XIV. Mazzolato

- Господа, - сказал граф Монте-Кристо, - примите мои извинения, что яне пришел первым; но я боялся обеспокоить вас, если бы явился к вам вболее ранний час. К тому же вы уведомили меня, что сами пожалуете комне, и я сообразовался с вашим желанием. - Мы приносим вам тысячу благодарностей, граф, - сказал Альбер, - выпоистине выручили нас из беды. Мы уже изобретали самые фантастическиеколымаги, когда нам передали ваше любезное приглашение. - Во всем виноват этот болван Пастрини, - отвечал граф, приглашая мо-лодых людей сесть на диван. - Он ни слова не сказал мне о ваших затруд-нениях. А я, находясь здесь в полном одиночестве, только искал случаяпознакомиться с моими соседями. Как только я узнал, что могу быть вамчем-нибудь полезен, я, как видите, немедленно воспользовался случаемпредставиться вам. Молодые люди ответили глубоким поклоном. Франц не проронил еще нислова; он был в нерешительности: так как ничто не указывало на желаниеграфа узнать его или быть узнанным, то он не знал, намекнуть ли ему наих первую встречу, или дождаться новых доказательств. К тому же если онбыл вполне уверен, что накануне в ложе видел именно этого человека, тоон не мог бы утверждать столь же положительно, что это тот, кто за деньперед тем был в Колизее, поэтому он решил не забегать вперед и ничегографу не говорить. Вдобавок у Франца было то преимущество перед Мон-те-Кристо, что он владел его тайной, тогда как тот не имел никакой влас-ти над Францем, которому нечего было скрывать. Все же он решил навести разговор на предмет, который мог бы разрешитьнекоторые его сомнения. - Вы предоставили нам места в вашей коляске и в окнах палаццо Роспо-ли, - сказал он, - так не научите ли вы нас, как нам получить какой-ни-будь "пост", как говорят в Италии, на Пьяцца-дель-Пополо? - Ах, да, - ответил граф небрежным тоном, пристально вглядываясь вМорсера, - сегодня на Пьяцца-дель-Пополо, кажется, что-то вроде казни? - Да, - сказал Франц, обрадованный тем, что граф сам затрагивает же-лательную ему тему. - Позвольте, я вчера как будто велел моему управляющему заняться этимделом; может быть, я и тут смогу оказать вам маленькую услугу. Он протянул руку к шнурку и позвонил три раза. - Вы когда-нибудь задумывались над правильным распределением своеговремени и над возможностью упростить вашим слугам хождение взад и впе-ред? - сказал он Францу. - Я изучил этот вопрос: теперь я звоню камерди-неру один раз, дворецкому - два раза и управляющему - три раза. Такимобразом я не трачу ни одной лишней минуты и ни одного лишнего слова. Авот и мои управляющий. В комнату вошел человек лет сорока пяти, похожий, как две капли воды,на того контрабандиста, который вводил Франца в пещеру Синдбада, но тотне подал вида, что узнает его. Франц понял, что таково было приказаниеграфа. - Господин Бертуччо, - сказал граф, - вы помните, что я вчера поручилвам достать окно на Пьяцца-дельПополо? - Да, ваше сиятельство, - отвечал управляющий, - но так как было ужеслишком поздно... - Как! - воскликнул граф, нахмурив брови. - Я же сказал вам, что мненужно окно? - Ваше сиятельство и получит его, но так как оно было сдано князю Ло-баньеву, то мне пришлось заплатить за него сто... - Хорошо, хорошо, господин Бертуччо: избавьте моих гостей от хо-зяйственных подробностей; вы достали окно - это все, что требуется. Ска-жите адрес кучеру и ждите нас на лестнице, чтобы проводить нас; можетеидти. Управляющий отвесил поклон и повернулся к двери. - Да, вот еще что, - продолжал граф, - будьте так любезны и узнайте уПастрини, получил ли он "таволетту" и нельзя ли прислать мне программуказни. - Не беспокойтесь, - заявил