Чувственный мир 3 страница

Все первые четыре рода сущего - бытие, покой, движение, тождественное -принадлежат, или причастны, к роду иного. Так, движение есть иное не как движение, но лишь поскольку движение не есть покой, не есть бытие, не есть тождественное и т. д.

В качестве иного по отношению ко всем остальным каждый род сущего не есть остальные роды. Движение не есть покой. Однако в то же время оно есть, поскольку оно как существующее движение причастно к бытию. Движение не есть тождественное. Однако в то же время, будучи самим собой, оно причастно тождественному и в этом смысле есть тождественное. Движение и есть и не есть тождественное. Оно одинаково причастно и тождественному и иному. Будучи иным в отношении к покою и тождественному, движение есть иное и в отношении к самому иному Поэтому движение одновременно и есть иное и не есть иное. Будучи иным и по отношению к бытию, движение в этом смысле не есть бытие или, иначе, есть небытие. Оно есть одновременно и бытие и небытие: бытие - поскольку причастно бытию; небытие - поскольку причастно иному и, стало быть, есть иное, чем бытие, т. е небытие.

Но и все остальные роды сущего должны быть характеризованы как такие, каждый из которых одновременно есть и бытие, поскольку он причастен бытию, и небытие, т. е. иное, чем бытие, поскольку он причастен иному. Не избегает этой участи и само бытие: так как бытие есть иное, чем покой, движение, тождественное и чем само иное, то оно не есть все эти роды и, стало быть, будучи бытием, есть в то же время и небытие\'.

При этом небытие означает отнюдь не нечто совершенно противоположное бытию. Небытие есть лишь иное, чем бытие. Кто говорит, будто нечто не есть великое, тот не высказывает этим, будто это невеликое противоположно великому, т. е. мало: он хочет сказать только то, что оно есть нечто иное, чем великое. В этом смысле, например, "некрасивое" есть особый вид "иного", существующий так же, как существует "красивое". С этой точки зрения, "некрасивое" есть одно существующее, которое мы противопоставляем другому существующему. Некрасивое, невеликое, несправедливое существуют совершенно так же, как существуют красивое, великое и справедливое.

Так как иное есть род существующего, то все частные разновидности иного также должны быть существующими. Область иного беспредельна. Каждое отрицание, поставленное перед каким-нибудь понятием, означающим известный предмет бытия, очерчивает беспредельную область, иного, которая противопоставляется, как один вид существующего, отрицаемому понятию, как другому виду существующего. Таким образом, "существующее, без всякого противоречия, становится тысячи тысяч раз не существующим". Противоречия здесь не получается именно потому, что всякая частная область иного рассматривается как нечто существующее. Иное, чем бытие, так же существует, как и само бытие. Но так как иное, чем бытие, есть небытие, то получается, что небытие существует так же, как и бытие.

Итак, небытие существует. Положение это выводится из необходимости, с какой бытие переходит в свое иное. Самый переход этот является не только как необходимый для мысли, поскольку бытие мыслится, но в силу соответствия между видами познания и самими предметами познания как выражающий природу самого бытия.

В то время бытие, поскольку оно рассматривается само по себе, едино, вечно, тождественно, неизменно, неподвижно, бездейственно и не подлежит страданию. Напротив, то же бытие, поскольку оно рассматривается через свое иное, множественно, возникает, содержит в себе различия, изменчиво, подвижно и подлежит страданию. Поэтому, согласно полному определению своей сущности, бытие одновременно и едино и множественно, и вечно и преходяще, и неизменно и изменчиво, и покоится и не покоится, и движется и не движется, и действует и не действует, и страдает и не страдает. Все вторые в каждой паре определения высказываются как определения много. Но так как иное есть иное по отношению к бытию, или иное бытия, то все эти определения оказываются определениями также и самого бытия. Итак бытие, как по самой своей природе, так и по своему понятию, необходимо заключает в себе противоположные определения.

