Глава 2. — У Жака самая большая беда

— У Жака самая большая беда. К нему пришли мы.
Оксана Панкеева, «Путь, выбирающий нас».
— Диддичек? Что с тобой?! Расскажи маме!
На Гарри никто не обращал внимания, и он уже поставил было ногу на ступеньку лестницы, мечтая о том, чтобы заползти под одеяло и провалиться на несколько часов в тяжёлый, не дающий отдыха сон, когда зелёный и трясущийся, как желе, Дадли, соизволил наконец разверзнуть уста:
— Это он.
Гробовая тишина, наступившая вслед за этим глубокомысленным изречением, не порадовала Гарри. Он обернулся и поневоле восхитился хищнической яростью, искрившейся в глазах добропорядочной и почтенной четы Дурслей.
— Что ты сделал с моим сыном, гадкий мальчишка? — прошипел дядя Вернон, сжимая кулаки.
— Он доставал эту свою штуку, да? — встревоженно уточнила тётя Петуния. Дадли безмолвно кивнул, не погрешив при этом против истины ни на йоту.
Гарри поправил на носу норовившие свалиться очки — Дадли умудрился повредить всего лишь одну из дужек, линзы были только поцарапаны — и повернулся к Дурслям уже всем телом, а не только головой. Опасность стоит встречать лицом к лицу — хотя бы затем, чтобы знать, в случае чего, в какую сторону не следует драпать.
— ТЫ! А НУ ИДИ СЮДА!
Гарри повиновался без возражений.
Кухня дома номер четыре по Прайвет-драйв обладала потрясающим отрезвляющим воздействием; сев на сверкающий чистотой пластиковый стул — большего контраста с деревянными некрашеными скамьями Большого зала Хогвартса нельзя было и придумать — Гарри понял, что ему поверят только в случае чуда. Чудес же, как известно, не бывает — волшебники знают это лучше магглов…
— Что ты сделал с Дадли, ты, ублюдок?
— Ничего, — устало открестился Гарри. Волосы неприятно липли ко всё ещё покрытому холодным потом лбу.
Большая серая сова влетела в окно кухни и, чиркнув краешком крыла дядю Вернона по макушке, сбросила к ногам Гарри массивный пергаментный конверт. Гарри уже примерно представлял, что там увидит, и представления эти его не обманули.
«Уважаемый м-р Поттер!
Мы получили донесение, что сегодня вечером, в двадцать три минуты десятого, в магглонаселённом районе и в присутствии одного из них, Вами были исполнены Чары Патронуса.
Доводим до Вашего сведения, что, вследствие столь серьёзного нарушения Декрета о разумных ограничениях колдовства среди несовершеннолетних, Вы исключаетесь из школы чародейства и волшебства Хогвартс. В самые короткие сроки представители Министерства прибудут по месту Вашего жительства с тем, чтобы подвергнуть уничтожению Вашу волшебную палочку.
Кроме того, поскольку ранее Вы уже получали предупреждение по поводу нарушения положений раздела 13 Статута Секретности Всемирной Конфедерации Магов, мы вынуждены уведомить Вас о том, что двенадцатого августа сего года в здании Министерства магии состоится дисциплинарное слушание Вашего дела.
С пожеланиями здоровья и благополучия,
Искренне Ваша,
Мафальда Хмелкирк
ДЕПАРТАМЕНТ НЕПРАВОМОЧНОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ МАГИИ
Министерство магии».
Вот и всё. Сколько слов и сколько паршивого сарказма во всём этом крайне серьёзном письме. «Ступефай, значит, не отследили? Из рук вон плохо у них там это поставлено…» Гарри медленно разжал пальцы, но дядя Вернон был начеку и не дал пергаменту спланировать на пол.
— Ха, так тебя выперли из твоего дурдома, который ты называл школой! Всегда знал, что тебя нигде не потерпят, даже там!
Гарри зло усмехнулся и сгорбился на своём стуле. Ему было всё равно. Хогвартса больше нет в его жизни… как только до Дурслей дойдёт, какую опасность он собой представляет — возможно, они даже поймут, от чего именно Гарри спас их сына — они выгонят его пинками и правильно сделают, если вдуматься. Вот тогда можно и самопохорониться с чистой совестью. Вроде как никому ничего уже не должен.
Дадли рвало; его лицо приобрели приятный оттенок свежего салатного листа. Тётя Петуния, впрочем, была категорически против подобной цветовой гаммы и причитала, как на похоронах.
— Так что ты сделал с моим сыном, ты, маленький уродец?
— Ничего, — Гарри встал и хотел было выйти из кухни, но дядя Вернон с неожиданной быстротой преградил племяннику дорогу.
— Куда это ты собрался, а?
— Подальше от вас, — в сердцах бросил Гарри.
— Ты никуда не пойдёшь, пока не скажешь, что сделал с моим сыном!
— Ничего я с ним не делал! — заорал Гарри в ответ. — Я спас его долбаную жизнь, и вы могли бы хоть сказать спасибо!
Дядя Вернон всё ещё переваривал эту революционную мысль, когда ещё одна сова уронила конверт в руки Гарри. На мятом, заляпанном кляксами пергаменте значилось:
«Гарри,
Дамблдор только что прибыл в Министерство. Он старается всё уладить. НИКУДА НЕ УХОДИ ИЗ ДОМА. НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ КОЛДУЙ. НЕ СДАВАЙ ПАЛОЧКУ.
