Глава третья. Справедливое негодование парикмахера

Почтенный парикмахер, выгнавший двух малышей, для которых Гаврошразверз гостеприимное чрево слона, в это время был занят в своем заведениибритьем старого солдата-легионера, служившего во времена Империи. Между нимизавязалась беседа. Разумеется, парикмахер говорил с ветераном о мятеже,затем о генерале Ламарке, а от Ламарка перешли к императору. Если бы Прюдомприсутствовал при этом разговоре брадобрея с солдатом, он приукрасил бы егои назвал: "Диалог бритвы и сабли". - А как император держался на лошади? - спросил парикмахер. - Плохо. Он не умел падать. Поэтому он никогда не падал. - А хорошие у него были кони? Должно быть, прекрасные? - В тот день, когда он мне пожаловал крест, я разглядел его лошадь. Этобыла белая рысистая кобыла. У нее были широко расставленные уши, глубокаяседловина, изящная голова с черной звездочкой, длинная шея, крепкие колени,выпуклые бока, покатые плечи, мощный круп. И немного больше пятнадцати пядейростом. - Славная лошадка, - заметил парикмахер. - Да, это была верховая лошадь его величества. Парикмахер почувствовал, что после таких торжественных слов надопомолчать; потом заговорил снова: - Император был ранен только раз, ведь правда, сударь? Старый солдат ответил спокойным и важным тоном человека, который приэтом присутствовал: - В пятку. Под Ратисбоном. Я никогда не видел, чтобы он был так хорошоодет, как в тот день. Он был чистенький, как новая монетка. - А вы, господин ветеран, надо думать, были ранены не раз? - Я? - спросил солдат. - Пустяки! Под Маренго получил два удара саблейпо затылку, под Аустерлицем - пулю в правую руку, другую - в левую ляжку подИеной, под Фридландом - удар штыком, вот сюда, под Москвой - не то семь, нето восемь ударов пикой куда попало, под Люценом осколок бомбы раздробил мнепалец... Ах да, еще в битве под Ватерлoo меня ударило картечью в бедро. Воти все. - Как прекрасно умереть на поле боя! - с пиндарическим пафосомвоскликнул цирюльник. - Что касается меня, то, честное слово, вместо тоючтобы подыхать на дрянной постели от какой-нибудь болезни, медленно,постепенно, каждый день, с лекарствами, припарками, спринцовками ислабительными, я предпочел бы получить в живот ядро! - У вас губа не дура, - заметил солдат. Только успел он это сказать, как оглушительный грохот потряс лавочку.Стекло витрины внезапно украсилось звездообразной трещиной. Парикмахерпобледнел как полотно. - О боже! - воскликнул он. - Это то самое! - Что? - Ядро. - Вот оно, - сказал солдат и поднял что то, катившееся по полу. То былбулыжник. Парикмахер подбежал к разбитому стеклу и увидел Гавроша, убегавшего совсех ног к рынку Сен-Жан. Проходя мимо парикмахерской, Гаврош, таивший всебе обиду за малышей, не мог воспротивиться желанию приветствоватьбрадобрея по-своему и швырнул камнем в окно. - Понимаете, - прохрипел цирюльник, у которого бледность перешла всиневу, - они делают пакости лишь бы напакостить! Кто его обидел, этогомальчишку?