Состояние отечественной историографии истории философии 27 страница

²⁵ Яковлев М.В. Основные принципы марксистско-ленинской истории философии. М., 1979. С. 37, 22–24.

²⁶ См.: там же. С. 36–37.

²⁷ Брайович С.М. Герменевтика: ее метод и претензии // Философские науки. 1977. № 6.

²⁸ Скворцов Л.В. Обретает ли метафизика «второе дыхание»? М., 1966. С. 80.

²⁹ Там же. С. 59, 73, 75.

³⁰ Бабушкин В.У. О природе философского знания. М., 1978. С. 89.

³¹ Глазман М.С. История философии и история искусств (методологический аспект) // Методологические проблемы исследования истории философии в странах Западной Европы и Америки. Ч. I. М., 1986. С. 32; Длугач Т.Б. К вопросу о методологическом значении различения историко-философских культур // Там же. С. 15–18

³² Гулыга А. Философия в поисках смысла жизни // Диалог. 1990. № 12. С. 96.

³³ Гегель Г.В. Ф. Соч. Т. Х. С. 243.

III. Рефлексия о целях и формах
историко-философского исследования

1. Постановка вопроса

Цели и формы историко-философского исследования

Начать этот раздел мы должны с одного замечания. Говоря о структуре «третьей» истории философии, мы определили одну из ее частей как учение о целях, формах и методах историко-философского исследования. В то же время мы исключили проблему метода из самой формулировки названия настоящего раздела. Этот факт объясняется очень просто: в советской литературе изучаемого периода вопрос о методе попросту не ставился. Не было недостатка в сборниках статей и отдельных работ по «методологической» тематике. Но то, что содержалось в них, не имело никакого отношения к подлинной проблематике этой области «третьей» истории философии. Мы, по существу, обнаруживаем лишь несколько замечаний о том, что каждая из форм обобщенного исследования должна иметь свою методологию, да две работы автора этих строк¹ — вот и вся литература по этой теме. Вопрос же о том, что представляют собой эти методы, другими исследователями вообще не ставился.

Прежде чем подвергнуть рассмотрение то, как в советской литературе осуществлялась рефлексия по поводу целей и форм историко-философского исследования, следует выяснить, как истолковывалось содержание этих понятий к 90-м годам. В первую очередь это касается проблемы целей, поскольку она в нашей литературе, в сущности, не обсуждалась и не была выделена в особый предмет рассмотрения.

Действительность, которую изучает история философии, представляет собой обширную совокупность философских идей, выдвинутых человечеством за всю историю существования философии. Эти идеи закреплены в определенных текстах, которые и подлежат изучению. Любой автор, предпринимающий попытку исследования историко-философского процесса, ставил перед собой определенную цель. Но первоначально и притом в течение длительного времени историки философии, задаваясь, конечно же, определенными целями, почти ничего не говорили о них. Эти цели оставались имплицитными элементами историографии философии. Поскольку мы не имеем сводного описания целей историко-философского исследования, мы позволим себе предложить рефлексию по поводу этих целей, имея в виду, что подобные рассуждения следует рассматривать лишь как один из возможных вариантов соответствующей рефлексии.

Прежде всего выделяется элементарная, наиболее распространенная цель: исследование отдельной философской системы. Особенность такой формы исследования состоит в том, что в ходе ее применения целью становится реконструкция системы мыслителя, а не обобщающее изучение последней. В то же время эта форма может быть использована и для достижения иных целей. Фундаментальный ее характер заключается в универсальной, всеобщей ее употребимости: без нее, без использования ее результатов не может быть осуществлена никакая работа историко-философского характера. Ее можно назвать поэтому всеобщей формой историко-философского исследования.

Более сложной целью является стремление с максимальной полнотой, максимальным привлечением соответствующего материала изобразить ход историко-философского процесса. Это эмпирический способ подобного изображения. Однако аналитики, подвергающие критическому рассмотрению эмпирический способ, выдвигают другую цель: не просто эмпирическое отображение хода историко-философского процесса, а выявление в нем того, как происходило постижение человечеством самого предмета философии — форм всеобщности. Это логико-теоретический способ такого изображения. Этот способ, как мы увидим ниже, упорно навязывали эмпирикам критики обеих отечественных «Историй философии» (40-х и 50–60-х годов). Но подобное требование носило чисто умозрительный характер, поскольку никто толком не знал, как может быть достигнута такая цель.

