Глава 20. Тем не менее отмечать конец живых существ крайне важно для психологического равновесия людей

Тем не менее отмечать конец живых существ крайне важно для
психологического равновесия людей. В этой области только в обществах, считающихся примитивными, трауру уделяется должное внимание.
Бернард Вербер, «Империя ангелов».
— А я говорю вам, что ему МОЖНО доверять!! Послушайте, не надо держать его там… он сам пришёл сюда, чёрт побери, сам, ИЗ-ЗА МЕНЯ!
— Успокойтесь, мистер Вуд. Как Вы отлично знаете, я не уполномочена решать такие вопросы. Это дело командира сопротивления. А до тех пор мистер Флинт побудет в подземельях, как и большинство его… собратьев по факультету.
— Между прочим, наш командир — тоже его собрат по факультету! Вас это не смущает?
— Мистер Вуд, Вы забываетесь!
Гарри смотрел в потолок; назойливо громкие голоса в соседней комнате не давали ему заснуть снова, и он был им за это благодарен, поскольку во сне не видел ничего, что заставило бы его захотеть посмотреть на это подольше.
Но с этим, наверно, надо было разобраться. И сделать это было больше некому, потому что МакГонагалл и Вуд не уступали друг другу в упрямстве; на её стороне был многолетний опыт, на его — слоновья упёртость… ведь дело касалось Маркуса Флинта.
Гарри помнил тот момент: капитаны враждующих команд в квиддичной душевой, так неистово трахающиеся, как будто через полчаса собирался наступить конец света. Помнил Малфоя, делающего минет Флинту. Помнил мгновенный страх и гнев в глазах слизеринского капитана, когда Гарри упомянул Вуда.
Как выразился бы Севви, тут определённо было замешано «любить».
Тем более, если Флинт явился в Хогвартс не из шпионских целей — для которых он, в сущности, подходил мало, учитывая его прямоту и грубость — а исключительно, чтобы быть рядом с Вудом.
Гарри натянул джинсы и рубашку, висевшие на стуле у кровати, и открыл дверь. Спор немедленно стих.
— Доброе утро, — сказал Гарри индифферентно.
— Доброе утро, — МакГонагалл доброжелательно улыбнулась.
— Доброе утро, командир, — в голосе Вуда ещё не отзвучала звонкая злость. — Ты не очень занят?
— Я слышал, в чём здесь проблема, — Гарри потёр лоб. — Чтобы решить что-нибудь насчёт Флинта, я должен поговорить с ним.
— Он в подземелье, — хмуро сказал Вуд. — Они вырубили его Петрификусом и потащили туда, как вещь.
— Я уверен, если ты попробуешь встать на их точку зрения, ты уже не будешь так кипятиться, — Гарри проверил наличие палочки в кармане. — Минерва, если нет ничего очень срочного, то я разберусь с Флинтом прямо сейчас, — он так и называл её теперь по имени. Она не возразила ни разу; в конце концов, они не были больше учителем и учеником, и вряд ли когда-нибудь будут.
— В принципе, ничего… разве что я хотела сказать, что готова новая партия листовок.
— Вы думаете, кто-то ещё будет их читать, после резни в Литтл-Уингинге? — скептически спросил Гарри.
— Пока Вы живы, командир, их будут читать, — МакГонагалл не хуже Снейпа умела достать собеседника по больному месту.
— Я разнесу их ночью. Оливер, идём, — уходить следовало сейчас, пока мадам Помфри не появилась на горизонте и не велела всё ещё пошатывающемуся от слабости Гарри вернуться в постель и выпить очередное лекарство. Даже если ему действительно больно, он заслужил эту боль. И уж точно слабость в коленках не должна помешать ему помочь людям, которые любят друг друга, не потерять возможность быть вместе.
Из Большого зала доносился стук вилок о тарелки; Гарри притормозил на ступенях, ведших в подземелья, и предложил Вуду:
— Может, пойдёшь на завтрак? Я смогу разобраться и один.
— Нет, — Оливер мотнул головой. — Я хочу знать сразу, что будет с Марком.
— Как хочешь, — Гарри зашагал вниз по ступенькам, от которых успел отвыкнуть со дня резни при Литтл-Уингинге; всё время с тех пор он прожил в больничном крыле, где, между прочим, валялся и Оливер — без сознания, со сложным переломом ключицы и заклятием гниения заживо.
Подземелья напоминали Гарри о слишком многом. О куда большем, чем он готов был помнить в то время, когда следовало заткнуть свои эмоции в далёкое тёмное место и действовать.
Он обошёл поворот к общей гостиной по большой дуге; Вуд, вряд ли знакомый с планировкой слизеринской территории, не высказывал недоумения, не зная, что маршрут таким образом удлинился почти вдвое.
— В какой именно камере, знаешь?
— Нет.
— Тогда… — Гарри прошёлся мимо дверей, слушая эмоции слизеринцев. Они были знакомы ему, все до единого; он полгода провёл, ходя поблизости, и волей-неволей запомнил их всех.
