Чувственный мир 4 страница

Философы (правители) и воины, как занятые управлением и военным делом - властвуют, требуют повиновения и не смешиваются с управляемыми. Они добиваются от воинов-стражей, чтобы те помогали им, как собаки помогают пастухам, пасти "стадо" тружеников хозяйства. На правителях лежит неусыпная забота - добиваться, чтобы воины не превратились в волков, нападающих на овец.

Воины - не только члены государства, способные выполнять свою особую функцию в обществе. Они наделены способностью совершенствоваться в своем деле, подниматься на более высокую ступень нравственной доблести. Некоторые из них могут после необходимой обработки и после стажировки стать правителями-философами.

Но для этого, так же как для совершенного выполнения воинами своих обязанностей, недостаточно правильного воспитания. Люди - существа слабые, подверженные искушению, соблазнам и порче всякого рода. Чтобы избежать этих опасностей, необходим соответствующий твердо установленный и соблюдаемый строй жизни, который могут определить, указать и предписать только правители-философы.

Основные черты этого строя - лишение воинов права на собственное имущество. Воины могут пользоваться только тем, что минимально необходимо для жизни, для здоровья и для выполнения своих функций в государстве. У них не может быть ни лично принадлежащего им жилища, ни мест для хранения имущества или драгоценностей, ибо все это есть причина раздора среди людей. Отсутствие же раздоров внутри класса воинов-стражей сделает, в свой черед, невозможными ни раздор внутри низшего класса работников, ни восстание их против обоих высших классов.

Все, что необходимо воинам для исполнения их обязанностей, они должны получать от изготовляющих продукты, вещи и орудия работников производительного труда и притом в количестве ни слишком малом, ни слишком большом.

Питание воинов происходит исключительно в общих столовых. Весь распорядок и рамки жизни стражей направлены на ограждение их от губительного влияния личной собственности и в первую очередь от дурного, тлетворного влияния денег, золота и других драгоценных металлов. Если бы воины-стражи пустились в стяжательство, в приобретение денег и драгоценностей, они не могли бы уже выполнять свой долг защиты членов общества: они превратились бы в хозяев и земледельцев, враждебных остальным гражданам.

Способными к функциям воинов-стражей могут быть и женщины - лишь бы налицо были соответствующие задатки и лишь бы женщина получила необходимое для этих функций воспитание. Для защитника общества пол так же не имеет серьезного значения, как не имеет значения, какой сапожник - плешивый или кудластый - шьет сапоги. Но, ставши на путь подготовки к функции стражей, женщины должны наравне с мужчинами проходить всю необходимую подготовку. "Силы природы равно разлиты в обоих живых существах: по природе всем делам причастна и женщина, всем и мужчина; но женщина во всем слабее мужчины". Однако в этой ее слабости нельзя видеть основания для того, чтобы "все предписывать мужчинам, а женщине ничего". Следовательно, в отношении к охране государства "природа женщины и мужчины - одна и та же, кроме того лишь, что первая слабее, а вторая сильнее!".

Наилучшими женами для мужчин-стражей будут именно женщины-стражи. В силу постоянных встреч мужчин и женщин-воинов за общими гимнастическими и воинскими упражнениями, а также за общими трапезами между мужчинами и женщинами постоянно будет возникать взаимное вполне естественное влечение. Однако в городе - военном лагере, возможна не семья, но лишь соединение мужчины с женщиной для рождения детей. Это тоже "брак", но своеобразный, не способный привести к образованию семьи. "Браки" эти втайне направляются и устраиваются правителями государства, которые стремятся лучших сочетать с лучшими, а худших с худшими.

Как только женщины рожают детей, младенцев отбирают у матерей и передают на усмотрение правителей, которые лучших из новорожденных направляют к кормилицам, а худших, дефективных обрекают на гибель в скрытом месте. По прошествии некоторого времени молодые матери допускаются к кормлению младенцев, но в это время они уже не знают, какие дети рождены ими, а какие - другими женщинами. Все стражи-мужчины считаются отцами всех детей, а все женщины - общими женами всех стражей.

Сдерживающая мера.