Франц, вынимая из кармана записную книж-ку, - я сам видел эту табличку и списал с нее, - вот, взгляните. - Прекрасно. В таком случае, господин Бертуччо, можете идти, вы мнебольше не нужны. Распорядитесь только, чтобы нам доложили, когда подадутзавтрак. Надеюсь, вы окажете мне честь позавтракать со мною? - прибавилон, обращаясь к гостям. - Но, право, граф, - сказал Альбер, - мы не можем так злоупотреблятьвашим гостеприимством. - Нет, нет, напротив, вы доставите мне большое удовольствие; ког-да-нибудь один из вас, а может быть и оба, отплатит мне тем же в Париже.Господин Бертуччо, распорядитесь, чтобы поставили три прибора. Он взял из рук Франца записную книжку. - Так, так, - продолжал он небрежным тоном, как будто читал теат-ральную афишу, - "...22 февраля... будут казнены: Андреа Рондоло, осуж-денный за убийство высокоуважаемого и достопочтенного дона Чезаре Торли-ни, каноника церкви св. Иоанна Латеранского, и Пеппино, прозванный РоккаПриори, уличенный в сообщничестве с презренным разбойником Луиджи Вампаи членами его шайки..." Гм!.. "Первый будет mazzolato, второй будетdecapitato". Да, - прибавил граф, - по-видимому, так все и должно былосовершиться, но вчера, кажется, произошло изменение в порядке и ходеэтой церемонии. - Вот как? - сказал Франц. - Да, я слыхал вчера у кардинала Роспильози, где я провел вечер, чтоказнь одного из преступников отложена. - Которого? Андреа Рондоло? - спросил Франц. - Нет, - отвечал граф, - другого... (он заглянул в записную книжку,словно не мог вспомнить имени) Пеппино, прозванного Рокка Приори. Этолишает вас гильотины; но у вас остается mazzolato, а это очень любопыт-ная казнь, когда видишь ее впервые, и даже во второй раз; тогда какгильотина, которая вам, впрочем, вероятно, знакома, слишком проста,слишком однообразна, в ней не бывает ничего неожиданного. Нож не срыва-ется, не дрожит, не бьет мимо, не принимается за дело тридцать раз, кактот солдат, который отсекал голову графу де Шале, хотя, конечно, возмож-но, что Ришелье поручил этого клиента особому вниманию палача. Нет, -продолжал граф презрительным тоном, - не говорите мне об европейцах,когда речь идет о пытках; они в них ничего не понимают, это совершенныемладенцы или, вернее, дряхлые старики во всем, что касается жестокости. - Можно подумать, граф, - сказал Франц, - что вы занимались сравни-тельным изучением казней у различных народов земного шара. - Во всяком случае мало найдется таких, которых бы я не видел, -хладнокровно ответил граф. - Неужели вы находили удовольствие в таких ужасных зрелищах? - Моим первым чувством было отвращение, потом равнодушие, под конецлюбопытство. - Любопытство? Какое страшное слово! - Почему? В жизни самое важное - смерть. Так разве не любопытно уз-нать, каким образом душа может расставаться с телом и как, сообразно сосвоим характером, темпераментом и даже местными нравами, люди переносятэтот последний переход от бытия к небытию? Смею вас уверить: чем большевидишь умирающих, тем легче умирать; а потому я убежден, что смерть мо-жет быть казнью, но не искуплением. - Я вас не вполне понимаю, - отвечал Франц. - Поясните вашу мысль, выне можете себе представить, до какой степени то, что вы говорите, менязанимает. - Послушайте, - сказал граф, и лицо его налилось желчью, как у другихоно наливается кровью. - Если бы кто-нибудь заставил умереть в неслыхан-ных пытках, в бесконечных мучениях вашего отца, или мать, или возлюблен-ную, словом кого-нибудь из тех близких людей, которые, будучи вырваны изнашего сердца, оставляют в нем вечную пустоту и вечно кровоточащую рану,неужели вы бы считали, что общество дало вам