. Горского. Несмотря на название, пафос его статьи заключен в апологии национальной истории философии и критике существующей, по мнению автора, абсолютизации значения всемирной. Неодинаковость его симпатий к этим двум формам выявляется уже в том, что он стремится выяснить и определить контуры национальной истории философии, но не пытается сделать этого по отношению к всемирной, так что в конце концов мы не очень-то понимаем, о чем, собственно, идет речь, когда автор пишет о всемирной истории философии. Кроме того, с нашей точки зрения, он допускает здесь неточности и непроизвольные искажения ее смысла, целей, структуры.

Что касается национальной истории философии, ее сущности и стоящих перед ней задач, то Горский дает весьма удачные ее определения и разъяснения. Согласно его взглядам, наличие национальных особенностей развития обществ «позволяет говорить о национальном своеобразии конкретного философского учения или группы их. Учет и исследование этой специфики и составляет предмет истории национальной философии». Национальные особенности философии проявляются в двух сферах: «первой из них является сам процесс создания философского учения, второй — функционирование в культуре народа уже выработанных знаний». Ясно и удачно в практическом плане, хотя, может быть, и не бесспорно по существу, определены автором принцип отбора материала для исследования: это суть учения, «созданные на территории, занимаемой данным народом», — пишет он, и задача, стоящая перед национальной историей философии, — «анализ социальных и теоретических предпосылок, вызывавших к жизни исследуемые учения»¹¹.

В дальнейшем автор справедливо требует, чтобы для всемирной истории философии были максимально использованы идеи мыслителей всех наций. В этой связи он утверждает, что до сих пор в нашей литературе не изжиты «рецидивы европоцентризма», а точнее «западноцентризма», что не следует ограничиваться «категориальной схемой», которую выработала наука на основании изучения развития философии в странах Западной Европы и которая рассматривается как схема «всеобщей» истории философии. Все, что не укладывается в эту схему, относят к национальному своеобразию, не имеющему существенного значения для всеобщей истории философии¹². В то же время Горский не указывает, каких историков философии он имеет в виду, и поэтому лишает нас возможности проверить состоятельность его обвинений. Однако при том, что в общем автор совершенно прав в своем требовании максимально учитывать при построении всеобщей истории философии идеи и системы идей, выработанные в национальных философиях, в его филиппиках и связанных с ними рассуждениях отчетливо проявляется непонимание того, что же такое эта самая пресловутая «всемирная» философия — и по идее, и по ее современному осуществлению.

Поскольку Горский не сформулировал (как он это сделал относительно национальной философии) принципа отбора идей и мыслителей, включаемых во всемирную историю философии, постольку повисает в воздухе его утверждение (а в сущности — упрек) о том, что «для “всеобщей” истории философии не менее существенны... учения мыслителей и не столь высокого ранга», что для нее «нет незначительных философов», ибо самые разные философы вносят свой «оригинальный вклад» в эту историю. В качестве при примеров он называет имена Введенского и Челпанова¹³.

Вопрос явно запутан автором. Кто же возражает против того, чтобы мыслители любой нации, которые внесли «оригинальный вклад» в развитие философии, были включены во всемирную историю философии? Никто, конечно, но наверное многие, если не большинство, не согласятся с В. Горским в том, что «нет незначительных философов», что все философы, все комментаторы и преподаватели вносят оригинальный вклад в философию и имеют поэтому всемирно-историческое значение. Автор сам приводит прекрасный пример, заимствованный из работ советских исследователей арабской философии, свидетельствующий против него самого: «Сократа излагали Ксенофонт и Платон»¹⁴, замечает он. Действительно, излагали оба; но при этом Платон «внес вклад» и вошел во всемирную историю философии, а Ксенофонт так и остался только историком, а не оригинальным мыслителем! Таким образом, критерий отбора все-таки придется искать и Горскому.