Хотя доказывается, что одно и то же бытие едино и множественно в одно и то же время, "единым" и "множественным" оно оказывается в различных отношениях: бытие "едино", поскольку оно рассматривается в отношении к самому, себе, к своей тождественной основе. И то же самое бытие "множественно", поскольку оно рассматривается в другом отношении - в отношении к своему "иному".

То же самое приходится сказать о всех других определениях бытия: все они мыслятся как противоположные друг другу, но не как противоречащие в одном и том же отношении.

Противоречие.

"Возможно ли, чтобы одно и то же стояло и двигалось в отношении к одному и тому же. Чтобы ответить на этот вопрос необходимо предварительно устранить одно недоразумение. Если бы кто-нибудь видя, что человек стоит и в то же время движет руками и головой, стал утверждать, будто человек этот "стоит и вместе движется", то с утверждающим это нельзя было бы согласиться, но следовало бы сказать, что в таком человеке "одно стоит, а другое движется". Согласиться с утверждающим нечто подобное так же невозможно, как невозможно согласиться с человеком, который стал бы, подшучивая над своим собеседником, лукаво утверждать, будто кубарь или другое какое-либо вертящееся на своей оси тело вместе и стоит и движется, когда, уткнувшись в одно место наконечником своей оси, тело это вращается вокруг своей оси. Согласиться с этим невозможно по той причине, что такие вещи "вращаются и не вращаются в отношении не к одному и тому же". О таких вещах следовало бы сказать, "что в них есть и прямое и круглое и что в отношении прямоты они стоят - ибо никуда не отклоняются,- в отношении окружности же совершают круговое движение".

Кто поймет несостоятельность утверждения, приписывающего одному и тому же предмету свойства, противоречащие друг другу в одном и том же отношении, тот уже не впадет в подобное недоразумение и уже не станет уверять, "будто что-нибудь, будучи тем же в отношении к тому же и для того же, иногда может терпеть или делать противное".

Вывод этот относится не только к некоторым частным случаям противоречащих утверждений. Вывод этот - общая предпосылка для всех возможных случаев, всеобщий онтологический и логический закон. "Чтобы через рассуждение о всех таких недоумениях и чрез доказывание их несправедливости не подвергаться нам необходимости удлинять свою речь, мы примем это положение за верное и будем двигаться вперед, условившись, что даже в случае, если бы что-либо показалось нам иначе, а не так, мы будем решать все, исходя из этого положения".

Положение, о котором здесь идет речь, есть закон противоречия, или закон немыслимости противоречия. В качестве закона он означает невозможность и недопустимость мыслить противоречащие утверждения об одном и том же предмете, в одно и то же время, в одном и том же отношении. Не только "идеям", но и качествам чувственных вещей принадлежит свойство, по которому относительно этих вещей не могут быть одновременно утверждаемы противоречащие определения. "Мне кажется, что не только великое само по себе никогда не желает быть вместе великим и малым, но великое наше и не принимает малого и не хочет превосходить малого. Тут одно из двух: великое или убегает или удаляется, когда подходит противоположное ему малое, или исчезает, когда последнее уже подошло". Таким же образом и все другие противоположности, оставаясь тем, чем были, не хотят сделаться или быть противоположными тому, но в этом состоянии или устраняются или исчезают. "Тогда говорилось, - поясняет Сократ, - что противоположная вещь возникает из противоположной, а теперь, что противоположное - само по себе - ни в нас, ни в природе никогда не может сделаться противоположным самому себе".

Таким образом, совмещение противоположностей допустимо в чувственных вещах, но недопустимо в определениях мысли, которые должны рассматриваться в качестве тождественных себе и относительно которых нельзя мыслить совместимость противоречащих утверждений. Напротив, чувственные вещи могут переходить в противоположное себе. Чувственный мир есть область, в которой "противное происходит из противного, - если только имеется что-нибудь ему противоположное, - как например, похвальное - постыдному, справедливое - несправедливому" и т. д. "Не необходимо ли, чтобы вещи, по отношению к которым есть нечто противоположное, происходили не из чего более, как из того, что им противоположно".