достаточное удовлетворение,потому что нож гильотины прошел между основанием затылочной кости и тра-пециевидными мышцами убийцы и тот, по чьей вине вы пережили долгие годыдушевных мук, в течение нескольких секунд испытал физические страдания? - Да, я знаю, - отвечал Франц, - человеческое правосудие - плохойутешитель; оно может пролить кровь за кровь и только; не следует требо-вать от него большего, чем оно может дать. - И я еще говорю о таком случае, - продолжал граф, - когда общество,потрясенное в самых основах убийством одного из своих членов, воздаетсмертью за смерть. Но существуют миллионы мук, разрывающих сердце чело-века, которыми общество пренебрегает и за которые оно не мстит даже темнеудовлетворительным способом, о котором мы только что говорили. Развенет преступлений, достойных более страшных пыток, чем кол, на которыйсажают у турок, чем вытягивание жил, принятое у ирокезов, а между темравнодушное общество оставляет их безнаказанными?.. Скажите, разве неттаких преступлений? - Есть, - отвечал Франц, - и ради них-то и терпят ДУЭЛЬ. - Дуэль! - воскликнул граф. - Нечего сказать, славное средство дос-тигнуть цели, когда эта цель - мщение! Человек похитил у вас возлюблен-ную, обольстил вашу жену, обесчестил вашу дочь; всю вашу жизнь, имевшуюправо ожидать от бога той доли счастья, которую он обещал Каждому своемусозданию, этот человек превратил в страдание, муку и позор! И вы будетечувствовать себя отомщенным, если этому человеку, который вверг ваш мозгв безумие, а сердце в отчаяние, вы проткнете шпагой грудь или всадитепулю в лоб? Полноте! Не говоря уже о том, что он нередко выходит изборьбы победителем, оправданным в глазах света и как бы прощенным богом.Нет, нет, - продолжал граф, - если мне суждено когда-нибудь мстить, то ябуду мстить не так. - Итак, вы отрицаете дуэль? Вы отказались бы драться? - спросил всвою очередь Альбер, удивленный странной теорией графа. - Нет, почему же? - возразил граф. - Поймите меня: я буду драться забезделицу, за оскорбление, за попытку уличить меня во лжи, за пощечину исделаю это тем более с легким сердцем, что благодаря приобретенному мноюискусству во всем, что касается физических упражнений, и долголетнейпривычке к опасности я мог бы не сомневаться, что убью своего противни-ка. Разумеется, за все это я стал бы драться; но за глубокое, долгое,беспредельное, вечное страдание я отплатил бы точно такими же муками, -око за око, зуб за зуб, как говорят люди Востока, наши извечные учители,эти избранники, сумевшие превратить жизнь в сон, а явь в земной рай. - Но мне кажется, - возразил Франц, - поскольку вы одновременно ста-новитесь и судьей и палачом в вашем собственном деле, трудно удержатьсяна границе закона и самому не подпасть под его власть. Ненависть слепа,гнев безрассуден, и кто упивается мщением, рискует испить из горькой ча-ши. - Да - если он беден и глуп; нет - если он обладает миллионами иумен. Впрочем, в самом худшем случае ему грозит только та казнь, о кото-рой мы сейчас говорили и которой человеколюбивая французская революциязаменила четвертование и колесование А что для него казнь, если он отом-щен? Право, мне почти жаль, что этот несчастный Пеппино, по-видимому, небудет "decapitato", как они выражаются; вы увидели бы, сколько это беретвремени и стоит ли об этом говорить Но, право же, господа, какой стран-ный разговор для первого дня карнавала! С чего он начался? Ах, да, пом-ню! Вы изъявили желание иметь место в моем окне; ну, что ж, пожалуйста;но прежде всего сядем за стол, потому что, кажется, завтрак готов. В самом деле, одна из четырех дверей гостиной отворилась, и вошедшийлакей