Но была и новая нотка — в самой дальней камере. Собственно, это было похоже на то, что он ощущал от прочих — тревога, ярость, нервозность — но было также нечто, отсутствовавшее у большинства. Золотистая волна любви, вплетавшаяся во всё прочее донельзя естественно, делала сырые подземелья уютными в один миг; сладчайшая из иллюзий, предназначенная не Гарри, но тому, кто не способен этой иллюзии поддаться — просто в силу отсутствия способностей к эмпатии.
— Дверь не запирали? — изумился Вуд вполголоса, когда Гарри просто толкнул тяжёлую створку.
— Запирали, — Гарри зажёг огонёк на ладони. — Привет, Флинт.
— Привет, ловец, — буркнул Флинт. Если бы Гарри не чувствовал, он бы сказал, что и при виде Вуда бывший капитан слизеринской сборной по квиддичу не испытывал ни малейшего воодушевления. — Как жизнь?
— Идёт себе, что ей сделается… — Гарри встал в полуметре от прикованного к стене Флинта. — Видишь, как жизнь повернулась: я больше не ловец, ты не капитан.
— Почему же, капитан, — возразил Флинт. — Только не квиддичный. Капитан довольно большого подразделения в армии Тёмного Лорда.
— И ты пришёл сюда вместе с Оливером, чтобы?.. — Гарри выжидательно приподнял бровь.
— Чтобы присоединиться к твоей армии, — терпеливо объяснил Флинт.
— После грандиозного провала при Литтл-Уингинге? «Ежедневный Пророк» просто захлёбывается радостными воплями на тему вольдемортовской решительной победы. Утверждают, что гидра оппозиции вскоре будет задушена в собственном логове.
— Таких, как ты, не задушишь, не убьёшь, — снисходительно сообщил Флинт; Оливер за спиной Гарри дёрнулся, порываясь заткнуть неразумному любовнику рот. — Я пораскинул мозгами и понял, что лучше быть на твоей стороне.
— У меня такое ощущение, — доверительно сказал Гарри, — что мы с тобой играем в какой-то глупый словесный теннис. Давай отметём в сторону всю политическую шелуху и попробуем поговорить прямо.
Гарри сделал паузу; Флинт открыл было рот, собираясь что-то сказать, и Гарри поднял руку — не надо, помолчи.
— Ты любишь Оливера, Оливер любит тебя, — буднично сказал Гарри. — Это для меня не тайна уже несколько лет. Что мне важно знать — единственная ли это причина, по которой ты сюда пришёл.
— Проверяй, как хочешь, — Флинт пожал плечами. — Веритасерум, например…
— Веритасерума в замке не осталось. Надо будет озадачить этим профессора Снейпа… — Гарри вытянул палочку из кармана. — Не сопротивляйся, иначе может быть некомфортно. Legillimens!
Он так давно не делал этого, что в первую минуту испугался: не сделает ли что-нибудь такое, что оставит Флинта не в своём уме? Но это, по-видимому, походило на умение плавать: достаточно один раз поплыть хотя бы по-собачьи, и ты уже не утонешь — при условии спокойной погоды, конечно же.
Мысли и воспоминания Флинта были напластованиями, археологическими слоями, которые Гарри бережно, чтобы не повредить ни одну находку, раскапывал и рассматривал. Он обшаривал каждый уголок сознания морщащегося Флинта с дотошностью Шлимана в поисках Трои, искал попытки скрыть что-то, следы сознания Вольдеморта, возможно, запрятавшего глубоко-глубоко все воспоминания Флинта о его возможной шпионской миссии, искал что-нибудь, что навело бы его на подозрения.
Но ничего такого не было. Гарри с некоторым усилием вынырнул из чужого сознания и успокаивающе улыбнулся кусающему губы Оливеру.
— Либо я ничего не смыслю в ментальных искусствах, либо ты и в самом деле ничего не скрываешь. Alohomora! — цепи, недовольно звякнув, упали на пол; Флинт растёр затёкшие запястья.
— Ты всё-таки допускаешь, что ошибся во мне, — в голосе Флинта звучало любопытство естествоиспытателя, знакомое Гарри по первым трём годам в Хогвартсе. — Но отпускаешь, как я понял, свободно бродить по замку, где полно детей…
— Во-первых, у тебя нет палочки — ты посеял её на поле боя, — напомнил Гарри; такое воспоминание присутствовало, полузаслоненное многими другими, куда более важными для Флинта: бледное лицо Оливера, треск дома, рушащегося над их головами, чьи-то крики, капли пота на виске Оливера, Авада Кедавра в трёх дюймах, бледные, потрескавшиеся губы Оливера — всё ещё самые желанные в мире… — Во-вторых, если ты причинишь вред детям — да и не детям тоже, то это очень разочарует Оливера. Со своей стороны, я предупрежу Эй-Пи, что тебя не надо трогать, но будь, естественно, готов, что тебе далеко не все обрадуются. Я сбился со счёта, скольких ты убил в Литтл-Уингинге.