В предметах чувственного мира не только противоположное переходит в противоположное, но и в одной и той же вещи в одно и то же время совмещаются противоположные качества, притом не случайно, но необходимым образом. "В этих именно прекрасных предметах не проявляется, думаешь, ничего безобразного? В этих справедливых - ничего не справедливого? В этих благочестивых - ничего нечестивого?" - "Нет, - отвечает философ, - они по необходимости являются как-то и прекрасными и безобразными".

Но противоположности могут сосуществовать и совмещаться только для мнения, только для низшей части души, направленной на познание чувственных предметов. Напротив, для разумной части души, направленной на познание истинно-сущих "видов", или "идей", верховным законом будет закон, запрещающий мыслить совмещение противоположных утверждений об одном и том же предмете: "Не сказали ли мы, что одному и тому же невозможно мыслить противоположное об одном и том же". - "Да и правильно сказали. Следовательно, часть души, имеющая мнение, противоположное мере, не одна и та же с частью ее, мыслящей согласно мере". Эта, худшая, часть души, допускающая совмещение противоречащих определений, проявляется в нас, например, когда приступая к измерению и обозначая нечто как большее, меньшее или равное сравнительно с другим, душа представляет себе "противоположное в отношении одних и тех же вещей".

Но, будучи недопустимым и немыслимым в отношении к истинно-сущему, противоречие, возникающее при известных условиях в мысли, есть ценный стимул познания и исследования. Противоречие есть не то, что может быть усмотрено познанием в самих вещах, а то, что, появившись в мысли, побуждает мысль к познанию истинно-сущего.

Чтобы извлекать из души погребенные в ней и позабытые ею знания, необходимо вызвать душу к размышлению. Однако, впечатление или мысль, не затронутые противоречием, не могу побудить душу к размышлению. Сделать это, вызвать душу к размышлению может только такое впечатление или такая мысль, которые заключают в себе противоречие. "Не вызывает на размышление то, что не переходит в противоположное ощущение, тогда как то, что переступает в противоположное ощущение, то есть когда ощущение говорит об одном нисколько не меньше, чем о противоположном, я считаю вызывающим на размышление".

Искусство побуждать к размышлению и исследованию посредством указания на противоречия, заключающиеся в обычных поспешно составленных мнениях о различных вещах, и есть, искусство "диалектики". Сопоставляя мнения и сводя их в своих исследованиях воедино, мастера диалектики "показывают, что эти мнения находятся между собой в противоречии... в одно и то же время, о тех же самых вещах, в том же самом отношении и тем же самым образом".

Именно потому, что мыслить противоречивые утверждения об одном и том же, в одно и то же время, в одном и том же отношении недопустимо, обнаружение подобных противоречий в мнениях о рассматриваемом предмете изобличает мнимого знатока предмета в невежестве. Изобличенный испытывает мучительное недоумение. Но вместе с тем желание освободиться от этого тягостного состояния побуждает обличенного в невежестве напрячь все свои силы. В результате его усилий знания, погребенные в душе, начинают в нем проясняться. Сначала они "вдруг возбуждаются у него, как сновидение". Если же диалектик "начнет часто и различным образом спрашивать его о том самом предмете, то... в конце он, без всякого сомнения, будет знать о нем ничем не хуже другого".

Противоречие чисто отрицательное условие познавательной деятельности. Оно не столько раскрывает содержание усматриваемой истины, сколько есть "сигнал о бедствии", заставляющий мысль отвратиться от мнимого знания и обратиться к знанию истинному. Противоречие есть знак, указывающий не на обладание истиной, а напротив, - на пребывание мысли в сфере мнения, заблуждения, неистинного.

• Государство.

