X. Италия. Синдбад-Мореход

В начале 1838 года во Флоренции жили двое молодых людей, принадлежав-ших к лучшему парижскому обществу: виконт Альбер де Морсер и барон Францд'Эпине. Они условились провести карнавал в Риме, где Франц, живший вИталии уже четвертый год, должен был служить Альберу в качестве чичеро-не. Провести карнавал в Риме дело нешуточное, особенно если не хочешь но-чевать под открытым небом на Пьяццадель-Пополо пли на Кампо Ваччино, апотому они написали маэстро Пастрини, хозяину гостиницы "Лондон" наПьяцца ди Спанья, чтобы он оставил для них хороший помер. Маэстро Пастрипи ответил, что может предоставить им только двеспальни и приемную al secondo piano [17], каковые и предлагает за уме-ренную мзду, по луидору в день. Молодые люди выразили согласие; Альбер,чтобы не терять времени, оставшегося до карнавала, отправился в Неаполь,а Франц остался во Флоренции. Насладившись жизнью города прославленных Медичи, нагулявшись в раю,который зовут Кашина, узнав гостеприимство могущественных вельмож, хозя-ев Флоренции, он, уже зная Корсику, колыбель Бонапарта, задумал посетитьперепутье Наполеона - остров Эльба. И вот однажды вечером он велел отвязать парусную лодку от железногокольца, приковывавшего ее к ливорнской пристани, лег на дно, закутавшисьв плащ, и сказал матросам только три слова: "На остров Эльба". Лодка,словно морская птица, вылетающая из гнезда вынеслась в открытое море ина другой день высадила Франца в Порто-Феррайо. Франц пересек остров императора, идя по следам, запечатленным пос-тупью гиганта, и в Марчане снова пустился в море. Два часа спустя он опять сошел на берег на острове Пиапоза, где, какему обещали, его ждали тучи красных куропаток. Охота оказалась неудач-ной. Франц с трудом настрелял несколько тощих птиц и, как всякий охот-ник, даром потративший время и силы, сел в лодку в довольно дурном рас-положении духа. - Если бы ваша милость пожелала, - сказал хозяин лодки, - то можно бынеплохо поохотиться. - Где же это? - Видите этот остров? - продолжал хозяин, указывая на юг, на коничес-кую громаду, встающую из темно-синего моря. - Что это за остров? - спросил Франц. - Остров Монте-Кристо, - отвечал хозяин. - Но у меня пет разрешения охотиться на этом острове. - Разрешения не требуется, остров необитаем. - Вот так штука! - сказал Франц. - Необитаемый остров в Средиземномморе! Это любопытно. - Ничего удивительного, ваша милость. Весь остров сплошной камень, иклочка плодородной земли не сыщешь. - А кому он принадлежит? - Тоскане. - Какая же там дичь? - Пропасть диких коз. - Которые питаются тем, что лижут камни, - сказал Франц с недоверчи-вой улыбкой. - Нет, они обгладывают вереск, миртовые и мастиковые деревца, расту-щие в расщелинах. - А где же я буду спать? - В пещерах на острове, или в лодке, закутавшись в плащ. Впрочем, ес-ли ваша милость пожелает, мы можем отчалить сразу после охоты; как изво-лите знать, мы ходим под парусом и ночью и днем, а в случае чего можемидти и на веслах. Так как у Франца было еще достаточно времени до назначенной встречисо своим приятелем, а пристанище в Риме было приготовлено, он принялпредложение и решил вознаградить себя за неудачную охоту. Когда он выразил согласие, матросы начали шептаться между собой. - О чем это вы? - спросил он. - Есть препятствия? - Никаких, - отвечал хозяин, - но мы должны предупредить вашу ми-лость, что остров под надзором. - Что это значит? - А то, что Монте-Кристо необитаем и там случается укрываться контра-бандистам и пиратам с Корсики, Сардинии и из Африки, и если узнают, чтомы там