Глава четвертая. Видение Мариуса

Спустя несколько дней после того как "дух" посетил папашу Мабефа,однажды утром, в понедельник, - день, когда Мариус обычно брал взаймы уКурфейрака сто су для Тенардье, - Мариус опустил монету в сто су в карман и,прежде чем отнести ее в канцелярию тюрьмы, отправился "прогуляться", внадежде, что после прогулки работа у него будет спориться. Впрочем, этоповторялось изо дня в день. Встав, он тотчас садился за стол, на которомлежала книга и лист бумаги, намереваясь состряпать какой-нибудь перевод, -как раз в это время он взялся перевести на французский язык знаменитыйнемецкий спор - контроверзы Ганса и Савиньи; он открывал Савиньи, открывалГанса, прочитывал четыре строки, пытался перевести хотя бы одну и не мог; онвидел звезду, сиявшую между ним и бумагой, и вставал. "Надо пройтись. Этоменя оживит", - говорил он себе. И шел на Жаворонково поле. А там еще ярче сияла перед ним звезда, и еще тусклей становилисьСавиньи и Ганс. Он возвращался домой, пытался снова взяться за работу, но безуспешно;ему не удавалось связать ни одной оборванной нити своих мыслей. Тогда онговорил: "3aвтpa я не выйду из дома. Это мешает мне работать". И выходилкаждый день. Он жил скорее на Жаворонковом поле, чем на квартире Курфейрака. Егонастоящий адрес был таков: бульвар Санте, седьмое дерево от улицы Крульбарб. В это утро он покинул седьмое дерево и сел на парапет набережной речкиГобеленов. Веселые солнечные лучи пронизывали свежую, распустившуюся,блестевшую листву. Он думал о "ней". Постепенно его думы, обернувшись упреками,перекинулись на него самого; он с горечью размышлял о своей лени, об этомпараличе души, о тьме, которая все сильнее сгущалась перед ним, так что онуже не видел и солнца. Однако сквозь всепоглощающую меланхолию, сквозь грустнуюсосредоточенность, сквозь поток мучительных и неясных мыслей, которые неявлялись даже монологом, настолько ослабела в нем способность к действию, -у него даже не было сил отчаиваться, - Мариус все же воспринимал явлениявнешнего мира. Он слышал, как позади него, где-то внизу, на обоих берегахречушки, прачки колотили белье вальками, а над головой, в ветвях вяза, пелии щебетали птицы. С одной стороны - шум свободы, счастливой беззаботности,крылатого досуга; с другой - шум работы. Эти веселые звуки навеяли на негоглубокую задумчивость, и в этой задумчивости начали вырисовываться связныемысли. Отдавшись этому восторженно-угнетенному состоянию, он вдруг услышалзнакомый голос: - А вот и он! Он поднял голову и узнал несчастную девочку, которая пришла к немуоднажды утром, - старшую дочь Тенардье, Эпонину; теперь ему было известно ееимя. Странно! Она совсем обнищала, но похорошела, - прежде она казаласьнеспособной на такого рода перемену. Она прошла двойной путь: к свету и кнужде. Она была босая и в лохмотьях, как в тот день, когда столь решительновошла в его комнату, только теперь ее лохмотья были на два месяца старше:дыры стали шире, рубище еще отвратительнее. У нее был все тот же хриплыйголос, все тот же морщинистый, загорелый лоб, все тот же бойкий, блуждающийи неуверенный взгляд. На ее лице еще сильней чем прежде проступало тонеопределенное испуганное и жалкое выражение, которое придает нищетезнакомство с тюрьмой. В волосах у нее запутались соломинки и сенинки, но по иной причине, чему Офелии она не заразилась безумием от безумного Гамлета, а простопереночевала где-нибудь на сеновале. И несмотря ни на что, она была хороша. О юность! Какая звезда сияет втебе! Она остановилась перед Мариусом, на бледном ее лице появился проблескрадости и некое подобие улыбки. Некоторое время она молчала, словно не в силах была заговорить. - Все-таки я вас нашла! - сказала она наконец. - Папаша Мабеф правильносказал про этот бульвар! Как я вас искала, если бы вы знали! Я была подарестом. Знаете? Две недели! Меня выпустили! Потому что никаких улик небыло, да и к тому же по возрасту я не подхожу. Мне не хватает двух месяцев.