"- Государство (город), - сказал я, - возникает, как я полагаю, когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но нуждается еще во многом. Или ты приписываешь начало общества чему-либо иному?

- Нет, ничему иному.

- Таким образом, каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства, не правда ли?"

Все государства можно подразделить на два типа: идеальный тип государства и отрицательный тип государства. Все существующие государства принадлежат к последнему, отрицательному типу. В нем главным двигателем поведения людей оказываются материальные заботы и стимулы.

"Имеем ли мы какое-либо большее для государства зло, чем то, которое разъединяет его и делает из него многие государства, вместо одного, или большее добро, чем то, которое связывает его и делает единым?". Всякая разность чувств разрушает единство государства. Это происходит, "когда в государстве одни говорят: "это - мое, а другие "это - не мое". Напротив, в совершенном государстве "большинство людей в отношении к одному и тому же одинаково говорит: "это - мое" или "это - не мое".

Общность достояния, отсутствие личной собственности, невозможность ее возникновения, сохранения и приумножения делает невозможным и возникновение судебных имущественных тяжб и взаимных обвинений, тогда как в существующем греческом обществе все раздоры порождаются спорами из-за имущества, из-за детей и из-за родственников.

Отрицательный тип государства выступает в четырех возможных формах: тимократия, олигархия, демократия и тирания. В сравнении с идеальным государством, каждая из этих форм есть последовательное ухудшение или извращение формы идеальной. В отрицательных формах государства вместо единомыслия налицо раздор, вместо справедливого распределения обязанностей - насилие и насильственное принуждение, вместо стремления правителей и воинов-стражей к высшим целям общежития - стремление к власти ради низких целей, вместо отречения от материальных интересов - алчность, погоня за деньгами.

Тимократическое государство.

Тимократия, то есть власть, основанная на господстве честолюбцев. Уже с первыми признаками упадка возникает страсть к обогащению и стремление к стяжанию. В тимократии первоначально сохранялись черты совершенного строя: здесь правители пользуются почетом, воины свободны от земледельческих и ремесленных работ и от всех забот материальных, трапезы - общие, процветают упражнения в военном искусстве и в гимнастике. Однако со временем охотники до драгоценных металлов начинают втайне собирать и хранить золото и серебро в стенах своих жилищ, и, при участии в этом жен, образ жизни меняется на роскошный. Стремление к роскоши губит все лучшее, что было при тимократии. Обогатившись, немногие избранные стремятся захватить власть. Так тимократия вырождается в олигархию. Олигархическое государство.

Олигархия - господство немногих над большинством (oligoi - немногие). Это - правление, основывающееся на переписи и на оценке имущества, так что в нем властвуют богатые, а бедные не имеют участия в правлении. В подобном городе "был бы по необходимости не один город, а два: один из людей бедных, другой - из богатых, и оба они, живя в том же самом месте, злоумышляли бы друг против друга". В олигархическом государстве расточители - богачи, подобно трутням в пчелином улье, превращаются в конце концов в бедняков, но в отличие от пчелиных трутней, лишенных жала, многие из этих двуногих трутней с жалом: преступники, злодеи, воры, обрезыватели кошельков, святотатцы, мастера всяческих злых дел.

В олигархическом государстве не выполняется основной закон жизни общества. Закон этот в том, чтобы каждый член общества "делал свое" и притом "только свое". Напротив, в олигархии, во-первых, часть членов общества занимаются каждый самыми различными делами - и земледелием, и ремеслами, и войной. Во-вторых, в олигархии право человека на полную распродажу накопленного им самим имущества приводит к тому, что такой человек превращается в совершенно бесполезного члена общества: не составляя части государства, он в нем лишь бедняк и беспомощный человек.

Дальнейшее развитие олигархии приводит к последовательному развитию ее в еще худшую форму государственного устройства - в демократию.

Демократическое государство.

