Глава 16. Не спрашивай, не спрашивай

Не спрашивай, не спрашивай...
Ф. М. Достоевский, «Слабое сердце».
— Итак, здравствуйте! Правдивая программа «Поттер-дозор» приветствует вас, наши дорогие постоянные слушатели! С вами Дред и Фордж — или Фордж и Дред, что, по большому счёту, одно и то же, поскольку от перемены мест слагаемых чернила, которыми они написаны, не меняются! — удобно усевшись по-турецки на обеденном столе Гриффиндора, Фред вещал в микрофон совершенно маггловского вида. Голос близнеца одновременно доносился до Гарри и просто так, и из допотопного радиоприёмника, стоявшего поблизости. — Сегодня мы вновь сообщаем вам новости войны.
Гарри не представлял, где близнецы берут такое количество информации; регулярные донесения Снейпа давали куда менее подробное представление о том, что творится в стране, и кто мог присылать близнецам сводки происшествий почти из всех районов Англии, Гарри не понимал. Возможно, Фред и Джордж ловили информацию из воздуха, подключившись к своего рода ноосфере Британии; ведь даже глубоко законспирированные члены Ордена, работавшие в тылу Тёмного лорда, не знали о многом из того, что сообщал «Поттер-дозор». На все вопросы близнецы только ухмылялись и отвечали хором, что у них свои каналы.
— Прежде всего, — подхватил Джордж, перегнувшись через плечо брата, — мы вынуждены рассказать о том, что убито несколько человек из тех, кто пытался добраться до Хогвартса, минуя посты Пожирателей. К сожалению, это не такое уж простое дело, и Дирк Крессвелл, Тед Тонкс и Эльфиас Дож с ним не справились.
— Также был убит, — принял эстафету Фред, — гоблин Горнук, путешествовавший вместе с Тедом Тонксом. С нашей точки зрения, убивать гоблинов — не самое мудрое решение. Гоблины, знаете ли, могут и обидеться, а финансы обеим сторонам идут не откуда-нибудь, а из мудро сохраняющего нейтралитет Гринготтса.
— Представьте, — мечтательно сказал Джордж, — что однажды утром Сами-Знаете-Кто проснётся и обнаружит, что деньгопровод перекрыт. Тогда, полагаю, он попытается поднять налоги, и вы, наши дорогие слушатели, сбежите куда-нибудь в Зимбабве, поскольку это будет, согласитесь, уже перебор.
— Увы, вряд ли такое приключится на самом деле, — вздохнул Фред, — поэтому мы отвлечёмся от мечтаний и расскажем вам, что недавно в Годриковой Лощине была найдена мёртвой Батильда Бэгшот. Орден Феникса сообщает, что на её теле были обнаружены явственные следы Тёмной магии.
— На днях маггловская семья в Корнуолле была найдена мёртвой. Маггловская полиция предполагает отравление неизвестным наркотиком, однако нет никаких сомнений в том, что это действие многократного Круциатуса. Убийство магглов с некоторых пор стало у Пожирателей Смерти обычным способом сбросить напряжение.
— Мы хотели бы попросить вас, наши слушатели, присоединиться к минуте молчания в память обо всех жертвах этой войны, — Фред опустил микрофон и подмигнул Гарри.
Гарри вздохнул. Он всё ещё считал, что идея близнецов о том, чтобы он выступил по радио, была неудачной; боевой дух тысяч тех, кто оставался жить под властью вольдемортовского Министерства, разумеется, поднимется… но только в том случае, если Гарри сумеет выдавить из себя что-нибудь членораздельное.
— Теперь же, — Джордж отобрал у брата микрофон, — поприветствуем нашего гостя: Мальчик-Который-Выжил, Избранный пророчеством, суровый и несгибаемый командир, непревзойдённый дуэлянт, надежда всего цивилизованного мира и просто отличный парень — Гарри Поттер!
— Сколько пафоса, — хмыкнул Гарри в поданный микрофон. Собственный голос звучал совершенно неузнаваемо из слабо дребезжащего радиоприёмникова нутра.
— Зато правда! — гордо заявил Джордж.
— Оставим этот вечный спор на потом, — решил Гарри, — а сейчас: здравствуйте все, кто меня слышит.
Он замолк, с ужасом осознавая, что все заранее заготовленные фразы напрочь вылетели из памяти — не дано ему было, как близнецам, беззаботной способности к непрерывной ни к чему не обязывающей болтовне.
— Прежде всего, — вклинился сообразивший, в чём проблема, Фред, — скажи, пожалуйста, Гарри, как ты оцениваешь наши шансы на победу?
«Спроси чего полегче!..», — сердито подумал Гарри, приближая микрофон к губам.