Артур Уизли».
— Окей, — Гарри, сунув письмо в карман, плюхнулся обратно на стул. — Я остаюсь.
Он слабо себе представлял, что значит «не сдавай палочку», если представители Министерства явятся за ней сюда с минуты на минуту — драться с ними, что ли? Так можно и в Азкабан загреметь… Впрочем, Дамблдор вряд ли допустит, чтобы Гарри был потерян из виду — в Азкабане не получится наблюдать за ним так же, как в Хогвартсе (да ничего интересного там, если честно, и не увидеть, в Азкабане-то; то ли дело в школе — Авады, Круцио, Фодико, Креагрэ Инкрескунт, просто раздолье…).
Дурсли были неприятно удивлены решением Гарри, но комментировать не стали, не найдя, видимо, достаточно ядовитых и уничижительных слов. Вместо этого они взялись за альтернативный источник информации.
— Диддикинс, солнышко, скажи маме, что он с тобой сделал?
— Он… направил на меня свою палку… — хрипло выдавил из себя Дадли.
Тетя Петуния издала вопль ужаса; дядя Вернон стал похож на огромного злобного таракана.
— А потом, сынок? Что потом?
— П-потом стало темно… совсем темно, я думал, я ослеп... и всякие голоса… в голове, вот тут… — Дадли приложил ладонь ко лбу.
Дядя Вернон и тётя Петуния обменялись одинаковыми взглядами, полными отчаяния и ужаса. Люди, которые слышат голоса в голове, были в дурслевской системе ценностей в самом низу, вместе с колдовством и соседями, в обход закона поливающими свои сады из шлангов.
— Что ты слышал, сыночек? — тётя Петуния была мертвенно бледна; по всей видимости, она была готова услышать всё, что угодно.
Но Дадли только помотал головой, не в силах пересказать родителям то, что слышал, и продолжил:
— Ужасно. И холодно. Жутко холодно. И я… я так чувствовал, будто… будто бы…
— Будто ты никогда больше не будешь счастлив, — тихо закончил Гарри. Дадли пугливо кивнул; это был, на памяти Гарри, первый момент взаимопонимания между двумя кузенами за четырнадцать лет сосуществования.
— Ты! — взревел дядя Вернон. — Ты как-то проклял моего сына, чтоб он теперь думал, что никогда не будет счастлив?!
— Да не я это! — Гарри честно пытался перекричать дядю Вернона, но голос не слушался. — Это дементоры!
— Дементоры? — потрясённо повторила тётя Петуния.
Создавалось впечатление, что она говорит о том, что уже знает.
— Да, — Гарри подозрительно уставился на тётю. Если выяснится, что она тоже сквиб и следит за ним по приказу Дамблдора, это будет совсем уж свинство. — Они.
— Охранники колдовской тюрьмы Азкабан? — переспросила тётя Петуния. — Здесь? Напали на моего сына?
Дядя Вернон в полнейшем изумлении таращился на свою жену.
— Откуда ты всё это знаешь, Петуния?
— Я… слышала разговор… моей сестры и того мальчишки, много лет назад…
— У Вас хорошая память, тётя, — заметил Гарри без всякой задней мысли. Тётя Петуния наградила его уничтожающим взором.
Третья сова влетела в окно.
— Убери своих дурацких сов из моего дома! — активно отреагировал дядя Вернон.
Гарри, не слушая, распечатал официальный конверт из Министерства:
«Уважаемый м-р Поттер!
В дополнение к нашему письму от сего числа сего года, отправленного приблизительно двадцать две минуты назад, сообщаем, что Министерство магии пересмотрело своё решение касательно уничтожения Вашей волшебной палочки. Вы имеете право сохранять её у себя вплоть до дисциплинарного слушания Вашего дела, которое состоится двенадцатого августа и на котором относительно Вас будет принято окончательное официальное решение.
Также, доводим до Вашего сведения, что после беседы с директором школы чародейства и волшебства Хогвартс Министерство согласилось отложить рассмотрение вопроса о Вашем исключении вплоть до вышеупомянутого слушания. В настоящее время и до поступления дальнейших распоряжений вы считаетесь отстранённым от занятий.
С наилучшими пожеланиями,
Искренне Ваша,
Мафальда Хмелкирк
ДЕПАРТАМЕНТ НЕПРАВОМОЧНОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ МАГИИ
Министерство магии».
Слушание, значит… ну что ж, если что, всегда можно стать драконом и улететь туда, где его никто никогда не найдёт.
— Что новенького? Тебя посадят или как? — с надеждой спросил дядя Вернон. — А смертная казнь у вас бывает? — закончил он уже совсем радостно.
— Всего лишь дисциплинарное слушание, — Гарри рассеянно скомкал конверт и отправил к письму от мистера Уизли. — Я пойду наверх, если у вас больше нет вопросов…
— Нет уж, сядь! — загремел дядя Вернон. — Есть вопросы, ещё как есть! Что ты сделал с моим сыном — или эти дерьмендоры сделали, неважно?!