Прав автор относительно необходимости учета категориальных разработок любых философов¹⁵, и, конечно же, верна приводимая им мысль
Н.И. Конрада о том, что «само моделирование... общих категорий должно производиться на материале Запада и Востока»¹⁶. Но как же формирует всемирная история философии свою «категориальную схему» или, выражаясь принятым нами термином, свою категорологию? Этого вопроса автор не ставит, а если бы поставил, то ему пришлось бы признать, что структура этой категорологии воспроизводит структуру той базовой философской теории, с целью обоснования которой историк философии (или сам философ, разрабатывающий эту систему философии) и предпринимает свое исследование историко-философского процесса. И тогда «обиды» относительно унижения национальных философий и превознесения всеобщей лишились бы всякого смысла: историк философии, исследующий процесс развития философской мысли в форме всеобщей, должен обследовать всю историю философии: и европейскую, и китайскую, и индийскую, и арабоязычную, и всякую другую — и извлечь из них все то, что даст ему возможность с максимальной полнотой и углубленностью разработать (исторически обосновать) «категориальную схему» своей философии. В. Горскому не следовало бы забывать, что непосредственно всемирная история философии есть форма исследования историко-философского процесса, а вовсе не характеристика его и что не вошедшие в подобное исследование мыслители тем самым исключаются из числа агентов историко-философского процесса.

Если рассматривать этот вопрос применительно к марксистской всемирной истории философии, то в нее включаются только те философы, которые потребуются ей для составления ее исторической категорологии, но не потому, что не попавшие в нее «незначительны» и принадлежат к «низкому рангу», а потому что они действительно не внесли «оригинального вклада» в разработку тех категорий, которые входят в систему категорий марксистской философии. Такова идея. Другое дело, что она еще плохо реализуется и что мы мало используем исследования восточной философии, философии народов СССР, другие региональные философские образования для обогащения категорологии марксистской философии. Но это уже проблемы организации исследования истории философии во всемирно-исторической форме.

В свете всего сказанного мы не можем согласиться с итоговой характеристикой отношения двух историй философии, данной В. Горским: «История национальной философии», — считает он, — есть «область “всеобщей” истории философии»¹⁷ (курсив мой. — З. К.). Понятие «область» вряд ли здесь применимо, и оно мало чем отличается от понятия «части», для той же цели употреблявшегося в приведенных выше высказываниях А. Галактионова и П. Никандрова которых В. Горский в этой связи подвергает критике. Взаимные отношения этих двух форм историко-философского исследования более сложны и могут быть охарактеризованы лишь в результате осознания их целей, структур, методологий.

Критические замечания вызывает и характеристика, данная Горским «второму аспекту» национальной философии — ее функционированию, каковое он считает «рационализацией мировоззрения»¹⁸. Это совершенно неспецифическая характеристика. Рационализацией мировоззрения занимаются многие другие науки и формы общественного сознания.
Во всем построении Горского отсутствует указание на связь форм историко-философского исследования с предметом этой науки, а потому ни о какой подлинной характеристике специфики функционирования философии не может быть и речи. Мы не поймем этой специфики, пока не отдадим себе отчета в том, что философия функционирует лишь постольку, поскольку она функционирует как философия (да простится мне это на первый взгляд тавтологическое заявление!), т. е. как наука о формах всеобщего. Если же у данной нации функционирует некоторое другое идеологическое образование, не отнесенное к этому предмету, или если оно функционирует не в понятийной, не в систематизированной форме, если оно не теоретизировано, то не может идти речь о функционировании философии, и, следовательно, перед нами какая-то иная форма — подготовительная, промежуточная или даже самостоятельная, но иная. Сдается, что некоторая апология подобных форм под видом уделения внимания — национальной специфике содержится и в концепции Горского, хотя, с другой стороны, у него идет речь и о том, что в национальной истории философии должно происходить «выявление тех философских проблем, которые в силу национальных специфических особенностей социального развития приобретают актуальный характер с точки зрения мировоззренческих потребностей общественных классов» (курсив мой. — З. К.). Однако попытки Горского представить всякого рода подготовительные и развивающиеся параллельно с философией виды идеологии в качестве ее специфических и обладающих национальным своеобразием форм¹⁹ есть не более чем симптом закоренелой нашей болезни — нестрогого подхода к решению вопроса о предмете и форме существования науки, история которого изучается, что приводит к недопустимому расширению предмета философии и, как следствие, предмета ее истории до масштабов предмета истории духовной культуры вообще. Разумеется, что отстаиваемый пуризм в осуществлении историко-философского исследования вовсе не означает отрицания возможности развития философии в различных «нефилософских» формах.