произнес сакраментальные слова: - Al suo commodo [32]. Молодые люди поднялись и перешли в столовую. Во время завтрака, превосходного и изысканно сервированного, Францстарался поймать взгляд Альбера и прочесть в нем впечатление, которое,как он не сомневался, слова их хозяина должны были произвести на него;но потому ли, что тот, по свойственной ему беспечности, не обратил наних особого внимания, потому ли, что уступка, сделанная графом Мон-те-Кристо в вопросе о дуэли, примирила с ним Альбера, потому ли, нако-нец, что предшествовавшие обстоятельства, известные только Францу,только для него усугубляли значение высказанных графом взглядов, - но онне заметил, чтобы его приятель был чем-нибудь озабочен; напротив того,он усердно оказывал честь завтраку, как человек, в продолжение почти пя-ти месяцев вынужденный довольствоваться итальянской кухней, как извест-но, одной из худших в мире. Что касается графа, то тот едва прикасался ккушаньям; казалось, что, садясь за стол со своими гостями, он исполнялтолько долг учтивости и ждал их ухода, чтобы велеть подать себе ка-кое-нибудь странное или особенное блюдо. Это невольно напомнило Францу тот ужас, который граф внушил графинеГ., и ее уверенность, что граф, то есть человек, сидевший в ложе напро-тив, - вампир. После завтрака Франц посмотрел на часы. - Что вы? - спросил его граф. - Извините нас, граф, - ответил Франц, - но у нас еще тысяча дел. - Каких? - У нас еще нет костюмов, а сегодня костюм обязателен. - Об этом не беспокойтесь. На Пьяцца-дель-Пополо у нас, по-видимому,отдельная комната; я велю принести туда какие вам угодно костюмы, и мыпереоденемся там же на месте. - После казни? - воскликнул Франц. - Разумеется, после, до или во время казни, как вам будет угодно. - В виду эшафота? - Эшафот входит в программу праздника. - Знаете, граф, я раздумал, - сказал Франц, - я очень благодарен завашу предупредительность, но я удовольствуюсь местом в вашей коляске и уокна палаццо Росполи и попрошу вас располагать моим местом на Пьяц-ца-дель-Пополо. - Но должен вас предупредить, что вы лишаете себя очень любопытногозрелища, - отвечал граф. - Вы мне о нем расскажете, - возразил Франц, - и я уверен, что в ва-ших устах рассказ произведет на меня не меньшее впечатление, чем произ-вело бы само зрелище. Впрочем, я уже несколько раз хотел посмотреть пасмертную казнь и никогда не мог решиться; а вы, Альбер? - Я видел казнь Кастена, - отвечал виконт, - но, кажется, я был наве-селе; это было в день окончания коллежа, и мы провели ночь в каком-токабаке. - Если вы чего-либо не делали в Париже, то это еще не причина не де-лать этого в чужих краях, - сказал граф. - Путешествуешь, чтобы приоб-рести знания; меняешь места, чтобы увидеть новое. Подумайте, как вам бу-дет стыдно, когда у вас спросят: "Как казнят в Риме?", а вы ответите:"Не знаю". Притом же осужденный, говорят, отъявленный мерзавец, негодяй,убивший каминным таганом почтенного каноника, который воспитал его, каксына. Черт возьми, когда убиваешь духовное лицо, нужно выбирать болееприличное орудие, чем таган, особенно если это духовное лицо, быть мо-жет, твой отец. Если бы вы путешествовали по Испании, вы бы пошли взгля-нуть на бой быков, правда? Так предположите, что мы едем смотреть бойбыков; вспомните о цирке древних римлян, об охотах, где убивали тристальвов и сотню людей. Вспомните о восьмидесяти тысячах зрителей, хлопав-ших в ладоши, о почтенных матронах, приводивших с собою своих доче-рей-невест, о прелестных белокурых весталках, подававших прелестнымпальчиком знак, говоривший. "Ну, не ленитесь, добивайте скорей этого че-ловека, он и так уже почти