 |
Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | |
Афанасий Филипович, игумен Брестский (к. XVI в. -- 1648 г.) 1 страница
|
|
Беда мне мовити таковые речи на таковом месте, беда и не мовити мне справ Бозских...
Афанасий Филипович, "Диариуш"
Через несколько лет после смерти арх. Леонтия Карповича в Виленский Свято-Духов монастырь пришел некто Филиппович, служивший до этого при дворе Льва Сапеги в качестве учителя. Достойно пройдя положенный "испыт" он был пострижен тогдашним игуменом монастыря Иосифом Бобриковичем (пострижеником и духовным чадом арх. Леонтия) и получил иноческое имя Афанасий (греч. бессмертный). Это и был тот "иной", о котором Леонтий Карпович на смертном одре молил Господа "на сей душеполезный труд (труд защиты Православия.-Л.Л.) подвигнуть... по исходе окаянныя моея души из... многострадального... грешного моего тела"…
Афанасий Филипович тоже был "открыт" для современного читателя достаточно поздно: первые сведения о нем появились лишь в 1811 г., в 3-ей части исследования по "Истории российской иерархии", изданной ректором Новгородской духовной семинарии Амвросием. Повествуя о брестском монастыре Симеона Столпника, Амвросий упомянул о том, что в соборной церкви монастыря “почивают открытые святые мощи преподобномученика Афанасия, в 20 день июля 1648 г. умученнаго”[959]. Однако до того, как в 1878 г. Петербургской Археографической Комиссией был опубликован текст "Диариуша" Афанасия Филиповича, серьезное исследование жизни и творческого наследия этого "руского" подвижника не предпринималось. Впрочем и первые его исследователи не увидели в Филиповиче ничего, кроме "религиозного фанатизма", не имеющего положительного значения в исторической жизни "литвинов" (Н. Костомаров, А. Левицкий, С. Голубев[960]). Да и до сих пор еще шлейф "религиозного фанатика" тянется за Филиповичем (то явно, то скрыто) из исследования в исследование за редким исключением. С точки зрения той системы, в которой мы рассматриваем развитие словесного творчества в культурах восточных славян, это положение вполне объяснимо: здесь как раз и проявляется несовпадение модусов восприятия действительности "автора" и "читателя" -- исследователи при анализе деятельности и творчества Афанасия Филиповича исходят из совершенно иных посылок, чем сам подвижник, а потому и получается, по апостолу: "Для иудеев -- соблазн; для эллинов -- безумие".
Немногочисленные известия о жизни преподобномученика в основном отыскиваются в написанном им самим "Диариуше". Сообщения эти настолько скупы и фрагментарны, к тому же касаются лишь одной стороны деятельности Брестского игумена, что биографу, как и в случае с арх. Леонтием Карповичем, трудно составить более-менее связное жизнеописание.
Не известны ни родители, ни точное место и время рождения, ни даже крещальное имя подвижника, хотя по некоторым оговоркам "Диариуша" можно предполагать, что препмч. Афанасий родился приблизительно в 1595–1600 г. в Вильне (а может, что менее вероятно, на Брестчине), возможно, в семье обедневшего шляхтича, которому пришлось стать кожевником, а может быть, в семье ремесленника-кожевника, члена цеха кожевников и не исключено, что вместе с тем – братчика Виленского Свято-Духова (или же Брестского православного Никольского?) братства. Сам Афанасий в одном из посланий королю Речи Посполитой Владиславу IV называет себя "нендзный чловек, простак, гарбарчик[961], калугер убогий". А в своем кратком жизнеописании, приведенном в том же "Диариуше", отмечает, что "з детинства и от взятя розуму моего, ласкою Божею и молитвами Пречистое Богородицы, в веры Православной и Церкви правдивой Восточной статечне был".
Несмотря на то что Афанасий называет себя "простаком", то есть необразованным, он по тем временам был очень хорошо образован. Обучался Филипович вероятнее всего, в одной из братских православных школ, потом -- возможно, в Виленской Иезуитской коллегии, куда принимались представители всех конфессий.
