Состояние отечественной историографии истории философии 22 страница

Итак, в развитии истории исторической и естественной наук мы наблюдаем ту же тенденцию, что и в развитии истории философии: на определенной ступени этого развития вычленяется самостоятельная теоретическая дисциплина, которую в истории философии мы называем историей философии как наукой.

* * *

А теперь мы должны вернуться к судьбе определившейся в результате наших изысканий истории философии как науки. Это значит, что от проблемы структуры истории философии в целом мы должны перейти к выяснению строения истории философии как науки.

Структура истории философии как науки определяется самой сущностью данной разновидности истории философии. История философии как наука есть концептуализированная рефлексия о двух других разновидностях истории философии — о «первой» и «второй» историях философии, т. е. об историко-философском процессе и историографии. Рефлексия об историко-философском процессе ость учение о его закономерностях, а рефлексия об историографии — учение о целях, формах и методах историко-философского исследования. Именно в таком виде структура истории философии как науки представляется автором в завершенной и систематизированной версии ее интерпретации. Но, повторяем, что данная систематизация была выработана и зафиксирована лишь в начале 90-x годов. Нам же предстоит изучить ее становление на протяжении 60-х – 80-х годов. И в высшей степени показательным является то, что сам ход истории подводил к становлению этой завершенной структуры.

Примечания

¹ Словарь иностранных слов. М., 1989. С. 4I3.

² См.: Каменский З.А. История философии как наука. С. 29.

³ История философии. Т. VI. Кн. 2. С. 458.

⁴ Бычваров М. История философии как развивающаяся система // Ленинизм и современные проблемы историко-философской науки. М., 1970. С. 78; ср. со с. 79–80.

⁵ Галактионов А., Никандров П. Русская философия XI–XIX веков. Л., 1970. С. 8.

⁶ Имеются в виду следующие работы перечисленных авторов: Александров Г. Классики марксизма-ленинизма об истории философии как науке // Труды Московского института истории, философии и литературы. М., 1937; Познер В. К вопросу о ленинском понимании истории философии как науки // Под знаменем марксизма. 1937 № 11–12; Соловьева В. Энгельс об истории философии как науке // Там же. 1940. № 11; Леонов О. Разработка К. Марксом историко-философской науки в 1839–1844 гг. // Вестник МГУ. Серия экономики и философии. Вып. 2. 1957. № 11; Семенов Ю. Предмет и задачи истории философии как науки. Саратов, 1959; Иовчук М. История философии как наука, ее предмет, метод и значение. М., I960; Иовчук М., Скворцов Л. История философии как наука // Философская энциклопедия. Т. 2. М., 1962; Ойзерман Т. Проблемы историко-философской науки. М., 1969.

⁷ Абрамян Л. Энгельс и методологические проблемы истории философии // Вестник общественных наук АН Армянской ССР. 1970. № 11. С. 64; ср. с. 65.

⁸ Новиков А.И. Предмет и задачи историографии философии // Вопросы философии. М., 1964. С. 129.

⁹ Новиков А.И. О структуре историко-философского знания // Ленинизм и современные проблемы историко-философской науки. М., 1970. С. 67.

¹⁰ Новиков А.И. Предмет и задачи... С. 130.

¹¹ Там же. С. 131.

¹² Кувакин В.А. Социальный аспект марксистско-ленинской философии // Философские науки. 1983. С. 6.

¹³ См.: Чанышев А.И. Курс лекций по древней философии. М., 1981. С. 9–11.

¹⁴ Кузнецов Б.Г. Может ли современная наука быть объектом исторического анализа? Статья II. // Философские науки. 1983. № 1. С. 49.

¹⁵ Ойзерман Т. Проблемы историко-философской науки. М., 1962. С. 4, 5.

¹⁶ Ойзерман Т. Методологические проблемы истории философии // Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. М., 1977. С. 148.