Впрочем, в историографии истории философии был один эпизод, представлявший собой попытку достижения цели логико-теоретического способа постижения историко-философского процесса. Этот эпизод связан с именем Гегеля. Именно он выдвинул идею логико-теоретического исследования (но без использования именно этого термина). Эта многообразная в своих определениях идея может быть сведена к следующему. История философии не является сводкой мнений различных философов за всю историю существования философии, т. е. не может быть только эмпирической. Не допуская других вариантов философской теории в качестве истинной, Гегель полагал, что история философии должна быть исторической категорологией единственно верной философской системы — системы самого Гегеля. А это означало, что все категории его системы должны быть представлены именно в той последовательности, в какой они выступают в научном описании истории философии: «последовательность систем философии в истории та же самая, что и последовательность в выведении логических определений идеи»². В этом и состоит принцип, который не был и не мог быть осуществлен в гегелевских «Лекциях по истории философии». Логико-теоретическая форма исследования истории философии должна показать исторический генезис философской теории, именно той, которую избрал историк философии для своего построения и которую можно назвать базовой (термин, которого также нет у Гегеля).

Однако вопреки мнению Гегеля следует признать, что базовых теорий, как и видов логико-теоретических построений истории философии, может быть великое множество. Каждое из этих постороений является глобальным по отношению к базовой теории, если оно использует эту базовую теорию во всем ее масштабе; хотя возможны и «локальные» варианты, когда берется лишь какой-то фрагмент базовой теории — гносеологический, онтологический и т. п. Рассуждая об этих взглядах Гегеля, нельзя не согласиться с А.Л. Доброхотовым, считавшим, что «История философии Гегеля оказалась не только первым, но и последним опытом написания теоретической истории умозрения»³. Таким образом, мы приходим к выводу, что существуют два способа изложения истории философии во всемирно-историческом плане: эмпирический и логико-теоретический.

Однако наряду с описанной целью существует и другая: представить роль философии в развитии какой-либо нации, народа и посредством интеграции таких исследований определить значение философии в развитии человечества. Реализация этой цели порождает особую форму историко-философского исследования — национальную (культурологическую). Эта форма требует особой методологии, особого подхода к исследованию. Исходя из этого мы делаем вывод, что цели историко-философского исследования определяют его формы.

Попытка обнаружить различные формы подобного рода исследования привела нас к мысли о том, что их число равно трем: это исследование отдельной философской системы, это национальная (культурологическая) форма исследования и, наконец, это всемирно-историческая форма, включающая два способа изучения.

Таким образом, рефлексия относительно целей и форм историко-философского исследования позволяет нам выдвинуть тезис о полиморфности этих исследований. И здесь перед нами встает проблема реального аналога (или предмета) каждой из этих трех форм. Что касается всеобщей формы, то в данном случае не существует ни сложности, ни какой бы то ни было проблемы: аналогом (предметом) ее является исследуемая философская система. Столь же прозрачной оказывается проблема аналога национальной формы. Ее предметом является некоторый фрагмент, одна из сторон объективного всемирно-исторического процесса, а именно мыслительная работа данного народа в ситуации социально-экономических, географических, психологических, культурных и прочих условий его жизни. Сложнее обстоит дело с предметом всемирно-исторического исследования, осуществляемого логико-теоретическим способом. Если предметом эмпирического способа является весь историко-философский процесс во всех своих составных частях, то логико-теоретический способ имеет тот же предмет, рассматриваемый, однако, с точки зрения той базовой теории, которую он стремится исторически обосновать.

Таким образом, если в ходе исследования системы того или иного мыслителя и отдельной национальной философии историк философии имеет монолитный предмет, а при исследовании эмпирическим способом — предмет размытый, то при логико-теоретическом способе исследование перед ним оказывается фрагментарный предмет, образованный самим исследователем.

После всех этих теоретических рассуждений мы можем приступить к рассмотрению истории анализа форм историко-философского исследования в советской литературе 60-х и последующих годов.

Примечания

¹ Имеются в виду раздел «Императивно-целевая концепция методологии историко-философского исследования» в статье «Опыт построения системы науки истории философии», вошедшей в сборник «Методология и методика преподавания истории философии» (Свердловск, 1982), и статья «Методология историко-философского исследования» из сборника «Методологические проблемы историко-философской науки» (Воронеж, 1986).

² Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. IX. М., 1932. С. 34.

