Глава вторая. СУТЬ ВОПРОСА

Есть мятеж и есть восстание; это проявление двух видов гнева: один -неправый, другой - правый. В демократических государствах, единственных,которые основаны на справедливости, иногда кучке людей удается захватитьвласть; тогда поднимается весь народ, и необходимость отстоять свое правоможет заставить его взяться за оружие. Во всех вопросах, вытекающих издержавной власти коллектива, война целого против отдельной его частиявляется восстанием, а нападение части на целое есть мятеж; в зависимости оттого, кто занимает Тюильри, король или Конвент, нападение на Тюильри можетбыть справедливым или несправедливым. Одно и то же оружие, наведенное натолпу, виновно 10 августа и право 14 вандемьера. С виду схоже, по существуразлично; швейцарцы защищали ложное, Бонапарт - истинное. То, что всеобщееголосование создало, сознавая свою свободу и верховенство, не может бытьразрушено улицей. Так же и во всем, что касается собственно цивилизации;инстинкт массы, вчера ясновидящий, может на следующий день изменить ей. Одини тот же порыв ярости законен против Террея и бессмыслен против Тюрго.Поломка машин, разграбление складов, порча рельсов, разрушение доков,заблуждение масс, осуждение прогресса народным правосудием. Рамюс, убитыйшколярами, Руссо, изгнанный из Швейцарии градом камней, - это мятеж. Израильпротив Моисея, Афины против Фокиона, Рим против Сципиона - это мятеж; Парижпротив Бастилии - это восстание. Солдаты против Александра, матросы противХристофора Колумба - это бунт, бунт нечестивый. Почему? Потому что Александрсделал для Азии с помощью меча то, что Христофор Колумб сделал для Америки спомощью компаса; Александр, как Колумб, нашел целый мир. Приобщение этихмиров к цивилизации означает такое расширение владений света, что здесьвсякое противодействие преступно. Иногда народ нарушает верность самомусебе. Толпа предает народ. Чтo, например, может представиться болееневероятным, чем длительное и кровавое сопротивление соляныхконтрабандистов, этот законный непрерывный протест, который в решительныймомент, в день спасения, в час народной победы, оборачивается шуанством,объединяется с троном, и восстание "против" становится мятежом "за"? Мрачныеобразцы невежества! Соляной контрабандист ускользает от королевской виселицыи, еще с обрывком веревки, болтающимся у него на шее, нацепляет белуюкокарду. "Смерть соляной пошлине!" порождает "Да здравствует король!".Злодеи Варфоломеевской ночи, сентябристы 1792 года, авиньонские душегубы,убийцы Колиньи, убийцы г-жи де Ламбаль, убийцы Брюна, шайки сторонниковНаполеона в Испании, зеленые лесные братья, термидорианцы, банды Жегю,кавалеры Нарукавной повязки - вот мятеж. Вандея - это огромный католическиймятеж. Голос возмущенного права распознать нетрудно, но он не всегда исходитот потрясенных, взбудораженных, пришедших в движение масс; естьбессмысленное бешенство, есть треснувшие колокола, не во всяком набатезвучит бронза. Колебание страстей и невежества - нечто иное, чем толчокпрогресса. Восставайте, но только для того, чтобы расти! Укажите мне, кудавы идете. Восстание - это движение вперед. Всякое другое возмущение вредно.Всякий яростный шаг назад есть мятеж; движение вспять - это насилие надчеловеческим родом. Восстание - это взрыв ярости, охватившей истину; уличныемостовые, взрытые восстанием, высекают искры права. Эти же мостовыепредоставляют мятежу только свою грязь. Дантон против Людовика XVI - этовосстание; Гебер против Дантона - это мятеж. Отсюда следует, что если восстание, подобное упомянутым выше, можетбыть, как сказал Лафайет, самым священным долгом, то мятеж может быть самымроковым, преступным покушением. Существует и некоторое различие в степени накала; нередко восстание -вулкан, а мятеж - горящая солома. Бунт, как мы уже отмечали, вспыхивает иной раз в недрах самой власти.Полиньяк - мятежник; Камилл Демулен - правитель. Порою восстание - это возрождение. Решение всех вопросов посредством всеобщего голосования - явлениесовершенно новое, и четыре предшествовавшие ему века характеризовалисьпопранием прав и страданиями народа, и все же каждая историческая эпоханесла с собой свою, возможную для нее, форму протеста. При цезарях не быловосстаний, зато был Ювенал. Facit indignatio {Стих, порожденный возмущением (лат.). Ювенал, Сатира,I.