— Наши шансы довольно высоки, — уверенно сказал он. — Несмотря на то, что наши силы многократно уступают войскам Вольдеморта по численности, Вольдеморт не может добраться до нас здесь, в Хогвартсе. Ситуация на первый взгляд патовая, однако не стоит забывать о том, что мы-то можем навестить Вольдеморта там, где он обитает. Двух моих визитов Малфой-мэнору, прежней резиденции самозваного лорда, хватило, чтобы наполовину развалиться; поэтому, как бы безнадёжно всё не выглядело, когда мы сравниваем цифры, у нас есть приличный шанс.
— Уверен, — вступил в беседу Джордж, — наши слушатели хотят узнать о приблизительных сроках войны. Что ты можешь об этом сказать?
Если бы приблизительное содержание вопросов не было оговорено заранее, Гарри дал бы близнецам за провокации по шее.
— Точных сроков я, увы, назвать не могу, — Гарри автоматически пожал плечами, забыв, что слушатели всё равно не увидят этого жеста. — Прошу только поверить мне на слово: убить Тёмного лорда не так-то просто, он ведь не муха, которую можно прихлопнуть газетой. Для того чтобы вы спали спокойно, уважаемые слушатели, надо приложить определённые усилия, и я прикладываю их.
— Это звучит замечательно! — весело провозгласил Джордж. — И последний вопрос на сегодня, Гарри: какие у тебя планы на жизнь после войны?
Заранее придумывать что-то на эту тему оказалось для Гарри самым тяжким испытанием из всех — он решительно не знал, чем займётся после войны, если переживёт её. Несмотря на весь пафос, присвоенные ему Джорджем титулы были правдой — так же как было правдой то, что все его умения годились только для войны. Кому понадобятся дуэлянты, пусть и непревзойдённые, в обычной жизни? Зачем нужен командир, когда армия распущена по домам? Герои исполненных пророчеств не интересуют ни одного работодателя, и способность выживать в экстремальных ситуациях не особо востребована в мирных обстоятельствах.
Конечно, он может заняться наукой… но будет ли от него толк, если он даже не сдал ТРИТОНы? Он мог бы пойти в колдомедики… но, опять же, недоучку вряд ли возьмут на работу, от которой напрямую зависят человеческие жизни, пусть даже этого недоучку знает каждая собака Европы.
— После войны я попробую просто пожить, — Гарри неловко улыбнулся и мысленно обругал себя за эту неловкость, зажёгшую в глазах близнецов тревожные искорки. — Займусь чем-нибудь мирным, поселюсь в каком-нибудь солнечном местечке вместе с теми, кого люблю. Думаю, спасённый мир даст мне такую возможность.
— Хей, а министром магии ты не хочешь стать? — живо поинтересовался Фред.
— Министром? Зачем? Ты ещё спроси, не хочу ли я подмять под себя весь мир, как Вольдеморт, — Гарри рассмеялся.
— На этой оптимистической ноте мы заканчиваем разговор с Гарри Поттером — символом всего, за что мы боролись, боремся и будем бороться! — параллельно с этой жизнеутверждающей репликой Джордж совсем по-детски болтал свешенными с края стола ногами. — И в заключение — несколько слов о человеке, который играет сегодня почти такую же значимую роль, как Гарри — о Том-Кого-Большинство-Не-Называют-По-Имени-Потому-Что-Это-Длинное-И-Бестолковое-Имя.
— Сами-Знаете-Кто, столь блестяще охарактеризованный Форджем несколько секунд назад, избрал стратегию оставаться в тени, в связи с чем он присутствует практически везде, — продолжил Фред, укладываясь на спину и закидывая ногу на ногу. — По свидетельствам очевидцев, его можно найти как минимум в девятнадцати местах в каждом графстве. Не побоюсь этих слов, кто-то даже обнаружил его у себя под кроватью, после чего рассекреченный Тот-Кого-Уже-Плохо-Помнят-Как-Зовут кротко сказал: «Простите, мэм», и ушёл куда-то по своим злодейским делам.
— Атмосфера таинственности, — добавил Джордж, — по его замыслу должна добавлять ему авторитета. Однако у меня нехорошее ощущение, что упомянутый волшебник без имени желает и прокатиться, и саночки не свозить — иными словами, и скрыться от Гарри и Ордена, и сгустить страхи в обществе. Поэтому, дорогие слушатели, не поддавайтесь панике. Помните, что мы вместе. Берегите друг друга и не теряйте веры.
— Оставайтесь на этой частоте, — добавил Фред. — Следующая передача состоится через несколько дней. Спокойной ночи, дорогие слушатели!
