Глава 3. — У меня нет слов, чтобы выразить, с каким огромным нетерпением я ждал нашей встречи

— У меня нет слов, чтобы выразить, с каким
огромным нетерпением я ждал нашей встречи!
Роберт Шекли, «Агент Х, или конец игры».
И до сих пор сдерживаемые усилием воли слёзы всё-таки хлынули наружу.
Гарри выронил листок со стихами и закрыл руками лицо.
— Гарри? Гарри… — четыре руки сразу обняли его, а он, начав, не мог остановиться, и слёзы, солёные-солёные, горькие, как лекарство, крупные и мутные то ли от боли, то ли просто от того, что им давно пора было пролиться, катились по щекам, просачивались между пальцами, стремительно протачивали броню апатии и бездумья, которой он закрылся этим летом; так чувствуют себя новорожденные, когда впервые холодный воздух касается привыкшего к теплу и безопасности слабого маленького тела, и так больно, так обидно, и надо делать что-то, потому что время, когда можно было спокойно лежать и ждать, прошло, и можно только заплакать, только сказать миру отчаянными слезами, как тебе плохо и как ты против, решительно против, чтобы всё было так, как есть, но ничего, совсем ничего не можешь изменить…
— Мне больно, мне так больно… я заслужил… я знаю, я ведь убил его, какая разница, что я говорил потом, я оторвал ему голову своими руками, я хуже, чем он, он не пытал Седрика, он просто убил его, а я… — Гарри попытался вдохнуть, не сумел и забился в руках близнецов так отчаянно, словно был в агонии, и эти беспорядочные движения были последним, что он вообще мог сделать на этой земле. — Я мразь, я жить недостоин, я убийца и насильник… я не хотел этого, я не хотел, я только хотел, чтобы Седрик не просто так умер, но он всё равно умер… за что мне это, зачем мне всё это, смерть ничего не меняет, я не хотел, я сволочь, я убийца, убийца…
Гарри захлебнулся словами и слезами и смог только вцепиться пальцами в рубашку Фреда так, что ткань протестующе затрещала; Джордж осторожно касался губами макушки Гарри.
Гарри плакал долго, чувствуя, как становится немного, совсем немного легче; плакал столько, что слёзы под конец утеряли всякую солёность и горечь, стали прозрачными и безвкусными, как дистиллированная вода, и струились по щекам без малейшего напряжения слёзных желез — просто и естественно, как льётся дождь. Очищающий, умиротворяющий, обновляющий и возрождающий ливень. И сияющий дождь на счастливые рвётся цветы…
— Хотел, — мягко возразил Фред.
— Ч-что? — Гарри боролся с устойчивым желанием вытереть глаза полой рубашки Фреда.
— Ты хотел убить Крауча. Вот и убил, — пояснил Джордж.
Гарри обмяк; если бы не объятия близнецов, он упал бы с кровати на пол.
— Вопрос тут вот в чём, — невозмутимо продолжал Фред, как будто он не заглянул только что так глубоко в Гарри, как никто и никогда раньше. — Во-первых, понравилось ли тебе убивать и насиловать…
— Нет!!!
— Во-вторых, раскаиваешься ли ты в том, что сделал. В-третьих, намереваешься ли ты делать что-то похожее в дальнейшем.
Гарри прикусил губу, признавая правоту близнецов по всем пунктам, и закрыл глаза.
Отвечать не было нужды; никто не знал лучше них троих сейчас, что он раскаивался каждую минуту прошедшего месяца — проклятого, дьявольского месяца — и продолжает казнить себя за всё сделанное, ежесекундно, непрестанно. Но он всё-таки не удержался и спросил:
— А если я убью кого-нибудь ещё… случайно… так бывает… — «Фу, как звучит-то. Словно о тараканах речь…» — Вы не перестанете меня любить? Вы… вы же будете со мной?
Он чувствовал их улыбки, не поднимая головы.
— Мы с тобой даже тогда, когда ты думаешь, что ты один.
— Если хочешь прямо, то мы никогда не перестанем тебя любить.
— Но я… я же убийца… и насильник…
— Кто сам без греха, пусть первый бросит в тебя Ступефаем, — невозмутимо парировал Фред.
— Конечно, если ты сделаешь убийства и изнасилования своим маленьким хобби, нам будет трудно с этим примириться, — невозмутимо добавил Джордж. — Но «трудно» не значит «невозможно».