— Почему ты даже не… сердишься, что я убивал твоих людей? Тебе что, всё равно?
— Нет, не всё равно, — Гарри покачал головой. — Но тем я и отличаюсь от твоего предыдущего командира, что не стану публично казнить тебя в назидание остальным, понимаешь? Кроме того…
— Кроме того?
— Должен же хоть кто-то во время этой грёбаной войны быть счастлив в личной жизни, — Гарри криво улыбнулся. — Оливер, отведёшь его сейчас туда, где вы будете жить. Рекомендую выбрать Гриффиндорскую башню. На завтрак пока не приходите — пусть новость о том, что он отныне не Пожиратель, расползётся по замку.
— Но ведь де-юре я Пожиратель, — напомнил Флинт. — У меня есть Метка.
— Метка — это очень странный предмет, — продекламировал Гарри под ошарашенными взглядами незнакомых с маггловской литературой Вуда и Флинта. — Вот она есть — а вот её нет!
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Оливер.
— Вот что. Маркус, дай-ка сюда руку с Меткой… вот так, — Гарри приложил центр ладони с огоньком к черепу со змеёй. — А теперь стой и терпи, что бы ни происходило.
В прошлый раз, с Малфоем, это было проще; тогда Метка пульсировала яркой, отчётливой болью; теперь же чёрный знак затаился, притворяясь обычным рисунком на коже — Гарри физически ощущал, как под тонким слоем маскирующей магии клокочет частичка воли Вольдеморта.
Гарри прикрыл глаза и позволил огню вспыхнуть ярче; Флинт дёрнулся, Вуд немедленно поддержал его под локоть. Запахло палёной плотью; Метка вскрылась со странным свистом, как проткнутый воздушный шарик. Не открывая глаз, Гарри видел бледнеющую черноту черепа и змеи, вытравливающуюся чуждость; ещё немного, ещё чуть-чуть…
— Всё, — Гарри убрал руку. Вуд в полнейшем шоке смотрел на безобразный ожог на руке любовника. — К сожалению, более комфортных способов избавляться от Метки пока не придумали, так что придётся обойтись тем, что есть. Accio обезболивающее и заживляющее! Вот, возьмите — первые пару дней намазывайте и тем, и другим сразу и бинтуйте поплотнее. Должно зажить без проблем.
— И многим ты так убирал Метку?
— Тебе второму.
— А кто первый?
— Драко Малфой.
— Но он же всё ещё в темнице, — припомнил Вуд.
— Совершенно верно, — кивнул Гарри. — Вам что-нибудь нужно, или дальше справитесь сами?
Пусть и любопытные, Вуд с Флинтом понимали, когда их вежливо просили прекратить расспросы.
Гарри смотрел обоим вслед, пока они не скрылись за поворотом, а потом ткнулся лбом в холодную влажную стену.
Почему, ну почему хоть что-нибудь не сложилось иначе? Если бы Рону или близнецам достался собственный портключ… если бы Рон попросил помощи у кого-нибудь другого… если бы близнецов так не ранило… если бы, если бы, если-бы-если-бы-если-если… сослагательное наклонение, самая лживая и бесполезная вещь на свете. Гарри сполз вниз по стене, царапая лоб до крови; колени глухо стукнули о каменный пол.
Снейп и Кевин не оставляли его одного почти ни на минуту все эти дни; если обоих не было рядом, то вблизи непременно крутилась мадам Помфри. Он засыпал, держась за руку собственного брата или профессора Зельеварения; просыпался от жизнерадостного голоса медсестры. Ему не давали возможности побыть наедине с собой, потому что были уверены, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Нет, он не собирался кончать жизнь самоубийством. Он даже не собирался биться головой об стенку в отчаянном порыве выкинуть из памяти мёртвые лица близнецов. Это было бы слишком легко; он не имел права на лёгкость. Его, по-хорошему, следовало бы судить за тройное убийство — и он был бы искренне рад смертному приговору. Но никто не осуждал его, и он судил себя сам; и не мог найти достаточно строгого наказания, сколько бы его воспалённый ночными кошмарами мозг не тасовал снующие по извилинам мысли.
Гарри не закрывал глаз — стоило ему сделать это, как перед его внутренним взором с пугающей пунктуальностью всплывали все те картины, которые он предпочёл бы вовсе никогда не видеть; он не двигался, сидя на полу и чувствуя, как сырость понемногу пропитывает джинсы и продвигается вверх по ткани, холодя кожу.
«Фред… Джордж…»
Ему послышался знакомый звонкий смех — как будто близнецы были здесь, озорные, беззаботные, сияющие ухмылками, как обычно; Гарри резко вскинул голову в безумной, безумной надежде, но в камере было тихо, как в склепе. Показалось.
Гарри сгорбился, сунув руки в карманы; в одном из них он нащупал что-то мятое-картонное и машинально вытащил это наружу.