побывали, нас в Ливорно шесть дней выдержат в карантине. - Черт возьми! Это меняет дело. Шесть дней! Ровно столько, сколькопонадобилось господу богу, чтобы сотворить мир. Это многовато, друзьямои. - Да кто же скажет, что ваша милость была на МонтеКристо? - Уж во всяком случае не я, - воскликнул Франц. - И не мы, - сказали матросы. - Ну, так едем на Монте-Кристо! Хозяин отдал команду. Взяв курс на Монте-Кристо, лодка понесласьстремглав. Франц подождал, пока сделали поворот, и, когда уже пошли по новомунаправлению, когда ветер надул парус и все четыре матроса заняли своиместа - трое на баке и один на руле, - он возобновил разговор. - Любезный Гаэтано, - обратился он к хозяину барки, - вы как будтосказали мне, что остров Монте-Кристо служит убежищем для пиратов, а этодичь совсем другого сорта, чем дикие козы. - Да, ваша милость, так оно и есть. - Я знал, что существуют контрабандисты, но думал, что со временивзятия Алжира и падения берберийского Регентства пираты бывают только вроманах Купера и капитана Марриэта. - Ваша милость ошибается; с пиратами то же, что с разбойниками, кото-рых папа Лев XII якобы истребил и которые тем не менее ежедневно грабятпутешественников у самых застав Рима. Разве вы не слыхали, что полгодатому назад французского поверенного в делах при святейшем престоле огра-били в пятистах шагах от Веллетри? - Я слышал об этом. - Если бы ваша милость жили, как мы, в Ливорно, то часто слышали бы,что какое-нибудь судно с товарами или нарядная английская яхта, которуюждали в Бастии, в Порто-Феррайо или в Чивита-Веккии, пропала без вести ичто она, по всей вероятности, разбилась об утес. А утесто - просто ни-зенькая, узкая барка, с шестью или восемью людьми, которые захватили иограбили ее в темную бурную ночь у какого-нибудь пустынного островка,точьв-точь как разбойники останавливают и грабят почтовую карету у лес-ной опушки. - Однако, - сказал Франц, кутаясь в свой плащ, - почему ограбленныене жалуются? Почему они не призывают на этих пиратов мщения французско-го, или сардинского, или тосканского правительства? - Почему? - с улыбкой спросил Гаэтано. - Да, почему? - А потому что прежде всего с судна или с яхты все добро переносят набарку; потом экипажу связывают руки и ноги, на шею каждому привязываютдвадцатичетырехфунтовое ядро, в киле захваченного судна пробивают дырувеличиной с бочонок, возвращаются на палубу, закрывают все люки и пере-ходят на барку. Через десять минут судно начинает всхлипывать, стонать имало-помалу погружается в воду, сначала одним боком, потом другим. Оноподнимается, потом снова опускается и все глубже и глубже погружается вводу. Вдруг раздается как бы пушечный выстрел, - это воздух разбиваетпалубу. Судно бьется, как утопающий, слабея с каждым движением. Вскорос-ти вода, не находящая себе выхода в переборках судна, вырывается из от-верстий, словно какой-нибудь гигантский кашалот пускает ил ноздрей водя-ной фонтан. Наконец, судно испускает предсмертный хрип, еще раз перево-рачивается и окончательно погружается в пучину, образуя огромную ворон-ку; сперва еще видны круги, потом поверхность выравнивается, и все исче-зает; минут пять спустя только божие око может найти на дне моря исчез-нувшее судно. - Теперь вы понимаете, - прибавил хозяин с улыбкой, - почему судно невозвращается в порт и почему экипаж не подает жалобы. Если бы Гаэтано рассказал все это прежде, чем предложить поохотитьсяна Монте-Кристо, Франц, вероятно, еще подумал бы, стоит ли пускаться натакую прогулку; но они уже были в пути, и он решил, что идти на попятныйзначило бы