Гарри очень хотелось сказать что-нибудь слезливое, слащавое и звучащее неестественно — просто потому так звучащее, что язык человеческий для выражения чувств приспособлен плохо, ибо люди предпочитали развивать его в абсолютно противоположную сторону; но он сдержался, чтобы не изгадить момент — один из тех, которые могут позволить вызвать Патронуса.
В конце концов, розовые слюни — это такая особенная вещь, которая всегда и всюду бывает лишней. В этом, надо думать, состоит их предназначение во Вселенной.

* * *

Успокоившись и пригревшись, Гарри не заметил сам, как заснул; и когда перед ним снова возник Седрик, ему даже подумалось сначала, что это наяву, хотя умом Гарри отлично понимал, что в реальности такого быть не может, потому что не может быть никогда. Седрик, подогнув одну ногу под себя и покачивая второй, сидел на краю стола в Большом зале — отчего-то совсем пустом, как тогда, когда оба уходили из комнатки за Залом, с полчаса как ставшие чемпионами.
— Седрик? — осторожно подал голос Гарри, которому упорно мерещилось, что всё это происходит наяву.
Седрик слегка склонил голову к плечу и лукаво улыбнулся; у Гарри защемило сердце от этого жеста, слишком знакомого, слишком мирного, слишком… седриковского.
— Знаешь, Гарри, о чём я больше всего жалею?
— О чём? — заворожённо спросил Гарри. Ему было всё равно, о чём говорить — лишь бы Седрик был рядом… лишь бы не умер снова.
Звучало так, будто Седрик ожил; но во сне Гарри было плевать на то, что мёртвые не оживают. Седрик был здесь, труп ли, живой ли — это сейчас не имело никакого значения.
— О том, что так и не подарил тебе плюшевую мышку, — совершенно серьёзно сказал Седрик. — Обещал ведь…
Гарри жадно всматривался в лицо своего единственного брата, заново узнавая каждую чёрточку — ямочки на щеках, непослушную прядь волос, упавшую на левую скулу, мягкий изгиб губ, приподнятые, разлетающиеся кончики бровей, высокий лоб с еле заметной вертикальной морщинкой… это был он, это был ныне мёртвый Седрик Диггори… только отчего-то пепельно-серый, словно сотканный из клубов сигаретного дыма, почти прозрачный, воздушной акварелью прорисованный на фоне безлюдной, тёмной огромной комнаты…
— Мышку? — удивлённо повторил Гарри. — Ты умер и думаешь о плюшевых мышках?
В этом сне казалось вполне естественным беседовать на подобные деликатные темы; Гарри был отчего-то уверен, что такой вопрос не покажется Седрику бестактным.
В конце концов, пока Седрик был жив, им доводилось разговаривать и о более щекотливых предметах, чем смерть кого-то из них.
— Ну-у, я мог бы подумать о судьбах мира, о жизни и смерти, о загробном мире, о грехах и благодеяниях, — нарочито заунывным тоном перечислял Седрик. — На худой конец, я мог бы найти Мерлина где-нибудь — он ведь тоже умер — и дознаться наконец, что делал слон, когда пришёл Наполеон…
— Мерлин умер раньше, чем родился Наполеон, — машинально сказал Гарри. — Откуда ему знать?
— Мерлин знает всё, — проникновенно сказал Седрик. — Уж поверь мне, котёнок, я мог бы узнать всё об этом животном, которое вечно себе на уме и с никому не ведомыми целями шляется по полям. Но…
— Но?
— Но мне это не интересно. Пусть о судьбах мира и всём прочем думает кто-нибудь другой. А я лучше подумаю о плюшевой мышке.
— Но ты же умер и в любом случае не сможешь её мне подарить…
— Не ограничивай никого в правах по жизненному признаку, — менторским тоном указал Седрик. — Не будь расистом.
Гарри несмело улыбнулся, и Седрик ответил ему тем же.
— А почему ты пришёл ко мне?
— Потому что это нужно нам обоим, — невнятно объяснил Седрик.
— Смерть плохо на тебя повлияла, — мстительно сказал ничего толком не понявший Гарри. — Ты стал разговаривать, как Кровавый барон.
Седрик беззаботно рассмеялся.
— Значит, это какое-то наше особое свойство, и никуда тебе не деться.
— Наше?
— Наше. Я же теперь призрак, как Кровавый Барон. Ну… почти как он.