— Вы хотите знать? — прошипел Гарри. Его глаза полыхнули мертвенным зелёным светом, и все трое Дурслей испуганно сжались. Гарри, опомнившись, погасил свет и продолжил более спокойно:
— Мы шли домой, когда Дадли начал задираться. Я достал палочку, но не пользовался ею. Пока мы спорили, появились дементоры.
— Кто это такие-то? — перебил дядя Вернон. — Здесь не тюрьма, которую они охраняют, так что им тут делать?
— Они забирают у человека всё счастье, — терпеливо объяснил Гарри. — А если им удаётся, они запечатлевают Поцелуй. Таким образом они высасывают человеческие души.
— Но они… они же не высосали душу Дадли, нет?!
— Если б это было так, вы бы сразу поняли, — устало успокоил их Гарри. — Это ни с чем нельзя перепутать. Так вот, они пришли, и я вынужден был применить Чары Патронуса. Это единственное, чем их можно отогнать.
— А, так ты всё-таки делал это!
— Я направлял заклятие против дементоров, а не против Дадли… — Гарри выдохся и замолчал.
— Погоди, а что им надо было здесь? Они что, за тобой пришли? Ты же единственный сам-знаешь-кто на всю округу! — Гарри по достоинству оценил всю иронию этой фразы — к сожалению, недоступную тем, кто не знал истинного значения слов «Сам-Знаешь-Кто». — Хо, так ты бегаешь от закона, да? И они хотели упечь тебя в тюрьму?
— Нет, — терпеливо объяснил Гарри. — Сто пятьдесят процентов, что их послал за мной лорд Вольдеморт.
— Это ещё кто?
— Это тот, кто убил его родителей, Вернон, — тихо сказала тётя Петуния.
— Но… но тот великан, когда мы были на острове… он же сказал, что этот Вольдемрот или Водлеморт… как там его… исчез!
— Он вернулся, — бросил Гарри.
— В-вернулся? — повторила тётя Петуния.
Прижав ладонь к губам, она в ужасе смотрела на Гарри.
— Да, — кивнул Гарри. — Вы тоже понимаете, что это значит — и правда понимаете, тётя. И я его первая цель. Вы ведь знаете, что он из-за меня тогда исчез… так вот, он хочет отплатить мне примерно тем же. Лорд Вольдеморт очень не любит оставаться в долгу.
Гарри уронил голову на руки. Он был опустошён, измотан; ему требовалось подумать обо всём, что он сегодня видел и чувствовал, требовалось закрыть глаза и вывалиться из чёртовой реальности хоть на несколько часов, до очередного кошмара. Покурить, на худой конец, чтобы лицо мёртвого Седрика, до сих пор стоявшее перед глазами, утратило такую точность, такую реальность, перестало резать его на части чувством вины, подёрнулось благословенной расплывчатостью в клубах светлого дыма, пахнущего ментолом.
Оплеуха от дяди Вернона свалила его со стула.
— Немедленно убирайся из моего дома, щенок!! Ещё не хватало, чтоб из-за тебя подвергались опасности мои жена и сын!
Ещё одна сова впорхнула в окно; дядя Вернон с грохотом захлопнул его, едва не прищемив хвост сразу же улетевшей птице.
«Артур рассказал мне, что случилось. Ни в коем случае не выходи из дома. Ни в коем случае».
Записка была от Сириуса; во всяком случае, почерк принадлежал крёстному. «И как прикажете не выходить, если меня сейчас отсюда попросту выставят?»
Гарри скомкал записку в кулаке и поднял глаза на дядю, не двигаясь с места.
— Я не могу. Если я уйду отсюда, меня убьют. А внутрь они не войдут.
— А меня не волнует это всё, понял? Убьют тебя — туда тебе и дорога! Убирайся из моего дома! Мотай отсюда! ВОН!!
Гарри кое-как встал и прижался лопатками к холодной, покрытой кафелем стене — хоть какая-то опора. «И что дальше?»
Очередная сова вихрем перьев и сажи вырвалась из камина. Дадли расчихался, а перед тётей Петуньей упал на стол большой красный конверт.
— Откройте, — посоветовал Гарри, тыльной стороной ладони стирая струйку крови, снова побежавшую из угла рта. — Это Ваше, иначе кинули бы передо мной.
Его даже уже не удивлял тот факт, что тётя Петуния переписывается с кем-то из волшебного мира; саму её, похоже, он, то бишь факт, приводил в самый настоящий ужас — она смотрела на конверт расширенными глазами и не двигалась с места.
— Петуния, не трогай, это может быть опасно! — самоотверженно предупредил её дядя Вернон, опасливо косясь на конверт.
Углы пергамента задымились.
— Сейчас он взорвётся, и все и так всё услышат, — предсказал Гарри.
Конверт вспыхнул. Тетя Петуния закричала, но не сумела перекрыть голос, раздавшийся из взорвавшегося конверта — чем-то знакомый Гарри, но слишком громкий, слишком искажённый голос:
— Петуния, вспомни моё последнее!..
— Последнее что? — дрожащим голосом осведомился дядя Вернон. Никто не соблаговолил ему ответить.
Тётя Петуния судорожно дышала, сжимая и разжимая кулаки — кажется, её била нервная дрожь.