Итак, с теоретико-методологической точки зрения в позиции В. Горского выявляются два принципиальных недостатка: неопределенность понятия всемирной философии и невыясненность понятия самой философии — объекта, развитие которого и изучает история философии, в какой бы форме это изучение ни происходило.

Примечания

¹ См., например: Болотников А., Суслин М. К вопросу о методологии истории философии // ИКП, 1934. № З. С. 130.

² См.: Вопросы философии. 1947. № 2. С. 346, 343–344.

³ Вопросы философии. 1947. № 1. С. 42, 43.

⁴ Там же. С. 345.

⁵ См.: там же. С. 79, 105–106.

⁶ См. отклики на эту статью: Вопросы философии. 1948. № 1. С. 184–202,
а также статьи И. Щипанова и М. Иовчука (Вопросы философии. 1948. № 2, 3).

⁷ История философии. Т. VI. Ч. II. М., 1965. С. 472.

⁸ См.: Чагин Б.А. К вопросу об истории философии как истории познания // Проблемы развития в природе и обществе. Л., 1958; Сидоров М.И. Разработка В.И. Лениным марксистской методологии истории философии // Вопросы философии. 1960. № 4; Очерки по истории философской и общественно-политической мысли народов СССР. Т. I. М., 1955.

⁹ Галактионов А., Никандров П. Русская философия XI–XIX веков. Л., 1970. С. 7.

¹⁰ Володин А.И. Общее и национально-особенное в домарксистском утопическом социализме // Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. С. 128, 142.

¹¹ Горский В.С. О соотношении всемирной и национальной истории философии // Известия АН Казахской ССР. Серия общественная. 1972. № 4. С. 23.

¹² См.: там же. С. 25.

¹³ См.: там же. С. 23–24.

¹⁴ Там же. С. 24.

¹⁵ Там же. С. 26.

¹⁶ Конрад Н.И. Запад и Восток. С. 27.

¹⁷ Горский В. Цит. соч. С. 26.

¹⁸ Там же.

¹⁹ Там же. С. 26–27.

В. Всемирно-историческая форма

Мы уже видели во второй части нашей книги, что в 30-40-х годах в отечественной литературе стали появляться книги по исследованию историко-философского процесса в его всемирно-исторической форме. Поначалу это означало, что исследовалось развитие философии в его региональной — но не исключительно национальной! — форме. Таковыми были и книга Г.Ф. Александрова, исследовавшая историко-философский процесс в Западной Европе, и «История философии» 40-х годов, задуманная как многотомное сочинение по истории философии еще более широкого масштаба, включающее, в частности, историю философии и западноевропейских стран, и России. Еще более широким предполагалось (а позже осуществилось) исследование историко-философского процесса в «Истории философии» 50-60-х годов, которому предшествовал двухтомный макет. Всемирно-исторический характер этих изданий понимался в эмпирическом смысле: они должны были охватить все регионы и стать глобальным описанием и имманентным исследованием историко-философского процесса.

Однако, как мы отметили выше, вскоре выяснилось, что такое понимание цели всемирно-исторического исследования истории философии не удовлетворяет историков философии — тех, которые примыкали в этом вопросе к гегелевской концепции. Основное внимание Гегеля привлекала не эмпирическая история философии, которой он не занимался и существование которой допускал только в качестве определенной формы, имеющей своей целью глобальное описание философского развития философии, а история логизированная, которую интересует отнюдь не глобальный историко-философский материал, собранный по всем регионам и странам, в которых философия существовала, но только признанный необходимым для построения категорологии философской системы самого немецкого мыслителя. В этом случае всемирно-историческая форма исследования становилась, как мы сказали, логико-теоретической.