— Призрак? — это довольно много объясняло. — Но я точно знаю, что я не должен быть в Хогвартсе. Зачем мы здесь? Я же был где-то в другом месте…
— У нас обоих много связано с этим местом, — Седрик спрыгнул со стола и для вящей убедительности своих слов топнул ногой по полу. Звук от соприкосновения подошвы ботинка с каменным полом был именно такой, какой должен быть, когда живые люди поступают таким образом. — И какая, собственно, разница, где? Главное…
— Что главное?
— Самое главное-разглавное, Гарри…
…— Гарри! Просыпайся! Мама зовёт ужинать, — Джордж бережно тормошил Гарри.
— А? Что? Ужин? Какой ужин?
— Самый обыкновенный, — весело отозвался Фред от дверей. — Мы уже идём, мам, всё в порядке… нет, никому не стало плохо, через пару минут спустимся…
Гарри только слышал, что миссис Уизли что-то говорит, но не мог различить её слов. Впрочем, угадать их по ответам Фреда было нетрудно.
— Нет, мам, вам всем показалось — никто не кричал и не плакал. Это дом шутит, наверное… ну что значит «дома не шутят»? Этот — может, Сириуса спроси… Ну не будешь спрашивать, тогда тем более… да спустимся мы сейчас, не беспокойся…
Миссис Уизли наконец ушла; всё это время Гарри позволял себе внаглую лежать на Джордже, прижавшись спиной к его груди. Сомкнутые руки Джорджа на талии Гарри были одним из самых, пожалуй, потрясающих ощущений в жизни последнего: тёплые, сильные, живые, тяжёлые — достаточно тяжелые, чтобы удержать его, лёгкого, как мыльный пузырь, невесомого… почти как призрак… удержать от того, чтобы взлететь и умчаться с ветром куда-нибудь далеко-далеко, где холодно, нет ужина, приготовленного миссис Уизли и можно, не рассчитав, въехать лбом в дерево.
Фред присел на кровать рядом с братом и Гарри. Близнецы одновременно поцеловали Гарри в виски — так синхронно, словно репетировали заранее.
— Как ты?
— Я? — растерянно повторил Гарри. Его мучило какое-то ускользнувшее от внимания дело… недоговорённость, незаконченность, крошечная трещинка в мироздании… и он никак не мог понять, где тут была зарыта собака, и кто и с какой, собственно, целью устроил это импровизированное кладбище домашних животных. — Я в порядке.
Как ни странно, он действительно был в порядке — впервые после двадцать четвёртого июня.
Ещё бы не это забытое неоконченное дело…
Только что увиденный сон клочьями расползался по памяти и стремительно таял под светом ламп — так всегда бывает, если разбудить внезапно. Ловить его теперь было ещё более бессмысленно, чем гоняться за снитчем без метлы…
«Миссис Уизли бы на место Дамблдора, — размышлял Гарри, наблюдая, как шустро припряжены к делу близнецы, Джинни, мистер Уизли и даже Тонкс — хотя последняя явно обладала антиталантом к обращению с мало-мальски хрупкими предметами. — Она бы тут живо всех построила… и лицемерила бы не в пример меньше».
В столовой была вполне мирная атмосфера… если не считать мебели и освещения, которые одни отбивали даже мысль об аппетите. Плюс к тому, для самого Гарри в качестве неких персональных бонусов было ещё несколько напрягающих нюансов. Например, Билл, который как ни в чём не бывало сидел на другом конце стола. Одна мысль об их прошлой встрече немедленно направляла взгляд Гарри к потемневшей от времени поверхности стола и заставляла его искать под столом руки близнецов — едва он касался их пальцами, как Фред и Джордж с двух сторон успокаивающе сжимали его ладони. Что бы он делал без них? В лучшем случае сошёл бы с ума и провёл остаток жизни в Сейнт-Мунго, пуская слюни на подушку с больничным синим штампом. В худшем — стал бы той тварью из зеркала Еиналеж на первом курсе… обе перспективы одинаково не вдохновляли Гарри.
— Гарри, ты что ничего не ешь? — Сириус сидел напротив крестника и при желании мог бы без труда положить руку на его плечо — стол был длинным, но узким.
— Не хочется, — честно сказал Гарри, ковыряясь вилкой в рагу.