мертв". - Вы поедете, Альбер? - спросил Франц. - Пожалуй; я, как и вы, колебался, но красноречие графа меня убедило. - Так поедемте, если вам угодно, - сказал Франц, - но по дороге наПьяцца-дель-Пополо я бы хотел побывать на Корсо; возможно это? - Пешком - да, в экипаже - нет. - Так я пойду пешком. - А вам необходимо попасть на Корсо? - Да, мне там нужно кое-что посмотреть. - Хорошо, пойдем пешком на Корсо, а экипаж поедет по виа-дель-Бабуинои будет ждать нас на Пьяццадель-Пополо; я и сам ничего не имею противтого, чтобы пройтись по Корсо и посмотреть, исполнены ли кое-какие моираспоряжения. - Ваше сиятельство, - доложил, открывая дверь, лакей, - какой-то че-ловек в одежде паломника просит позволения поговорить с вами. - Да, знаю, - сказал граф. - Господа, не угодно ли вам пройти в гос-тиную? Там на столе вы найдете превосходные гаванские сигары... Черезминуту я вернусь к вам. Молодые люди встали и вышли в одну из дверей, между тем как граф, ещераз извинившись перед ними, вышел в другую. Альбер, большой любитель хо-роших сигар, считавший, что он приносит тяжелую жертву, обходясь без си-гар Кафе де Пари, подошел к столу и вскрикнул от радости, увидав настоя-щие "пурос". - Ну, - спросил его Франц, - что вы думаете о графе Монте-Кристо? - Что я о нем думаю? - отвечал Альбер, явно удивленный таким вопросомсо стороны своего приятеля. - Я думаю, что это премилый человек, радуш-ный хозяин, который много видел, много изучал, много думал и принадле-жит, как Брут, к школе стоиков, а в довершение всего, - прибавил он, лю-бовно выпуская изо рта дым, спирально поднимающийся к потолку, - у негопревосходные сигары. Таково было мнение Альбера о графе. А так как Альбер всегда хвалился,что только хорошенько поразмыслив составляет себе мнение о ком бы то нибыло и о чем бы то ни было, то Франц и не пытался ему противоречить. - Но вы обратили внимание на одно очень странное обстоятельство? -сказал он. - Какое? - Вы заметили, как пристально он на вас смотрел? - На меня? - Да, на вас. Альбер задумался. - Увы, - сказал он со вздохом, - в этом нет ничего удивительного. Яуже год, как уехал из Парижа, и, вероятно, одет, как чучело. Граф, долж-но быть, принял меня за провинциала; разуверьте его, дорогой, и при пер-вом случае скажите ему, что это совсем не так. Франц улыбнулся. Минуту спустя вернулся граф. - Вот и я, господа, и весь к вашим услугам, - сказал он. - Распоряже-ния отданы; экипаж направляется своей дорогой на Пьяцца-дель-Пополо, амы пойдем туда же по Корсо, если вам угодно. Возьмите немного сигар,господин де Морсер. - Охотно, граф, благодарю вас, - отвечал Альбер, - итальянские сигарыеще хуже французских. Когда вы приедете в Париж, я расквитаюсь с вами. - Не отказываюсь; я надеюсь когда-нибудь быть в Париже и, с вашегопозволения, явлюсь к вам. Ну, господа, время не ждет, уже половина пер-вого. Идем! Все трое спустились вниз. Кучер выслушал последние распоряжения свое-го господина и поехал по виа-дель-Бабуино, а граф с молодыми людьми нап-равились к Пьйцца ди Спанья по виа Фраттина, которая вывела их на Корсомежду палаццо Фиано и палаццо Росполи. Франц во все глаза смотрел на окна этого дворца; он не забыл о сигна-ле, условленном в Колизее между транстеверинцем и человеком в плаще. - Которые из этих окон ваши? - спросил он графа насколько мог естест-венным тоном. - Три последние, - отвечал тот с непритворной беспечностью, не угады-вая подлинного значения вопроса. Франц быстро окинул взглядом окна. Боковые были затянуты желтой кам-кой, а среднее - белой с красным крестом. Человек в плаще сдержал свое обещание, и сомнений больше не было: че-ловек в