проявить трусость. Это был один из тех людей, которые сами неищут опасности, но если столкнутся с нею, то смотрят ей в глаза с невоз-мутимым хладнокровием; это был один из тех людей с твердой волей, длякоторых опасность но что иное, как противник на дуэли: они предугадываютего движения, измеряют его силы, медлят ровно столько, сколько нужно,чтобы отдышаться и вместе с тем не показаться трусом, и, умея однимвзглядом оцепить все свои преимущества, убивают с одного удара. - Я проехал всю Сицилию и Калабрию, - сказал он, - дважды плавал поархипелагу и ни разу не встречал даже тени разбойника или пирата. - Да я не затем рассказал все это вашей милости, - отвечал Гаэтано, -чтобы вас отговорить, вы изволили спросить меня, и я ответил, только ивсего. - Верно, милейший Гаэтано, и разговор с вами меня очень занимает; мнехочется еще послушать вас, а потому едем на Монте-Кристо. Между тем они быстро подвигались к цели своего путешествия; ветер былсвежий, и лодка шла со скоростью шести или семи миль в час. По мере тогокак она приближалась к острову, он, казалось, вырастал из моря; в сияниизаката четко вырисовывались, словно ядра в арсенале, нагроможденные другна друга камни, а в расщелинах утесов краснел вереск и зеленели деревья.Матросы, хотя и не выказывали тревоги, явно были настороже и зорко прис-матривались к зеркальной глади, по которой они скользили, и озирали го-ризонт, где мелькали лишь белые паруса рыбачьих лодок, похожие на чаек,качающихся на гребнях волн. До Монте-Кристо оставалось не больше пятнадцати миль, когда солнценачало спускаться за Корсику, горы которой высились справа, вздымая кнебу свои мрачные зубцы; эта каменная громада, подобная гиганту Адамас-тору, угрожающе вырастала перед лодкой, постепенно заслоняя солнце; ма-ло-помалу сумерки подымались над морем, гоня перед собой прозрачный светугасающего дня; последние лучи, достигнув вершины скалистого конуса, за-держались на мгновенье и вспыхнули, как огненный плюмаж вулкана. Нако-нец, тьма, подымаясь все выше, поглотила вершину, как прежде поглотилаподножие, и остров обратился в быстро чернеющую серую глыбу. Полчасаспустя наступила непроглядная тьма. К счастью, гребцам этот путь был знаком, они вдоль и поперек зналитосканский архипелага иначе Франц не без тревоги взирал бы на глубокиймрак, обволакивающий лодку. Корсика исчезла; даже остров Монте-Кристостал незрим, но матросы видели в темноте, как рыси, и кормчий, сидевшийу руля, вел лодку уверенно и твердо. Прошло около часа после захода солнца, как вдруг Франц заметил нале-во, в расстоянии четверти мили, какую-то темную груду; но очертания еебыли так неясны, что он побоялся насмешить матросов, приняв облако затвердую землю, и предпочел хранить молчание. Вдруг на берегу показалсяяркий свет; земля могла походить на облако, но огонь несомненно не былметеором. - Что это за огонь? - спросил Франц. - Тише! - прошептал хозяин лодки. - Это костер. - А вы говорили, что остров необитаем! - Я говорил, что на нем нет постоянных жителей, но я вам сказал, чтоон служит убежищем для контрабандистов. - И для пиратов! - И для пиратов, - повторил Гаэтано, - поэтому я и велел проехать ми-мо: как видите, костер позади пас. - По мне кажется, - сказал Франц, - что костер скорее должен успоко-ить нас, чем вселить тревогу; если бы люди боялись, что их увидят, тоони не развели бы костер. - Это ничего не значит, - сказал Гаэтано. - Вы в темноте не можетеразглядеть положение острова, а то бы вы заметили, что костер нельзяувидеть ни с берега, ни с Пианозы, а только с открытого