¹⁷ Богомолов А., Ойзерман Т. Основы теории историко-философского процесса. М., 1983. С. 4, 267.

¹⁸ Бану И. Историология философии // Философские науки. I968. № 5. С. 145.

¹⁹ См.: Проблемы истории философии и ленинского этапа ее развития. М., 1967. С. 46.

²⁰ Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. М., 1980. С. 7, 9, 9.

²¹ Там же. С. 13.

²² См.: Лооне Э.Н. Современная философия истории. Таллин, I960. С. 84, 5.

²³ Кон И. Философия истории // Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970. С. 351. Эта статья напечатана также в Большой советской энциклопедии (изд. 3. Т. 27. М., 1977. Столб. 1240).

²⁴ См.: Барг М.А. О двух уровнях теории исторического процесса // Вопросы философии. М., 1983. № 8. С. 107–109 и др.

²⁵ См.: Ракитов А.И. Историческое познание. М., 1982. С. 145.

²⁶ Старостин Б.А. К вопросу о начале историографии знания // Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982. С. 349, 336.

²⁷ См.: Маркова Л.А. Зарождение и формирование основных методологических направлений в буржуазной историографии науки. Автореф. дисс... канд. филос. наук. М., I972. С. 5.

²⁸ См.: Кузнецова Н.И. Наука в ее истории. М., 1982. С. 4, 4–5, 3.

²⁹ Философские науки. 1977. № 5. С. 107, 106.

³⁰ Черняк В.С. Проблема теоретического и эмпирического в методологии историко-научных исследований // Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982. С. 269, 265, 269.

³¹ Там же. С. 269, 270.

³² Степин В.С. Структура теоретического знания и историко-научные конструкции // Методологические проблемы историко-научных исследований. С. 137, 149.

³³ Швырев В.С. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М., 1978. С. 287–288, 288, 289.

II. Рефлексия об историко-философском процессе —
учение о его закономерностях

Рефлексия эта распадается на две части: первая касается общих положений о закономерностях историко-философского процесса, вторая — закономерностей конкретных. На структуре этих последних нам и надо сосредоточиться. В своем завершенном виде она выглядит следующим образом.

I. Детерминированность происхождения и развития философского знания (концепция тройной детерминации):

а) происхождение философского знания — предметный детерминант, социально-исторический детерминант, традиция;

б) развитие философского знания — предметный детерминант, социально-исторический детерминант, традиция.

II. Единство историко-философского процесса.

III. Дивергентность философского развития.

IV. Кумулятивность историко-философского процесса.

А теперь по литературе 60–80-х годов проследим, как эта структура формировалась.

1. Общая проблематика

К числу наиболее систематизированных исследований по этой проблеме можно отнести, пожалуй, только два: статью Г.А. Стрельченко «Закономерности развития философии» и цикл работ Т.И. Ойзермана, суть которых была изложена в специальной главе «Основные черты историко-философского процесса» книги «Основы теории историко-философского процесса», созданной ученым в соавторстве с А.С. Богомоловым.