— Мальчишка останется здесь, Вернон.
— Но, Петуния…
— Он останется здесь, — повторила она, и Гарри воочию узрел, кто хозяин в этом доме. — Мы не можем просто так его выгнать. Соседи начнут задавать вопросы… захотят знать, куда его отправили… а если в ближайшей канаве найдут его труп, будет совсем плохо.
Дядя Вернон сдулся, как проткнутый иголкой воздушный шарик. Он пытался ещё что-то возражать, но его уже никто не слушал.
— Иди спать, — велела тётя Петуния, повернувшись к Гарри. — Будешь сидеть в своей комнате. Из дома не выходить. Ясно?
Гарри рассмеялся — смеяться было больно, и кровь потекла быстрее.
— Ясно.
Не утруждая себя пожеланием спокойной ночи, он поднялся по лестнице, держась за перила. Наверху, в своей заваленной старыми вещами Дадли спальне, он распотрошил сундук и выпил общеукрепляющее зелье, чтобы кровь перестала течь. Хотелось ещё покурить перед сном, но сил никаких не было, и Гарри, не раздеваясь, рухнул на кровать ничком. В спальне было душно, одежда липла к мгновенно вспотевшей коже; Гарри закрыл глаза и мгновенно провалился в сон — как сорвался с обрыва.

* * *

Три последующих дня Гарри провёл в спальне безвылазно — его заперли; раз в день он под конвоем дяди Вернона ходил в ванную, раз в день же тётя Петуния вталкивала в пропиленное дядей отверстие внизу двери миску с чем-нибудь малосъедобным — обычно похлёбкой с какими-нибудь овощами. Всё густое Гарри отдавал Хедвиг — которая, впрочем, часто вылетала и охотилась где-то там, на свободе — а сам пил безвкусную жидкость. Есть не хотелось.
Голова кружилась почти постоянно; Гарри беспрестанно мерещился Седрик, стоило только закрыть глаза. Гарри пробовал разные способы — нажимал на веки до тех пор, пока перед глазами не начинали мелькать бело-голубые круги, похожие на вспышки электричества, занимался летними эссе, пока готические буквы учебников не брались за тонкие угловатые чёрные ручки и не начинали плясать в хороводе, вспоминал квиддичные приёмы, стараясь представить себе как можно зримее поле, небо, метлу, снитч… но всегда за любой картинкой, хоть за буквами, хоть за квиддичным полем, вторым планом проступало то лицо Седрика, всё так же мягко улыбающееся, то оторванная голова Барти Крауча… и Гарри падал на колени, сжимался в комок и пытался молиться хоть кому-нибудь, чтобы его простили, чтобы избавили от этого, хотя он, видит Мерлин, заслужил эту боль и эти кошмары… чтобы он никогда, больше никогда никого не убил, потому что этого делать нельзя, как бы сильно ты ни хотел отомстить, потому что месть бесплодна и разрушительна в первую очередь для тебя самого… чтобы хотя бы раз заснуть без грызущего душу чувства вины, горечи и потери.
В первый же день он выкурил всё, что у него было, и потом страдал от нехватки сигарет — впрочем, недомогание из-за зависимости от табака безнадёжно проигрывало всем прочим проблемам, обуревавшим Гарри. Он с трудом заставил себя переодеться на третий день, когда грязной одежды стало элементарно противно касаться, с неохотой разлеплял глаза — каждый раз, когда он просыпался, в нём оживала безумная надежда: вдруг вся его жизнь ему только приснилась, а на самом деле он поступил в «Бетонные стены» по настоянию Дурслей, а Хогвартс, магия, убийства — только порождение шаловливого подсознания. Но осознание того, что это всё реальность, так же регулярно бетонной плитой давило надежду. Глупое чувство, эта надежда.
На четвёртый день вечером дядя Вернон, одетый отчего-то в свой лучший костюм (перестирав и перегладив весь гардероб каждого из Дурслей, Гарри наизусть выучил каждую вещь), зашёл в комнату, насупился и объявил:
— Мы — а именно, мы с Петунией и Дадли — уходим.
— Отлично.
— Пока нас нет, тебе запрещается выходить из комнаты.
— Ладно.
— Запрещается трогать телевизор, стереосистему и вообще наши вещи.
— Хорошо.
— И запрещается таскать еду из холодильника.
— Угу.
— Я запру дверь в твою комнату.
— Как хотите.
Дядя Вернон, явно обескураженный отсутствием возражений, вперил в племянника подозрительный взгляд, но не нашёл, что сказать, и, топая, как бегемот, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Гарри слышал, как поворачивается в замке ключ и как дядя Вернон тяжеловесно спускается вниз по лестнице. Через несколько минут после этого во дворе хлопнули дверцы, раздался шум двигателя и шорох шин отъезжающей от дома машины.
Гарри валялся на постели, закинув руки за голову. Не было сил встать, так что Дурсли зря беспокоились — чтобы, скажем, стащить еду из холодильника, надо было ещё дойти до него и открыть дверцу, и по оценке Гарри это тянуло сейчас на отдельный подвиг Геракла.
Сколько времени прошло, пока он лежал в густой, давящей тишине, он не знал; наверно, совсем немного, потому что солнце, уже начавшее заходить за горизонт к моменту визита дяди Вернона, еле успело скрыться целиком.