Демократия - власть и правление большинства, но правление в обществе, в котором противоположность между богатыми и бедными обостряется еще сильнее, чем при олигархии. Развитие роскошного образа жизни в олигархии, неудержимая и неукротимая потребность в деньгах приводит молодых людей в лапы ростовщиков, а быстрое разорение и превращение богатых в бедняков способствует возникновению зависти, злобы бедных против богатых и злоумышленных действий против всего государственного строя, гарантирующего богатым господство над бедными. Неуклонно развиваясь, имущественная противоположность становится заметной даже по внешности тех и других. С другой стороны, самые условия общественной жизни делают неизбежными не только частые встречи бедных с богатыми, но даже совместные действия: в играх, в состязаниях, на войне. Рост возмущения бедных против богатых приводит к восстанию. Если восстание заканчивается победой бедняков, то они часть богачей уничтожают, другую часть изгоняют, а государственную власть и функции управления разделяют между всеми оставшимися членами общества. Это и есть демократия.

Тираническое государство.

Наихудшей формой отклонения от идеального государственного строя Платон признал тиранию. Это - власть одного над всеми в обществе. Возникает эта власть, подобно предыдущим формам, как вырождение предшествующей ей демократической формы правления. Та же болезнь, которая заразила и погубила олигархию, от своеволия, еще больше и еще сильнее заражает и порабощает демократию. Все, что делается слишком, вознаграждается великой переменой в противоположную сторону: так бывает со сменой времен года, в растениях, в телах и ничуть не меньше в правлениях: избыток свободы должен приводить отдельного человека, так же как и полис (город - государство), ни к чему иному как к рабству. Поэтому и тирания происходит именно из демократии - как сильнейшее и жесточайшее рабство из высочайшей свободы.

Тирания выступает как результат нарушения меры. Народ от избытка свободы попадает в рабство. Происходит это так: самые ядовитые из трутней пробираются к власти, а остальные "усаживаются поближе к помосту, жужжат и не допускают, чтобы кто-нибудь говорил иначе". Эти трутни собирают "мед" из "сотов", то есть, стараются как можно больше взять денег с богатых. Самая многочисленная прослойка - это народ, который беден, но ему всегда можно дать небольшую часть, отнятую у богатых. Зато большая часть достается тем, у кого власть.

Тиран вырастает из ставленников народа. Народу начинает нравиться кто-то из трутней, который очень сладко поет, обещает народу сто коробов. Однако, когда его выдвигают в правители, он начинает круто меняться - становится волком, оскверняя себя убийствами своих политических противников. "В первые дни, вообще в первое время он приветливо улыбается всем, кто бы ему ни встретился, а о себе утверждает, что он вовсе не тиран; он дает много обещаний частным лицам и обществу; он освобождает людей от долгов и раздает землю народу и своей свите. Так притворяется он милостивым ко всем и кротким... Когда же он примирится кое с кем из своих врагов, а иных уничтожит, так что они перестанут его беспокоить, я думаю, первой его задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе... да и для того, чтобы из-за налогов люди обеднели и перебивались со дня на день, меньше злоумышляя против него".

"Так вот какова, друг мой, та прекрасная и бойкая власть, примолвил я, из которой, по моему мнению, рождается тирания. - Да, бойка! сказал он; но что после этого? - Та же болезнь, отвечал я, которая заразила и погубила олигархию, от своеволия еще более и сильнее заражает и порабощает демократию. И действительно, что делается слишком, то вознаграждается великою переменою в противоположную сторону: так бывает и во временах года, и в растениях, и в телах, так, нисколько не менее, и в правлениях. - Вероятно, сказал он. - Ведь излишняя свобода естественно должна переводить как частного человека, так и город ни чему другому, как к рабству. - Вероятно. – Поэтому естественно, продолжал я, чтобы тирания происходила не из другого правления, а именно из демократии, то есть, из высочайшей свободы, думаю, - сильнейшее и жесточайшее рабство....