Книга Стрельченко, написанная, видимо, в 1965–1966 гг. (если не раньше), отмечена печатью того догматизма и вульгаризации, которые были присущи нашей литературе по теоретическим проблемам истории философии в 40-х — начале 50-х годов. Прежде всего обращает на себя внимание то, что автор даже не задумывается над необходимостью расчленить вторую и третью истории философии. Он однозначно определяет историю философии как «науку о развитии философской мысли», а уточняя это определение, вслед за Ждановым и в соответствии с существовавшей в те годы традицией, сводит ее к «возникновению и развитию материалистического мировоззрения и его законов»», разумеется, имея в виду борьбу материализма с идеализмом и диалектики с метафизикой. Что же касается закономерностей этого развития, то Стрельченко включает в их число законы, распространяемые историческим материализмом на процесс развития общества (они фигурируют у него как «общие» и «особенные» закономерности истории философии). В число «специфических» закономерностей он вводит борьбу материализма и идеализма, диалектики и метафизики, а также «связи развития», «внутреннюю логику изменений идеализма, метафизики», странным образом полагая, что «движение по кругу есть специфический закон развития идеализма как антинаучного мировоззрения, в то время как спиралеобразная форма поступательного движения есть закон развития материализма как научного мировоззрения». Автор говорит о множестве других законов и закономерностей, которые, являясь «объективными», в совокупности «составляют главное содержание марксистско-ленинской истории философии как науки». В дальнейшем более чем на двухстах страницах Стрельченко излагает краткий курс истории философии от античности до Фейербаха и русских революционных демократов, а затем — и философии марксистско-ленинской, от ее зарождения до 1962 г. В ходе этого изложения выясняется, что, кроме уже названных, существуют многочисленные закономерности «развития материализма древности»¹. При этом новая философия излагается автором без каких-либо указаний на наличие у нее своих особенных законов, хотя им и даются некоторые обобщающие характеристики, относящиеся к процессу ее развития.

В целом позицию этого автора нельзя признать плодотворной.
Он не сумел выявить предметной области, в которой функционируют перечисляемые им законы, ему не удалось определить понятия «история философии», поскольку он не рассмотрел его возможных ипостасей, а те законы, которые все-таки были им обозначены, представляют собой хаотический, неупорядоченный перечень законов исторического материализма и некоторых действительных закономерностей историко-философского процесса — как, например, явления кругообразности. Для этого автора, еще в полной мере мыслящего в соответствии со стандартами эпохи господства догматизма, свойственны произвольный характер суждений и бездоказательность, являющиеся чертами догматического мышления вообще.

В этом смысле от позиции Г.И. Стрельченко разительным образом отличается позиция Т.И. Ойзермана. Хотя он также не проводит четкого различия между первой, второй и третьей историями философии, но совершенно четко определяет предметную область своего поиска: он постоянно ищет закономерности историко-философского процесса, что выражено как в заглавии книги, так и упоминавшейся главы из нее. Своему анализу Ойзерман подвергает, в сущности, две специфические черты историко-философского процесса, рассматривая его при этом как «специальную теорию развития»². Эти две черты суть I) дифференциация, дивергенция и поляризация философских учений и 2) преемственность и прогресс в их развитии. Соответствующие названия носят и параграфы этой главы, посвященные анализу этих черт.

Оценивая концепцию Ойзермана, хотелось бы выразить сомнение по поводу адекватности вынесенного им в заголовок главы термина «черты» в силу его неопределенности и известного несовпадения с тем, что, в сущности, имеет в данном случае в виду автор, а именно —
с проблемой закономерности историко-философского процесса. Сам же Ойзерман в этой главе говорит о необходимости «вскрыть закономерности, специфическим образом характеризующие философское развитие», называя в дальнейшем преемственность «закономерностью историко-философского процесса», и в общем пишет о поиске «закономерностей» как о задаче «теоретического исследования» всякого «исторического процесса»³. Поэтому думается, что именно о закономерностях, а не о чертах и следовало бы говорить в этой связи и что в названии этой центральной главы всей книги должен был быть употреблен именно этот термин.

Хотелось бы выразить сожаление по поводу бедности номенклатуры закономерностей, которые попали в поле зрения автора: в частности, он не включил в нее как самостоятельные и равноправные по своей значимости по отношению к тем, которые были им все же названы, закономерности детерминированности и единства, хотя, в соответствии с логикой изложения, автор все время сталкивался с первой из них и даже вскользь говорил о ней⁴.

Если, продолжая ту же тему, говорить о работах, в которых закономерности историко-философского процесса были подвергнуты лишь несистематизированной обработке, то мы могли бы назвать бесчисленное количество авторов, в той или иной связи затрагивавших этот вопрос, в том числе, например, кандидатскую диссертацию А. Иванова «Развитие Лениным марксистского учения о закономерностях истории философии» (М., 1963). В ней, как и вообще в работах подобного рода, речь шла о таких действительно существовавших закономерностях, как дивергентность (борьба материализма и идеализма), детерминированность (социально-историческая и традиция) и др.