³ Доброхотов А.Л. О границах исторического в философии // Методологические проблемы исследования истории философии в странах Западной Европы и Америки. Ч. I. M., I986. С. 34.

2. Формы историко-философских исследований

А. Отдельная философская система

Определим понятие философской системы. Оно уясняется из понятия системы вообще. Под системой, вслед за В.Н. Садовским и Э.Г. Юдиным, мы будем понимать «множество элементов с отношениями и связями между ними, образующими определенную целостность», «целостное множество взаимосвязанных элементов»¹, «иерархически организованную целостность»². Опираясь на эти дефиниции можно так определить понятие «философская система»: философская система есть организованная совокупность (множество) философских идей с отношениями и связями между ними, образующая их определенную целостность или целостное множество. Связь применительно к системе философии понимается как связь 1) между входящими в систему структурными элементами предмета философии и 2) идеями в пределах какого-либо из этих структурных элементов.

К сожалению, все эти сложности в определении всеобщей формы исследования системы отдельного мыслителя в советской литературе не были не только преодолены, но и выявлены. Несмотря на то, что эта форма является одной из наиболее распространенных в литературе, она не была разработана ни по своей структуре, ни по методологии. Теоретизирование по этому поводу, начавшееся только в 70-х годах, велось главным образом с точки зрения «биографического аспекта» истории философии, с позиции «персонального метода» ее изучения, с уделением основного внимания «роли личностного начала» (или «аспекта») в истории философии и даже с учетом «социологического аспекта», когда объектом исследования становится деятельность отдельного философа. Я взял здесь в кавычки терминологию или даже названия статей советских историков философии — Б.М. Шахматова³, Э.Ю. Соловьева⁴, В.С. Горского⁵. Первый из этих авторов ссылается на многих ученых — историков, литературоведов, историков философии, которые так или иначе обсуждают тяготеющие к этой теме вопросы.

Вся эта литература рассматривает проблему вне того плана, который нас сейчас интересует, т. е. речь в ней идет не об одной из особых форм историко-философского исследования, а именно о его аспекте, об одной из его сторон. Поэтому, с нашей точки зрения, она и характеризуется известной неопределенностью, ибо совсем не одно и то же представляют собой «биографический аспект» неопределенного историко-философского описания и специальное исследование взглядов какого-либо философа в системе форм историко-философского исследования. Так что в сущности мы не имеем историографического материала для характеристики судеб этой формы историко-философского исследования в нашей стране.

Примечания

¹ Садовский В.Н., Юдин Э.Г. Система // Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970. С. 18, 19.

² Садовский В.Н. Общая теория систем как метатеория // Вопросы философии. 1972. № 4. С. 89.

³ Шахматов Б.М. К вопросу о биографическом аспекте в историко-философском исследовании // История философии и марксизм.

⁴ Соловьев Э.Ю. Биографический анализ как вид историко-философского исследования // Вопросы философии. 1981. № 7.

⁵ Горский В.С. Социологический аспект истории философии // Проблемы методологии историко-философского исследования. М., 1974. Вып. 1.

Б. Национальная форма

В этой форме с самых первых лет существования советской науки проводились исследования в области истории русской философии. Уже в 1920 г. вышла брошюра Э. Радлова «Очерк истории русской философии» (первое ее издание было опубликовано еще до революции), а в 1922 — книга Г. Шпета «Очерк развития русской философии».

Если в 20–30-е годы и не была осознана необходимость создания особой, национальной, формы историко-философского исследования¹, то в конце 30-х годов все настоятельнее ставился вопрос о разработке истории отечественной философской мысли. Стали появляться диссертации и книги по отдельным аспектам этой тематики, а в начале 40-х годов Институт философии приступил к написанию первой в нашей стране обобщающей марксистской истории русской философии, которой должен был быть посвящен шестой, так и не вышедший том публиковавшейся с 1940 г. «Истории философии». Однако авторский коллектив этого издания не был озабочен разработкой теории и методологии исследования истории национальной философии. Когда написание этого тома было в основном завершено, тогдашний руководитель сектора истории философии ИФ АН СССР и фактический руководитель всей работы над многотомником Б.Э. Быховский сделал доклад об итогах изучения истории философии в России, а затем изложил его в виде аннотации. Этот доклад, однако, не включал в себя проблемы теории и методологии изучения истории философии в национальном плане, хотя в нем и были сделаны некоторые обобщения, касавшиеся историко-философского процесса в нашей стране. В сущности, такой же характер в целом носила и обширная советская литература 40-50-х годов по истории русской философии.