— Спокойной ночи, — добавил Джордж и щёлкнул какой-то кнопкой, заканчивая передачу.
Гарри сполз на скамейку, опёрся локтями о столешницу.
— Спать хочется, — Фред зевнул, прикрыв рот ладонью, и соскочил на пол, садясь на корточки у ног Гарри. — Чего грустишь? Не знаешь, что будешь делать после войны?
— А мы знаем, — Джордж поцеловал Гарри сзади в шею. — Будешь жить счастливо вместе с нами. Кевина заберёшь от Диггори, всё равно им наплевать на окружающий мир, даже спорить вряд ли станут. И всё будет зашибись как прекрасно.
Слишком часто звучали эти слова: «всё хорошо», «всё будет хорошо», «всё будет просто замечательно»… слишком часто, чтобы не насторожиться и не заподозрить, что ничего никогда не будет просто и уж тем более не будет замечательно.
— Посмотрим, — Гарри рассеянно гладил Фреда по плечам; рыжие волосы близнеца, мягкие, пушистые, отросли за месяцы войны — закрывали теперь шею, ложились на ключицы. — Кстати, а где сейчас Кевин?
— В последний раз был замечен в гриффиндорской гостиной, где активно обсуждал что-то с Гермионой, — Джордж пробежался кончиками пальцев по шее Гарри и расстегнул верхнюю пуговицу его рубашки. — Не волнуйся, никто ему не даст вляпаться в очередную гадость; на него и так-то надышаться не могли, а уж теперь и вовсе скоро поставят на полку. Как хрустальную вазу.
Гарри захохотал, представив себе хрустального Кевина на полке, хмурого и огрызающегося, когда вся Эй-Пи пытается вытереть с него пыль.
— Ну да, верится с трудом, — со смешком признал Фред. — Пойдём отсюда? Ты устал.
— Устал, — согласно повторил Гарри, поднимаясь со скамейки. Иногда ему думалось, что безумная круговерть военных будней никогда не закончится; что она замкнулась в единый круг, этакой временн о й петлёй — «а вот нечего с хроноворотом баловаться» — и разомкнётся только тогда, когда кто-то снаружи насмеётся над ним вдоволь. — Но я не настолько устал, чтобы идти в спальню. Я имею в виду, там наверняка обнаружится Кевин, а при нём лучше даже пошлые анекдоты не рассказывать, не то что...
— Почему не рассказывать? Думаешь, они на него плохо повлияют?
— Нет, я думаю, что он с восторгом их запомнит и будет пересказывать где надо и где не надо, — предрёк Гарри, выходя из Большого зала.
— Кто что запомнит и где будет пересказывать? — весело поинтересовался обсуждаемый, совершенно неожиданно оказавшийся на нижней ступеньке ближайшей лестницы.
— Неважно, — отмахнулся Гарри. — Это мы о своём… а ты где носился весь день?
— Общался со своим факультетом, — Кевин привычно уцепился за руку Гарри, хотя практической необходимости в этом не было никакой. Втихомолку Гарри подозревал, что Кевин до судорог боится потерять свежеиспечённого старшего брата, как потерял Седрика, но вслух своих психотерапевтических наблюдений не излагал. — Ты же вечно бурчишь, что я зря всё время торчу в подземельях, вот я тебя и слушаюсь.
— И как пообщался? — Гарри исподтишка сделал страшные глаза скорчившим преувеличенно умильные рожицы близнецам. — Плодотворно?
— Вроде того, — задумчиво ответил Кевин. — Хотя Гермиона, оказывается, знает не всё…
— Никто не может знать всё, — хмыкнул Гарри. — А что ты у неё спрашивал? Может, я знаю?
— Всё нормально, — Кевин остановился перед входом в слизеринскую гостиную. — Memento mori. Гарри, а что эти слова значат? Ты вчера не сказал…
— Они значат «Помни о смерти», — Гарри ступил на знакомый до последней нитки зелено-серебристый ковёр.
— Зачем ты выбрал такой мрачный пароль? — огорчённо спросил Кевин.
— Чтобы помнить о смерти, — Гарри растянулся перед камином, вдыхая запах свежести от ковра — домовые эльфы не позволяли ни пылинке осесть в слизеринской гостиной; не дай Мерлин, «сэр Гарри Поттер» будет огорчён качеством уборки.
Кевин обиженно промолчал; о чём, о чём, а о смерти ему не хотелось помнить. Гарри почувствовал себя виноватым, но не стал ничего говорить — как правило, когда он пытался применить свои дипломатические способности, чтобы уладить зарождающийся конфликт с Кевином, реальность в грубейшей и доступнейшей форме доказывала, что дипломатических способностей у него нет ни на грош, и конфликт разгорался, как костёр, который пытались потушить бензином.
