Глава вторая. Какие неясности могут таиться в разоблачении

Мариус был потрясен. Странное чувство отчуждения, какое он всегда испытывал к человеку,возле которого он видел Козетту, отныне стало ему понятным. В этой личностибыло нечто загадочное, о чем давно предупреждал его инстинкт. Загадка этабыла последней ступенью позора - каторгой. Господин Фошлеван оказалсякаторжником Жаном Вальжаном. Открыть внезапно такую тайну в самом расцвете своего счастья - всеравно, что обнаружить скорпиона в гнезде горлицы. Было ли счастье Мариуса и Козетты обречено отныне на такое соседство?Считать ли это свершившимся фактом? Был ли обязан Мариус, вступив в брак,признать этого человека? Неужели тут ничего нельзя поделать? Неужели он связал свою жизнь с каторжником? Пусть венок, сплетенный из света и веселья, венчает голову счастливца,пусть наслаждается он великим, блаженнейшим часом своей жизни - разделеннойлюбовью, такой удар заставил бы содрогнуться даже архангела, погруженного вэкстаз, даже героя в ореоле его славы. Как всегда бывает при подобных превращениях, Мариус стал раздумывать -не следует ли ему упрекнуть себя самого? Не изменило ли ему внутреннеечутье? Не проявил ли он невольного легкомыслия? До некоторой степени,пожалуй. Не пустился ли он слишком опрометчиво в это любовное приключение,закончившееся браком с Козеттой, даже не наведя справок о ее родных? Именнотаким путем, заставляя нас последовательно уяснять наши поступки, жизньмало-помалу умудряет нас. Он видел теперь склонную к мечтательности ифантазиям сторону своего характеpa, подобную скрытому от глаз облаку,которое у многих натур, при пароксизмах страсти и боли, меняет температурудуши, сгущается и, заполняя человека целиком, помрачает его сознание. Мы нераз уже указывали на эту характерную особенность личности Мариуса. Онвспоминал, что на улице Плюме, в течение упоительных шести или семи недель,опьяненный любовью, он даже ни разу не говорил Козетте о драме в доме Горбои о странном поведении потерпевшего, который упорно молчал во время борьбы итотчас бежал по ее окончании. Как случилось, что он ничего не рассказалКозетте? Это ведь произошло так недавно и было так ужасно! Как случилось,что он даже не упомянул о семье Тенардье, в особенности в тот день, когдавстретил Эпонину? Сейчас он с трудом мог объяснить себе свое тогдашнеемолчание. Тем не менее он отдавал себе в этом отчет. Он вспоминал себя, своебезумие, свое опьянение Козеттой, всепоглощающую любовь - это вознесениевлюбленных на высоты идеала; и, быть может, как неприметную крупицу рассудкав том бурном и восхитительном порыве души, он припоминал также смутную,затаенную мысль скрыть и изгладить из памяти опасное приключение, которогоон боялся касаться, в котором не желал играть никакой роли, от которогобежал и в котором не мог стать ни рассказчиком, ни свидетелем, не будучи вто же время обвинителем. К тому же эти несколько недель промелькнули, словномолния; не хватало времени ни на что другое, как только любить друг друга.Наконец, если бы даже, все взвесив, все пересмотрев, все обсудив, он ирассказал Козетте о засаде в доме Горбо, если бы и назвал Тенардье, - какоеэто могло иметь значение? Даже если бы он открыл, что Жан Вальжан -каторжник, изменило бы это что-нибудь в нем, в Мариусе? Изменило бы эточто-нибудь в Козетте? Разве он отступился бы от нее? Разве перестал быобожать? Разве отказался бы взять ее в жены? Нет. Изменило бы это хотьсколько-нибудь то, что совершилось? Нет. Значит, не о чем жалеть, не в чемупрекать себя. Все было хорошо. Есть еще бог в небесах и для этих безумцев,которые зовутся влюбленными. Слепой Мариус следовал тем же путем, которыйизбрал бы зрячим. Любовь завязала ему глаза, чтобы повести его - куда? Врай. Но этот рай отныне омрачало соседство с адом. Давнее нерасположение Мариуса к Фошлевану, превратившемуся в ЖанаВальжана, сменилось теперь ужасом. Заметим, однако, что в этом ужасе была доля жалости и даже некотороговосхищения. Этот вор, закоренелый злодей, вернул отданную ему на хранение сумму. Икакую! Шестьсот тысяч франков. Он один знал тайну этих денег. Он мог всеоставить себе и, однако, все возвратил. Кроме того, он сам выдал свое истинное общественное положение. Ничтоего к тому не принуждало. Если и открылось, кто он такой, то лишь благодаряему самому. Его признание означало нечто большее, чем готовность к унижению,- оно означало готовность к опасности. Для осужденного маска - это не маска,а прибежище. Он отказался от этого прибежища. Чужое имя для него -безопасность; он отверг это чужое имя. Он, каторжник, мог навсегда укрытьсяв достойной семье, и он устоял перед искушением. По какой же причине? Этоготребовала его совесть. Он сам объяснил это с неотразимой убедительностью.