С точки зрения характеристики степени неразвитости и неразработанности обсуждаемой проблематики на то время показательны прочитанные 25 января 1945 г. в Институте философии доклад З.В. Смирновой «О принципах построения тома по истории русской философии» и содоклад З.А. Каменского о схеме этого тома (стенограмму, хранящуюся в моем личном архиве, я в дальнейшем цитирую). Эти выступления состоялись уже после того, как написанный шестой том был отвергнут и в печать не пошел.

Доклад Смирновой характерен в том смысле, что в нем, с одной стороны, выявилась назревшая к тому времени, когда стала широко публиковаться литература по истории отечественной философии, потребность в выработке обшей теории исследования истории философии как национального явления, а с другой — неподготовленность не только докладчика, но и всей нашей тогдашней науки к обсуждению подобной проблематики. «Создание тома по истории русской философии.., — говорила Смирнова, — представляет собой первый опыт создания истории национальной философии. Поэтому, естественно, встает вопрос, который был выдвинут передо мной в одном из частных разговоров (с автором этих строк. — З. К.) перед докладом о том, что, может быть, было бы целесообразно такому докладу, как доклад о построении тома по истории русской философии, предпослать разбор общих установочных положений относительно специфики развития философской мысли в отдельных странах, т. е. выяснить предварительно в общей форме, каким образом относительное своеобразие экономического, политического и культурного развития отдельных стран отражается на общем едином процессе развития философских знаний».

Осознавая, таким образом, что существует необходимость восхождения от конкретных проблем изучения одной из национальных философий к теории изучения национальной философии вообще, т. е. к теории особой формы историко-философского исследования, Смирнова сознательно отвергала ее. «В своем докладе, — заявила она, — я отказалась от постановки этого вопроса отчасти потому, что в таком случае эта вводная часть грозила бы разрастись в целый самостоятельный доклад, главным же образом потому, что я считаю, что выяснение этого вопроса возможно лишь на основе конкретного исследования развития философии в отдельных странах». Разумеется, добавляла при этом докладчица, мы располагаем материалами для создания такой теории и можем использовать для конкретного исследования «обязательные» и «достаточные» «общие основные указания в области историко-философского исследования», содержащиеся «в работах классиков марксизма-ленинизма».

В том же духе был, по существу, выдержан и доклад Каменского: отметив, что «том по истории русской философии, который подготовлен Институтом в 1943 г., страдал тем пороком, что в самой классификации материала не был проведен какой-то определенный принцип», содокладчик тем самым, как бы утверждая необходимость выработки такового, не поднялся выше довольно скромного обобщения, нашедшего свое выражение в формулировании двух такого рода принципов, в соответствии с которыми выдвигались требования установления «исторической периодизации русской философии» и создания «характеристики социально-политической сущности рассматриваемых в томе философских течений и идей».

Впоследствии, когда работы по написанию отдельного тома по истории русской философии были прекращены (в связи с тем, что после дискуссии 1947 г. Институту было поручено подготовить исследование по всеобщей истории философии, которое должно было заменить книгу Г.Ф. Александрова) и проспект будущего издания уже был вынесен на рассмотрение ученого совета, «обнаружилось, что в теоретико-методологическом введении авторский коллектив и не ставит себе задачи обсуждения проблемы истории развития философии в плане национальном», хотя, как говорилось в предисловии к проспекту, в процессе его подготовки некоторые проблемы истории русской философии стали предметом научной дискуссии². В результате оказалось, что подготовленный проспект отставал от развития методологической мысли в стране, поскольку в ходе дискуссии 1947 г., итоги которой должны были бы быть в нем учтены, проблеме особенностей национального развития философской мысли было уделено немало внимания.