— Нечего грустить! — благословенные близнецы умели сгладить любой острый угол; приди им в голову такая идея, они сумели бы помирить Гарри и Вольдеморта. — Устроим тихий семейный вечер у камина, как вы оба смотрите на это дело?
— Положительно, — Гарри потянулся, задев кончиками пальцев каминную решётку.
— Семейный? — уточнил Кевин, плюхаясь рядом с Гарри. — Фред, Джордж, а вы кто в семье? Я Гарри, положим, брат, а вы? Хм… мужья?
— Пора заняться твоим воспитанием, — проворчал Гарри под смех близнецов. — Я, по-твоему, жена получаюсь?
— Не знаю, не знаю, — ухмыльнулся Кевин, — я вам свечку не держал…
Гарри зажал уши.
— Не надо! Я на всё согласен, не надо больше строить догадок! Я согласен быть даже не женой, а бабушкой, только помолчи!
— Для бабушки ты слишком молод, — Кевин деловито отодрал ладони Гарри от ушей. — И даже в дедушки не годишься. Побудь пока женой…
Гарри недовольно зафыркал.
Близнецы улеглись рядом; устроив подбородки на сложенных руках, оба смотрели на огонь в камине. Гарри исподтишка любовался их чёткими профилями.
— Вы так здорово смотритесь, — неожиданно сказал притихший Кевин. — Морская волна, ледяная статуя в огне и подсолнухи… яркие такие…
— А какой ты сам? — Джордж опёрся на локти, чтобы удобнее было говорить.
Кевин пожал плечами.
— Я не могу посмотреть сам на себя со стороны… и таких, как я, чтобы всё это видели, не встречал больше.
— Может, и не встретишь, — Гарри притянул нахохлившегося Кевина поближе и обнял; при всей своей костлявости и низкорослости, рядом с младшим братом Гарри ощущал себя едва ли не подобием Хагрида, настолько беззащитным и хрупким было мальчишеское тело под слоями одежды. — Я читал, это очень редкая способность…
— А там, где было про неё написано… — Кевин вздохнул. — Там говорилось, есть от неё какой-нибудь толк вообще или нет?
— Там вообще больше ничего не говорилось. Только что такое есть и что оно очень редко встречается, — Гарри подул на макушку Кевина, заставляя слегка вьющиеся пряди шевелиться.
— Щекотно, — без энтузиазма заметил Кевин. — Это выходит, я один с этой способностью? И какой в этом смысл?
— Какой вообще смысл в том, что мы живём? — Гарри чётко чувствовал, что разговор заехал куда-то не в то русло, но сворачивать тему не собирался. — Если будешь пытаться отыскать ответ, то уж точно бессмысленно угробишь жизнь.
— Легко тебе говорить…
— Когда на моём втором курсе все узнали, что я могу говорить со змеями, я тоже был один такой. И это тоже было, знаешь ли, кисло. Тебе твоё умение хотя бы вреда не причиняет, а меня тогда считали Наследником Слизерина…
— Ну так ты и есть Наследник, разве нет? — недопонял Кевин. — Иначе ты бы тогда не договорился с василиском, чтобы он тебя укусил…
— Уел, — признал Гарри. — Но всё равно это было хреново — когда на меня косились так, будто я вот-вот выхвачу из-под мантии кривой нож с зазубренным лезвием и начну всех подряд им резать.
— Как они могли подумать, что ты будешь кого-то резать? — Кевин зевнул, привычно сворачиваясь в комок в объятиях Гарри. — Ты же ненавидишь убивать…
Гарри вздрогнул и хотел было спросить, с чего Кевин так решил, но тот уже спал, пригревшись у камина.

* * *

— Гарри, ты обещал!
— Обещал. Но я не говорю «нет», я предлагаю подождать. Я не уверен…
— В чём именно?
— В том, что это будет безопасно.
— Но ведь яд на меня не подействовал… если хочешь, завяжи мне глаза. Я не буду на него смотреть. Пожалуйста…
— Ты и камень уговоришь, — сдался Гарри. — Но не делай глупостей, пожалуйста. Если что, я могу не успеть тебя загородить.
— Если что, ты всегда успеешь, — уверенно заявил Кевин. — С тобой рядом бояться нечего.
«Интересно, что бы ты сказал, если бы знал, как и отчего умер Блейз?»
— Пойдём, — Гарри накинул Кевину на шею шарф Эй-Пи, который Поттер-младший предпочитал гриффиндорскому — в Тайной Комнате было холодно, насколько он помнил.