— Ты не заболел? — мгновенно захлопотала миссис Уизли, кладя руку ему на лоб. — Плохо себя чувствуешь? Или эти… снова?
— Что снова? — почти раздражённо спросил Гарри. — Я просто не голоден, вот и всё. Температуры у меня нет.
По правде говоря, он почти отвык от еды за эти три дня во второй спальне Дадли — три дня молчаливой боли и полузабытья. Но Дурсли были здесь фактически ни при чём — в конце концов, они ничего не знали о последнем состязании Турнира. Они не знали о Турнире вообще, если подумать ещё немножко; они всего лишь искренне, истово ненавидели Гарри и всё, что его окружало. Это, право, была такая мелочь. «На каждое дерьмо найдётся что-нибудь подерьмее», — сформулировал Гарри про себя свой фундаментальный закон бытия.
От таких мыслей ему не только не захотелось есть, но и вообще начало подташнивать при одном взгляде на содержимое тарелки.
Миссис Уизли хлопотала около Джинни, мистера Уизли и Люпина, оставив Гарри на минуту в покое, и близнецы коварно этим воспользовались. Джордж придерживал Гарри за плечи, пока Фред подносил ко рту последнего сэндвич, приговаривая:
— Давай, съешь кусочек… скажем, за Сириуса…
— Сириус и сам поесть может, без моей помощи, — буркнул Гарри, демонстративно отворачивая лицо в сторону.
Данная реплика могла считаться правдой лишь с некоторой натяжкой — спектакль немало позабавил Сириуса, который отложил ложку, перестав есть, и подпёр подбородок ладонями, чтобы удобнее было наблюдать. Гарри пофыркал и принялся есть сам, пока миссис Уизли не переняла от своих сыновей эксклюзивные методики кормления поттеров.
Примерно так это и происходило каждый раз в те самые чёрные на памяти Гарри дни в конце июня. Если бы не близнецы, Гарри мог бы уже давно скончаться от жажды и голода — и не обратить на это никакого внимания.
Тонкс развлекала Джинни, Рона и Гермиону тем, что меняла лицо усилием воли — Гарри не без любопытства узнал о существовании метаморфов. Кто-то шутил, велись какие-то ни к чему не обязывающие разговоры, Мундугнус Флетчер с увлечением повествовал о своих «торговых подвигах»…
Но уют и веселье — чересчур, на вкус Гарри, нарочитые — сразу же исчезли, стоило Люпину поставить на стол локти, сплетя пальцы рук, и сказать, внимательно смотря на Гарри:
— Знаешь, я тебе удивляюсь. Почему ты ничего не спрашиваешь о Вольдеморте?
Гарри аккуратно поставил на стол стакан с соком, поднесённый было к губам, и спокойно ответил:
— Я спрашивал… мне сказали, что я мал, что мне не следует ничего знать. Это звучит достаточно смешно, если учесть, что я уже знаю о Вольдеморте больше многих членов Ордена…
— И они были совершенно правы, — напряжённо перебила его миссис Уизли, впиваясь пальцами в подлокотники. — Ты ещё слишком мал для такого!
— С каких это пор для того, чтобы задавать вопросы, необходимо быть членом Ордена? — задиристо осведомился Сириус. — Гарри целый месяц как в тюрьме сидел у магглов. Казалось бы, он имеет право знать, что произошло за это время...
— Не тебе решать, что хорошо для Гарри, а что плохо! — воскликнула миссис Уизли, и на её обычно добром лице появилось весьма опасное выражение. — Забыл, что сказал Дамблдор?
— Что конкретно? — вежливо, но с интонацией человека, готового к сражению, поинтересовался Сириус.
— То, что Гарри не нужно рассказывать больше, чем ему следует знать, — миссис Уизли особенно подчеркнула два последних слова.
Гарри засмеялся — отрывисто, хрипло, насмешливо; только внешность осталась от того капризного, почти инфантильного подростка, которого с полчаса назад кормили с ложечки, этакого обаятельного, самоуверенного, психологически так толком и не выросшего трогательного карапуза. Не осталось ни намёка на беспомощность и ребячливость. Гарри без труда чувствовал лёгкий шок окружающих, вызванный такой метаморфозой; «Ну, может, они что-нибудь поймут наконец…»
— Это звучало бы прекрасно, миссис Уизли, если бы я уже не знал больше, чем Вы предпочли бы, чтоб я знал, — Гарри старался говорить как можно вежливей, но слова падали в тишину тяжёлыми каплями расплавленного металла, и с каждой каплей глаза у всех, кто был в столовой, распахивались всё шире. «Довольно ли света, хорошо ли вам видно, Бандерлоги?», — сыронизировал Гарри про себя. — Я был там месяц назад, а никто из вас не был. Вольдеморт охотится за мной, и вот это Вам уже прекрасно известно. Мне пятнадцать лет; пусть я несовершеннолетний, но я уже могу решать за себя сам. Безусловно, я благодарен Вам за заботу обо мне, но иногда она бывает излишней — в таких случаях, как этот. Вы знаете, что я имею право знать.