моря. - Так, по-вашему, этот костер предвещает нам дурное общество? - А вот мы узнаем, - отвечал Гаэтано, не спуская глаз с этого земногосветила. - А как вы это узнаете? - Сейчас увидите. Гаэтано начал шептаться со своими товарищами, и после пятиминутногосовещания лодка бесшумно легла на другой галс и снова пошла в обратномнаправлении; спустя несколько секунд огонь исчез, скрытый какой-то воз-вышенностью. Тогда кормчий продолжил путь, и маленькое суденышко заметно приблизи-лось к острову; вскоре оно очутилось от него в каких-нибудь пятидесятишагах. Гаэтано спустил парус, и лодка остановилась. Все это было проделано в полном молчании; впрочем, с той минуты, каклодка повернула, никто не проронил ни слова. Гаэтано, предложивший эту прогулку, взял всю ответственность на себя.Четверо матросов не сводили с него глаз, держа наготове весла, чтобы вслучае чего приналечь и скрыться, воспользовавшись темнотой. Что касается Франца, то он с известным нам уже хладнокровием осматри-вал свое оружие; у него было два двуствольных ружья и карабин; он заря-дил их, проверил курки и стаи ждать. Тем временем Гаэтано скинул бушлат и рубашку, стянул потуже шаровары,а так как он был босиком, то разуваться ему не пришлось. В таком наряде,или, вернее, без оного, он бросился в воду, предварительно приложив па-лец к губам, и поплыл к берегу так осторожно, что не было слышно ни ма-лейшего всплеска. Только по светящейся полосе, остававшейся за ним наводе, можно было следить за ним. Скоро и полоса исчезла. Очевидно, Гаэ-тано доплыл до берега. Целых полчаса никто на лодке не шевелился; потом от берега протяну-лась та же светящаяся полоса и стала приближаться. Через минуту, плывясаженками, Гаэтано достиг лодки. - Ну что? - спросили в один голос Франц и матросы. - А то, что это испанские контрабандисты; с ними только двое корси-канских разбойников. - А как эти корсиканские разбойники очутились с ж панскими контрабан-дистами? - Эх, ваша милость, - сказал Гаэтано тоном истинно христианского ми-лосердия, - надо же помогать друг другу! Разбойникам иногда плохо прихо-дится на суше от жандармов и карабинеров; ну, они и находят на берегулодку, а в лодке - добрых людей вроде нас. Они просят приюта в нашихплавучих домах. Можно ли отказать в помощи бедняге, которого преследуют?Мы его принимаем и для пущей верности выходим в море. Это нам ничего нестоит, а ближнему сохраняет жизнь, или во всяком случае свободу; ког-да-нибудь он отплатит нам за услугу, укажет укромное местечко, где можновыгрузить товары в сторонке от любопытных глаз. - Вот как, друг Гаэтано! - сказал Франц - Так и вы занимаетесь конт-рабандой? - Что поделаешь, ваша милость? - сказал Гаэтано с неподдающейся опи-санию улыбкой. - Занимаешься всем понемножку; надо же чем-нибудь жить. - Так эти люди на Монте-Кристо для вас не чужие? - Пожалуй, что так; мы, моряки, что масоны, - узнаем друг друга познакам. - И вы думаете, что мы можем спокойно сойти на берег? - Уверен; контрабандисты не воры. - А корсиканские разбойники? - спросил Франц, заранее предусматриваявсе возможные опасности. - Не по своей вине они стали разбойниками, - сказал Гаэтано, - в этомвиноваты власти. - Почему? - А то как же? Их ловят за какое-нибудь мокрое дело, только и всего;как будто корсиканец может не мстить. - Что вы разумеете под мокрым делом? Убить человека? - спросил Франц. - Уничтожить врага, - отвечал хозяин, - это совсем другое дело. - Ну, что же, - сказал Франц. - Пойдем просить гостеприимства у конт-рабандистов и разбойников. А примут они нас? - Разумеется. - Сколько