} заступает место Гракхов. При цезарях был сиенский изгнанник; кроме него, был еще человек,написавший Анналы. Мы не говорим о великом изгнаннике Патмоса; он тоже обрушил свой гневна мир реальный во имя мира идеального, создал из своего видения чудовищнуюсатиру и отбросил на Рим-Ниневию, на Рим-Вавилон, на Рим-Содом пылающийотблеск Апокалипсиса. Иоанн на своей скале - это сфинкс на пьедестале; можно его не понимать,он еврей, и язык его слишком труден; но человек, написавший Анналы, -латинянин; скажем точнее: римлянин. Царствование неронов напоминает мрачные гравюры, напечатанныемеццо-тинто, поэтому надо и их самих изображать тем же способом. Работаодним гравировальным резцом вышла бы слишком бледной; следует влить всделанные им борозды сгущенную, язвящею прозу. Деспоты оказывают некоторое влияние на мыслителей. Слово, закованное вцепи, - слово страшное. Когда молчание навязано народу властелином, писательудваивает, утраивает силу своего пера. Из этого молчания вытекает некаятаинственная полнота, просачивающаяся в мысль и застывающая в ней бронзой.Гнет в истории порождает сжатость у историков. Гранитная прочность ихпрославленной прозы лишь следствие уплотнения ее тираном. Тирания вынуждает писателя к уменьшению объема, что увеличивает силупроизведения. Острие цицероновского периода, едва ощутимое для Верреса,совсем затупилось бы о Калигулу. Меньше размаха в строении фразы - большенапряженности в ударе. Тацит мыслит со всей мощью. Честность великого сердца, превратившаяся в сгусток истины исправедливости, поражает подобно молнии. Заметим мимоходом, примечательно, что Тацит исторически не противостоялЦезарю. Для него были приуготовлены Тиберии. Цезарь и Тацит - двапоследовательных явления, встречу которых таинственным образом отклонил тот,кто в постановке веков на сцене руководит входами и выходами. Цезарь велик,Тацит велик, бог пощадил эти два величия, не столкнув их между собой. Стражсправедливости, нанеся удар Цезарю, мог бы ударить слишком сильно и бытьнесправедливым. Господь не пожелал этого. Великие войны в Африке и вИспании, уничтожение сицилийских пиратов, насаждение цивилизации в Галлии, вБритании, в Германии, - вся эта слава искупает Рубикон. Здесь сказываетсяособая чуткость божественного правосудия, которое не решилось выпустить наузурпатора грозного историка и спасло Цезаря от Тацита, признав за гениемсмягчающие обстоятельства. Конечно, деспотизм остается деспотизмом даже при гениальном деспоте. Иво времена прославленных тиранов процветает развращенность, но нравственнаячума еще более отвратительна при тиранах бесчестных. В пору их владычестваничто не заслоняет постыдных дел, и мастера на примеры - Тацит и Ювенал - сеще большею пользой бичуют перед лицом человечества этот позор, которомунечего возразить. Рим смердит отвратительнее при Вителлии, чем при Сулле. При Клавдии иДомициане отвратительное пресмыкательство соответствует мерзости тирана.Низость рабов - дело рук деспота; их растленная совесть, в которойотражается их повелитель, распространяет вокруг себя миазмы; власть имущиегнусны, сердца мелки, совесть немощна, души зловонны; то же при Каракалле,то же при Коммоде, то же при Гелиогабале, тогда как из римского сенатавремен Цезаря исходит запах помета, свойственный орлиному гнезду. Отсюда появление, с виду запоздалое, Тацитов и Ювеналов; лишь когдаочевидность становится бесспорной, приходит ее истолкователь. Но и Ювенал и Тацит, точно так же как Исайя в библейские времена, какДанте в средние века, - это человек; мятеж и восстание - народ, иногданеправый, иногда правый. Чаще всего мятеж является следствием причин материального порядка;восстание - всегда явление нравственного порядка. Мятеж - это Мазаньелло,восстание - это Спартак. Восстание в дружбе с разумом, мятеж - с желудком.