плаще и был граф МонтеКристо. Все три окна были еще пусты. Повсюду уже готовились к карнавалу, расставляя стулья, строили под-мостки, затягивали окна. Маски не смели показываться, а экипажи -разъезжать, пока не ударит колокол; но маски угадывались за всеми окна-ми, а экипажи за всеми воротами. Франц, Альбер и граф продолжали идти по Корсо. По мере того как ониприближались к Пьяцца-дель-Пополо, толпа становилась все гуще. Над тол-пой в середине площади высился обелиск с венчающим его крестом, а наскрещении трех улиц - Бабуино, Корсо и Рипетта - два столба эшафота,между которыми блестел полукруглый нож гильотины. На углу они увидели графского управляющего, который ждал своего гос-подина. Окно, нанятое, по-видимому, за такую непомерную цену, что граф не хо-тел, чтобы гости знали об этом, находилось в третьей этаже большогодворца между виа-дельБабуино и Монте Пинчо. Комната представляла собойнечто вроде будуара, смежного со спальней; закрыв дверь спальни, заняв-шие будуар оказывались как бы у себя дома На стульях были разложенывесьма изящные костюмы паяцев из голубого и белого атласа. - Так как вы разрешили мне самому выбрать костюмы, - сказал граф обо-им друзьям, - то я распорядился, чтобы вам приготовили вот эти. Во-пер-вых, в нынешнем году это самые модные, а во-вторых, они очень удобны дляконфетти, потому что на них мука незаметна. Франц почти не слышал слов графа и, может быть, даже недостаточнооценил его любезность; все его внимание было сосредоточено на том зрели-ще, которое представляла Пьяцца-дель-Пополо, и на страшном орудии, сос-тавлявшем в этот час ее главное украшение. В первый раз в жизни Франц видел гильотину; мы говорим гильотину, по-тому что римская mandaia очень похожа на французское орудие смерти. Та-кой же нож, в виде полумесяца, режущий выпуклой стороной, но падающий сменьшей высоты, - вот и вся разница. Два человека, сидя на откидной доске, на которую кладут осужденного,в ожидании казни закусывали - насколько мог рассмотреть Франц - хлебом иколбасой. Один из них приподнял доску, достал из-под нее флягу с вином,отпил глоток и передал ее товарищу; это были помощники палача. Глядя на них, Франц чувствовал, что у корней его волос проступаетпот. Осужденные накануне были переведены из Новой тюрьмы в маленькую цер-ковь Санта-Мария-дель-Пополо и провели там всю ночь, каждый с двумя свя-щенниками, приготовлявшими их к смерти, в освещенной множеством свечейчасовне, перед которой шагали взад и вперед ежечасно сменявшиеся часо-вые. Двойной ряд карабинеров выстроился от дверей церкви до эшафота и ок-ружал его кольцом, оставляя свободным проход футов в десять шириною, авокруг гильотины - пространство шагов в сто в окружности. Вся остальнаяплощадь была заполнена толпой. Многие женщины держали детей на плечах,откуда этим юным зрителям отлично был виден эшафот. Монте Пинчо казался обширным амфитеатром, все уступы которого былиусеяны народом; балконы обеих церквей, на углах виа-дель-Бабуино ивиа-ди-Рипетта, были переполнены привилегированной публикой; ступени па-пертей напоминали морские волны, подгоняемые к портику непрерывным при-ливом; каждый выступ стены, достаточно широкий, чтобы на нем мог помес-титься человек, служил пьедесталом для живой статуи. Слова графа оправдывались: очевидно, в жизни нет более интересногозрелища чем смерть. А между тем вместо тишины, которая, казалось, приличествовала тор-жественности предстоящей церемонии, от толпы исходил громкий шум, сла-гавшийся из хохота, гиканья и радостных возгласов, по-видимому, и в этомграф оказался прав казнь была для толпы не чем иным, как началом карна-вала. Вдруг, как по мановению волшебного жезла, шум затих; церковные дверираспахнулись. Впереди выступало братство кающихся пилигримов, одетых в серые мешкис вырезами для глаз, держа в руках зажженные свечи; первым шествовалглава братства. За пилигримами шел мужчина огромного роста. Он был обнажен, если несчитать коротких холщовых штанов; на левом боку у него висел большойнож, вложенный в ножны; на правом плече он нес тяжелую железную палицу.