Пачка сигарет. Сама пачка ещё маггловская, из тех, что оставил Дадли; но внутри — те сигареты, что когда-то трансфигурировали близнецы, забавлявшиеся с разными ингредиентами — вишнёвыми листьями, какао-бобами, корнями алтея, стручками острого перца, ягодами винограда… результат сваливался в пачку как попало, и Гарри никогда не знал, что именно вытащит оттуда.
В этот раз ему попалась сигарета с острым перцем; её дым обжигал язык и нёбо — и это было неожиданно больно, куда больнее, чем те ожоги, что он сам себе сделал изнутри. Гарри выронил из пальцев едва раскуренную сигарету; огонёк недовольно зашипел, соприкоснувшись с влажным полом, и погас.
Гарри следил за тонкой, почти неразличимой в полумраке камеры струйкой дыма, поднимавшейся от погасшей сигареты, и не поднимал рук, чтобы вытереть с лица текущие сплошным потоком слёзы.
— Мистер Поттер, что Вы себе позволяете? — при желании невысокая пухленькая мадам Помфри умела превращаться из «доброй-тёти-доктора» в «злобную-голодную-пиранью»; правда, до сих пор Гарри редко доводилось видеть эту сторону её натуры. — Вы БОЛЬНЫ. Вы УШЛИ из больничного крыла, не приняв ЛЕКАРСТВО. Вы ИГНОРИРУЕТЕ все мои рекомендации. Не будете ли Вы столь любезны НЕМЕДЛЕННО лечь в постель и никогда больше не предпринимать НИЧЕГО подобного?
— Этому учат на курсах колдомедиков? — вяло поинтересовался Гарри. — Вот так вот запугивать пациентов… Извините, я не хотел грубить. Можно, я пока просто так полежу, а Вы меня потом будете лечить?
Мадам Помфри взглянула на него повнимательнее и, похоже, углядела что-то, что заставило «злобную-голодную-пиранью» вернуться на второй план.
— Можно, Гарри. Но, ради Мерлина, никуда больше не уходи!
— Не буду, — Гарри скинул кроссовки и упал на кровать.
— Профессор Снейп и мистер Поттер-младший были тут минут десять назад, — с оттенком злорадства сообщила мадам Помфри, задержавшись на пороге. — Оба были очень обеспокоены твоим исчезновением.
— Это значит, я выслушаю всю правду о себе ещё и от них, только и всего, — Гарри глядел в потолок. Мадам Помфри аккуратно прикрыла за собой дверь.
Гарри готов был поклясться, что невнятный звук голоса знаменует собой разговор по зеркалу — со Снейпом, скорее всего; не зная точно, он угадывал фразы по интонациям — вернулся, в порядке, только лицо какое-то странное, но цел, невредим и даже язвит.
Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась, грохнув о стену с такой силой, что должна была остаться вмятина — так вечно случается с дверями, которые очень легко открываются — и в комнату вихрем влетел Кевин. В общей палате маячил задрапированный в обычную чёрную мантию силуэт Снейпа, отставшего от резвого первокурсника.
— Гарри! А я тебя везде ищу, — Кевин плюхнулся на кровать в ногах старшего брата. — Слушай, это не может быть той штукой, которая тебе нужна? Ну, эта, на «х» — забыл это дурацкое слово…
— «Х»? Хоркрукс, что ли?
— Ага! — Кевин вытряхнул из свёртка ткани, который держал в руках, что-то круглое, колко засверкавшее в лучах весеннего солнца. — Я долго ходил в Выручай-комнату и думал об этом… ты говорил, Вольдеморт их очень тщательно прячет, эти штуки, и я подумал, где можно спрятать что-нибудь лучше, чем в Выручай-комнате — если хорошо её попросить, конечно. Я ходил туда день за днём и всё просил её; и она мне открыла своё… не знаю, как назвать — место для ухоронок?.. там до Мерлиновых шлёпанцев всякой ерунды, просто горы и горы мусора, который кто-то когда-то прятал, уж не знаю, зачем. А дальше просто. Я ходил туда и смотрел на всё подряд — искал вещи, у которых внутри был бы кусочек льда. Если там внутри часть Вольдемортовой души, то она должна быть такая же, как он сам, правильно? Это просто надо было увидеть, я себе чуть все глаза не проглядел… Гарри, это оно? Не молчи!
— А ты дал мне хоть слово вставить? — машинально откликнулся Гарри, вертя в руках нечто, похожее на диадему; в украшениях он разбирался слабо и не мог ручаться, что это называется именно так.
По внутреннему краю диадемы бежали изогнутые буквы, которые он принял сначала за руническое письмо, такие они были угловатые; но это были ничем по сути не примечательные английские буквы, сложившиеся в известные даже самому бестолковому первоклашке слова: «Ровена Рэйвенкло».
— Держу пари, ещё ни один студент до тебя не докапывался так до Выручай-комнаты. Она тебе и письма отправляет, и хоркруксы в личное пользование…
При других обстоятельствах Кевин мог бы надуться, не услышав даже «спасибо», но сейчас он был рад и такому проявлению чувства юмора — все дни со смерти близнецов из Гарри невозможно было вытянуть лишнего слова, не то что шутку.