Закончив учебу, будущий подвижник занялся педагогической деятельностью в качестве домашнего учителя при дворах православной и католической шляхты: "По науках церковно-руских служилем на розных местцах и у небожчика пана Сапеги, гетмана 7 лет служилем за инспектора Дмитровичу"[962] (с. 84) [963].
Затем Филипович оставляет службу педагога и приходит послушником в Виленский братский Свято-Духов монастырь, во главе которого в то время стоял постриженник и духовное чадо покойного Леонтия Карповича, а также ученик Иова Княгининского -- Иосиф Бобрикович. Он и постриг послушника в монахи под именем Афанасий. "Там же, зрозумевши омылность света того, -- пишет об этом переломном в его жизня событии Афанасий Филиппович, -- чернецем зосталем, року 1627, у Вилни при церкви православной Святаго Духа, рукоположением господина отца годной памети Иосифа Бобриковича" (с. 84).
Вскоре Афанасий покидает Вильню и исполняет монашеское послушание в монастырях ВКЛ: Кутеенском под Оршей, Межигорском под Киевом, после чего возвращается в Свято-Духов монастырь, чтобы принять сан иеромонаха. После иерейской хиротонии, в 1633 г., Афанасия назначают игуменом Дубойского монастыря, что под Пинском, где, по собственному признанию подвижника, "през три лета з духами злыми, видомыми и невидомыми, барзо бедилемся" (с. 85). В 1636 г. этот монастырь, по приказу литовского канцлера Альбрехта Станислава Радзивилла, был передан иезуитам, и Афанасий перебрался в Купятитскую обитель под Пинск.
Незадолго до того, признается подвижник, ему было откровение "не през сон, але вдень и на яве, толко як в захвиценю яком будучи": "видилем на небе хмуры барзо гневливые з войсками ушиковаными (то есть вооруженными.- Л. Л.), на каране готовыми, и на земли – седм огнюв пекельных... з тых огнюв в пятом – жаристом гневе, трох особ выразне видилем: нунциуша легата, в короне папежской, Жигмонта кроля[964] и Сапегу гетмана, за преслядоване церкви Восточной барзо смутно седячих" (с. 86). Замечательно, что то же видение в то же время было и Купятитскому игумену Илариону Денисовичу. По собственному признанию Афанасия, он принял это видение как пророческое, предвещающее скорое уничтожение унии и победу Православия.
В 1637 г. Филипович, услыхав повеление от иконы Богородицы Купятицкой и по благословению Купятитского игумена, едет в Москву просить у царя Михаила Федоровича милостыни на восстановление сгоревшей монастырской церкви Введения Богородицы во храм.
Вскоре после возвращения из Москвы (в 1640 г.) Афанасий по жребию выбирается в игумены Брестского Симеоновского братского монастыря и возглавляет борьбу местного православного братства против незаконных домогательств униатской капитулы. Для этого ему приходится дважды присутствовать на вальных сеймах Речи Посполитой в Варшаве (1641 и 1643 гг.). Накануне сейма 1643 г. подвижник снова слышит от иконы Купятицкой Богородицы приказание, на этот раз -- выступить на сейме с обличением унии и требованием ее уничтожить. Выполняя повеление Богородицы, Афанасий во время одного из сеймовых заседаний выступает с так называемой "Первой супликой королю Владиславу IV", в которой настойчиво требует и едва ли не приказывает монарху "абы... унея проклятая вынищена и внивечь обернена" была (с. 117).
Понятно, что ультимативная форма "Суплики" не могла понравиться королю и сенаторам. Недовольны ею были и представители православного духовенства, сторонники компромиссов и уступок, боявшиеся репрессий со стороны властей. А потому за выступление с этой "супликой" Филипович был арестован и на несколько недель (до окончания сейма) заключен под стражу. Не имея возможности объяснить свой поступок, брестский игумен идет на сознательное юродство: в праздник Благовещения, вырвавшись из своей тюрьмы, он бежит полуобнаженный и вывалявшися в грязи по многолюдной Варшаве к "костелу панны Марии", выкрикивая проклятие унии. Однако его быстро схватили, избили и вновь заключили под стражу, а по окончании сейма отправили на суд духовной консистории в Киев, где подвижник был оправдан и, спустя некоторое время, получив благословение митрополита Петра Могилы, вернулся в Брест.