— Откройся, — Гарри отступил на шаг от раковины, наблюдая, как открывается вход в Тайную Комнату.
— Ух ты… — восхищённо выдохнул Кевин. — Какое зловещее шипение…
— Тебе нравится, что оно зловещее? — хмыкнул Гарри. — Давай руку, вниз надо катиться по трубам. Если руки дойдут когда-нибудь, я это переустрою…
Они скользнули вниз по трубе; Кевин залихватски свистнул — свист эхом летал по запутанным металлическим кишкам школы, то отдаляясь, то возвращаясь.
— Я могу даже угадать, кто научил тебя так свистеть, — Гарри потёр ушибленный при падении на пол локоть.
— Потому что близнецы и тебя учили этому, да?
— Ага. Только я оказался необучаемый. Не умею свистеть, и всё тут… идём дальше.
Увидев сброшенную шкуру василиска, из которой было вырезано несколько кусков, Кевин чрезвычайно заинтересовался целью, с которой Гарри когда-то кромсал такую ценную вещь. Гарри замялся:
— Я как-нибудь потом тебе расскажу. Это… долгая и скучная история, правда.
— Ты сначала всегда так говоришь перед тем, как рассказать что-нибудь, но ещё ни разу не было скучно.
— В этот раз будет… то есть, было бы. Потому что если я и соберусь тебе это рассказать, то очень и очень нескоро.
— Почему?
— Тебе надо подрасти, — честно ответил Гарри. — Не обижайся… это взрослая история. Если честно, я бы даже хотел, чтобы ты как можно дольше не мог её понять.
— Что, всё так страшно? — Кевин всё же готов был всерьёз обидеться.
«Когда ты поймёшь, что это такое — умирающий у тебя на руках любимый человек, ты забудешь, что значит «обижаться»; тебя такого, как сейчас, просто не станет. Лучшая часть тебя отправится следом за тем, кого ты любил; ты отгоришь в плаче и боли и нескоро вспомнишь, как улыбаться…» Гарри порывисто сжал руку Кевина так, что тот вскрикнул.
«Дай Мерлин, чтобы ты и на смертном одре был способен дуться на кого-нибудь…»
— Всё гораздо страшнее. Вот мы и пришли. Откройся!
— Ничего себе… эта комната больше Большого зала, по-моему. А статуя страшная, это что, Салазар Слизерин? Наверно, от него девушки шарахались, — сделав такой безапелляционный вывод, Кевин перешёл к главному вопросу. — А где василиск?
— Сейчас будет и василиск, — Гарри поднял голову, отыскивая взглядом хмурое лицо статуи. — Севви, выйди к нам.
— А как его зовут? — Кевин не отрываясь следил за тем, как открывается рот статуи, и наружу выползает тяжёлое, сияющее в тусклом свете изумрудными отблесками змеиное тело.
— Севви, — рассеянно ответил Гарри.
— Как-как? — Кевин отвлёкся от василиска.
— Севви. Сокращённое от Северус. Это в честь Северуса Снейпа… декана Слизерина.
— Он же Пожиратель Смерти, я читал в газетах! Почему ты назвал василиска в его честь?!
— Потому что Слизерин — это змеиный факультет. И его декан — это самая большая змея, какая есть…
— Зздравссствуй, ххоззяин, — Северус подполз к ним вплотную; Гарри торопливо прикрыл руками глаза Кевина. — Это тот детёнышшш, которого ты ххотел сспасссти? Кевин, кажжетссся?
— Ага, это он. Он очень хотел тебя увидеть. Ему не повредит, если он посмотрит тебе в глаза?
— Если ты не ххочешшшь, чштобы я вредил ему, то это беззопасссно, ххозззяин. Я повинуюсссь тебе.
— Тогда не причиняй ему никакого вреда, ладно? Кевин, можно смотреть, — Гарри несколько нервно спрятал руки в карманы.
— Он не ззнает нашшшего яззыка, ххозззяин? — василиск окружил обоих кольцами. Кевин зачарованно коснулся слегка шершавой чешуи и наконец взглянул василиску в глаза.
Гарри облегчённо вздохнул: падать замертво и присоединяться к Плаксе Миртл Кевин определённо не собирался.
— Какой красивый, — выдохнул Кевин. — Он… меня понимает?
— Сскажжи ему, чшшто за тыссячшши лет у меня было время выучшшить чшеловечшесский яззык, — кончик раздвоенного языка на секунду показался из пасти василиска, что, по разумению Гарри, обозначало улыбку.
— Да, Кевин, понимает. Он умнее нас с тобой, взятых вместе и помноженных на тысячу.