— Так это оно? — Гарри не мог сказать определённо, сияли глаза Кевина сами по себе или отражали заливавший палату свет. — Здорово! Я тогда сбегаю за мечом, и избавимся от него… жалко ломать такую красоту, но надо…
Кевин вскочил было с кровати, но Гарри успел перехватить его за запястье.
— Э, нет, братик. Никаких мечей. Я не позволю тебе больше так рисковать.
— Всё же обошлось! Я смогу, правда… я ему больше не поверю…
— Я знаю, что сможешь. Не надо доказательств. Я просто не хочу, чтобы ты рисковал жизнью и рассудком…
Кевин всё ещё выглядел обиженным, и Гарри притянул его поближе, стараясь не шипеть от боли, когда брат случайно задевал незажившие ожоги под рубашкой.
— Я верю, что ты можешь. Тебе не надо никому ничего доказывать, понимаешь? — Гарри аккуратно заправил непослушную каштановую прядь за маленькое ухо. — Я твоя семья, чёрт побери, и пусть я далеко не лучший вариант, но… нет нужды завоёвывать моё доверие и одобрение. Они у тебя уже есть, сколько хочешь.
— А кто такой чёрт? — последовал ответ после паузы.
— Горе ты моё чистокровное… закончится война — прослежу, чтоб ты ходил на маггловедение.
Кевин захихикал Гарри в ключицу.
— Что касается хоркрукса — то вполне можно найти другой способ от него избавиться.
— Какой, например? — Снейп, наговорившись с мадам Помфри досыта, вошёл наконец в комнату, держа в руке кубок, от которого пахло чем-то вроде подогретых помоев. — Выпейте это, кстати.
— Вы с мадам Помфри хотите меня отравить, — Гарри с подозрением заглянул в кубок.
— Неуместная шутка, Поттер, — сухо ответил Снейп, садясь на стул. — Если бы не поддержка Вашего… кхм… Внутреннего круга — уж позвольте назвать это так, меня бы уже казнили, так что если Вы даже в шутку засомневаетесь в моей лояльности, это может дорого мне обойтись. Аластор Грюм, например, который день штурмует больничное крыло, желая поговорить с Вами об излишней мягкотелости по отношению ко всем слизеринцам, но мадам Помфри каждый раз удаётся выпроводить его.
— Не надо называть «Эй-Пи» Внутренним кругом, — Гарри снял очки и потёр переносицу, собираясь с мыслями. — У меня с этим словом, знаете ли, после четвёртого курса связаны исключительно неприятные ассоциации… с Аластором я поговорю. С другими были явные проблемы?
— Пока только косые взгляды, как ни странно. Даже, представьте себе, от Вашего крёстного.
— Сириус повзрослел в последнее время.
— Отрадно слышать, что он наконец это сделал…
— Не будьте так критичны, профессор. В конце концов, Вам придётся научиться ладить с Сириусом, а ему с Вами.
— С чего Вы решили, Поттер, что нам придётся совершать такие противоестественные действия?
— Ничего противоестественного, — заверил Гарри. — Всё чинно и благопристойно.
— А всё же?
— Ну, после войны я собираюсь поддерживать тесный контакт и с Вами, и с ним. Полагаю, я и Ремус будем служить своеобразным буфером, чтобы вы не разнесли дом в процессе «дружеской» беседы…
— Вы так уверены, Поттер, что все мы доживём до конца войны и будем после неё наносить друг другу светские визиты?
— Я постараюсь, чтобы так и случилось. После резни в Литтл-Уингинге масштабные битвы невозможны… мы будем зализывать раны, я полагаю, пока не уничтожим все хоркруксы. А потом я пойду сводить последние счёты с Вольдемортом.
— Вы уверены в своей победе?
— Нет. Но я надеюсь на неё.
— Поттер, — Снейп подался вперёд, сцепив пальцы на колене. — Вы… хотите победить? Вы не хотите уйти вслед за теми, кого потеряли? Если у Вас нет воли к победе, Вы проиграете непременно…
— Мне есть ради кого жить… всё ещё есть, — Гарри отхлебнул наконец вонючего зелья. — Знаете, я готов победить хотя бы затем, чтобы однажды летним вечером расставить на столе пять чашек, большую тарелку с печеньем, которое сам испеку, и пять розеток с малиновым джемом. И чтобы вечернее солнце светило через большое окно — знаете, такие называют французскими…
— Я больше люблю абрикосовый джем.
— Заметано, профессор, — уголки губ Гарри слегка приподнялись в намёке на улыбку.
— А я — сливовый, — вставил Кевин.
— Всё, что хочешь, орлёнок, — Гарри подул Кевину на макушку; лёгкие пряди мгновенно разметались в стороны. — Так вот, о том, что надо сделать, чтобы приблизить момент, когда каждому достанется его любимый джем… хоркруксы можно уничтожать не только мечом Гриффиндора. Ещё пойдут зеркала смерти и яд василиска.