В качестве более значительных примеров укажем на две неконцептуализированные попытки рассмотрения интересующей нас проблемы. Так, обращаясь к целому ряду закономерностей, А.Н. Чанышев вполне определенно различает, как он выражается, «объективную» и «субъективную» истории философии и заявляет, что имеет в виду «законы объективной истории философии», т. е. историко-философского процесса. Всего автор насчитывает четыре закона: «зависимости идеологии... от социально-экономического базиса», «борьбы внутри философии двух ее лагерей», «партийности философии», «борьбы философии и парафилософии»⁵.

Данная классификация по своему содержанию близка как той, которая была разработана Стрельченко, так и той, которую в систематизированном виде излагал Бану. Румынский историк философии и методолог говорил о трех объективных законах «развития философской мысли на протяжении всей ее истории до наших дней», которые обозначал как законы а) «объективной, главным образом, классовой обусловленности материализма и идеализма в истории философии», б) «прогрессивного и противоречивого развития материализма и диалектики», в) «борьбы между материализмом и идеализмом, между диалектикой и метафизикой»⁶. Однако данная трактовка круга закономерностей крайне ограничена: здесь отсутствует закон кумулятивности, сложная система детерминации происхождения и развития философского знания сводится к социально-исторической детерминированности (да и то взятой только в классовой форме), а закон единства философского развития человечества (который автор, правда, формулирует и обсуждает в статье, напечатанной через 10 лет после выхода в свет книги и упоминавшейся нами ранее) автор не рассматривает вообще (как, впрочем, и Ойзерман).

Примечания

¹ Стрельченко Г.А. Закономерности развития философии // Вопросы марксистско-ленинской истории философии. Ярославль, 1967. С. 7, 8, 11–12, 21, 12–13, 16, 23.

² Богомолов А.С., Ойзерман Т.И. Цит. соч. С. 200.

³ Там же. С. 201, 230, 267.

⁴ Там же. С. 226, 245.

⁵ Чанышев А.Н. Цит. соч. С. 3.

⁶ См.: Бану И. Единство исторического и логического в истории философии // Проблемы философии. Пер. с румын. М., 1960. С. 47. Автор также указывает, что подробнее данный вопрос он рассматривает в книге «Введение в историю философии».

2. Закономерность тройной детерминации

Перейдем теперь к истории формирования концепций, посвященных конкретным закономерностям историко-философского процесса. Проблема эта — одна из самых древних. Суть ее заключается в выяснении последовательности возникновения и развития философских идей. Что же касается вопроса о происхождении философских идей, то здесь ясно вырисовываются три детерминанта: социально-исторический, предметный и традиция. В результате появляется возможность говорить о концепции тройной детерминации.