Словом, каков бы ни был этот Жан Вальжан, неоспоримо одно - в немпробуждалась совесть. В нем начиналось некое таинственное возрождение; повсей видимости, душевная тревога издавна владела этим человеком. Подобноестремление к добру и справедливости несвойственно натурам заурядным.Пробуждение совести - признак величия души. Жан Вальжан говорил искренне. Судя хотя бы по той боли, какую причинялаему эта искренность, видимая, осязаемая, неопровержимая, подлинная, онаделала ненужными иные доказательства и придавала значительность словам этогочеловека. Отношение к нему Мариуса странным образом изменилось. Какоечувство внушал к себе господин Фошлеван? Недоверие. Что вызывал в нем ЖанВальжан? Доверие. Мысленно оценивая поступки Жана Вальжана, Мариус устанавливал актив ипассив и старался свести баланс. Но вокруг него и в нем самом словнобушевала буря. Пытаясь составить себе ясное представление об этом человеке,вызывая образ Жана Вальжана из самых глубин своей памяти, он то терял, товновь обретал его в каком-то роковом тумане. Честно возвращенная сумма денег, которую доверили ему, правдивостьпризнания - все это хорошо. Это напоминало просвет в туче, но потом тучиснова сгущались. Как ни смутны были воспоминания Мариуса, но и они говорили о тайне. Что же, собственно, происходило на чердаке Жондрета? Почему припоявлении полиции этот человек, вместо того, чтобы обратиться к ней запомощью, исчез? Теперь ответ стал ясен для Мариуса. Потому, что человек этотбежал из места заключения и скрывался от полиции. Другой вопрос: почему этот человек появился на баррикаде? Сейчас передМариусом, в его смятенной душе, вновь отчетливо всплыло это воспоминание,подобно симпатическим чернилам, которые выступают под действием огня. Этотчеловек был на баррикаде. Но он не сражался. Зачем же он туда пришел? Передэтим вопросом вставал призрак и отвечал на него: то был Жавер. Мариус теперьясно вспоминал зловещее появление Жана Вальжана, увлекавшего за собой сбаррикады связанного Жавера, и ему еще слышался страшный звук пистолетноговыстрела, донесшийся из-за угла Мондетур. Между шпионом и каторжником, надополагать, существовала давнишняя вражда. Они мешали друг другу. Жан Вальжанявился на баррикаду, чтобы отомстить. И пришел позднее других. По-видимому,он знал, что Жавер был захвачен в плен. Корсиканская вендетта, проникнув внизшие слоя общества, стала там законом; она так вошла в обычай, что неудивляет даже тех, кто наполовину обратился к добру; эти натуры таковы, чтозлодея, вступившего на путь раскаяния, может смутить мысль о воровстве, ноне мысль о мести. Жан Вальжан убил Жавера. По крайней мере это казалосьМариусу бесспорным. Наконец, последний вопрос. Но на него ответа не было. И этот вопростерзал Мариуса, словно раскаленные клещи. Как могло случиться, чтобы жизньЖана Вальжана так долго шла бок о бок с жизнью Козетты? Что означала темнаяигра провидения, столкнувшего ребенка с этим человеком? Значит, и там,наверху, существуют оковы, значит, и богу бывает угодно сковать одной цепьюангела с демоном? Значит, грех и невинность могут оказаться товарищами покамере на таинственной каторге бедствий? И в этом шествии осужденных судьбачеловеческая может заставить идти рядом два существа: одно - ясное и чистое,другое - страшное; одно - озаренное сиянием утра, другое - навеки опаленноемолнией божьего гнева. Кто мог предопределить столь необъяснимый союз? Какимобразом, каким чудом могла слиться судьба небесного юного создания с судьбойзакоренелого грешника? Кто мог соединить ягненка с волком и - что ещенепостижимее - привязать волка к ягненку? Волк любил ягненка, свирепоесущество боготворило существо слабое, целых девять лет исчадие ада служилоподдержкой ангелу. Детство и юность Козетты, ее девственный расцвет - еепорыв навстречу жизни и познанию преданно охранялись этим