— Правда? — Кевин погладил слегка вытянутую морду василиска; скользнул костяшками пальцев по подбородку змеиного короля, осторожно дотронулся до матово-белых клыков в приоткрытой пасти, обвёл невесомыми кругами огромные жёлтые глаза. — А ему не скучно тут одному? Ты часто к нему приходишь?
— Редко, — с ноткой раскаяния признался Гарри. — Обычно у меня полным-полно других дел.
— Жалко, я не смогу к нему приходить — я ведь не сумею сам открыть Комнату… — Кевин крепко обхватил шею василиска и шепнул:
— Спасибо, что подсказал Гарри, как спасти меня.
— Не зза чшто, Кевин. Я был рад усслужжить ххозззяину.
— Он говорит — не за что. Ему это было нетрудно.
— Почшему ты ссмягчшаешшь мои слова, ххозззяин? Ты боишшьссся, чшто то, чшто я говорю, можжет его обидеть?
— Ну… да. Если сказать всё, как есть, то получится, что ты помог мне только потому, что я попросил… чёрт, оно так и есть, конечно, но я не хочу, чтобы это так звучало. Понимаешь?
— Понимаю, ххозззяин. Межжду тобой и ним ессть «любить», да?
— Что? Ну да, я его люблю… он мне на самом деле как брат… постой, ты какое «любить» имел в виду?
— Я ззнаю только про одно «любить», — возразил василиск. — Ты говорил, чшшто это когда один чшеловек сстановитссся другому дорожже сссебя.
— Да, это так. Только любовь — она разная бывает…
— Раззная? А в чшшём раззницса?
— То есть, по сути она одна и та же, — беспомощно сказал Гарри, чувствуя, что запутался окончательно. — По смыслу она одинаковая… такая, как ты сказал. Но родители любят детей по-одному, люди любят своих партнёров по… э-э… есть у василисков такое понятие, как секс?.. есть? Интересно, как это у вас происходит… кхм, так вот, партнёров по сексу любят уже по-другому. Ещё есть братская любовь, есть дружба — она почти разновидность любви… то есть, по сути это всё одно, но выражается по-разному…
— Может, мне тоже расскажешь? — не выдержал Кевин. — А то я слушаю, слушаю, как вы шипите, и ни фига не понимаю.
— Тебе и не следует, — опомнился Гарри. — Ещё не хватало, чтобы ты начал разговаривать на серпентарго из-за того, что стал со мной одной крови!
— А что в этом плохого? В серпентарго, я имею в виду. Это же так интересно!
Гарри не нашёлся с ответом.
— Так о чём вы говорили? — настойчиво повторил Кевин.
— О… — Гарри запнулся.
— О чём-то неприличном? — подколол Кевин.
— Вечно ты об одном думаешь! Я уже боюсь твоего переходного возраста; ты, наверно, все другие слова забудешь, кроме «секс»…
— Ну так то ещё когда будет! А если вы говорили о приличном, то почему мне нельзя знать? Опять что-то из разряда «вырастешь — поймёшь»?
Гарри вздохнул и привлёк брата к себе.
— Василиски не знают, что такое любовь, Кевин. И я объяснял ему, как люблю тебя.
— Вы ззамечшшательно ссмотритесссь вмессте, ххозззяин.
— Ещё один озабоченный на мою голову…
Кевин тихонько засмеялся, уловив в недовольном шипении Гарри знакомые интонации. Гарри улыбнулся, легонько гладя легкие каштановые пряди; когда-то давным-давно, почти в другой жизни, Седрик утешал его под тёмным небом в лабиринте, точно так же касаясь спутанных чёрных волос — осторожно, невесомо, словно боясь, что оттолкнут.
Его не оттолкнули. А потом он погиб.
Кевин не отталкивал Гарри, и последний не мог поручиться, что оба они увидят завтрашний рассвет.

* * *

«16.01.1977.
Рождественские каникулы закончились. Поттер вернулся, но ещё ни разу даже не взглянул на меня. Строго говоря, какая разница? Не жду же я, на самом деле, чтобы он был в меня влюблён или ещё что-нибудь. Он любит Эванс, а я просто оказался под рукой.
А может быть, на самом деле Поттер любит Блэка. Не знаю, я им свечку не держал. В любом случае, гриффиндорская четвёрка шумно празднует начало семестра, запуская в коридорах фейерверки и подливая всей школе в сок зелье, от которого волосы на голове превращаются в перья, а я всё ещё не знаю, что делать с флаконом из осколков бутылки. Флакон вышел немного корявым, толстостенным, матово-белым; это обычное стекло, так что особо опасные зелья и ингредиенты лучше в нём не хранить, но для чего-то же он должен сгодиться?