С кухни донёсся отчётливый грохот.
«Кажется, кого-то они забыли предупредить не таскать еду из холодильника».
Послышались голоса — кто-то говорил громко, не считая нужным кого-либо стесняться. Вряд ли это были воры, разве что чересчур наглые.
Щёлкнул замок его двери; Гарри сел мгновенно, как будто его подбросило пружиной, но никто не вошёл. «Становится всё интересовательнее и интересовательнее…» Он прихватил с собой палочку и бесшумно выскользнул на лестничную площадку.
— И где же он? — раздался нетерпеливый девичий голос.
— Насколько я могу судить, уже здесь, — пророкотал кто-то знакомый. — Опусти-ка палочку, Поттер, пока не выколол кому-нибудь глаз.
— Выколю — не такая уж будет потеря, профессор Грюм, — съязвил Гарри. — Всегда можно вставить волшебный.
Несколько из восьми или девяти человек внизу, в холле, засмеялись; Грюм одобрительно крякнул.
— Остёр на язык, как Джеймс, — улыбчиво отрекомендовал ещё один знакомый голос, и сердце Гарри пропустило в изумлении пару ударов.
— Профессор Люпин?
— А чего мы всё в темноте? — риторически спросил тот же девичий голос, что в начале. — Lumos!
Кончик чьей-то палочки осветил весь холл; Гарри, щурясь, плавно отступил на шаг. Люди, собравшиеся внизу, пристально смотрели на него. Он, оказывается, успел за месяц отвыкнуть от таких взглядов.
— Мы пришли за тобой, Гарри, — объяснил Ремус. Его улыбка ободрила Гарри, и он нерешительно улыбнулся в ответ.
— Люпин, а ты уверен, что это он? — пророкотал Грюм. — А то хороши мы будем, если под видом Поттера притащим Пожирателя Смерти. Давайте спросим его о чём-нибудь, что известно только ему самому. А может, у кого-нибудь есть с собой Веритасерум?
— Ага, вот только его мы с собой и таскаем, — заметила обладательница того самого неугомонного голоса; у неё были фиолетовые волосы и вздёрнутый носик. — Буквально спать без него не ложимся!
Кто-то снова рассмеялся.
— Когда в позапрошлом году у тебя получилось впервые вызвать настоящего Патронуса? — деловито поинтересовался Люпин.
— На матче с Рэйвенкло, — отрапортовал Гарри. — До тех пор на занятиях получалось только облачко…
— Всё в порядке, Аластор, это Гарри.
Они все заулыбались, не отрывая от него взглядов, и Гарри отчего-то пришло на ум, что он чуть ли не месяц не причёсывался.
— А вы точно те, за кого себя выдаёте — за кого бы вы там себя ни выдавали? — уточнил Гарри. Его слова отчего-то вызвали у собравшихся внизу приступ громового хохота. Гарри терпеливо подождал, пока они поутихнут, и спросил:
— Профессор Люпин, когда я впервые попросил Вас заниматься со мной чарами Патронуса?
— В Хэллоуин, — незамедлительно откликнулся Люпин. — Тогда я спас тебя от Филча и показывал загрыбаста в аквариуме.
— Далеко пойдёшь, Гарри! — одобрил Грюм, улыбаясь до ушей; в исполнении старого аврора подобная эмоция несколько напрягала. — Так и надо, парень — бдительность, бдительность и ещё раз бдительность!
Гарри, опустив палочку, спускался по лестнице — медленно и осторожно, чтобы не упасть.
— С тобой что-то не так? — глазастый Люпин, знавший его лучше прочих, заметил неладное.
— Всё в порядке, — открестился Гарри. — Я просто три дня просидел в комнате, отвык за учебный год…
Люпин и Грюм синхронно нахмурились, но ничего не сказали.
Гарри познакомился с Тонкс — той самой обладательницей фиолетовых волос, а также громоздкого имени Нимфадора, а посему предпочитающей называться по фамилии, с Кингсли Шеклболтом — как и Тонкс, аврором, со Стурджисом Подмором, с Гестией Джонс, Эммелиной Вэнс, Эльфиасом Доджем и Дедалусом Дигглом; новые имена и лица разом смешались у него в памяти.
— Мы твоя охрана, Поттер, — веско пояснил Грюм. — Я знаю, что ты отлично летаешь, так что готовься к тому, чтобы сидеть на метле долго.
Гарри не возражал бы, даже если бы он летал из рук вон плохо. Даже лучше было бы, если бы было так — тогда он попросту упал бы с метлы, разбился, и финита ля трагикомедия.
Когда он вернулся на кухню к «своей охране» вместе с собранными вещами, Люпин заклеивал какой-то конверт.
— Я написал твоим дяде и тёте, чтобы они не беспокоились…
— Они не будут, — с глубочайшей внутренней убеждённостью сказал Гарри.
— …что с тобой всё в порядке…
— А вот по этому случаю они могут и траур объявить.
— …и что следующим летом они снова тебя увидят.
— Это обязательно?
Ответа Гарри не получил.
Грюм наложил на Гарри заклятие прозрачности; странно было сознавать, что теперь ты сливаешься с фоном, незаметный обычному глазу — Гарри смотрел на свои руки и видел только пол и мебель.