чудовищем. Здесьвопросы как бы распадались на бесчисленные загадки, в глубине одной пропастиразверзалась другая, и Мариус, думая о Жане Вальжане, испытывалголовокружение. Кто же был этот человек-бездна? Древние символы Книги бытия вечны: человеческое общество, такое, каконо есть, пока оно не обратится к свету, всегда порождало и будет порождатьдва типа людей: человека возвышенного и человека низкого; того, ктоисповедует добро, - Авеля, и того, кто исповедует зло, - Каина. Кто же былэтот Каин с нежным сердцем? Этот разбойник, который, как перед святыней,преклонялся перед девственницей, охранял ее, растил, оберегал, укреплял вдобродетели и, будучи сам порочен, окружал ее ореолом непорочности? Что жеэто за грешник, который благоговел перед невинностью и ничем ее не запятнал?Кто же был этот Жан Вальжан, воспитавший Козетту? Что представлял собою этотвыходец из мрака, поглощенный одной-единственной заботой - предохранить отмалейшей тени, от малейшего облачка восход звезды? Это было тайной Жана Вальжана; это было и божьей тайной. Мариус отступал перед этой двойной тайной. Одна из них до известнойстепени успокаивала его относительно другой. Во всем этом столь же явно, каки Жан Вальжан, присутствовал бог. Пути господни неисповедимы. Бог пользуетсятем средством, каким пожелает. Он не обязан давать отчет человеку. Ведомо линам, как господь вершит свои деяния? Жану Вальжану стоило больших трудоввоспитать Козетту. До некоторой степени он был создателем ее души. Этонеоспоримо. Ну и что же? Работник был ужасающе безобразен, но работаоказалась восхитительной. Бог волен творить чудеса, как хочет. Он создалочаровательную Козетту, а воспитателем приставил к ней Жана Вальжана. Емуугодно было избрать себе странного помощника. Какой счет мы можем предъявитьему? Разве впервые навоз помогает весне взрастить розу? Мариус сам отвечал на свои вопросы и убеждал себя, что ответыправильны. Допрашивать Жана Вальжана по поводу всех указанных нами сомненийон не осмеливался, сам себе в том не сознаваясь. Он обожал Козетту, онобладал Козеттой. Козетта сияла невинностью. Этого было ему довольно. Вкаких еще расследованиях он нуждался? Его возлюбленная была светом.Нуждается ли свет в разъяснении? У него было все; чего еще мог он желать?Все - разве этого недостаточно? Что ему до личных дел Жана Вальжана!Наклоняясь мысленно над роковой тенью, он цеплялся за торжественноезаявление, сделанное этим отверженным: "Я - никто для Козетты. Десять летназад я не знал о ее существовании". Жан Вальжан был случайным прохожим. Он сам так сказал. Ну вот он ипрошел мимо. Кто бы он ни был, его роль окончена. Отныне оставался Мариус,чтобы заступить место провидения Козетты. В лазурной вышине Козеттаразыскала существо себе подобное, возлюбленного, мужа, посланного небомсупруга. Улетая ввысь, Козетта, окрыленная и преображенная, подобно бабочке,вышедшей из куколки, оставляла на земле свою пустую и отвратительнуюоболочку - Жана Вальжана. Какие бы мысли ни кружились в голове Мариуса, он снова и сноваиспытывал ужас перед Жаном Вальжаном. Ужас священный, быть может, ибо, какмы только что отметили, он чувствовал quid divinum {Нечто божественное(лат.).} в этом человеке. Но, какие бы усилия он над собой ни делал, какиебы смягчающие обстоятельства ни отыскивал, неизбежно приходилосьвозвращаться к одному: это был каторжник, иначе говоря, существо, котороедаже не имело места на общественной лестнице, ибо оно опустилось нижепоследней ее ступеньки. За самым последним из людей идет каторжник.Каторжник, в сущности, не принадлежит к числу живых. Закон лишил его всегочеловеческого - всего, что только он в силах отнять у человека. Хотя Мариуси был демократом, тем не менее в вопросах, касающихся судопроизводства, онвсе еще стоял за систему беспощадной кары и всех, кого карал закон, осуждалс точки зрения этого закона. Заметим, что духовное развитие Мариуса еще небыло завершено. Он еще не умел отличить то, что начертано человеком, оттого, что начертано богом, отличить закон от права. Он еще не обдумал и невзвесил присвоенного себе человеком права распоряжаться тем, чтоневозвратимо и непоправимо. Его не возмущало слово vindicta {Кара (лат.).}.