Если Поттер будет игнорировать меня ещё с неделю, я просто швырну эту безделушку с Астрономической башни. Обязательно в солнечный день, чтобы заметно было даже с такой высоты, как стекло разлетается вдребезги, сверкая.
18.01.
Его гриффиндорское величество соизволили обо мне вспомнить. Польщён, польщён…
Сегодня на общей со львами Гербологии я отправился в дальний конец теплицы, за удобрением для поющего ясеня (ключевой ингредиент в зельях от глухоты), и там-то Поттер меня и подловил.
Подходит так, чтобы загородить проход, и улыбается:
— Привет! Как каникулы провёл?
— Твоими молитвами, — отвечаю. Очень хочется добавить, что Эван Розье долго возмущался, пытаясь выяснить, чем таким алхимическим воняет в гостиной, и кто всё это устроил, но так и не выяснил. — Дай пройти.
Банка с удобрениями тяжёлая; у меня немеют пальцы.
— Я сделал что-то не так? — Поттёр вскидывает брови. — Что случилось?
— Всё так. Дай пройти; у нас урок, между прочим.
— Я скучал, — шепчет Поттер, кладя руку мне на локоть. Вот если он нажмёт посильнее, я обязательно уроню банку… — А ты?
Сказать бы сейчас, что только полный идиот будет скучать по надоедливым гриффиндорцам с манией величия… но я молчу, как баран, и смотрю ему в глаза. В неярком свете теплицы они чёрные, как маслины, матовые, бездонные: когда пытаешься отыскать границу радужки и зрачка, уходишь в них всё глубже и глубже, увязаешь своим взглядом, как в болоте, а когда Поттер — Джеймс — улыбается снова, летишь вниз, как в глубокий искрящийся колодец, и понимаешь, что никогда, никогда не достигнешь дна.
— Жду тебя сегодня в девять на седьмом этаже, — выдыхает донельзя довольный Поттер и отходит, на прощание слегка сжав мой локоть.
Я всё-таки не роняю банку, но стою на одном месте ещё несколько минут, пока меня не окликает Обри:
— Эй, Снейп, ты что, призрак Мерлина увидел?
Да нет, не призрак. Хотя лучше бы это был он.
Если бы я был мало-мальски здравомыслящим человеком, я бы послал Поттеру записку из трёх коротких слов; но я пойду на седьмой этаж, даже если… даже если что угодно.
Я кретин.
Уж не знаю, что там Поттер думает об этих встречах, но он, как и прежде, ждал меня в полном одиночестве, без своих дружков. Снова засиял своей белозубой улыбкой — перед зеркалом, что ли, тренирует её? — и сообщил:
— Ты знаешь, что в Хогвартсе есть Выручай-комната?
— Что ещё за комната?
— Это комната, которая появляется, когда она кому-нибудь нужна. Надо пройти мимо стены три раза, думая о том, что тебе нужно, и она появится такая, как надо.
Поттер, зажмурившись, прогулялся по коридору туда-сюда; когда дверь выявляется из гладкой стены — это довольно забавно выглядит. Сколько раз ходил здесь и ничего не подозревал…
— Заходи, — Поттер тянет меня за руку. Он похож на расшалившегося котёнка, вот так вот приплясывая от нетерпения. — Как тебе?
Комната освещена мягкими оранжеватыми лучами, исходящими неизвестно откуда; половину площади занимает большая кровать с покрывалом в гриффиндорских цветах, ковёр тёмно-серый, с нереально длинным ворсом, где-то до середины голени — так и увязнуть недолго. Чем ближе к центру комнаты, тем ярче свет, и стены с потолком теряются в полумраке. Прикроватная тумбочка освещена ярко-ярко; на ней стоит открытая баночка с какой-то мазью.
Я сажусь на кровать и провожу рукой по покрывалу — это бархат. Поттер тем временем пунцовеет и поспешно прячет баночку в ящик тумбочки; по тому, как пламенеют его уши, нетрудно догадаться, что в этой баночке за мазь.
— На бархате спать неприятно, — говорю я наконец.
— А простыни должны быть льняные, я об этом подумал, — немедленно откликается Поттер. — Послушай… — он садится рядом со мной, и я понимаю, что сейчас он снова начнёт толкать свои пространные речи в попытке прояснить хотя бы самому себе, чем и почему мы тут собрались заниматься.
То есть, «чем» — это понятно. Другой вопрос, с какой радости он променял всех девушек и парней Хогвартса — и особенно Эванс — на меня. Но вот как раз на этот вопрос я вряд ли дождусь ответа, сколько бы Поттер ни тараторил.
— Что? — спрашиваю.