Грюм проинструктировал всех на случай, если кто-то из них погибнет («Чёрта с два», — Гарри что-то не верилось, что сегодня на них кто-нибудь нападёт), и по сигналу в виде снопа искр они взлетели.
Они летели так высоко, что от холода у Гарри зуб на зуб не попадал; Тонкс поблизости периодически высказывала своё искренне мнение о перестраховщике Грюме — она тоже замёрзла. Остальные молчали, но думали примерно то же самое — Гарри чувствовал их дискомфорт. Когда они приземлились, Гарри был чрезвычайно удивлён тем, что его не пришлось специально отмораживать от метлы.
— Прочти и запомни, — Гарри послушно прочёл про себя подсунутую Грюмом бумажку: «Штаб-квартира ордена Феникса находится по адресу: Лондон, Гриммаулд-плейс, двенадцать».
«Орден Феникса? Это ещё что такое?»
Грюм сжёг листок; Гарри прокрутил в памяти эти слова: «Гриммаулд-плейс, двенадцать…». И между домами одиннадцать и тринадцать появился дом. Он рос, словно вытесняя собой соседние дома, обитатели которых ничего не замечали; немытые окна, грязные стены, обшарпанная и облупившаяся чёрная дверь с серебряным молотком в виде клубка змей.
Внутри всё тоже внушало мало доверия. Длинный мрачный холл, потёртый ковёр, лампы и канделябры — снова в форме змей, мерцающий тусклый газовый свет. Почерневшие от времени портреты на стенах, опутанная паутиной люстра, подозрительное шуршание под плинтусами. «Гермиониного Косолапсуса сюда — он бы живо вывел всё это шебуршание; не съел, так распугал бы».
— Только тихо, Гарри, — тёплая, вопреки всем законам физики, ладонь Люпина сжала закоченевшее во время полёта плечо Гарри. — Говори тихо, как все.
Все и вправду разговаривали практически шёпотом и старались ничем не греметь; даже Молли Уизли, вышедшая откуда-то из коридора и кинувшаяся обнимать Гарри сразу же, как Грюм снял с него заклятие, причитала о том, как он похудел и осунулся у «этих ужасных людей», исключительно шёпотом. Когда она наконец отпустила его, Гарри отступил на шаг, чтобы оглядеться как следует, но натолкнулся спиной на Тонкс, не ожидавшую такого подлого нападения. Она сдавленно ойкнула и тоже наткнулась на что-то, упавшее с оглушительным стуком; Гарри вздрогнул и поморщился. Но ягодки были впереди: холл заполнил ужасающий вой. Это кричал один из портретов: старуха в чёрном чепце. Её желтоватая кожа собралась гроздьями морщин, глаза закатились, изо рта капала слюна. Она размахивала руками, как будто пыталась поймать кого-нибудь и удушить, не отходя от кассы, и истошно кричала:
— Грязь! Гнусность! Порождение мерзости и скверны! Прочь, полукровки, мутанты, полоумные! Как вы осмелились осквернить порог дома моих отцов...
Люпин и миссис Уизли пытались задёрнуть портрет побитыми молью шторами, но те не хотели закрываться; вопли становились всё громче, Тонкс с бесконечно виноватым лицом поднимала и тащила на место тяжёлую подставку в форме ноги тролля, а Гарри хотел сначала помочь, но забыл об этом, когда из двери в конце холла стремительно вышел высокий мужчина с длинными чёрными волосами. Гарри так давно не видел крёстного… он мог только стоять, широко раскрыв глаза, и жадно впитывать каждое движение Сириуса, своего единственного родного человека на этой чёртовой земле (Дурслей Гарри решительно не брал в расчёт).
— Тихо ты, старая ведьма! — Сириус вместе с Люпином ухватился за шторы.
— Ты-ы-ы! — с остервенением взвыла старуха. — Позор рода Блэков!
— Тихо, я сказал! — вдвоём им удалось задвинуть шторы, и в холле воцарилась звенящая тишина; Гарри даже помотал головой, чтобы вытрясти лишний звон из ушей, но безрезультатно. «И почему все вокруг орут, как будто сели на ёжика? То Дурсли три дня назад, то этот портрет… витаминов им, что ли, не хватает?»
Сириус повернулся к Гарри, раздражённо откидывая со лба чуть вьющиеся тёмные пряди.
— Привет, Гарри, — немного криво улыбнулся он. — Вижу, ты уже познакомился с моей мамочкой.
— Твоей мамочкой? — машинально повторил Гарри, которого вовсе не занимала личность на портрете.
Ему хотелось кинуться Сириусу на шею и сказать, как он скучал по крёстному всё это время; поговорить о родителях, о Седрике, обо всём на свете; но Сириус, казалось, был не так же рад встрече с крёстником.
— Да, это моя милая, добрая мамочка, — кивнул Сириус. — Вот уже месяц пытаемся её снять, но она, кажется, наложила на задник холста неотлипное заклятие... Пойдём отсюда, пока все портреты не проснулись; я покажу тебе, где ты будешь спать.