С позиций принятия именно этой идеи гегелевской концепции истории философии и выступили критики эмпирического построения, начиная уже с Г. Александрова. Еще до появления ее критического разбора, как мы видели во второй части нашей книги, ряд ученых — Б. Быховский, В. Познер и др. — ставили уже вопрос о создании истории философии, которая обладала бы неэмпирическим характером, т. е. некоей всемирной истории философии как «грандиозной картины единого исторического процесса», долженствующей «уловить особую связь всех отдельных и частных его ответвлений» (В. Познер). В. Белый и Л. Ревзон в своей рецензии на книгу Г. Александрова делали автору упрек в том, что он не реализовал своего намерения создать некий синтез исторического и логического изображения историко-философского процесса. Е. Ситковский в рецензии на первый том трехтомной «Истории философии» также упрекал авторский коллектив за то, что тот не реализовал идею построения истории философии в логическом плане. Предпосылкой такого построения должна была стать «логическая обработка истории философии», которая «предполагает обстоятельную разработку логики как науки с точным установлением логической последовательности ее понятий. Пока эта работа в целом марксистами-философами еще не проделана, трудно создать и соответствующую работу по истории философии»¹. Однако это не более чем предварительная, неясная и неполная характеристика задач по выработке условий построения всемирно-исторической истории в форме логико-теоретической истории марксистской философии.

Рецензируя через 16 лет первый том уже шеститомной «Истории философии», группа авторов отметила, что в самом определении предмета истории философии, данного в первом томе издания, нет указания на то, что история философии «является показателем роста человеческого познания в целом... Главный смысл всей истории философии заключается... в познании, в степени и этапах познания наиболее общих законов природы, общества и мышления»; «преемственность», «внутренняя логика», «относительная самостоятельность» развития философии подчас прослеживаются, «но нельзя сказать, чтобы эта важная проблема истории философии была в достаточной мере проанализирована во всех главах рецензируемого труда»².

Теми же недостатками была вызвана неудовлетворенность первым томом этого издания А. Гулыги, Э. Ильенкова и М. Сидорова, которые писали, что следовало бы в большей мере рассмотреть «историю философии как возникновение и развитие человеческого мышления, его законов и категорий. Эта сторона дела до сих пор не изучена с материалистических позиций»³. Подобного же рода упреки сделали авторскому коллективу двух первых томов Х. Момджян, В. Фомина и
М. Яковлев, отмечая в качестве одного из их недостатков то, что в них не раскрыта «закономерная преемственная связь в развитии философской мысли», не предпринята попытка материалистически интерпретировать «развитие хотя бы основных категорий»⁴.

Не более определенными явились и соображения, высказанные руководителем издания М. Иовчуком. Подводя итоги работы над двумя томами шеститомной «Истории философии», он говорил о задаче «изложения истории философии не по эпохам, направлениям и системам, а по категориям» (т. е. в логико-теоретическом плане). «Задача эта грандиозная, — продолжал автор, — для ее осуществления пока не подготовлены необходимые предпосылки, нет еще научного “задела”.
Мы сделали только небольшие шаги в этом направлении», «в целом же исторический процесс развития категорий историко-философской наукой еще не прослежен, не исследован. Ввиду неразработанности истории логики, истории возникновения и развития сознания людей мы пока не смогли при написании “Истории философии” (а надо сказать, что в первых двух томах изложена была вся история западной философии до середины XIX в., т. е. использованы все материалы, которые могли послужить основанием для логико-теоретического построения истории философии. — З. К.) поставить перед собой задачи — детально проследить историческое развитие всех важнейших категорий логики, философских понятий». Непонимание действительной задачи такого построения истории философии Иовчук проявил в разговоре о перспективах издания, начав с утверждения в том, что «в последующих изданиях книги» надо «расширять и совершенствовать характеристики философских учений, выясняя, как в них разрабатывались важнейшие философские понятия и категории»⁵. Заканчивает он тем, что требует «расширять и совершенствовать характеристики философских учений», т. е. призывает к нарушению логико-теоретического плана изложения.

Итак, в вопросе о всемирно-исторической форме сложилась чрезвычайно неясная ситуация, назревавшая еще с 30-х годов. Чем же были недовольны критики историко-философских обобщающих сочинений того времени? Тем, что в них оказались невыявленными логические связи элементов истории философии, не была прослежена «грандиозная картина единого исторического процесса», особая «связь всех отдельных и частных его ответвлений», что история философии не подверглась «логической обработке», не была установлена «логическая последовательность ее понятий».