Чрево раздражается, но Чрево, конечно, не всегда виновно. Когда народголодает, у мятежа, - в Бюзансе, например, - реальный, волнующий,справедливый повод. Тем не менее он остается мятежом. Почему? Потому что,будучи правым по существу, он неправ по форме. Свирепый, хотя исправедливый, исступленный, хотя и мощный, он поражал наугад; он шествовал,как слепой слон, все круша на пути. Он оставлял за собой трупы стариков,женщин и детей, он проливал, сам не зная почему, кровь невинных ибезобидных. Накормить народ - цель хорошая, истреблять его - плохой дляэтого способ. Всякий вооруженный народный протест, даже самый законный, даже 10августа, даже 14 июля, начинается со смуты. Перед тем как право разобьетсвои оковы, поднимаются волнение и пена. Нередко начало восстания - мятеж,точно так же, как исток реки - горный поток. И обычно оно впадает в океан -Революцию. Впрочем, иногда, рожденное на тех горных вершинах, которыевозносятся над нравственным горизонтом, на высотах справедливости, мудрости,разума и права, созданное из чистейшего снега идеала, после долгого падениясо скалы на скалу, отразив в своей прозрачности небо и вздувшись от сотнипритоков в величественном, триумфальном течении, восстание вдруг теряется вкакой-нибудь буржуазной трясине, как Рейн в болоте. Все это в прошлом, будущее - иное. Всеобщее голосование замечательнотем, что оно уничтожает самые принципы мятежа и, предоставляя право голосавосстанию, обезоруживает его. Исчезновение войн, - как уличных войн, так ивойн на границах государства, - вот в чем скажется неизбежный прогресс.Каково бы ни было наше Сегодня, наше Завтра - это мир. Впрочем, восстание, мятеж, чем бы первое ни отличалось от второго, вглазах истого буржуа одно и то же, он плохо разбирается в этих оттенках. Длянего все это просто-напросто беспорядки, крамола, бунт собаки противхозяина, лай, тявканье, попытка укусить, за которую следует посадить на цепьв конуру; так он думает до того дня, когда собачья голова, внезапноувеличившись, неясно обрисуется в полутьме, приняв львиный облик. Тогда буржуа кричит: "Да здравствует народ!" Так чем же является для истории июньское движение 1832 года? Мятеж этоили восстание? Восстание. Может статься, в изображении грозного события нам придется иногдаупотребить слово "мятеж", но лишь для того, чтобы определить внешние егопроявления, не забывая о различии между его формой - мятежом и его сущностью- восстанием. Движение 1832 года, в его стремительном взрыве, в его мрачном угасании,было так величаво, что даже те, кто видит в нем только мятеж, говорят о немс уважением. Для них это как бы отзвук 1830 года. Взволнованное воображение,заявляют они, в один день не успокоить. Революция сразу не прекращается.Подобно горной цепи, спускающейся к долине, она неизбежно вздымаетсянесколько раз, прежде чем приходит в состояние спокойствия. Без Юрскогокряжа нет Альп, без Астурии нет Пиренеев. Этот исполненный пафоса кризис современной истории, который остался впамяти парижан как эпоха мятежей, без сомнения представляет собойхарактерный час среди бурных часов нынешнего века. Еще несколько слов, прежде чем приступить к рассказу. События, подлежащие изложению, неотделимы от той живой, драматическойдействительности, которой историк иногда пренебрегает за отсутствием места ивремени. Однако тут, - мы на этом настаиваем, - именно тут жизнь, трепет,биение человеческого сердца. Мелкие подробности, как мы, кажется, ужеговорили, - это, так сказать, листва великих событий, и они теряются в даляхистории. Эпоха, именуемая мятежной, изобилует такого рода подробностями.Судебные следствия, хотя и по иным причинам, чем история, но также не всевыявили и, быть может, не все глубоко изучили. Поэтому мы собираемсяосветить, кроме известных и попавших в печать обстоятельств, то, чтоневедомо никому, - факты, которые повлекли за собой забвение одних и смертьдругих. Большинство действующих лиц этих гигантских сцен исчезло, ониумолкли уже назавтра; но мы можем дать клятву: мы сами видели то, о чемсобираемся рассказать. Мы изменим некоторые имена, потому что историяповествует, а не выдает, но изобразим то, что было на самом деле. В рамкахкниги, которую мы пишем, мы покажем только одну сторону событий и толькоодин эпизод, и, наверное, наименее известный, - дни 5 и 6 июня 1832 года; номы сделаем это таким образом, что читатель увидит под темным покрывалом,которое мы приподнимем, подлинный облик этого страшного общественногодерзновения.