Всё это звучало пафосно, напыщенно и чересчур театрально, а в последней фразе два раза повторённый глагол «знать» и вовсе резанул Гарри по ушам. Но как это было действенно! Метод Дамблдора — пафосные почти бессмысленные речи, действующие на эмоции — работал на удивление безотказно. «Ага, ещё бороду до пола отрастить, сменить очки на полукруглые и таскать с собой в карманах годовой запас лимонных долек — и вуаля, готов любимец детей и кумир взрослых!.. Блюэ-э…»
— Очень хорошо, — надтреснуто произнесла миссис Уизли. — Джинни, Рон, Гермиона, Фред, Джордж! Выйдите за дверь.
Это вызвало бурю возмущения.
— Мы совершеннолетние! — хором заявил близнецы.
— Если Гарри можно, почему мне нельзя? — заорал Рон.
— Мам, я тоже хочу! — заныла Джинни.
— НЕЛЬЗЯ! — закричала миссис Уизли, вставая. — Я категорически запрещаю...
— Молли, ты не можешь ничего запрещать Фреду с Джорджем, — устало проговорил мистер Уизли. — Они совершеннолетние.
— Но они ещё даже школу не закончили!..
— В то же время официально они взрослые, — повторил мистер Уизли всё тем же усталым тоном. Гарри мысленно поблагодарил его за своевременное и уместное вмешательство — он ещё не чувствовал себя готовым остаться здесь, наедине с людьми, большая часть которых активно жаждала уберечь любой волосок на нём от падения.
Миссис Уизли сравнялась цветом лица со зрелой свёклой.
— Я... мне... хорошо, пусть Фред с Джорджем остаются, но Рон...
Рону, Гермионе и Джинни пришлось всё же уйти; нельзя сказать, правда, что они были довольны этим обстоятельством. К их негодованию охотно присоединился портрет миссис Блэк; на успокаивание неугомонного куска холста ушло ещё минут десять. И только потом, когда все снова расселись, Сириус заговорил:
— Итак, Гарри... Что ты хочешь знать?
Гарри сделал глубокий вдох и задал вопрос, бывший на сей день одним из самых актуальных.
— Где Вольдеморт? — спросил он, не обращая внимания на негативную реакцию остальных. — Чем он занят?
— Ничем особенным, — сказал Сириус, — по крайней мере, насколько мы знаем... а знаем мы немало.
— Во всяком случае, больше, чем он думает, — добавил Люпин.
— Почему он не убивает?
— Не хочет привлекать к себе внимание, — объяснил Сириус. — Для него это было бы опасно. Понимаешь, его возвращение прошло не так, как он рассчитывал. Не так гладко.
— И всё благодаря тебе, — вставил Люпин с довольной улыбкой.
— Как это? — поднял брови Гарри.
— Он не думал, что ты останешься жив! — воодушевлённо воскликнул Сириус. — Имелось в виду, что о его возвращении будут знать только Пожиратели Смерти. А вышло так, что ты тоже стал свидетелем.
— А уж меньше всего ему хотелось, чтобы о его возвращении сразу узнал Дамблдор. А ты первым делом известил именно его.
— Ну и что? Что толку-то? — продолжал недоумевать Гарри.
— Шутишь? — подал голос Билл. — Дамблдор — единственный, кого боится Сам-Знаешь-Кто.
Гарри не соизволил даже взглянуть на Билла.
— Благодаря тебе Дамблдор созвал Орден Феникса буквально через несколько часов после возвращения Вольдеморта, — сказал Сириус.
— А чем именно этот Орден занимается? — Гарри обвёл взглядом присутствующих.
— Делает всё возможное, чтобы помешать Вольдеморту осуществить свои планы.
— А откуда вы знаете, что у него за планы? — уцепился Гарри.