Та же ситуация сложилась в конце 50-х годов, когда появились первые два тома шеститомной «Истории философии». Критики были недовольны тем, что в томах оказался не показан «рост человеческого познания в целом», хотя «главный смысл всей истории философии заключается... в познании, в степени и этапах познания наиболее общих законов природы, общества и мышления», что не была вскрыта «преемственность», «внутренняя логика», «возникновение и развитие человеческого мышления, его законов и категорий», «закономерная преемственная связь в развитии философской мысли» и т. д., и т. п. В целом можно сказать, что критики были недовольны способом изложения всемирной истории философии — эмпирическим его характером — и требовали изложения обобщенного, теоретизированного, логизированного.

В это время в отечественной литературе возникла кризисная или даже тупиковая ситуация. Вопрос о том, что такое «логизированное изложение всемирной истории философии», оставался без ответа. За исключением нескольких статей З.А. Каменского, к тому же затерянных в провинциальных изданиях⁶, этот вопрос никем не рассматривался. Тем не менее авторы различных статей и книг стали широко употреблять термины, характеризующие именно такой, теоретико-логизированный, способ изучения истории философии. Но приходится признать, что это употребление носило совершенно спекулятивный характер, за ним не стояло никакого реального содержания, никакой концепции, никаких методологических соображений. Так что, по существу, дело здесь ограничивалось простым признанием необходимости такого изучения истории философии, осознанное же представление о том, что собой представляет этот способ исследования, не вырабатывалось. И тогда историки философии, может быть, непреднамеренно, пошли обходным путем — по пути обобщенного исследования национальной и всемирно-исторической форм.

Примечания

¹ Ситковский Е.П. «История философии». С. 186.

² Вестник Ленинградского университета. 1958. № 23. С. 147, 148–149.

³ Вопросы философии. 1958. № 2. С. 144.

⁴ Коммунист. 1958. № 9. С. 152, 153.

⁵ Иовчук М.Т. Некоторые методологические вопросы истории философии. С. 15–16.

⁶ Каменский З.А. Опыт построения системы науки истории философии // Методология и методика преподавания истории философии. Свердловск, 1982; Он же. Методология историко-философского исследования. Проект систематизации // Методологические проблемы историко-философской науки. Воронеж, 1986.

Г. Обобщенная теория двух форм

В 1965 г. были изданы тезисы докладов несостоявшейся конференции «Проблемы исследования систем и структур». В своем предполагавшемся выступлении («О некоторых проблемах историко-философского исследования как исследования системного») З. Каменский предложил различать в зависимости от «цели» исследования «всемирно-исторический и национальный планы, или формы, построения истории философии». При этом, разумеется, не отрицалась возможность использования и других форм — «исследование философских систем отдельных мыслителей или той или иной философской категории». Но эти последние относились к числу «вспомогательных», в то время как две первые признавались основными. В то же время целью всемирно-исторического плана исследования признавалось определение отношения истории философии «к современной философской теории», что предопределяло понимание содержания этого построения «как анализ ее исторического становления». Кроме того отмечалось, что «в отношении к исторической функции философской теории» это становление всегда осуществляется «в национальной форме»¹.

В более поздней статье вопрос ставился автором следующим образом: «Изучая всемирно-историческое развитие философии в ее отношении к современной философской теории, мы не можем охватить материал философского развития всех без исключения народов мира»², в результате чего обобщающая форма истории философии как бы отрывается от всемирно-исторической, хотя и носит то же название. Данный подход разрабатывается автором и в дальнейшем: «Всемирно-исторический тип исследования изучает философское развитие только по его всемирно-историческим этапам. Большинство реальных фактов истории философии элиминируется как не отвечающее всемирно-исторической значимости. Национальные особенности, специфические формы философского развития отодвигаются на периферию интереса исследователя. Исследователя интересует прежде всего поступательный ход развития философской мысли, процесс приращения философского знания, для чего необходима логическая обработка историко-философского материала, причем логика исследования целиком задается теоретической точкой зрения исследователя, для обоснования которой и предпринимается историко-философское исследование. Многообразный, подчас противоречивый, реальный материал истории философии выстраивается здесь в строгую, четкую линию всемирно-исторического поступательного хода»³. В данном контексте всемирно-историческая форма хотя и называется так, но в сущности таковой уже не является. Она заранее ограничена в отношении привлекаемого материала, возможности ее использования и всех других показателей своей «всемирно-историчности». И решающую роль в этом изменении играет необходимость «логической обработки историко-философского материала», опирающейся на теоретические взгляды историка. Всемирная историчность разошлась здесь с реальным построением исследования.