Гарри подхватил свои вещи, привычно распределяя по всего двум рукам целых три единицы багажа — клетку с Хедвиг, метлу и сундук — но Ремус, укоризненно покачав головой, отобрал последнее, как самое тяжёлое, и понёс за Гарри следом без видимых усилий. Гарри догадался сказать «спасибо» только секунды через три — слишком ошеломлён был самим фактом.
Они поднимались по тёмной лестнице долго; Гарри, у которого опять кружилась голова, только успевал считать ступеньки и этажи — просто чтобы занять себя чем-то и не брякнуться в обморок прямо на лестнице. Ладно сам пересчитает ступеньки уже не мысленно, а головой, но сзади ведь Ремус идёт...
— Вот здесь, — Сириус толкнул дверь сразу направо от лестницы. — Тут живут ещё Фред и Джордж, но они, я полагаю, опять пытаются подслушать, что говорят на собрании, поэтому их здесь сейчас нет…
— На собрании? Собрании чего?
— Это пока закрытая для тебя информация, Гарри, — отозвался Сириус строго. — Тебе только пятнадцать…
— Надеюсь, там нет ничего неприличного вроде подшивки «Плеймага» за прошлый год, — фыркнул Гарри.
Сириус поперхнулся воздухом от неожиданности и отрывисто, лающе захохотал; Гарри сел на свободную (то есть не заваленную всякой милой чушью наподобие заготовок приколов, мантий, книг и шоколадных лягушек) кровать, пристроив рядом метлу и клетку. Ремус поставил сундук у изголовья и укоризненно покачал головой.
— Сириус, занялся бы ты воспитанием Гарри. Как бы он в следующий раз «Плейведьму» не упомянул…
— Её не упоминать, её внимательно рассматривать надо, — лаконично откомментировал Гарри, чем привёл Сириуса в совершеннейший восторг. Ремус только неодобрительно сощурился и вышел — очевидно, направился на это самое загадочное собрание.
Сириус посерьёзнел и присел на край кровати рядом с Гарри; последний невольно зажмурился, впитывая поток тепла и жизни, шедший от крёстного. Сириус буквально излучал эту жизнь, излучал любовь к ней… один взгляд на Сириуса выдавал то его основополагающее качество, которое принято в прикладной психологии называть сухим, ничего на самом деле не отражающим термином «активная жизненная позиция».
— Чёрт с ним, с этим собранием… надо же, в самом деле, заняться твоим воспитанием, — он улыбнулся. — Как там твои дела? Эти паршивые магглы, твои родственнички, тебя не трогают? Молли и Артур рассказали мне, как тебе у них живётся…
Гарри поморщился, как от зубной боли. Обязательно ещё и говорить об этом?
— Всё нормально, Сириус. В меру паршиво… всё, как обычно. Расскажи лучше, как ты тут живёшь? И вообще, что это за дом мечты Фредди Крюгера?
— Не знаю, кто такой Фредди Крюгер, но это мой дом, — откликнулся Сириус. — Дом моих родителей… я ушёл отсюда, когда мне было шестнадцать, и не думал, что вернусь когда-нибудь, но мы предполагаем, а Мерлин располагает… я предложил это строение в качестве штаб-квартиры для Ордена Феникса. Это единственное, что я могу сделать, пожалуй, — в голосе Сириуса звучала горечь.
— Что такое Орден Феникса?
— Это такая организация, Гарри, с Дамблдором во главе. Мы занимаемся тем, что боремся с Вольдемортом. Благодаря тебе мы все сразу узнали, что он возродился, — Сириус, не в силах переносить даже подобие затишья, вскочил и заходил по комнате; Гарри, ссутулившись на краю кровати, взглядом следил за крёстным. — Часть из нас следит за Пожирателями, собирает на них досье, часть вербует новых рекрутов… ты знаком с Тонкс? Она не была в прошлом составе Ордена, до падения Вольдеморта, слишком молода была для этого… большая удача, что Артур убедил её, среди авроров у нас мало сторонников, большинство их придерживаются страусиной точки зрения Министерства… третьи до сегодняшнего дня охраняли тебя, Гарри. Каждое собрание договаривались о сменах.
— Вот только как-то это не очень помогло, — заметил Гарри. — В конечном итоге, мне пришлось самому о себе позаботиться.
— Твоя правда, — согласился Сириус. — Мы все думали, Дамблдор съест Мундугнуса сырым и без соли, когда выяснилось, что Гнус ушёл с поста раньше времени… это было что-то!
— Наоборот, хорошо, что он ушёл, — откликнулся Гарри. — А то торчать бы мне у Дурслей до сентября.
— Да, Гарри, здесь ты прав, — Сириус с размаху снова плюхнулся на кровать и озорно ухмыльнулся Гарри, как ровесник. — Я рад за тебя… и даже завидую, если честно…
— А почему мне никто ничего не говорил? Ладно, сов можно перехватить… но и других способов ведь полно!
— Дамблдор велел всем молчать, — пожал Сириус плечами. — Объяснений он не давал… он вообще их редко даёт, и в мудрости и своевременности некоторых его слов все, как правило, убеждаются постфактум, — сказано было довольно мрачно, и Гарри решил, что некоторыми мудрыми и своевременными решениями Дамблдора Сириус более чем недоволен.
— Ладно… а что вообще слышно о Вольдеморте? Что он планирует делать?