В отличие от "мудрости" и от "мужества", третья доблесть совершенного государства, или "сдерживающая мера", есть качество уже не особого или отдельного класса, а доблесть, принадлежащая всем членам наилучшего государства. Там, где она налицо, все члены общества признают принятый в совершенном государстве закон и существующее в нем правительство, сдерживающее дурные порывы. "Сдерживающая мера" приводит к гармоническому согласованию как лучшие, так и худшие стороны.

"Рассудительность, с нашей точки зрения, более, чем те, предшествовавшие, свойства, походит на некое созвучие и гармонию.

- Как это?

- Нечто вроде порядка - вот что такое рассудительность; это власть над определенными удовольствиями и вожделениями - так ведь утверждают, приводя выражение "преодолеть самого себя", уж не знаю каким это образом. И про многое другое в этом же роде говорят, что это - следы рассудительности. Не гак ли?

- Именно так.

- Разве это не смешно: "преодолеть самого себя"? Выходит, что человек преодолевает того, кто совершенно очевидно сам себе уступает, так что тот, кто уступает, и будет тем, кто преодолевает: ведь при всем этом речь идет об одном и том же человеке.

- Конечно.

- Но мне кажется, этим выражением желают сказать, что в самом человеке, в его душе есть некая лучшая часть и некая худшая, и, когда то, что по своей природе лучше, обуздывает худшее, тогда говорят, что оно "преодолевает самое себя": значит, это похвала; когда же из-за дурного воспитания или общества верх берет худшее (ведь его такая уйма, а лучшего гораздо меньше), тогда, в порицание и с упреком, называют это "уступкой самому себе", а человека, испытывающего такое состояние, - невоздержным.

- Обычно так и говорят.

- Посмотри теперь на наше новое государство и ты найдешь и нем одно из этих двух состояний: ты скажешь, что такое государство справедливо можно объявить преодолевшим самого себя, поскольку нужно называть рассудительным и преодолевшим самого себя все то, в чем лучшее правит худшим.

- Я смотрю и вижу, что ты прав.

- Множество самых разнообразных вожделений, удовольствий и страданий легче всего наблюдать у женщин и у домашней челяди, а среди тех, кого называют свободными людьми, - у ничтожных представителей большинства.

- Конечно.

- А простые, умеренные [переживания], продуманно направленные с помощью разума и правильного мнения, ты встретишь v очень немногих, лучших по природе и по воспитанию.

- Это верно.

- Так не замечаешь ли ты этого и в нашем государстве: жалкие вожделения большинства подчиняются там разумным желаниям меньшинства, то есть людей порядочных?

- Да, замечаю.

- Значит, если уж признавать какое-нибудь государство преодолевшим и удовольствия, и вожделения, и самое себя, так это будет наше государство.

- Совершенно верно.

- А разве нельзя, согласно всему этому, признать его и рассудительным?

- Вполне можно!

- И опять-таки, если уж в каком-нибудь государстве и у правителей, и у подвластных существует согласное мнение о том, кому следует править, то оно есть и в нашем государстве. Или ты не согласен?

- Вполне и бесспорно согласен.

- Раз дело обстоит так, то кому из них присуща, скажешь ты, рассудительность - правителям или подвластным?

- Вроде бы тем и другим.

- Ну, вот видишь, мы, значит, верно предсказывали не так давно, что рассудительность подобна некой гармонии.

- И что же?

- Это не так, как с мужеством или мудростью: те, присутствуя в какой-либо одной части государства, делают все государство соответственно либо мужественным, либо мудрым; рассудительность же не так проявляется в государстве: она настраивает на свой лад решительно все целиком; пользуясь всеми своими струнами, она заставляет и те, что слабо натянуты, и те, что сильно, и средние звучать согласно между собою, если угодно, с помощью разума, а то и силой или, наконец, числом и богатством и всем тому подобным, так что мы с полным правом могли бы сказать, что эта вот согласованность и есть рассудительность, иначе говоря, естественное созвучие худшего и лучшего в вопросе о том, чему надлежит править и в государстве, и в каждом отдельном человеке.

Справедливость.