Через год брестский игумен имел неосторожность передать московскому послу кн. Львову личное письмо своего бывшего воспитанника Яна Фаустина Лубы (якобы московского царевича "Дмитровича"), с тем, чтобы показать российскому сыску, что Луба не подписывается московским царевичем. Однако содержание письма дало основание московскому посольству потребовать от польского правительства выдачи Лубы русскому государю для подробного расследовния.
В это же время случается еще одно откровение подвижнику: от иконы Купятицкой Богородицы он вновь слышит повеление выступить на очередном сейме с обличением унии. Афанасий Филиппович не дерзнул ослушаться Богородицы и стал готовиться к очередному выступлению. Однако невольную услугу московскому сыску брестский игумен был арестован и летом 1645 г. посажен в тюрьму как государственный предатель. В заточении игумен Афанасий пишет ряд статей, объясняющих неканоничность унии и опасность ее для Католической Церкви. Составляет он и "Приготование на суд", думая предстать пред королевские очи с объяснением своих поступков. Но король решил выпустить подвижника и безо всяких с его стороны объяснений. Однако за устным изволением не последовало официального приказа, без которого о. Афанасий, возможно, подозревая подвох, не соглашался уйти из темницы и добивался королевского суда.
Несмотря на готовность короля выслушать заключенного, сенаторы отговорили государя "с подлою особою трактовати" (с. 142). Вместо Владислава IV в камеру к Филиповичу пришли отцы иезуиты стали его "строфовати, же так беспечне галасует" (с. 143), после чего, королевским приказом от 3 ноября 1645 г., о. Афанасий был отправлен во вторую ссылку в Киево-Печерскую лавру под строгий надзор митр. Петра Могилы.
Там подвижник и свел в известный нам теперь "Диариуш" все ранее им написанное "для ведомости людям православным". Один из списков этого произведения-свода Филипович передал митрополиту в качестве оправдания своей деятельности. Однако Петр Могила, помня о строгом предупреждении короля, не рискнул отпустить из под личного надзора слишком уж, на его взгляд, деятельного и неосмотрительного игумена. Тогда, надеясь убедить митрополита и братию лавры в своей невиновности, Филипович 16 сентября 1646 г. вновь идет на сознательное юродство во время литургии в монастырской Воздвиженской церкви. Объясняя этот поступок, он пишет "Причины поступку моего таковые в церкви святой Печеро-Киевской чудотворной на Воздвижение Честного Креста року 1646".
После смерти митр. Петра Могилы в 1647 г. брестский игумен возвращается в свой монастырь, где с тех пор, по свидетельству братии, “юж противного и не мовил противко униатом. Сидел собе тихо в монастыру под час тот тревожливый”[965] (с. 173). О последнем годе его жизни мы узнаем из прибавленной к "Диариушу" статьи "О смерти Афанасия Филиповича през послушников его списаной", которая в жанровом отношении является собственно преподобномученическим пасьоном. Пасьон этот сообщает, что в 1648 г. подвижник был вновь арестован польским правительством якобы за помощь повстанцам-казакам. Несмотря на недоказанность вины, Филипович подвергся пытке огнем, после чего был расстрелян (5 сентября ст. ст.) и зарыт в придорожном борке. Останки мученика были найдены лишь через 8 месяцев после его гибели. Они оказались нетленными и, положенные в медную раку, сохранялись "в склепике" на правом клиросе монастырской братской Симеоновской церкви. Надгробная надпись так свидетельствует о подвиге брестского игумена:
О матко моя Церкви Правосл а вна,
В которой правдиве мешкал Бог зд а вна!
Тобем помогал речью и слов а ми
Я, Афанасий, и всеми сил а ми
...........................................................
Абы не была унея проклят а я.
Тут, толко ты одна Церкви свят а я!..