— Я тебя ничем не обидел? Ты был таким колючим сегодня на Гербологии, — Поттер берёт меня за руку; у него такие горячие руки; они почти обжигают меня, и я забываю, что мне сегодня не нравилось на Гербологии. Как мне могло что-то не нравиться? — Впрочем, ты часто бываешь колючим… — Поттер почти касается моего уха губами, шепча:
— А на самом деле ты мягкий… я никогда не думал, что ты такой… мы ведь враждовали всю жизнь. А потом, когда я захотел тебя поцеловать, мне подумалось, что я псих. Мне никогда не нравились парни, и мне во сне бы не приснилось, что я поцелую тебя, но меня будто что-то подтолкнуло… я подумал, что, если тебя поцеловать, ты не будешь таким хмурым, потому что, в самом деле, нельзя быть таким хмурым всё время. Ты должен быть другим по-настоящему, я подумал, и… тебе так идёт улыбка, Сев.
Его слова, торопливые, сбивчивые, жарким ядом льются в меня, плавят меня, разносят в клочья все барьеры. А он всё говорит и говорит, почти мучительно, почти давясь своим же голосом:
— Я даже написал стихотворение, знаешь, я их иногда пишу, это просто так, но Сириус с Ремусом говорят, неплохо… можно, я тебе прочту? Оно о тебе… я его никому ещё не показывал…
Я молчу, и он воспринимает это, как знак согласия, хотя мне уже почти страшно, и, если бы мог, я выкрикнул бы: не надо!
— Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица — подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие — как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик, и чудесен!
Есть лица — подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
Поттер не декламирует — он старательно, по-ученически, выговаривает эти слова, с неловкостью, словно зашёл слишком далеко в каком-то споре и соображает, как выкрутиться, не разругавшись с оппонентом вдрызг.
И я, на миг сжалившись над ним, закрываю ему рот ладонью, едва он замолкает.
— Дыханье весеннего дня, говоришь? — шепчу. — Мог бы откомментировать, но промолчу…
Я обнимаю его за плечи, и он увлекает нас обоих на бархатное покрывало, которое уже некогда, совершенно некогда стягивать с кровати.
…У него дрожат руки; я резко запрокидываю голову. Весенний день должен быть чист и невинен, но мы — мы оба — совершаем то, что определённо называется грехом. Наша ночь светится тревожно-оранжевым; пахнет смазкой и семенем, звучит тяжёлым дыханием и звонкими стонами.
Я смотрю ему в лицо; он закрывает глаза и кусает губы всякий раз, как я двигаюсь. Он прекрасен, и нет никого, кто лучше него спел бы песню небесных высот.
Он говорит, что ему больно, и просит двигаться сильнее, быстрее, чаще; сердце моё исполняет в груди безумное фанданго, словно пытается достучаться до его сердца под этой смугло-золотистой кожей, под чёткими рёбрами — он словно светится весь изнутри, избалованный золотой мальчик, сладкий, как карамель, как патока, привыкший получать на блюдечке всё, чего ни захочется; и не имеет значения, кто из нас сверху, не имеет значения, кто обнажённый лежит на коварном бархате, принимая другого — в эти минуты он получает меня всего, без остатка, а мне не достаётся ни капли Джеймса, ни единой его частички. Он бережёт свою душу для иной, чистой, правильной любви, позволяя мне делать с его телом всё, что заблагорассудится; и если бы я осмелился, я бы оставил на нём алые метки своих поцелуев, я бы заставил его поднять опущенные веки, чтобы глядеть в тёмно-ореховые глаза с золотыми искорками, я бы начертил на его лбу несмываемой краской ту молнию, связавшую нас воедино.
Но я никогда не осмелюсь на это; единственное, что не табу для меня — это отдавать ему всё, что я могу отдать. Все весенние дни, которые он вздумает во мне увидеть… может быть, когда-нибудь он позволит мне стать для него чем-то большим, чем я есть.
…Он засыпает, так ни разу и не открыв глаз; его руки властно обвивают меня, и я лежу, чувствуя, как постепенно затекает плечо, и борюсь с желанием ещё раз поцеловать его припухшие, искусанные губы. Так странно, что я борюсь с этим сейчас, когда я только что занимался с ним сексом — трахнул его, отымел, **@@**, любил его, чёрт побери, любил — но я не могу решиться.
Оранжевый свет делает его смуглее и серьёзнее, чем на самом деле; а может быть, он всегда выглядит таким взрослым во сне. Он без улыбки смотрит свои сны, о содержании которых мне никогда не догадаться, и под глазами его залегли синеватые тени.
— Поистине мир и велик, и чудесен, — шепчу я.
Но Джеймс не слышит меня».