Это был палач. На ногах у него были сандалии, привязанные у щиколоток бечевками. Вслед за палачом, в том порядке, в каком они должны были быть казне-ны, шли Пеппино и Андреа. Каждого из них сопровождали два священника. Ни у того, ни у другого глаза не были завязаны. Пеппино шел довольно твердым шагом; по-видимому, ему успели датьзнать о том, что его ожидает. Андреа священники вели под руки. Осужденные время от времени целовали распятие, которое им прикладыва-ли к губам. При одном их виде Франц почувствовал, что у него подкашиваются ноги;он взглянул на Альбера. Тот, бледнее своей манишки, безотчетным движени-ем отшвырнул сигару, хотя выкурил ее только до половины. Один лишь граф был невозмутим. Мало того, легкий румянец проступил наего мертвенно-бледном лице. Ноздри его раздувались, как у хищного зверя, чующего кровь, а полу-раскрытые губы обнажали ряд зубов, белых и острых, как у шакала. И при всем том на лице его лежало выражение мягкой приветливости, ка-кого Франц еще никогда у него не замечал; особенно удивительны были еголасковые бархатные глаза. Между тем осужденные приблизились к эшафоту, и уже можно было разгля-деть их лица. Пеппино был красивый смуглолицый малый лет двадцати пяти свольным и диким взором. Он высоко держал голову, словно высматривая, скакой стороны придет спасение. Андреа был толст и приземист; по его гнусному, жестокому лицу труднобыло определить возраст; ему можно было дать лет тридцать. В тюрьме онотпустил бороду. Голова его свешивалась на плечо, ноги подкашивались;казалось, все его существо двигается покорно и механически, без участияволи. - Вы говорили, кажется, что будут казнить только одного, - сказалФранц графу. - И я не солгал вам, - холодно ответил тот. - А между тем осужденных двое. - Да; но один из них близок к смерти, а другой проживет еще многолет. - На мой взгляд, если его должны помиловать, то сейчас самое время. - Так оно и есть; взгляните, - сказал граф. И в самом деле, в ту минуту, когда Пеппино подходил к подножию эшафо-та, пилигрим, по-видимому замешкавшийся, никем не остановленный, проб-рался сквозь цепь солдат, подошел к главе братства и передал ему вчетве-ро сложенную бумагу. От пламенного взгляда Пеппино не ускользнула ни одна подробность этойсцены; глава братства развернул бумагу, прочел ее и поднял руку. - Да будет благословен господь, и хвала его святейшеству папе! - про-изнес он громко и отчетливо. - Один из осужденных помилован. - Помилован! - вскрикнула толпа, как один человек. - Один помилован! Услыхав слова "помилован", Андреа встрепенулся и поднял голову. - Кто помилован? - крикнул он. Пеппино молча, тяжело дыша, застыл на месте. - Помилован Пеппино, прозванный Рокка Приори, - сказал главабратства. И он передал бумагу начальнику карабинеров; тот прочел ее и возвра-тил. - Пеппино помилован! - закричал Андреа, сразу стряхнув с себя оцепе-нение. - Почему помиловали его, а не меня? Мы должны были оба умереть;мне обещали, что он умрет раньше меня; вы не имеете права убивать меняодного, я не хочу умирать один, не хочу! Он вырывался из рук священников, извивался, вопил, рычал, как одержи-мый, и пытался разорвать веревки, связывавшие его руки. Палач сделал знак своим помощникам, они соскочили с эшафота и схвати-ли осужденного. - Что там происходит? - спросил Франц, обращаясь к графу. Так как все говорили на римском диалекте, то он плохо понимал, в чемдело. - Что там происходит? - повторил граф. - Разве вы не догадываетесь?