Сириус покачал головой, и Гарри готов был прозакладывать последний галлеон, что знает, что крёстный собирается сказать.
— А вот об этом я уже не имею права тебе рассказывать… если Дамблдор узнает, что я посвящал тебя в подробности, он обоим головы оторвёт.
Расхожее выражение продрало Гарри морозом по коже. «Только не про головы, пожалуйста. Про любые другие части тела… но не про головы!!»
Мысль о «других частях тела» вполне ожидаемо проассоциировалась у Гарри с темой личной жизни.
— А как у вас с Ремусом?
Сириус вздохнул.
— Рем по заданию Дамблдора налаживает контакты с британскими оборотнями… каждый раз пропадает подолгу. Вольдеморт, сам понимаешь, тоже надеется на мощную поддержку от них, они ведь ничего хорошего не видели от официальных властей. Я сегодня первый раз за три недели увидел Рема. А когда он здесь, мы сидим на этих треклятых собраниях, и совершенно некогда даже поговорить.
— А прошлый год, пока Вольдеморт ещё не вернулся?
— Прошлый год… — Сириус мечтательно зажмурился. — Да, это было здорово… Я жил в этом склепе, и Рем тоже. Тогда у него было на порядок меньше дел, и у нас было достаточно времени… хм, для остального ты ещё слишком маленький, Гарри, пусть даже ты рассматривал «Плейведьму».
Гарри выдавил из себя улыбку и легонько ткнул Сириуса кулаком в плечо. «А мне кажется, я и сам могу спокойно описать это «остальное», особенно в исполнении Ре… профессора Люпина»…
— И это называется воспитанием? Я же и домыслить могу, что ты оставил за кадром… ладно-ладно, можешь не пересказывать. Домыслить — оно даже интереснее.
— Совершенно очевидно, — глубокомысленно заметил Сириус, — что все мои усердные попытки воспитать тебя в рамках строгой викторианской морали провалились с треском.
Смех обоих наполнил комнату, резко дисгармонируя с обстановкой.
— А у тебя как с этим делом, Гарри? Ты уже определился, кого предпочитаешь?
— Парней, — чистосердечно признался Гарри, будучи уверенным, что уж со стороны Сириуса точно не встретит осуждения. — И про пестики-тычинки мне рассказывать не надо — это я упреждаю следующий по логике этап воспитания.
— Что-то мне подсказывает, что как раз про пестики с тычинками как таковые ты знаешь куда меньше, чем про то, что принято скрывать под этим эвфемизмом, — парировал Сириус, улыбаясь.
— Наверное, интуиция, — с невинным видом предположил Гарри. — Особенно если учесть, что я в числе лучших учеников на курсе, ты делаешь честь моим познаниям в… гм, эвфемизмах.
Сириус блаженно улыбался.
— Словно на двадцать лет назад вернулся, — признался он. — Вот так же часто сидели с Джеймсом и пикировались… хотя его я, конечно, не пробовал воспитывать. Он сам кого хочешь воспитал бы.
Гарри залез на кровать с ногами, сбросив кроссовки — из обуви он, как ни странно, не вырос, а почему-то только вытянулся вверх — и прислонился к плечу Сириуса.
— Расскажи мне о папе с мамой, — попросил он. Это должно помочь забыться. Непременно должно.
Сириус почесал в затылке.
— Честно сказать, я не умею рассказывать… лучше прочти ещё одно стихотворение Джеймса. Весь июнь вспоминал, мучился.
Сириус вручил Гарри потрёпанный кусок пергамента; Гарри бережно разгладил шероховатую поверхность и только после этого прочёл вслух:
— Облетают последние маки,
Журавли улетают, трубя,
И природа в болезненном мраке
Не похожа сама на себя.
По пустынной и голой аллее
Шелестя облетевшей листвой,
Отчего ты, себя не жалея,
С непокрытой бредешь головой?
Жизнь растений теперь затаилась
В этих странных обрубках ветвей,
Ну, а что же с тобой приключилось,
Что с душой приключилось твоей?
Как посмел ты красавицу эту,
Драгоценную душу твою,
Отпустить, чтоб скиталась по свету,
Чтоб погибла в далеком краю?
Пусть непрочны домашние стены,
Пусть дорога уводит во тьму –
Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому.
Пергамент дрожал в пальцах; Гарри закусил губу, чувствуя, что вот-вот польются непрошеные слёзы, что вот-вот он расскажет Сириусу про все свои кошмары, про то, в каких «далёких краях» скиталась его душа, таская за собой груз убийства и изнасилования…
Двойной хлопок аппарации словно послужил для Сириуса сигналом; крёстный пружинисто встал.
— Судя по тому, что вы здесь, собрание закончилось, — безошибочно заключил Сириус.
Близнецы беззаботно ухмыльнулись и отсалютовали Сириусу.
— Вы совершенно правы, герр Блэк. Кстати, Вас желал видеть кое-кто кареглазый и русоволосый…
— Тогда я, пожалуй, пойду, — Сирус резво устремился к двери. — Гарри ведь ещё распаковаться надо, а я его отвлекаю…
Дверь закрылась за Сириусом, и близнецы взглянули на Гарри.
— Привет… Как твои дела? Ты на нас не сердишься?