— У Вас под рукой есть зеркало смерти?
— Зеркало смерти? Это как? — были два синхронных вопроса.
— Зеркал смерти у меня нет, но я ими уже как-то раз пользовался… это очень неприятная штука, такая, что даже лучше не знать. Я вот прекрасно обошёлся бы без этого знания. Зато ядом василиска можно воспользоваться.
— В таком случае, у Вас есть под рукой василиск?
— Ну, не то чтоб под рукой… в Тайной Комнате.
— Мы опять пойдём к Севви? — оживился Кевин.
Определённо, бывали минуты, когда Гарри хотелось бы, чтобы в Кевине было чуточку меньше непосредственности.
— Севви?
Гарри считал, что уже разучился краснеть. Оказывается, он ошибался.
— Да, профессор. Так… э-э… так зовут моего василиска.
— Как мило, — хладнокровно откомментировал Снейп. — Могу я поинтересоваться, в честь кого Вы дали ему это внушающее трепет имя?
— Мне кажется, догадаться нетрудно, — Гарри вздохнул. — Поймите меня правильно, профессор: когда я выбирал имя для василиска, я думал о самых больших змеях в моей жизни. Глава змеиного факультета подходит под определение, не так ли?
Снейп внезапно засмеялся. У него был неожиданно приятный смех, глубокий и мягкий; Гарри никогда прежде не заставал своего декана за таким откровенным весельем.
— Я же сказал, Поттер, что это мило, — я на самом деле так думаю. Стало быть, Вы отправитесь в Тайную Комнату, чтобы милейшее создание по имени Севви попробовало перекусить хоркруксом?
— Да. Только не сейчас, не то мадам Помфри перекусит меня, пополам, — Гарри вертел диадему в руках. Прохладный светлый металл едва заметно бился под пальцами, как будто где-то в нём пряталось неутомимое крошечное сердце. — Это надо будет сделать тайком.
— Командир светлых сил вынужден спасать мир под покровом ночи, скрываясь от бдительного ока школьной медсестры… — поддразнил Снейп.
— Так уж сложилось, — Гарри пожал плечами и подавил гримасу — движение отдалось болью в обожжённых лопатках.
— Возьмёшь меня с собой? Я соскучился по Севви… — Кевин вовремя выдернул очки из-под руки Гарри, собравшегося было очень неудачно опереться на кровать, и нацепил их брату на нос.
— Приличные мальчики ночью спят, а не шастают по канализации…
— А я неприличный! Так возьмёшь?
— Посмотрим. Может, я даже не этой ночью туда соберусь…
— Куда это ты собрался, Гарри? — подозрительно поинтересовалась мадам Помфри, входя в комнату.
— Никуда, — откликнулся Гарри. — Я тихо и смиренно лечусь и встаю с кровати исключительно затем, чтобы заглянуть в туалет — я ничего не упустил?
— Раньше ты был не таким злоязыким, — заметила мадам Помфри с ноткой неодобрения.
— Я теперь совсем не такой, как раньше, — Гарри откинулся на подушку.
— Северус, здесь мазь от ожогов — нанеси на раны, у меня сейчас ещё дела, — Снейп принял из рук мадам Помфри пузатую стеклянную баночку.
— Хорошо, Поппи.
— Отлично. Гарри… — мадам Помфри одарила его предупреждающим взглядом, который сделал бы честь любому мафиозному крёстному отцу. — Без глупостей, пожалуйста.
— Можно подумать, я только и делаю, что глупости, — буркнул Гарри.
— Снимайте рубашку, Поттер, — велел Снейп. — Будем лечить Ваши ожоги. Кевин, выйди куда-нибудь. Здесь совершенно не на что смотреть, поверь мне на слово — лечение не такая уж эстетичная вещь.
Кевин неохотно подчинился; звук закрывшейся двери совпал с шорохом рубашки, кинутой Гарри на спинку кровати перед собой.
— Ложитесь на спину.
Гарри вытянулся на прохладном покрывале, чувствуя, как расслабляются все мышцы; деликатные пальцы, покрытые прозрачной блестящей мазью, коснулись ожога на груди.
— Не больно?
— Нет, — под коркой ожога, в восстанавливающейся коже, явственно пульсировала кровь; мазь покалывала. Боли действительно не было, но мазь, впитываясь в кожу, еле слышно шипела и испускала струйки чёрного дыма без запаха.
— Замечательно. Здесь был самый сильный ожог. Шрам останется, скорее всего, навсегда.
— Шрамом больше, шрамом меньше…
— Кстати о шрамах — у Вас на лбу свежие царапины. Откуда?
— Неважно. Я их уберу сам.
— Неважно так неважно…
Волосы скрывали лицо Снейпа, сосредоточенно склонившего голову; чуткие пальцы, привыкшие обращаться с самыми капризными ингредиентами для зелий, двигались методично по всей длине ожога — вытянутого, как будто к Гарри приложили раскалённый железный прут.