Он считал справедливым, чтобы посягательства на писаный закон имелиследствием пожизненное наказание, и признавал проклятие общества как способвоздействия, найденный цивилизацией. Он еще стоял на этой ступени, но с тем,чтобы позже неминуемо подняться выше, так как по натуре был добр ибессознательно вступил уже на путь прогресса. В свете таких идей Жан Вальжан казался ему существом уродливым иотталкивающим. Это был отверженный. Беглый каторжник. Последнее словозвучало в его ушах трубным гласом правосудия, и после долгого размышлениянад Жаном Вальжаном он кончил тем, что отвратился от него Vade retro {Изыди(Сатана) (лат.).}. Следует отметить и даже подчеркнуть, что, расспрашивая Жана Вальжана, -а ведь тот даже сказал ему "Вы исповедуете меня", - Мариус, однако, не задалему двух-трех вопросов, имевших решающее значение. И не потому, чтобы они невставали перед ним, - он их боялся. Чердак Жондрета? Баррикада? Жавер? Ктознает, к чему привели бы эти разоблачения? Жан Вальжан был, по-видимому, неспособен отступать, и, кто знает, не захотелось ли бы самому Мариусу.толкнувшему его на признание, остановить его? Не случалось ли нам всем,мучаясь страшными подозрениями, задать вопрос и тут же заткнуть уши, чтобыне слышать ответа? Тем, кто любит, особенно свойственно подобное малодушие.Неблагоразумно исследовать до дна обстоятельства, таящие угрозу против нассамих да еще связанные роковым образом с тем, что неотторжимо от нашейжизни. Кто знает, какой ужасный свет могли пролить на все безрассудныепризнания Жана Вальжана, кто знает, не может ли дотянуться этотомерзительный луч и до Козетты? Кто знает, не останется ли на челе ангеламерцающий отсвет адского пламени? Самая короткая вспышка молниисопровождается громовым ударом. Воля рока такова, что даже сама невинностьобречена нести на себе клеймо греха, став жертвой таинственного законаотражения. Случается, что на самых чистых созданиях навеки остается следотвратительного соседства. Прав был Мариус или не прав, но он этого боялся.Он и так узнал слишком много. Ему хотелось не столько все понять, скольковсе забыть. Полный смятения, он словно спешил унести Козетту в своихобъятиях, отвращая взгляд от Жана Вальжана. Тот человек был сродни ночи, ночи одушевленной и страшной. Какотважиться углубиться в нее? Нет ничего ужаснее, чем допрашивать тьму. Ктознает, что она ответит? Заря могла стать омраченной навеки. В таком душевном состоянии Мариус не мог не тревожиться о том, что этотчеловек и дальше будет иметь какое-то отношение к Козетте. Он почти упрекалсебя за то, что отступил, что не задал тех роковых вопросов, за которымимогло последовать неумолимое, бесповоротное решение. Он считал, что былслишком добр, слишком мягок и, скажем прямо, слишком слаб. Эта слабостьтолкнула его на неосторожную уступку. Он позволил себе растрогаться. Инапрасно. Он должен был просто-напросто оттолкнуть Жана Вальжана. ЖанВальжан был искупительной жертвой; следовало принести эту жертву и избавитьсвой дом от этого человека. Мариус досадовал на себя, он роптал на внезапноналетевший вихрь, который оглушил, ослепил и увлек его. Он был недоволенсобой. Что теперь будет? Мысль о том, что Жан Вальжан станет навещать Козетту,вызывала в нем глубочайшее отвращение. Зачем ему этот человек? Что делать?Здесь он становился в тупик, он не хотел доискиваться, не хотел углубляться,не хотел разбираться в самом себе. Он обещал, - он позволил себе увлечься дотакой степени, что дал обещание, и Жан Вальжан это обещание получил, аслово, данное даже каторжнику, в особенности каторжнику, следует держать.Тем не менее он обязан был прежде всего подумать о Козетте. Словом,непобедимое отвращение вытесняло в нем все другие чувства. Мариус перебирал в уме этот клубок путаных мыслей, бросаясь от одной кдругой и терзаясь всеми вместе. Его охватила глубокая тревога. Скрыть этутревогу от Козетты было нелегко, но любовь - великий талант, и Мариуссправился с собой. Не обнаруживая истинной своей цели, он задал несколько вопросов ни очем не подозревавшей Козетте, невинной, как белая голубка; слушая рассказы оее детстве и юности, он все больше убеждался, что отношение каторжника кКозетте было исполнено такой доброты, заботы и достоинства, на какие толькоспособен человек. То, что Мариус чувствовал и предполагал, оказалосьправдой. Зловещий чертополох любил и оберегал чистую лилию.

* Книга восьмая. СУМЕРКИ СГУЩАЮТСЯ *