Над мощами игумена Афанасия неоднократно видели сияние, от них происходили исцеления и другие чудеса. 8 ноября 1815 г. при пожаре в Симеоновской церкви медная рака, в которой хранились мощи преподобномученика, расплавилась. На следующий день священник Самуи Лисовский нашел частицы мощей и положил их на оловянном блюде под алтарем монастырской трапезной церкви[966]. Через несколько лет Минский архиепископ Антоний по просьбе симеоновского настоятеля Автонома распорядился положить частицы мощей в ковчег и хранить их в церкви с должным благоприличием. В 1856 г. после очередного чуда исцеления ковчежец с частицами мощей препдмч. Афанасия был вложен в позолоченую раку, а в 1894 г. над ней была изготовлена сень с изображением св. Афанасия.
Точная дата канонизации Афанасия неизвестна, однако уже в "Истории об унии" Георгия Конисского (70-е гг. XVIII в.) он называется среди киевских святых...[967]
Из творческого наследия Афанасия Филиповича сохранился его "Диариуш"[968]. объединивший все когда-либо написанное подвижником. В данное время известны два списка этого произведения в рукописях XVII в.[969]
4.1"Диариуш" [970]
А запытает ли хто: "Чи пророк ты?" Што мовиш? -- В покоре сердечной отповем: "Не пророк, толко слуга Бога Сотворителя моего, посланный ведлуг часу, абым правду кожному мовил
Афанасий Филипович, "Диариуш"
Созданный Филиповичем свод составляют десять, композиционно как будто независимых, статей (разделов), которые о. Афанасий писал в разное время и по разным поводам на протяжении восьми лет, начиная с 1638 года. Находясь во второй киевской ссылке (1646 г.), Филипович, как уже было отмечено, объединил эти разрозненные статьи в цельное произведение. При этом Филипович дополнил уже написанные разделы некоторыми документальными и эпистолярными материалами, имевшими то или иное отношение к сквозной теме свода[971].
Начинается "Диариуш" с " Истории об образе… ", в которой Афанасифий описывает, как он ходил в 1638 г. к московскому царю по "ялмужну" (милостыню) на возбновление пострадавшего от пожара Богородицкого храма в Купятитском монастыре. "История…" была написана в Москве специально для Михаила Федоровича.
Затем следует "Первая суплика " королю Владиславу IV, написанная в Бресте, в самом начале 1643 г., после откровения Афанасию от образа Богородицы Купятицкой. Как следует из дальнейшего повествования, 10 марта того же года Филипович выступил с ней на вальном сейме в Варшаве, подав ее список королю лично в руки.
Третья статья свода, " Summa talis " -- своего рода "объяснительная записка", составлена в мае 1643 на латинском языке и адресована суду духовной консистории, в которой Филиппович объясняет "отцам старшим" причины своего поступка (юродства), совершенного в Варшаве в день Благовещения.
В четвертой статье (ее называют "Второй супликой" королю) которую Филипович озаглавил как “ Новины правоверным пожаданые о успокоение веры и Церкви Православной Восточной… ”, он подробно объясняет королю и "правоверным", почему уния "проклятая" и для чего ее необходимо как можно скорее уничтожить.
"Новины" Афанасий сопроводил своеобразным дополнением-комментарием, который Коршунов в свое время определил как критический богословский этюд -- " Фундамент непорядку Костела Римского ". Это -- пятый раздел "Диариуша". В нем Филипович, предвидя возражения латинян, кратко (чтобы он “не труднил неведомых мыслей людских”, с.145) изложил историю отделения Западной Церкви от Восточной и основные обрядово-догматические отступления в ней. Причем, критерием наличия-отсутствия порядка в той или иной Церкви (а "Фундамент" построен именно на противопоставлении Православия Католицизму) Афанасий избирает каноническое право. "Новины" и "Фундамент" были переданы Владиславу во время очередного вального сейма 1645 года.
Не видя никакой реакции на свои послания, Афанасий полагает, что они просто не дошли до короля, а потому вскоре пишет " Суплику третью, которая рук кролевских дойшла и сам король читал, в тие слова " (шестая статься в "Диариуше"), где опять излагает содержание "Новин" и "Фундамента" и обращается к королю, как евангельский слепой ко Христу: “Змилуйся, найяснейшый кролю полский, пане мой милостивый, над утрапеною Церковию Всходнею, в панстве тут вашом христианском найдуючегося!”, надеясь, что будет, наконец, "усправеливен в справах Бозских”. Эта "суплика" имела большой успех: король не только сам ее прочитал, но и велел читать всем своим сенаторам. Во множенстве списков "суплика" разошлась по всему ВКЛ.