— Я просто…
— Всё в порядке, Поттер. Вы не обязаны докладываться мне о каждом своём шаге.
— Почему Вы до сих пор зовёте меня «Поттер» и на «Вы»?
— Возможно, потому что у нас с Вами не было нужды переходить на другое обращение.
— А если нужда есть?
— Зачем Вам это?
— Вы против?
— Не то, чтобы я был против… я просто не вижу в этом смысла.
— Хм, если я его вижу, этого недостаточно?
— Перевернитесь на живот. Вот так. Поттер, к чему Вам фамильярничать с Пожирателем Смерти?
— Профессор, к чему Вам всё время вкладывать в мои слова и действия какой-то извращённый смысл? — тёплые пальцы, втирающие мазь в лопатки Гарри, на миг сбились с ритма. — Вы зовёте Кевина по имени и, кажется, ничего не имеете против.
— Но он зовёт меня профессором. А Вы, я подозреваю, хотите называть меня Северусом.
— Ну не Севви же, в конце концов, — полусонно хмыкнул Гарри, устраивая щёку поудобнее на согнутой руке. — К тому же меня Вы ещё вряд ли будете когда-нибудь учить…
— Знаете, Поттер, Вам проще дать, чем объяснить, почему не хочешь.
— Но Вы же хотите. Скажете, нет?
— Пожалуй, я вообще ничего не буду говорить.
— Как хочешь, Северус, — имя легло на язык просто, как будто «профессора» вообще никогда не было. — Как хочешь.
— Как любезно с твоей стороны предоставить мне выбор… Гарри.
— Ну вот, и было совсем не больно, не правда ли?
— Что с Вами… с тобой сегодня случилось? Ты как будто снова начинаешь оживать…
— Почему как будто?
Снейп втёр мазь в последний ожог, на левом запястье, и поставил мазь на прикроватную тумбочку.
— Потому что ожить на самом деле, из мёртвых, невозможно. Поэтому я предпочитаю прибавлять в подобных случаях «словно» и «как будто». А ты хорошо умеешь уходить от неудобных вопросов.
— Я же слизеринец, в конце концов.
Снейп промолчал.
— Посиди со мной, — попросил Гарри. — Если ты никуда не торопишься…
— Я настолько не тороплюсь, что могу даже рассказать тебе сказку. О том, как иглы дикобраза и сушёная печень тритона полюбили друг друга, и как трагично это для них окончилось, потому что они ухитрились сблизиться ни много ни мало — в неочищенной крови клабберта, которая, как ты помнишь, крайне нестабильна…
Гарри фыркнул в подушку и зябко дёрнул плечом; Снейп накинул на него рубашку.
Тревожный, короткий сон остро пах мазью от ожогов и горьким перцем. Гарри, к его чести, не чихнул ни разу.

* * *

«03.03.
Сегодня получил за завтраком письмо. Разумеется, от Поттера — кому ещё может прийти в голову писать мне?
Много перечёркнуто, замарано, на полях какие-то невнятные рисунки: с одной стороны посмотришь, простая мешанина линий, с другой — чей-нибудь портрет, грубый, почти карикатурный. В ассортименте представлены я и Блэк, пару раз нарисована Эванс.
«Северус, приходи сегодня вечером в Выручай-комнату. Дж. П.». Лаконично и безапелляционно… хотя насчёт безапелляционности можно ещё поспорить. Такое впечатление, что он писал это в жуткой спешке — будто стоял в этот момент на склоне извергающегося вулкана.
И я приду, кто бы в этом сомневался? Уж точно не я.
Поттер, Поттер… мать твою, Поттер!..
Когда я пришёл в Выручай-комнату, Поттер уже был там. Сидел на знакомой кровати, нервно постукивал ногой по полу, ловил и отпускал снитч.
— Привет, — улыбается.
— Зачем звал? — я демонстративно усаживаюсь на другой конец кровати.
Поттер, отлично заметив мой манёвр, прячет снитч в карман и придвигается ко мне вплотную, обнимает за плечи — жаркий, хрупкий, пахнущий мазью для мётел.
— Послушай… я сегодня опять поругался с Сириусом…
— Я даже, кажется, знаю, по какому поводу, — вставляю я свои три кната.
— Правильно, знаешь, — подтверждает Поттер, лукаво улыбаясь. — Я сказал ему, чтоб он не лез в мою личную жизнь.
Ха, он что, и правда думает, что такой сдержанный реприманд умерит блэковское рвение?
— И что же он сказал в ответ? — интересуюсь.
— Он сказал, что я рехнулся, — мрачнеет Поттер. — Ну, я уже сказал, что мы поругались…
Действительно, сказал. Для того, кто не знает, каким монолитом целых пять лет была чётвёрка Мародёров, эти слова не будут значить того же, что и для меня.
— А потом я пришёл к тебе, — завершает Поттер свои признания.
— И что дальше? — спрашиваю недовольно.
— А дальше — вот что, — Поттер целует меня в губы; нежно, деликатно, так он прикасался бы к краю бокала со старым вином — наверняка у него дома есть подвал, где полным-полно покрытых пылью и паутиной бутылок, неприглядных на вид, но с бесценным содержимым.