... Не правда ли, сказал я, что в первые дни и в первое время он (тиран) улыбается и обнимает всех, с кем встречается, не называет себя тираном, обещает многое в частном и общем, освобождает от долгов, народу и близким к себе раздает земли и притворяется милостивым и кротким в отношении ко всем? - Необходимо, сказал он. - Если из внешних-то неприятелей с одними, думаю, он примирился, а других разорил и с этой стороны у него покойно, то ему на первый раз все-таки хочется возбуждать войны, чтобы простой народ чувствовал нужду в вожде. - И естественно. - Внося деньги, граждане не терпят ли бедности? И каждый день занятые пропитанием себя, не тем ли меньше злоумышляют против него? - Очевидно. - А если только начинает он, думаю, подозревать, что кто-нибудь имеет вольные мысли и не попускает ему властвовать, то по какому-нибудь поводу не губит ли таких среди неприятелей? И для всего этого не необходимо ли тиранy непрестанно воздвигать войну? - Необходимо. - Делая же это, не тем ли более подвергается он ненависти граждан? - Как же не подвергаться? - Тогда граждане, способствовавшие к его возвышению и имеющие силу, не будут ли смело говорить и с ним, и между собою и, если случатся особенно мужественные, не решатся ли охуждать текущие события? - Вероятно таки. - Поэтому тиран, если хочет удержать власть, должен незаметно уничтожать всех этих, пока не останется у него ни друзей, ни врагов, от которых можно было бы ожидать какой-нибудь пользы".

Идеальное государство.

Существующим, несовершенным формам государственного общежития предшествовала во времена глубокой древности, в век правления Хроноса, совершенная форма общежития. В те времена сами боги, как божественные пастухи, управляли отдельными областями, а в жизни общества наблюдалась достаточность всего необходимого для жизни, отсутствовали войны, разбои и раздоры. Люди непосредственно рождались из земли, не нуждались в жилищах и в постели, использовали немалые часы досуга для занятий философией. На этой стадии люди были свободны от обязанности борьбы с природой и их соединяли узы дружбы.

Однако взять этот строй за образец возможного наилучшего порядка невозможно - этого не дозволяют материальные условия существования: необходимость самосохранения, борьба против природы и против враждебных народов. Впрочем, недостижимый образец минувшего золотого века проливает свет на условия, в которых приходится жить современному человеку: вглядываясь в этот миновавший и невозвратный строй, мы видим, в чем состоит зло, препятствующее правильному устройству общества, зло, - порождаемое хозяйственной нуждой, семейными отношениями, международной борьбой.

Таким образом, при росте и благоустройстве нашего государства надо предоставить всем сословиям возможность иметь свою долю в общем процветании, соответственно их природным данным.

"Сейчас мы лепим в нашем воображении государство, как мы полагаем, счастливое, но не в отдельно взятой его части, не так, чтобы лишь кое-кто в нем был счастлив, но так, чтобы оно было счастливо все в целом...".

Эта наилучшая государственная система должна обладать рядом черт нравственной и политической организации, которые были бы способны обеспечить государству решение самых важных задач. Такое государство, во-первых, должно обладать силой собственной организации и средствами ее защиты, достаточными для сдерживания и отражения враждебного окружения; во-вторых, оно должно осуществлять систематическое снабжение всех членов общества необходимыми для них материальными благами; в-третьих, оно должно руководить и направлять высокое развитие духовной деятельности и творчества. Выполнение всех этих задач означало бы осуществление идеи блага как высшей "идеи", правящей миром.

Наисовершеннейшее по своему строю и оттого благое государство обладает четырьмя главными доблестями: 1) мудростью, 2) мужеством, 3) сдерживающей мерой (просветленным состоянием аффектов, благоразумием, рассудительностью, воздержанностью, скромностью) и 4) справедливостью.

Мудрость.