Однако и на этот никаких действий по уничтожению унии со стороны властей не последовало. Тогда подвижник. надеясь на то, что вскоре будет призван на суд (по делу Лубы) пред королевские очи, поскорее пишет, готовясь к речи перед Владиславом, " Приготование на суд " -- седьмую статью "Диариуша", по сути -- историческую справку о правах Восточной Церкви в ВКЛ, которые неоднократно подтверждались сеймовыми и королевскими постановлениями Сигизмунда Августа, Генриха, Стефана Батория и Сигизмунда Вазы, из чего выводилась незаконность унии и ее вред для гражданского мира в государстве: униаты, перейдя под власть папы, “всьх окрутников и незбожников злости и тиранства выполнили и превышшили” и стали “противниками, злосниками и тиранами” (с. 160) для “единой святой кафолической апостолской Христовой божой” Церкви.
К "Приготованию" прилагалась " Порада побожную, именем Иисуса Христа, Откупителя нашего, кролю Полскому Владислови IY, пану, мне милостливому ". Эта статья (восьмая в "Диариуше") -- своего рода социальная утопия, в которой "чрезвычайно тонко и четко уловлены все моменты, в которых не было уже единогласия ни между народами, населявшими Речь Посполитую, ни между конфессиями, ни между даже членами одной и той же Церкви или государства"[972].
Программа Филиповича, хоть и утопична, но внутри себя целостна, логична и, чувствуется, тщательно продумана: для постепенного очищения веры в государстве, которое видится как прежде всего искоренение унии, и на этом основании -- сплочения граждан он предалагает монарху:
1. Прекратить в Речи Посполитой так называемую религиозную толерантность, приведшую в XVII в. к индифферентности в вере: "Рекут многие: "О, и та, о и та вера добрая есть". А не может быть многих добрых вер, ибо одна есть истинная". Афанасий имеет в виду многогчисленнейших иноверцев и еретиков, которые сходились в это самое веротерпимое в Европе государство и тут издавали свои еретические книги и смущали верующих.
2. Прогнать иезуитов: "Вынищить имя Иисусу Христу барзо противное, а мяновите -- езуитское".
3. "Королю Жигимонту III в память поставить не слуп (колонну), а в каплице особливую памятку". На колонне же утвердить изображение Купятитской Божией Матери.
4. Просить молитв всех пяти восточных патриархов на избавление души короля, допустившего свершиться унии.
Но самое радикальное, что может сделать король, это созвать Вселенский собор, на котором будет уничтожена "региональная" церковная уния в Речи Посполитой, что позволит навести в государстве порядок и установить гражданский мир. “То все снадне волею ся Бозскую справит”. Ибо, спрашивает короля подвижник, "Що то за ліос быти господарем в нерядным дому и паном в свовольном панстве?"
Сюда же стоит прибавить высказанный в "Новинах" совет королю заключить брак с одной из дочерей Михаила Федоровича Московского. Король-католик и королева-православная должны были, по-видимому, не только символизировать, но и обеспечивать конфессиональное равноправие поляков-католиков и "русинов"-православных, как это и раньше -- до унии -- было в Речи Посполитой.
Очень интересным для понимания социальной утопии Афанасия Филиповича представляется его размышления о семи дарах Святого Духа (ср.: Ис. 11. 1-3), где подвижник проводит глубокие аналогии между этико-богословскими категориями (ум, разум, совет, крепость, ведение, благочестие, страх Божий) и современными ему социально-политическими реалиями Речи Посполитой. Обнаруживая их определенную взаимозависимость и взаимообусловленность, Афанасий тем самым органично включает общественно-государственную систему Речи Посполитой во вселенскую иерархию творения Божия, что и помогает подвижнику объяснять существенные связи между отдельными явлениями и закономерности их возникновения[973].
