Глава десятая. Такса наемного кабриолета: два франка в час

Хотя вся эта сцена разыгралась на глазах у Мариуса, он, в сущности,почти ничего не видел. Взгляд его впился в девушку, сердце его, так сказать,ухватилось за нее и словно вобрало всю целиком, едва она ступила за порогконуры Жондрета. Пока она была там, он находился в том состоянии экстаза,когда человек не воспринимает явлений внешнего мира, а сосредоточивает всюдушу на чем-то одном. Он созерцал не девушку, а луч, одетый в атласную шубкуи бархатную шляпку. Если бы даже сам Сириус, покинув небеса, появился вкомнате, Мариус не был бы так ослеплен. Пока девушка развертывала пакет, раскладывала вещи и одеяла, с участиемрасспрашивала больную мать и ласково говорила с поранившейся девочкой, онловил каждое ее движение и старался услышать ее голос. Ему были знакомы ееглаза, лоб, фигура, походка, вся ее краса, но он не знал, как звучит ееголос. Однажды в Люксембургском саду ему показалось, что до него долетелонесколько сказанных ею слов, но он был в этом не вполне уверен. Он отдал быдесять лет жизни, чтобы услышать, чтобы запечатлеть в душе музыку ее голоса.Но все заглушалось жалобными причитаниями и высокопарными тирадами Жондрета.И к восхищению Мариуса примешивался гнев. Он не сводил с нее глаз. Ему неверилось, что в отвратительной трущобе, среди человеческого отребья, оннашел это божественное создание. Ему казалось, что он видит колибри средижаб. Когда она вышла, его охватило одно желание - следовать за ней, идти попятам, не упускать из вида, пока он не узнает, где она живет, чтобы неутратить ее вновь после того, как чудом обрел ее! Он спрыгнул с комода исхватил шляпу. Он уже взялся за дверную ручку и хотел было выйти, но егоостановила одна мысль. Коридор был длинный, лестница крутая, - Жондретболтлив, г-н Белый, разумеется, еще не успел сесть в коляску; если,обернувшись в коридоре или на лестнице, он заметит его, Мариуса, то,разумеется, встревожится и найдет способ снова ускользнуть, и тогда всебудет кончено. Как быть? Подождать немного? Но пока будешь ждать, коляскаможет отъехать... Мариус был в нерешительности. Наконец он рискнул и вышелиз комнаты. В коридоре уже никого не было. Он побежал к лестнице. Никого не было ина лестнице. Он поспешно спустился и вышел на бульвар как раз в ту минуту,когда экипаж завернул за угол Малой Банкирской улицы и покатил обратно вПариж. Мариус бросился бежать в том же направлении. Достигнув угла бульвара,он снова увидел экипаж, быстро ехавший по улице Муфтар; экипаж был уже оченьдалеко, нечего было и пытаться догнать его. Что делать? Бежать за ним?Напрасно. К тому же из коляски, несомненно, заметили бы человека, бегущегоза нею со всех ног, и отец девушки узнал бы его. И тут - чудесная,неслыханная случайность! - Мариус заметил свободный наемный кабриолет,проезжавший по бульвару. Оставалось только одно решение: сесть в кабриолет ипоехать за фиакром. Это был верный, реальный и безопасный выход. Мариус знаком остановил экипаж. - Почасно! - крикнул он. Мариус был без галстука, в старом сюртуке, на котором не хваталопуговиц, манишка на сорочке была у него в одном месте разорвана. Кучер остановился и, подмигнув, протянул в сторону Мариуса левую руку,слегка потирая один о другой большой и указательный пальцы. - Что такое? - спросил Мариус. - Плата вперед, - сказал кучер. Мариус вспомнил, что у него было всего шестнадцать су. - Сколько? - спросил он. - Сорок су. - Уплачу по приезде. Вместо ответа кучер засвистел песенку о Ла Палисе и стегнул лошадь. Мариус растерянно смотрел вслед удалявшемуся кабриолету. Из-за двадцатичетырех су, которых ему не хватало, он терял свою радость, свое счастье,свою любовь! Он вновь погружался во мрак! Он прозрел, а теперь снова лишилсязрения. По правде говоря, он с горечью и глубоким сожалением подумал о пятифранках, отданных им поутру несчастной дочери Жондрета. Имей он эти пятьфранков, он был бы спасен, он бы возродился, он вышел бы из чистилища, изада, из одиночества, тоски и душевного вдовства; он вновь связал бы черноюнить своей судьбы с дивной золотой нитью, промелькнувшей перед его глазами иеще раз оборвавшейся. Он вернулся в свою каморку в полном отчаянии. Он мог бы себя утешить тем, что г-н Белый обещал вернуться вечером, ина этот раз нужно было только получше взяться за дело и постараться неупустить его, но, поглощенный созерцанием девушки, он едва ли что-нибудьслышал. В ту минуту, когда Мариус собирался подняться по лестнице, он заметилна другой стороне бульвара, у глухой стены, идущей вдоль улицы заставыГобеленов, Жондрета, облаченного в редингот "благодетеля". Он разговаривал содним из тех субъектов, лица которых вселяют беспокойство и которых принятоназывать "хозяевами застав"; это люди, внешность которых двусмысленна, речьподозрительна, словно на уме у них что-то дурное; спят они обычно днем,следовательно, дают все основания думать, что работают ночью. Собеседники, стоявшие неподвижно под хлопьями падавшего снега,представляли собой группу, которая, наверно, остановила бы вниманиеполицейского, но взгляд Мариуса едва скользнул по ней. Однако, как ни был он озабочен и огорчен, он невольно подумал, что"хозяин застав", с которым беседовал Жондрет, похож на человека, у которогобыла кличка Крючок, он же Весенний, он же Гнус; на него как-то указал емуКурфейрак; в квартале он пользовался репутацией опасного ночного гуляки. Впредыдущей книге упоминалось его имя. Крючок, он же Весенний, он же Гнус,позднее фигурировал в нескольких уголовных процессах и стяжал себе славузнаменитого мошенника. В описываемое нами время он был еще просто ловкиммошенником. Бандиты и грабители помнят его и сейчас. В конце последнегоцарствования он создал целую школу. В сумерках, в тот час, когда людишепчутся, собравшись в кружок, о нем говорили в Львином рву тюрьмы Форс. Вэтой тюрьме, как раз в том месте, где под дозорной дорожкой проходит стокнечистот, через который в 1843 году тридцать два заключенных среди бела днясовершили неслыханный побег, можно было прочесть над плитой, закрывавшейотверстие сточной трубы, его имя: Крючок. Он дерзко выцарапал его на стене усамой дозорной дорожки при одной из попыток к бегству. В 1832 году полицияуже следила за ним, но он еще в серьезных делах не участвовал.