Под "мудростью" понимается не какое-либо техническое знание или умение, но высшее знание, или способность дать добрый совет о государстве в целом - о способе направления его внутренних дел и о руководстве им в его внешних отношениях. Такое знание - "охранительное", а обладающие этим знанием правители - "совершенные стражи". "Мудрость" - доблесть, принадлежащая не множеству ремесленников, но весьма немногим - философам и есть, ближайшим образом не столько даже специальность по руководству государством, сколько созерцание занебесной области вечных и совершенных "идей" - доблесть, в основе своей - нравственная.

"Целый, согласно с природою устроенный город может быть мудрым по малочисленнейшему сословию, по части самого себя, по начальственному и правительственному в нем занятию. Это, вероятно, есть согласный с природою малейший род, имеющий право обладать тем знанием, которое одно надобно называть мудростью прочих знаний".

Только философы должны быть правителями, и только при правителях-философах государство будет благоденствовать и не будет знать существующего в настоящее время зла: "Пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино - государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди - а их много - которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой Главкон, государствам не избавиться от зол...".

Для достижения благоденствия правители должны быть не мнимыми, лишь подобными философам, а истинными философами, т.е. те, которые "любят созерцать истину".

Мужество.

"...- Мужество, говорю, есть некоторое хранение, продолжал я. - Какое хранение? - Хранение мнения о законе относительно опасностей, полученном с воспитанием, что такое эти опасности и какие. Вообще я назвал мужество хранением потому, что человек и в скорбях, и в удовольствиях, и в желаниях, и среди страхов удерживает то мнение и никогда не оставляет его. Если хочешь, я, пожалуй, уподоблю его, чему, мне кажется, оно подобно. - Да, хочу. - Не знаешь ли, продолжал я, что красильщики, намереваясь окрасить шерсть так, чтобы она была пурпуровая, сперва из множества цветов выбирают один род - цвета белого, потом употребляют немало предварительных трудов на приготовление шерсти, чтобы она приняла наиболее цвета этого рода, и тик-то приготовленную уже красят. И все, что красится этим способом, быв окрашено, пропитывается так, что мытье ни с вычищательными средствами, ни без вычищательных не может вывесть краски. А иначе, знаешь что бывает, этим ли кто цветом или другим окрашивает вещь, не приготовивши ее? - Знаю, сказал он: она вымывается и становится смешанною. - Так заметь, примолвил я, что это же по возможности делаем и мы, когда избираем воинов и учим их музыке и гимнастике. Не думай, будто мы затеваем что другое, а не то, как бы наилучше, по убеждению, приняли они законы - основную краску и, получая природу и пищу благопотребную, пропитывались мнением о предметах страшных и всех других; так, чтобы краска их не смывалась теми чистительными средствами, например удовольствием, скорбью, страхом и пожеланием, которые и состоянии все изглаживать и сделать это сильнее всякого халастра, пятновыводящего порошка и другого вычищающего вещества. Такую-то силу и всегдашнее хранение правильного и законного мнения о вещах страшных и нестрашных я называю мужеством и в этом поставляю мужество, если ты не почитаешь его чем-нибудь другим. - Не почитаю ничем другим, сказал он; потому что правильное мнение о том же самом, родившееся без образования, - мнение зверское и рабское ты почитаешь не очень законным и называешь его чем-то другим, а не мужеством. - Весьма справедливо говоришь, сказал я. - Так принимаю это за мужество. - Да и принимай, по крайней мере за мужество политическое, промолвил я, и примешь правильно....

... - Кто мог бы, сказал я, назвать город трусливым или мужественным, смотря на что-нибудь иное, а не на ту часть, которая воюет за него и сражается? - Никто не стал бы смотреть на что-нибудь иное, отвечал он. - Потому что другие-то в нем, примолвил я, будучи или трусливыми, или мужественными, не сделали бы его таким или таким. - Конечно, нет. - Следовательно, и мужественным бывает город по некоторой части себя, поколику в ней имеется сила, во всех случаях сохраняющая мнение об опасностях...".