Вслед за первыми двумя статьями, составленными в тюрьме, Филипович пишет и третью -- " О фундаменте церковном, же спорка есть, так вкротце вьдати " восьмая статья "Диариуша"), в которой на основе богословского и лингво-стилистического анализа Писания опровергает претензии папы Римского на вселенское господство.
Эти три статьи Афанасий сброшюровывает, дописывает к ним маленькое предисловие -- “ Пересторога королю пану...” (девятый раздел "Диариуша") -- и передает через одного брестского мещанина Владиславу IV. Но король не принял писаний Филипповича. "Леч крол пан, до рук своих не принявши, рек тые слова: не треба, не треба юж ничого; казалем его выпустити. И зараз разковано мя"[974].
Филипович опять в ссылке у "своих" -- под надзором митр. Петра Могилы, который, озадаченный строгим королевским предупреждением не допустить более беспорядков, совершенно непреклонен к оправдательным доводам Афанасия, что, впрочем, не мешает ему по-доброму относиться к симеоновскому игумену. Находясь в Киево-Печерской лавре, Филипович собирает все свои писания в единый свод, добавляя к ним для лучшего уразумения кое-какие документы и объяснения, и отдает один список митрополиту. Тот читает и… усиливает надзор во избежании неприятностей. И тогда Филипович решается на последнюю крайность: он устраивает "бесчинство" в православном храме во время литургии. Объясняя свое поведение, Афанасий пишет последнюю, десятую статью "Диариуша" -- " Причины поступку моего таковые в церкви святой Печеро-Киевской чудотворной на Воздвижение Честного Креста року 1646 ".
Весьма сложной оказалась проблема жанровой дефиниции "Диариуша". Все без исключения светские исследователи воспринимали вынесенное в заглавие определение "диариуш" буквально (с лат. через польск. "дневник"), а потому относили это произведение к мемуарному жанру, несмотря на многие, очевидно "немемуарные" его особенности; например: не соблюдается хронология в изложении событий; об одних и тех же фактах говорится в разных статьях, причем в одних и тех же выражениях; несколько раз изменяется предполагаемый адресат; цели автора были едва ли не противоположны тем, какими руководствовались мемуаристы, записывая события, так или иначе связанные с их особами, и т.д.[975] Все эти несообразности объяснялись долгой историей написания "Диариуша"[976], хотя, как известно, окончательный его вариант был создан в течение нескольких месяцев и автор имел возможность как угодно скрупулезно редактировать текст, чтобы свести разрозненные статьи в некое жанрово-стилевое единство. Но раз этого не было сделано, то приходится предположить, что таковой цели Филиппович не ставил, и значит писал вовсе не "дневник", а нечто иное.
Практические все исследователи отмечают полемическую -- антиуниатскую -- заостренность "Диариуша". Но полемика (которая, повторим, есть определение не жанра, а типа пафоса) предполагает актуальную дискуссию, а здесь нет ни актуальности, ни оппонентов для дискуссии: Берестейская уния 1596 г. к моменту окончательного складывания "Диариуша" в 1647 г. -- уже факт истории и ставшая привычной реалия религиозной жизни ВКЛ (в том числе и для Филиповича, родившегося после ее заключения). К тому же известные "Пункты" Владислава IV 1932 г., формально уравнявшие в правах православных и униатов[977], заметно ослабили накал полемики по поводу унии, переведя ее, как представляется, из "стр а стной" сферы религиозно-национального самоопределения и самобытности в сферу достаточно "спокойного" (научного) обсуждения догматико-обрядовых разногласий. Так что и отнесение "Диариуша" к полемике мало того, что представляется необоснованным, не помогает определить жанр этого произведения.
В белорусской медиевистике закрепилось определение А. Ф. Коршунова, который назвал "Диариуш" "публицистическим сводом"[978], хотя "свод" не есть жанровая дефиниция, а публицистический пафос не может быть признан атрибутом какого-то одного жанра. Прочие попытки определить жанр этого "свода" -- например, "автобиографическая полемическая повесть"[979] (!) -- основываются, как правило не неких формальных признаках текста "Диариуша", игнорируя его смысл и задачу.