Это, правда, не значит, что в рамках дискуссии была выдвинута какая-то определенная концепция, предложена идея особой формы историко-философского исследования. Но, двигаясь кружным путем, такую идею, выраженную, так сказать, в отрицательном виде, удалось выдвинуть и даже обсудить, как и некоторые частные вопросы, относящиеся именно историко-философскому исследованию. Центральное место в этом отношении занимает выступление Б.М. Кедрова, который, собственно, и пришел к идее такой особой формы, хотя он и выдвинул тезис об отрицании необходимости ее выработки. Основная мысль оратора состояла в утверждении о том, что историю философии надо излагать, ориентируясь не на национальные регионы и не на основе анализа исторической ситуации в стране, в которой родилась данная философская система, а рассматривая весь процесс в международном масштабе. Эта мысль, правда, сопровождалась многочисленными оговорками насчет того, что так следует излагать историю философии «прежде всего», «в первую очередь» и т. д. Но все-таки оратор приходил к выводу о том, что изложение истории философии по странам само по себе есть изложение несостоятельное. «Развитие мировой философской мысли.., — говорил он, — следует рассматривать в первую очередь не по отдельным странам, а по определенным социальным эпохам»; «строить историю мировой философии следует прежде всего не по странам, не исходя из ее национальных различий и особенностей, а по важнейшим историческим эпохам»³ (курсив везде мой. — З. К). Кедров не отрицал возможности и даже необходимости на какой-то стадии исследования и в каком-то (правда, оставалось не совсем ясно, в каком) отношении излагать историю развития философии в отдельной стране. Однако пафос его выступления заключался в стремлении подчеркнуть подчиненный, несамостоятельный характер подобного рассмотрения. Из совершенно верной предпосылки, состоявшей в том, что нельзя изучать историю какой-либо национальной философии изолированно от других, делался вывод о том, что постановка задачи исследования национальной философии как самостоятельная и равная по значимости исследованию истории во всемирно-исторической форме неправомерна и даже вредна.

Ряд ораторов (З.В. Смирнова, М.З. Селектор и др.), по существу, поддержал Б.М. Кедрова в его критике националистических тенденций в историко-философском исследовании. Однако критики сосредоточились на вопросе о необходимости изучения истории философии в плане национальном, не упуская при этом из виду общечеловеческий, международный ход историко-философского процесса. Так, С. Данелиа, беря под сомнение правомерность термина «западноевропейская философия», употребленного Г. Александровым уже в самом заголовке своей книги, подчеркивал единство национального, но при этом он сосредоточивался на правомерности существования истории национальной философии как самостоятельной формы исследования. «Есть философия английская, французская, русская. Но все эти национальные формы философии суть части единой философии человечества. Термин “западноевропейская философия”, — продолжал оратор, — может в некоторой мере угрожать идее этого единства»⁴.

В прямую полемику с Б.М. Кедровым вступили В.П. Чертков и В.С. Молодцов, выступившие против игнорирования исследований национальных философий⁵. Безотносительно к выступлению Кедрова, а главным образом в связи с проблемами изучения истории русской философии, той же теме посвятили свои выступления М.Т. Иовчук, И.Я. Щипанов, Б.А. Фингерт, З.В. Смирнова, М.З. Селектор. И хотя во всех этих выступлениях содержались некоторые общетеоретические положения об особой, национальной, форме историко-философского исследования (сюда же следует отнести и некоторые идеи, выдвинутые в статье автора этих строк, которая фактически продолжала начавшуюся ранее дискуссию⁶), на той стадии развития отечественной литературы по методологии истории философии дело еще не дошло до теоретического обобщения, в котором подобная форма была бы признана в качестве самостоятельной.

Дальнейшее развитие теоретической мысли шло с опережением практического осуществления исследований истории национальной философии. Предвосхищая дальнейшее изложение, скажем прямо, что в уже неоднократно упоминавшемся макете двухтомной истории философии и в издававшейся в те годы литературе, посвященной отдельным периодам и фигурам истории русской философии, все более и более крепла мысль о необходимости подготовки специального исследования национального развития философии. Здесь говорилось о том, что «изучение истории философии... ведется марксистами конкретно, по общественно-экономическим формациям и в то же время по странам, с учетом исторических национальных особенностей тех стран, в которых происходит развитие философии..» (курсив мой. — З. К.). Для нас очень важна выделенная часть приведенной формулы, в которой, во-первых, признается необходимость изложения «по странам», а во-вторых, подчеркивается, что такое изложение будет осуществляться «в то же время», т. е. в одном тексте. Однако до 1965–1968 гг. так и не была отчетливо сформулирована мысль о том, что такая форм исследования является самостоятельной формой обобщающего историко-философского исследования.

Подводя через семь лет итоги работы над шеститомником по истории философии, его главный редактор Иовчук отмечал, что задача осуществить изложение материала в плане национальном в какой-то мере была там решена: «Проведенный в шести томах “Истории философии” анализ философской мысли прошлого и современной эпохи, — писал он, — представляет собой одну из первых попыток дать с позиций марксизма-ленинизма систематическое освещение истории важнейших философских учений, возникающих и развивающихся у различных народов на разных ступенях истории...»⁷.