Этот человек, который сейчас умрет, буйствует оттого, что другой человекне умрет вместе с ним; если бы ему позволили, он разорвал бы его ногтямии зубами, лишь бы не оставить ему жизни, которой сам лишается. О люди,люди! Порождение крокодилов, как сказал Карл Моор! - воскликнул граф,потрясая кулаками над толпой. - Я узнаю вас, во все времена вы достойнысамих себя! Андреа и помощники палача катались по пыльной земле, и осужденныйпродолжал кричать: "Он должен умереть! Я хочу, чтобы он умер! Вы не име-ете права убивать меня одного!" - Смотрите, - сказал граф, схватив молодых людей за руки, - смотрите,ибо клянусь вам, на это стоит посмотреть: вот человек, который покорилсясудьбе, который шел на плаху, который готов был умереть, как трус, прав-да, но без сопротивления и жалоб. Знаете, что придавало ему силы? Чтоутешало его? Знаете, почему он покорно ждал казни? Потому, что другойтакже терзался; потому, что другой также должен был умереть; потому, чтодругой должен был умереть раньше него! Поведите закалывать двух баранов,поведите двух быков на убой и дайте понять одному из них, что его това-рищ не умрет; баран заблеет от радости, бык замычит от счастья, а чело-век, созданный по образу и подобию божию, человек, которому бог запове-дал, как первейший, единственный, высший закон - любовь к ближнему, че-ловек, которому бог дал язык, чтобы выражать свои мысли, - каков будетего первый крик, когда он узнает, что его товарищ спасен? Проклятие.Хвала человеку, венцу природы, царю творения! И граф засмеялся, но таким страшным смехом, каким может смеятьсятолько тот, кто много выстрадал. Между тем борьба возле гильотины продолжалась; смотреть на это былоневмоготу. Помощники палача тащили Андреа на эшафот; он восстановил про-тив себя всю толпу, и двадцать тысяч голосов кричали: "Казнить! Казнитьего!" Франц отшатнулся; но граф снова схватил его за руку и держал у окна. - Что с вами? - спросил он его. - Вам жаль его? Нечего сказать,уместная жалость! Если бы вы узнали, что под вашим окном бегает бешенаясобака, вы схватили бы ружье, выскочили на улицу и без всякого сожалениязастрелили бы в упор бедное животное, которое в сущности только тем ивиновато, что его укусила другая бешеная собака, и оно платит тем же, атут вы жалеете человека, которого никто не кусал и который тем не менееубил своего благодетеля и теперь, когда он не может убивать, потому чтоу него связаны руки, исступленно требует смерти своего товарища по зак-лючению, своего товарища по несчастью! Нет, смотрите, смотрите! Требование графа было почти излишне: Франц не мог оторвать глаз отстрашного зрелища. Помощники палача втащили осужденного на эшафот и,несмотря на его пинки, укусы и крики, принудили его стать на колени. Па-лач стал сбоку от него, держа палицу наготове; по его знаку помощникиотошли. Осужденный хотел приподняться, но не успел: палица с глухим сту-ком ударила его по левому виску; Андреа повалился ничком, как бык, потомперевернулся на спину. Тогда палач бросил палицу, вытащил нож, однимударом перерезал ему горло, стал ему на живот и начал топтать его нога-ми. При каждом нажиме ноги струя крови била из шеи казненного. Франц не мог дольше выдержать; он бросился в глубь комнаты и почтибез чувств упал в кресло. Альбер, зажмурив глаза, вцепился в портьеру окна. Граф стоял, высоко подняв голову, словно торжествующий гений зла.