Я отвечаю на поцелуй. Будь я проклят, но я не могу оторваться от его губ; они дурманят, сбивают с толку, водят кружными тропами — лихорадочные рваные мысли переплетаются друг с другом, складываясь в совершенный шизофренический узор; током бьёт по коже на руке, там, где он накрепко сжимает пальцы — удержать меня, не дать скрыться, целовать, целовать, самозабвенно, до ломоты в распухших губах, до счастливого, по-кошачьи мурлычущего насыщения.
— Зачем… как… — я забываю все остальные слова и молча касаюсь губами центра его ладони; Поттер со свистом втягивает воздух и пошире расставляет ноги — брюки ему определённо тесны.
Я соскальзываю на пол, утопая коленками в невозможно пушистом ковре; задираю мантию Поттера, кладу руку на выпуклость в его брюках. Сквозь тонкую ткань я чувствую, как сочится смегмой головка его члена, как напряжена вся его плоть; он невольно подаётся навстречу моим прикосновениям.
— Северус… — Поттер мягко отстраняет меня и опускается рядом на ковёр, стягивая мантию через голову. — Северус…
Я целую его в губы, в шею; осторожно ласкаю ключицы, плечи, тонкие, судорожно вздрагивающие пальцы. Поттер светится своей золотистой смуглостью, почти вызывающей сейчас, ранней весной в Шотландии; глаза у него сейчас тёмные-тёмные, блестящие, с расширенными зрачками — он похож на жреца древней богини любви, совершающего своё служение. Для него мои поцелуи — не столько я со своей влюблённостью, сколько дань его красоте, дань могуществу богини, покровительствующей ему, дань искусству сотен купидонов, вихрем выпускающих стрелы при каждой его рассеянной улыбке. Он прекрасен, и я могу только преклоняться перед ним, очарованный, ничтожный, призванный служить этой нереальной красоте.
Это так похоже на наваждение; на внушение. Но это на редкость реальное наваждение, на удивление сильное внушение; оно не проходит, не исчезает ни разу за всё время, пока он снимает одежду с себя и меня, пока он ласкает меня — кончиками пальцев, играя на мне, как на фортепьяно; пока он берёт меня, сосредоточенно закусив нижнюю губу, берёт сильно и быстро, утихомиривая поцелуем мою боль и держа меня за руку; наваждение не испаряется даже тогда, когда он с торжествующим, захлёбывающимся вскриком кончает в меня, и внутри становится так странно — тепло и влажно. Моя сперма размазывается по его и моему телу, когда он обнимает меня, разглаживает губами складку между моими бровями — так небрежно, так легко, будто всё это происходит во сне, и если я сейчас проснусь, то вместо учащенного дыхания Поттера услышу лишь знаменитый на все подземелья храп Уилкса.
— Как ты так ухитряешься? — шепчу я в полузабытьи; мне одновременно и так плохо, и так хорошо, как не было ещё никогда. — Я… ты просто… это какая-то магия?..
Я не жду ответа, но ответ следует.
— Не то, чтобы магия… это наше фамильное обаяние. Поттеровское. Когда-то наша семья породнилась с Забини, и мы переняли от них кое-что... Может, это эмпатия, а может, где-то у них в родословной затесалась вейла. Ну, или просто так удачно сложилось.
— И этим обаянием вы можете заставить человека сделать что угодно?
— Эй, это же не Империус. Это просто обаяние. Человек просто начинает желать сделать то, чего мы от него хотим… это даже и контролировать почти нельзя. Но если бы не это, у меня было бы вполовину меньше поклонниц, — он смеётся.
Поттер, Поттер… мать твою, Поттер, это называется «манипулировать людьми»!
— Гремучая смесь получится у тебя и Эванс, а не ребёнок: твоё обаяние и её ведьмовские глазищи.
— Причём здесь Лили? — мгновенно ощетинивается Поттер. — К чему ты о ней заговорил?
Я бы мог объяснить, к чему. Я мог бы послать Поттера подальше вместе с его знаменитым обаянием. Я бы много чего мог… «бы», благословенное «бы»…
— Ни к чему. Забыли.
Каждый взгляд — приказ; каждое движение — выверенный расчёт. Поттер, зачем ты играешь в эти игры? Контролировать обаяние либо можно, либо нет.
Зачем я тебе?
Правильный ответ — низачем. Просто так. Как оставшийся в кармане мантии снитч — может быть, тот же самый, что я когда-то поймал на матче.
Вот оно, решение задачки. Ответ был, а я просто его не рассмотрел.
Я целую влажное, сияющее в оранжевом свете плечо Поттера.
Избалованный чистокровный мальчишка, словно сделанный из золота, сливок и вороньего пуха.
Обаяние или нет — я не могу понять, почему я не встал и не ушёл, оставив Поттера наедине с его подлым обаянием.
Скорее всего, я просто не хочу ничего понимать».