На этом же уровне осознания необходимости исследования истории философии в национальном плане оставались вышедшие параллельно работы Б.А. Чагина и М.И. Сидорова, а также введение к первому опыту практической реализации этой задачи⁸. Во всех этих работах признавалось большое значение разработки истории философии в национальной форме, обсуждались отдельные проблемы этой отрасли историко-философского исследования, но дальнейшего развития идеи, историю которой мы сейчас прослеживаем, осуществлено не было. Интересно отметить, что в книге А. Галактионова и П. Никандрова «История русской философии» (М., 1961), в которой имеется специальное методологическое введение, сперва говорится о «науке истории философии» в целом, без выделения различных форм историко-философского исследования, а затем сразу — об истории русской философии. Посредствующего звена — истории философии в национальном плане как самостоятельной теоретико-методологической задачи — авторы не вычленяют.

Во второй своей книге, «Русская философия XI-XIX веков», те же авторы, рассматривая историографию истории русской философии, не считают нужным проследить историю становления самой идеи вычленения национальной философии как особой формы исследования. Вместе с тем они в какой-то мере усвоили эту концепцию. Считая историю русской философии «одной из составных частей всеобщей истории философии, и поэтому с точки зрения методологических оснований» не отличающейся принципиально «от других разделов историко-философской науки», авторы различают «всеобщую и национальную истории философии» и, более того, считают, что к ним «должны применяться различные критерии»⁹. В дальнейшем изложении авторы говорят о науке истории философии как о чем-то едином, рассматривают ряд методологических проблем этой единой науки и, подобно своим предшественникам, протягивают прямые нити от этой нерасчлененной «всеобщей истории философии» к истории русской философии, минуя опосредование методологии всеобщей в «национальной истории философии», которую они как бы мимоходом признали, как и необходимость принимать в данном случае «различные (т. е. отличные от критериев “всеобщей”. — З. К.) критерии». Таким образом, в специальной главе о методологических основаниях авторы не задавались целью выявить эту специальную методологию, хотя, разумеется, имплицитно они руководствовались какими-то методологическими соображениями, когда в дальнейшем на протяжении почти 650 страниц анализировали и синтезировали огромный материал, накопившийся за тысячу лет истории русской философии.

Практически все сказанное относится и к методологическому «Введению» к многотомной «Истории философии в СССР» (1968–1988), однако в нем, кроме всего прочего, даже и вскользь не проводится в концептуальном смысле различие между «всеобщей» и «национальной» историями философии.

В конце 60 и в 70-х годах в процесс вызревания теории и методологии историко-философского исследования в национальной форме вмешался мощный фактор — изучение истории философии в республиках СССР, требовавшее исследований теоретико-методологического свойства. Стали появляться как обобщающие работы по истории философии в отдельных республиках, так и статьи на эти теоретико-методологические темы в центральной и периферийной печати. Учесть эту литературу с какой-нибудь степенью полноты не представляется возможным. Отметим здесь лишь то, что с этого времени особенно усилилась тенденция рассматривать историю национальной философии в связи со всемирной историей философии. Общей для всей этой литературы идеей было утверждение единства общего и особенного как интернационального и национального, утверждение, опиравшееся как на общедиалектические подходы к рассмотрению отношений категорий общего и особенного, так и на марксистскую теорию нации и национальной культуры.

Концепция национальной формы историко-философского исследования основывалась на понимании закономерности единства историко-философского процесса. Специфической для истории науки стала мысль о приоритете общего, интернационального перед особенным, национальным. При такой теоретической постановке вопроса основные усилия ученых были направлены на выяснение обстоятельств, которые определяли специфику национального развития философии. В то же время учитывалось, что развитие это подчинялось всеобщим закономерностям и было направлено на единый для человечества предмет философии — формы всеобщности. Суть вопроса сводилась к истолкованию избирательности проблематики, охватываемой вниманием представителей философской мысли данной страны, и связей выдвигаемых ими идей с другими национальными философиями. Приходится, однако, признать, что несмотря на множество работ на эту тему обобщающей теории национального развития философии и разработанной методологии историко-философского исследования в национальной форме мы не получили, а потому рассмотрим лишь несколько статей 70-х годов в качестве примеров того, что исследование этой проблематики шло именно по тому пути, о котором мы говорим.