Сколько я вас искала! Целых полтора месяца! Значит, теперь вы там не живете? - Нет, - ответил Мариус. - А! Понимаю. Из-за того дела? До чего неприятны эти полицейскиеналеты! Вы, значит, переехали? Послушайте! Почему у вас такая старая шляпа?Молодой человек, такой, как вы, должен хорошо одеваться. Знаете, господинМариус, папаша Мабеф называет вас бароном Мариусом, а дальше - не помню как.Но ведь вы не барон? Бароны - они старые, они гуляют в Люксембургском саду,перед дворцом, где много солнышка, они читают Ежедневник, по су за номер.Мне один раз пришлось отнести письмо к такому вот барону. Ему было большеста лет. Ну, скажите, где вы теперь живете? Мариус не отвечал. - Ах! - продолжала она, - у вас рубашка порвалась! Я вам зашью. Она прибавила с печальным выражением лица: - Вы как будто не рады меня видеть? Мариус молчал; она тоже помолчала, потом вскрикнула: - А все-таки, если я захочу, вы будете очень рады! - Как? - спросил Мариус, Что вы хотите этим сказать? - Прежде вы говорили мне "ты!" - заметила она. - Ну хорошо, что же ты хочешь сказать? Она закусила губу; казалось, она колеблется, словно борясь с собой.Наконец, по-видимому, решилась. - Ну, все равно. Вы грустите, а я хочу, чтобы вы радовались. Обещайтетолько, что засмеетесь. Я хочу увидеть, как вы засмеетесь и скажете: "А, вотэто хорошо!" Бедный господин Мариус! Помните, вы сказали, что дадите мневсе, что я захочу... - Да, да! Говори же! Она посмотрела Мариусу прямо в глаза и сказала: - Я знаю адрес. Мариус побледнел. Вся кровь прихлынула ему к сердцу. - Какой адрес? - Адрес, который вы у меня просили! И прибавила как бы с усилием: - Адрес... Ну, вы ведь сами знаете... - Да, - пролепетал Мариус. - Той барышни! Произнеся это слово, она глубоко вздохнула. Мариус вскочил с парапета и вне себя схватил ее за руку. - О, так проводи меня! Скажи! Проси у меня чего хочешь! Где это? - Пойдемте со мной, - молвила она. - Я не знаю точно номера и улицы.Это совсем в другой стороне, но я хорошо помню дом, я вас провожу. Она высвободила свою руку и сказала тоном, который глубоко тронул быдаже постороннего человека, но не упоенного, охваченного восторгом Мариуса: - О, как вы рады! Лицо Мариуса омрачилось. Он схватил Эпонину за руку. - Поклянись мне в одном! - Поклясться? Что это значит? А, вы хотите, чтобы я поклялась вам? Она засмеялась. - Твой отец!.. Обещай мне, Эпонина! Поклянись, что ты не скажешь этогоадреса отцу! Ошеломленная, она обернулась к нему. - Эпонина! Откуда вы знаете, что меня зовут Эпонина? - Обещай мне сделать, о чем я тебя прошу! Она, казалось, не слышала. - Как это мило! Вы назвали меня Эпониной! Мариус взял ее за обе руки. - Ответь же мне! Ради бога! Слушай внимательно, что я тебе говорю,поклянись, что ты не скажешь этого адреса твоему отцу! - Моему отцу? - переспросила она. - Ах да, моему отцу! Будьте спокойны.Он в одиночке. Очень он мне нужен, отец! - Да, но ты мне не обещаешь! - вскричал Maриус. - Ну, пустите же меня! - рассмеявшись, сказала она. - Как вы менятрясете! Хорошо! Хорошо! Я обещаю! Клянусь! Мне это ничего не стоит! Я нескажу адреса отцу. Ну, идет? В этом все дело? - И никому? - Никому. - А теперь, - сказал Мариус. - проводи меня. - Сейчас? - Сейчас. - Идем. О, как он рад! - вздохнула она. Сделав несколько шагов, она остановилась. - Вы идете почти рядом со мной, господин Мариус. Пустите меня вперед иидите сзади, как будто вы сами по себе. Нехорошо, когда видят такогоприличного молодого человека, как вы, с такой женщиной, как я. Никакой язык не мог бы выразить того, что было заключено в слове"женщина", произнесенном этой девочкой. Пройдя шагов десять, она снова остановилась. Мариус ее нагнал. Необорачиваясь к нему, она проговорила: - Кстати, вы ведь обещали мне кое-что? Мариус порылся у себя в кармане. У него было всего-навсего пятьфранков, предназначенных для Тенардье. Он вынул их и сунул в руку Эпонине. Она разжала пальцы, уронила монету на землю и, мрачно глядя на него,сказала: - Не нужны мне ваши деньги.

* Книга третья. ДОМ НА УЛИЦЕ ПЛЮМЕ *