— Дамблдор о них догадывается, — ответил Люпин, — а догадывается он обычно правильно.
Гарри оценил, о да… догадывается! Хотелось бы верить, не гадает на кофейной гуще!
— И что же, по мнению Дамблдора, собирается делать Вольдеморт?
— Прежде всего, вновь собрать свою армию, — спокойно заговорил Сириус. — В прошлом она была огромной: во-первых, преданные Пожиратели Смерти, потом, всяческие тёмные существа, плюс те, кого он околдовал или силой вынудил перейти на свою сторону. Кроме того, как ты сам слышал, он намеревается обратиться к великанам — и это отнюдь не всё. Он не такой дурак, чтобы пытаться захватить Министерство магии с десятком Пожирателей Смерти.
— Значит, вы мешаете ему собирать армию?
— Делаем всё возможное, — уклончиво сказал Люпин.
— Сейчас главное — убедить людей, что Сам-Знаешь-Кто и в самом деле вернулся, оповестить их об опасности, — добавил Билл. — Как оказалось, это не так-то просто.
Билл явно пытался наладить с Гарри дипломатические контакты — для того, ли, чтобы успокоить собственную совесть, для того ли, чтобы унять яростные взгляды близнецов, от которых и Вольдеморту сделалось бы не по себе;Гарри был категорически против в любом случае.
— Почему?
— Из-за политики Министерства, — вставила свою лепту Тонкс. — Ты же сам видел Корнелиуса Фаджа сразу после возвращения Сам-Знаешь-Кого. С тех пор ничего не изменилось. Он отказывается верить, что это случилось.
— Но почему? — вскинулся Гарри; на языке явственно проступил вкус Веритасерума, выпитого в конце прошлого учебного года. — Откуда такая твердолобость? Раз уж даже Дамблдор...
— Вот именно, — криво усмехнулся мистер Уизли, — Дамблдор.
— Понимаешь, Фадж его боится, — печально произнесла Тонкс. — Боится того, что, как ему кажется, он замышляет. Фадж уверен, что Дамблдор собирается его свергнуть. Он думает, что Дамблдор хочет сам стать министром магии.
— Но он ведь не хочет...
— Разумеется, нет, — подтвердил мистер Уизли. — Дамблдор никогда не хотел быть министром. Хотя после того, как Миллисент Багнолд ушла на пенсию, многие хотели видеть на этом посту именно Дамблдора. Министром стал Фадж, но он, видимо, не в силах забыть, какой поддержкой избирателей пользовался Дамблдор несмотря на то, что даже не выдвигал свою кандидатуру.
— В глубине души Фадж знает, что Дамблдор намного умнее его и сильнее, как маг. В первые годы своей карьеры он то и дело просил у Дамблдора совета и даже помощи, — продолжил Люпин. — Но теперь, похоже, власть ударила ему в голову, и, кроме того, он стал гораздо увереннее. Ему безумно нравится быть министром магии, и ему, кажется, удалось убедить себя в том, что он во всём прав, а Дамблдор просто мутит воду, чтобы создать ему неприятности.
— Он думает, что возвращение Вольдеморта — это мелкие неприятности для него лично? — окружающие снова дружно дёрнулись при звуке имени Тёмного Лорда, но Гарри даже не обратил внимания.
— Вроде того. Если Министерство признает, что Вольдеморт вернулся, то их ждут такие трудности, каких они не видели вот уже четырнадцать лет, — горько сказал Сириус. — Фадж не в состоянии посмотреть правде в глаза. Ему проще думать, что Дамблдор сочиняет страшные сказки из желания подорвать его репутацию.
— Видишь ли, в чём загвоздка, — пояснил Люпин, — пока Министерство будет утверждать, что никакого Вольдеморта нет, нам будет крайне трудно убедить людей в том, что он вернулся, они ведь и сами не хотят в это верить. Более того, Министерство очень рассчитывает на «Пророк», на то, что редакция не станет публиковать, как выражается Министерство, грязных слухов, раздуваемых Дамблдором. В результате простые маги до сих пор ничего не знают о случившемся, и от этого становятся лёгкой мишенью для Империуса Пожирателей Смерти.