Между тем Д. С. Лихачев в свое время весьма проницательно заметил: "Категория литературного жанра -- категория историческая … Дело не только в том, что одни жанры приходят на смену другим и ни один жанр не является для литературы "вечным", -- дело еще и в том, что меняются самые принципы выделения отдельных жанров, меняются типы и характер выражения жанров, их функции в ту или иную эпоху"[980], а потому на жанры одной культурной традиции не правомерно "натягивать" жанровые дефиниции другой культурной традиции. Но случилось так, что в восточнославянской медиевистике все безусловно согласились с замечанием мэтра, однако следовать этому чрезвычайно мудрому и верному замечанию не стал в общем-то никто, даже и сам Дмитрий Сергеевич. Жанры средневековой церковной книжности, как и жанры средневековой секулярной (хотя и религиозной по содержанию) литературы, исследовались и исследуются по сути в категориях аристотелевской теории жанра и потому утрачивают в глазах исследователей свою "нерефлективную" специфику, а вместе с нею -- свой изначальный смысл и как категории художественного творчества, и как феномена книжной культуры.
История жанровой дефиниции "Диариуша" Афанасия Филиповича -- ярчайший пример таковой понятийно-категориальной аберрации. Поэтому, прежде чем попытаться дать адекватное жанровое определение "Диариушу" Афанасия Филиповича, необходимо напомнить основные положения "жанровой концепции" восточнославянского средневековья.
(В скобках заметим: сочетание "жанровая концепция" взято в кавычки потому, что эта самая "концепция" отрефлексирована и оформлена лишь в сознании современного ученого, а в аутентичной культуре существовала имплицитно. Более того, в ней (в культуре) всякая попытка рефлексии по поводу категории жанра системно "выталкивала" его за пределы "нерефлективного" традиционализма, в сферу "рефлективно-традиционалистской" культуры -- беллетристики и господствующей в ней явно или скрыто "риторики приличия", где он (жанр) -- опять-таки системно! -- становился, как мы видели, "риторической имитацией" себя самого "дорефлективного".)
Жанр в канонической церковной книжности, как мы имели возможность убедиться, не был, в отличие от аристотелевского представления о жанре, статичной категорией, представляющей собой некий определенный набор субстанциальных признаков, к каковому можно бесконечно приближаться, а достигнув, остановиться в развитии и далее лишь постепенно "угасать", деградировать[981], либо же -- ломать "традиционные жанровые рамки"[982].
Жанр в канонической восточнославянской книжности, как мы отмечали, в известной мере есть адресат, точнее -- модификация творческого метода в отношении адресата. Иначе говоря, жанр как способ оформления содержания в норме определялся прежде всего характером адресата, его способностью воспринимать ту или иную образную информацию.
Характером адресата, напомню, опосредовался и предмет (то есть фактически аспект) изображения, поскольку именно предмет или аспект изображения (в соответствующем художественном оформлении или жанре) должен быть доступен интеллектуальным, психическим, духовным возможностям адресата. Так -- через адресата -- жанр ассоциировался со стилем как способом выражения художественного содержания, строго соответствующим характеру своего предмета.
Иначе говоря, один и тот же объект изображения для разных адресатов (т.е. в разных жанрах) системно представляется христианскими авторами в разных своих аспектах и разных же изобразительных стилях. Жанрово-стилевая взаимообусловленность была основополагающим принципом "нерефлективной" и неэксплицированной восточнославянской средневековой поэтики: с одной стороны, предмет изображения четко соответствовал характеру (способностям восприятия) адресата, то есть выдерживался соответствующий адресату жанр; с другой стороны, тому или иному предмету четко соответствовал способ его изображения, то есть выдерживался соответствующий предмету изобразительный стиль. Как только хотя бы в одном из названных аспектов случался "сбой", произведение, как мы видели, системно "выпадало" из Традиции (из художественного канона христианского творчества) и не сохранялось, а если и сохранялось, то в единичных списках и как правило в "превращенном" виде, то есть утратив свою жанрово-смысловую самоидентичность.
Дата публикования: 2015-06-12; Прочитано: 942 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!