Не обращаясь к более давней истории, отметим, что концепция эта давно созревала в марксистской теории. Основы ее были заложены Марксом и Энгельсом, и она была развита марксистами XX в. В рамках изучения «биографии» этой концепции, может быть, небезынтересно будет отметить, что первоначально ее элементы существовали как бы раздельно: мысли о том, что идея возникает как воспроизведение определенных явлений действительности и ее закономерностей, что этот процесс в известном смысле находится в зависимости от социально-политической обстановки и испытывает глубокое и непрерывное воздействие традиции, по разным поводам высказывались обоими основоположниками марксизма, но не были изложены ими в компактной форме. Маркс говорил о роли первых двух детерминантов, не связывая эти высказывания воедино. Энгельс первоначально выступал с тех же позиций, но впоследствии, ведя полемику со своими оппонентами и оберегая марксизм от вульгаризации, соединил эти две идеи, противопоставив их друг другу. Он писал, что хотя марксизм и утверждает, что идеи пребывают в зависимости от социально-политических и даже экономических условий, последние ничего не создают заново в области абстрактных идей; производство же идей осуществляется посредством воспроизведения действительности в самом широком смысле слова, далеко выходящем за рамки действительности социально-политической. В тесном смысловом единстве с этими высказываниями и в тех же полемических целях он говорил и о традиции, и поэтому можно признать, что концепция тройной детерминации была уже, по существу, налицо. Однако сами Маркс и Энгельс о ней не говорили и о предметном детерминанте не писали. Мы же хотим показать, как вызревала эта концепция в каждом из трех своих элементов, хотя расчленение этих трех проблем, характеристика трех детерминант порознь, весьма затруднительна и подчас искусственна. Авторы, писавшие по этим вопросам, никакой синтезирующей эти три элемента концепции не предлагали и рассматривали то, что мы теперь представляем как элементы единой концепции, в качестве самостоятельных вопросов, которые достойны изучения и которые они иногда в той или иной мере соединяли.

А.Социально-исторический детерминант

Как мы показали во второй части нашей книги, в основополагающих высказываниях Маркса и Энгельса была зафиксирована зависимость происхождения идей от социально-исторических, экономических условий, в результате чего социально-исторический и экономический детерминанты признавались определяющими в процессе формирования содержания философских идей. Это обстоятельство позволяет утверждать, что отчасти сами Маркс и Энгельс (который в этом признавался) были повинны в зарождении вульгаризаторской тенденции в интерпретации их собственной концепции. Мы указали также и на недостаточность тех коррективов, которые Энгельс пытался в нее внести с целью предотвращения опасности, возникающей в связи с усилением этой тенденции.

Нелепость этой концепции очевидна. Согласно ей философское знание воспроизводит социально-исторические условия существования человечества в данную эпоху таким образом, что все его специфическое содержание оказывается не более чем знаком, кодирующим выражение этих условий. Совершенно ясно, что хотя последние также могут стать и становятся в ряде наук (отчасти и в философии — в так называемой философии истории, т. е. в философской теории общественной жизни) предметом осмысления, все же представляется несомненным, что предметом каждой науки, а потому и детерминантом, формирующим ее содержание, является нечто иное, нежели социально-исторические условия существования философии. Тем не менее концепция эта продолжала существовать и в 20–30-е годы ХХ в., будучи особенно распространенной среди естествоиспытателей.

Благодаря Б. Гессену, выступившему с докладом на II Международном конгрессе по истории науки (Лондон, 1931), эта концепция получила признание среди историков науки, в частности у одного из основателей науковедения Д. Бернала¹. Дискредитированная советской литературой (о чем мы чуть ниже расскажем), эта концепция получила новый импульс и выступила в новой, более глубокой и завуалированной, форме, причем сторонники ее не только не считали себя представителями этой концепции, но были уверены в том, что противостоят ей.

Вульгарно-социологическая тенденция в советской литературе оживилась благодаря обсуждению теоретико-методологических проблем², а также в связи с ассимиляцией на отечественной почве некоторых концепций западной «философии науки». В этой последней такого рода тенденция характерна для экстернализма, для «социальной теории познания», для разработки проблемы эпистемологического статута науки. Здесь возрождается тип методологии, известной нам по книге Шулятикова, что особенно отчетливо выявилось в построениях представителя «молодой и весьма агрессивной дисциплины», как охарактеризовал ее
Л. Баженов, — «социологии научного знания» М. Малкея. Он утверждал, что наука — это «интерпретационная деятельность, в ходе которой природа физического мира социально конструируется»³. Взгляды этого автора весьма убедительной критике подверг Л. Баженов⁴.