Гарри кивнул, ожидая продолжения. Люпин покорно заговорил снова:
— Дамблдора всячески пытаются дискредитировать. Не читал «Пророк» на прошлой неделе? Там было сказано, что Дамблдор лишился кресла председателя Международной Конфедерации Чародеев из-за того, что постарел и потерял хватку. Но это ложь, это произошло потому, что после его речи, в которой он объявил о возвращении Вольдеморта, многие министерские маги проголосовали против него. Ещё Дамблдора сняли с поста Верховного Мага Визенгамота — это высший колдовской трибунал — и поговаривают, что его хотят лишить ордена Мерлина первой степени. У него крупные неприятности из-за того, что он говорит правду.
«Хм, так вот почему он научился так хорошо врать, честно глядя при этом в глаза — жизнь заставила, только и всего…»
— Если Дамблдор будет продолжать дразнить Министерство, то окажется в Азкабане! — резко добавил мистер Уизли. — А вот этого нам уже совсем не нужно. Пока Тот-Кто-Не-Должен-Быть-Помянут знает, что Дамблдор в курсе его планов и свободен в своих поступках, он будет соблюдать осторожность. Уберите Дамблдора — и вы дадите Сами-Знаете-Кому зелёную улицу.
Гарри воочию представил себе Вольдеморта в красной гоночной машине, мчащегося по просвету между жмущимися к обочинам автомобилями на скорости двести километров в час, в защите, в каске — всё, как полагается… «Знакомьтесь, Вольдеморт Шумахерович Риддл!». Нервный смех едва не вырвался наружу, и в процессе попыток сдержать неуместный ржач лицо Гарри изрядно перекосило — как будто он с размаху откусил кусок свежего грейпфрута.
— И это всё, чем Вольдеморт занят? Просто набирает сторонников? — Гарри очень сомневался, что Вольдеморт только и делает, что тупо тычется в каждую щель в поисках союзников.
Задумчивые выражения на лицах старших собеседников тотчас же подтвердили ему, что у Вольдеморта всё схвачено, и план действий, вне всякого сомнения, имеется; упомянутые выражения обозначали: «Рассказать — не рассказать...»
— Он ищет кое-что, что ему нужно. Это кое-что можно только украсть…
«Что, автограф Шекспира с великим вопросом «Пить или не пить?» хочет из музея спереть?»
— Что это?
— Это… ну, скажем так, оружие… — мялся Сириус, не в силах подобрать подходящих слов под почти испепеляющим взором Люпина.
— Какое?
— Ну всё, хватит! — миссис Уизли пылала праведным гневом. — Немедленно ИДИТЕ СПАТЬ!
— Молли, ну зачем же так кричать? — раздражённо поинтересовался Сириус. — Мамулин портрет разбудишь…
Несколько ядовитых реплик Сириуса и миссис Уизли спустя Гарри понял, что продолжения беседы можно не ждать. Он перемигнулся с близнецами и отправился наверх.
Фред и Джордж поступили достаточно оригинально — свалили всё барахло с одной кровати на вторую, и на освободившейся легли спать вместе. Кровать Гарри была свободна, хотя бы потому, что он и не думал пока распаковываться — не до того было, но сразу он ею не воспользовался. После энного времени, проведённого после истерики в дремоте, Гарри не хотелось спать. Отчаянно хотелось курить, но сигареты кончились уже давно… хотя… что мешает здесь, где полным-полно взрослых? Гарри трансфигурировал моток пергамента в пачку совершенно кошмарных сигарет (МакГонагалл, конечно, никогда такому не учила, но возжаждавшему покурить Гарри море было по колено, а уж какая-то там Трансфигурация вообще болталась на уровне подошв). Огонёк вспыхнул, едва не ослепив уже попривыкшего к темноте Гарри, и кончик сигареты начал тлеть; на вкус и запах, правда, это был не ментол, а всё тот же пергамент, но Гарри не был привередлив. Он загасил огонёк и поудобнее устроился на подоконнике; всю дальновидность этого решения он оценил часа через два, когда, пропахший дымом насквозь, сонный и с гудящей от мыслей головой, он слез с подоконника и обнаружил, что у него затекло всего одно место. Одно из ключевых, правда, но это уже детали…
Глаза слипались, и Гарри, подумав пару секунд, прилёг на край кровати близнецов — идти в пустую холодную постель одному было как-то невесело, особенно после всего сегодняшнего. Гарри прикрыл ноги пледом и, неожиданно для себя, очень быстро отрубился.
И ни единого сна — темнота, пустота и тишина.
Идеальный отдых.