Основным принципом идеального государственного устройства является справедливость. Каждому гражданину государства справедливость отводит особое занятие и особое положение. Господство справедливости сплачивает разнообразные и даже разнородные части государства в целое, запечатленное единством и гармонией.

Наличие в государстве справедливости подготовляется и обусловливается "сдерживающей мерой". Благодаря справедливости каждый разряд в государстве и всякий отдельный человек, одаренный известной способностью, получает для исполнения и осуществления свое особое дело. "Мы положили, что из дел в городе каждый гражданин должен производить только то одно, к чему его природа наиболее способна". Не хватание одновременно за многие занятия, а именно "это делание своего, вероятно, и есть справедливость". Поэтому справедливость - как доблесть, которая не допускает возможности подобного смешения. Наименьшей бедой было бы смешение функций различных специальностей внутри класса работников производительного труда: если, например, плотник станет делать работу сапожника, а сапожник - работу плотника или если кто-либо из них захочет делать вместе и то и другое. Но "многоделание" было бы уже прямо гибельно для государства если какой-либо ремесленник или человек, по природе своей промышленник, возгордившись своим богатством или множеством, или могуществом, пожелал бы заняться воинским делом, а воин, не способный быть советником и руководителем государства, посягнул бы на функцию управления, или если кто-нибудь захотел бы одновременно совершать все эти дела. Даже при наличии первых трех видов доблести, многоделье и взаимный обмен занятиями причиняют государству величайший вред и потому "весьма правильно могут быть названы злодеянием", "величайшей несправедливостью против своего города". И наоборот, "делание своего": во всех трех видах деятельности, необходимых для государства, "будет противоположно той несправедливости, - будет справедливостью и сделает город справедливым".

"Из дел в городе каждый гражданин должен производить одно то, к чему его природа наиболее способна. - Да, говорили. - А что производить свое-то и не хвататься за многое есть именно справедливость - это слышали мы и от других и часто высказывали сами. - Да, высказывали. - Так это-то, друг мой, некоторым образом бывающее, продолжал я, это делание своего, вероятно, и есть справедливость. Знаешь ли, из чего заключаю? - Нет, скажи, отвечал он. - Мне кажется, в исследуемых нами добродетелях города, то есть в рассудительности, мужестве и мудрости, остальное есть то, что всем им доставляет силу внедряться в человека и в кого они внедряются-то, тем служить к спасению пока в ком это имеется. Но остальное в них, когда три были найдены, мы назвали справедливостью".

В государстве три разряда его граждан - правители, воины и работники производительного труда - составляют гармоническое целое под руководством наиболее разумного класса. Но то же происходит и в душе отдельного человека. Если каждая из трех составных частей души будет совершать свое дело под управлением, то гармония души не нарушится. При таком строе души разумное начало будет господствовать, аффективное - выполнять обязанность защиты, а вожделеющее - повиноваться и укрощать свои дурные стремления. От дурных поступков и от несправедливости человека ограждает именно то, что в его душе каждая ее часть исполняет предназначенную ей функцию - как в деле господства, так и в деле подчинения.

Как бы ни решался вопрос о том, какую роль в стремлении государства к совершенству играют три первых добродетели, - во всяком случае со всеми этими тремя доблестями "состязается кроющееся в государстве стремление, чтобы каждый делал свое: способность каждого делать свое борется... за добродетель города с его мудростью, сдерживающей мерой и мужеством".

Начертанный проект наилучшей организации общества и государства является осуществимым только для греков. Для народов, окружающих Элладу, он не применим в силу полной их неспособности к устройству общественного порядка, основанного на началах разума. Таков "варварский" мир, в исконном смысле этого слова, обозначающем все негреческие народы, независимо от степени их цивилизации и политического развития. Различие между эллинами и варварами настолько существенно, что даже нормы ведения войны будут иными - в зависимости от того, ведется ли воина между греческими племенами и государствами или между греками и варварами. В первом случае должны соблюдаться принципы человеколюбия, продажа пленных в рабство не допускается; во втором - война ведется со всей беспощадностью, а побежденные обращаются в рабов.