Выделение иной по сравнению с всемирно-исторической формы было автором осуществлено в книге «История философии как наука». Здесь уже всемирно-историческая форма заменяется формой «глобально-обобщающего логико-теоретического исследования мирового историко-философского процесса»⁴.

Каменский попытался применить свою обобщающую концепцию при обращении к конкретным проблемам. Так, в статье «История философии отдельного народа» он подверг анализу проблему национальной философии, в связи с чем рассматривал целый ряд частных проблем, обозначенных им как «Всеобщее, частное и единичное; статическое и динамическое исследование. Элементарный период истории философии отдельного народа. Вычленение элементарного периода, направлений и школ»⁵. В результате автор формулирует «четыре принципа построения науки истории философии отдельного народа»:

1) цель, соответственно которой выделяется эта разновидность историко-философского исследования;

2) масштаб рассмотрения, соответственно которому выделяются элементарный период истории философии отдельного народа, его направления и школы и устанавливается последовательность в их изложении;

3) расчленение материала соответственно расчленению предмета философии как науки;

4) синтезирование материала, т. е. его осознание и порядок изложения соответственно системе опосредования»⁶.

В дальнейшем, развивая изложенные выше идеи в целом ряде работ, Каменский подверг детальному анализу проблему философской школы как составной части истории философии отдельного народа⁷, вопросы истории национальной философии⁸. Позднее в кратком виде все эти идеи были обобщены в книге «История философии как наука». Впрочем, приходится повторить, что эти исследования автора остались абсолютно невостребованными, за исключением, пожалуй, статьи «История философии отдельного народа».

В 1965 г. была опубликована работа Б.В. Богданова, в которой автор выразил резкое неудовольствие состоянием изучения истории философии. Он писал о «недооценке» изучения «познавательной сущности историко-философского процесса» и о некотором «самодовлеющем значении», которое придавалось изучению отдельных философских систем, заявлял, что «в недалеком прошлом нередко можно было встретить примеры недооценки познавательной сущности историко-философского процесса», что «история философии как наука сейчас... нуждается в новом построении». «Новое построение» историко-философской науки должно было закрепить приоритет определенной формы — некоего «слоя» историко-философского исследования. В целом таких «слоев» существует много: это история всемирной марксистской философии, история национальных философских учений, исследования, посвященные тому или иному течению, одному какому-либо мыслителю и др. Однако ведущей должна стать форма, которая прослеживает «историческую нить развития философской истины, поступательного движения философского сознания, процесс обогащения философских понятий и категорий»⁹.

Эти же вопросы были рассмотрены Богдановым и в других его работах. Так, посвятив специальную главу своей книги критическому рассмотрению гегелевской концепции, он утверждал, что задача историка философии состоит «в изложении истории становления и обогащения категорий как узловых пунктов в сети человеческого познания, конденсировавших в себе итоги решения философских проблем». Такое исследование обеспечило бы «осмысление истории философии» в качестве «исторического пути движения философии к достижению истины». Извлекая из этих характеристик гегелевской концепции «немаловажные следствия относительно содержания и метода работы историка философии», автор видит их в том, «чтобы в различных учениях, системах, воззрениях и их исторической смене, составляющих для историка философии исходный эмпирический материал, раскрыть поступательное движение разума, истины, научной философской мысли, становление и обогащение философских категорий и диалектического метода мышления». «Конечный смысл работы историка философии связан с раскрытием противоречивого пути развития философского познания и его закономерностей — с целью совершенствования современного теоретического мышления и борьбы с антинаучными философскими идеями», — писал он, — и именно поэтому такой анализ истории философии «составляет существо историко-философского исследования»¹⁰.