Начиная с Энгельса, марксистская литература подвергала вульгарный социологизм критике. Основная критика опиралась на теорию опосредования, в соответствии с которой социально-исторические, экономические условия определяют философские идеи (в том числе и по содержанию) не непосредственно, а через посредство ряда промежуточных факторов — политические идеи, искусство, эстетику, естественные науки и т. п. Авторы 30-х годов — В.М. Познер, Г.Ф. Александров, Е.П. Ситковский и др. — подчеркивали, что социально-исторический детерминант действует не непосредственно, но лишь «в конечном счете», опосредованно, через ряд посредствующих звеньев. Ситковский писал, критикуя Шулятикова, что последний не понимал «того, что связь между философией и экономическим базисом бывает не непосредственная, а опосредованная рядом промежуточных звеньев, в частности более близкими к экономическому базису идеологиями, как естествознание, наука вообще»⁵. В том же духе писала об этом В. Соловьева и другие авторы⁶.

Следует, однако, подчеркнуть, что литература 60-х и последующих годов, трактуя вопрос о социально-историческом детерминанте, существенно отличается от прежней литературы, посвященной этому вопросу, которая целиком была догматической и повторяла зады вульгаризаторов 30–40-х годов. Новая литература разительно отличалась от нее и носила творческий характер. Она стремилась рассматривать эту проблему по существу, развивая при этом оригинальные концепции. Так, в рамках примитивного в целом учения об опосредовании заметное место занимает построение М.А. Кисселя, которое может быть названо концепцией «социальной установки», как именует сам автор его центральное понятие. Киссель исходит из убеждения, что «категориальный аппарат философии и предлагаемые философами решения философских проблем не имеют непосредственного социально-политического смысла». Ставя на этой основе «вопрос о существовании внутренней связи между общей философией (онтологией, гносеологией, методологией) и социально-политической философией в рамках разбираемого учения», автор приходит к выводу, что «одни и те же философские принципы допускают социально-политическую интерпретацию в очень широком диапазоне значений», поскольку «ввиду чрезвычайной абстрактности философских основоположений» от них «нет однозначного перехода к конкретным социальным оценкам»⁷.

В поисках «опосредующего звена между общефилософскими принципами и социально-политическими оценками» автор приходит к понятию «социальной направленности», или «социальной установки». Отличая социальную установку от «социально-политической позиции» и тем паче от «социально-политической программы», автор определяет ее как обоснование «определенного отношения к окружающей социальной реальности, причем отношения, выраженного в предельно абстрактной форме, логически вытекающей из философских основоположений» (курсив мой. — З. К.). Для социальной установки характерен также «латентный характер», связанный «с недостаточной разработанностью философских принципов и одновременно — с недостаточной проясненностью реальных тенденций общественной жизни»⁸.

Другой оригинальной разновидностью концепции опосредования является теория строя мышления. В контексте критики экстер- и интернализма с этой теорией выступил С. Микулинский (и в какой-то степени Л. Маркова). Экстернализм ставит образование научных идей в зависимость от внешних, а интернализм — от внутренних факторов развития науки, но Микулинский считает эту альтернативу надуманной, искусственной⁹. Основная проблема, которую решают Микулинский и Маркова, состоит в том, чтобы «раскрыть общие закономерности развития науки, относящиеся как к внутренней логике движения научного знания, так и к взаимодействию науки и общества»¹⁰. Более узкая проблема формулируется так: «Одно из основных затруднений методологического плана на современном этап вызывает вопрос о том, посредством каких механизмов социально-экономические условия, являясь комплексом внешних условий, вплетаются в “содержательную ткань” развития науки и воздействуют на нее? Центральная задача... состоит именно в том, чтобы раскрыть этот переход социально-экономического, внешнего, в логическое, содержательное как закономерное. А это означает необходимость найти принципиальные подходы к раскрытию “тайн” возникновения научных знаний»¹¹ (курсив мой. — 3. К.). Задача эта решается признанием воздействия социально-исторического детерминанта на строй мышления, а через него — на структуру науки. Именно в этом усматривают авторы раскрытие и конкретизацию идеи «относительной самостоятельности» развития науки. На вопрос «каким образом социально-экономические условия и потребности воздействуют на изменение логической структуры науки, способа научного мышления?» они отвечают: «через строй мышления, свойственный той или иной эпохе»¹².

Однако в данном случае незаметно произошло некоторое смещение проблемы: мы ищем ответ на вопрос о механизме формирования содержания научных идей, а получаем ответ о механизме формирования строя мышления, структуры науки. Но ведь это совсем не одно и то же. Строй мышления, как неоднократно говорят сами авторы, это вопрос о способе, который использует ученый, а не о содержании научных понятий. И потому механизм формирования содержания сам по себе никак не выявляется из указания на строй мышления и его изменение под воздействием социально-истерического детерминанта. Поскольку авторы размышляют о науке вообще, а точнее — о естествознании, они не ставят вопросов о специфических аспектах роли социально-исторического детерминанта в формировании содержания именно философских идей. Но если даже и оставить в стороне эту идею, то нельзя не признать, что концепция строя мышления, как ни плодотворна она для изучения вопроса о «логической структуре науки, способе научного мышления»¹³, не проникает в «тайны возникновения новых знаний»¹⁴. А ведь именно к этому авторы призывают нас, и именно это они считали «главной задачей историко-научного исследования», главной теоретической и методологической проблемой истории науки, требуя «ответить на важнейший вопрос: как возникает новое знание и в силу чего оно на протяжении истории трансформируется, развивается?» (курсив мой. — З. К.). До предела обострив формулировку постановленного вопроса и, по сути, именно в связи с этим обращаясь к идее предметного детерминанта, в дальнейшем Микулинский, в сущности, уходит в сторону и в конечном итоге упускает, казалось бы, пойманную жар-птицу, иначе говоря, преобразовывает уже вроде бы сформулированную проблему в другую, а именно: «как социально-экономические факторы воздействуют на внутренний строй науки» через «строй мышления?»¹⁵ (курсив мой. — З. К.).

На грани отказа от теории опосредования находится селективная концепция социально-исторической детерминанты. Она была сформулирована наиболее отчетливо и определенно Б.С. Грязновым. Основная его мысль состоит в том, что, как ни велико значение этого детерминанта, он не формирует содержание философских идей, а воздействует лишь на другие стороны историко-философского процесса, и это влияние может быть охарактеризовано как селективное, почему оказывается возможным обозначение этим термином данной концепции. Свою концепцию Грязнов выдвинул на Всесоюзном симпозиуме по проблемам методологии истории философии (Ленинград, 9–10 дек. 1974). Он не мог присутствовать на этом симпозиуме, и приготовленный им текст под названием «Принципы рациональной реконструкции в истории науки и истории философии» был просто зачитан. Это выступление было опубликовано в сборнике статей автора, вышедшем в свет лишь после его смерти. По мнению Грязнова, «изменения в научном знании», т. е. развитие его, есть «результат решения научных задач», и механизм их выбора состоит в том, что они «возникают и формулируются самой наукой и детерминированы не социальными условиями, а наличным научным знанием» (курсив мой. — З. К.).

Позиция Грязнова состоит в том, что «формулировка и решение задач оказываются независимыми от внешних факторов... Объяснение механизма изменения и вообще возможности появления новых идей в философии и науке нужно искать в истории философской и научной мысли, а не во внешних влияниях». При этом Грязнов отнюдь не отрицает роли внешних факторов — и среди них прежде всего социально-исторических — в процессе развития совокупного знания. Но «социальные и классовые позиции ученого» «могут проявиться по отношению к науке (знанию) в форме механизма выбора задач»; они случайны относительно «научного знания» как такового, т. е. относительно его содержания, и потому, — дает Грязнов резюмирующую формулировку, — «внешний фактор — это селектор, а не создатель» нового знания, развития его содержания¹⁶ (курсив мой. — З. К.).