их? - Четверо, ваша милость, и два разбойника; всего шестеро. - И нас столько же. Если бы эти господа оказались плохо настроены, тосилы у нас равные, и, значит, мы можем с ними справиться. Итак, вопросрешен, едем на Монте-Кристо. - Хорошо, ваша милость, но вы разрешите нам принять еще кое-какие ме-ры предосторожности? - Разумеется, дорогой мой! Будьте мудры, как Нестор, и хитроумны, какУлисс. Я не только разрешаю вам, я вас об этом очень прошу. - Хорошо. В таком случае молчание! - сказал Гаэтано. Все смолкли. Для человека, как Франц, всегда трезво смотрящего па вещи, положениепредставлялось если и не опасным, то во всяком случае довольно рискован-ным. Он находился в открытом море, в полной тьме, с незнакомыми моряка-ми, которые не имели никаких причин быть ему преданными, отлично знали,что у него в поясе несколько тысяч франков, и раз десять, если не с за-вистью, то с любопытством, принимались разглядывать его превосходноеоружие. Мало того: в сопровождении этих людей он причаливал к острову,который обладал весьма благочестивым названием, но ввиду присутствияконтрабандистов и разбойников не обещал ему иного гостеприимства, чемто, которое ждало Христа на Голгофе; к тому же рассказ о потопленных су-дах, днем показавшийся ему преувеличенным, теперь, ночью, казался болееправдоподобным. Находясь, таким образом, в двойной опасности, быть можети воображаемой, он пристально следил за матросами и не выпускал ружья изрук. Между тем моряки снова поставили паруса и пошли по пути, уже дваждыими проделанному. Франц, успевший несколько привыкнуть к темноте, разли-чал во мраке гранитную громаду, вдоль которой неслышно шла лодка; нако-нец, когда лодка обогнула угол какого-то утеса, он увидел костер, горев-ший еще ярче, чем раньше, и несколько человек, сидевших вокруг него. Отблеск огня стлался шагов на сто по морю. Гаэтано прошел мимо осве-щенного пространства, стараясь все же, чтобы лодка не попала в полосусвета; потом, когда она очутилась как раз напротив костра, он повернулее прямо на огонь и смело вошел в освещенный круг, затянув рыбачью пес-ню, припев которой хором подхватили матросы. При первом звуке песни люди, сидевшие у костра, встали, подошли кпричалу и начали всматриваться в лодку, по-видимому стараясь распознатьее размеры и угадать ее намерения. Вскоре они, очевидно, удовлетворилисьосмотром, и все, за исключением одного, оставшегося на берегу, вернулиськ костру, на котором жарился целый козленок. Когда лодка подошла к берегу на расстояние двадцати шагов, человек,стоявший на берегу, вскинул ружье, как часовой при встрече с патрулем, икрикнул на сардском наречии: - Кто идет? Франц хладнокровно взвел оба курка. Гаэтано обменялся с человеком несколькими словами, из которых Францничего не понял, хотя речь, по-видимому, шла о нем. - Вашей милости угодно назвать себя или вы желаете скрыть свое имя? -спросил Гаэтано. - Мое имя никому ничего не скажет, - отвечал Франц. - Объясните импросто, что я француз и путешествую для своего удовольствия. Когда Гаэтано передал его ответ, часовой отдал какоето приказание од-ному из сидевших у костра, и тот немедленно встал и исчез между утесами. Все молчали. Каждый, по-видимому, интересовался только своим делом;Франц - высадкой на остров, матросы - парусами, контрабандисты - козлен-ком; но при этой наружной беспечности все исподтишка наблюдали друг задругом. Ушедший вернулся, но со стороны, противоположной той, в которую онушел; он кивнул часовому, тот обернулся к лодке и произнес одно слово: - S'accomodi. Итальянское s'accomodi непереводимо. Оно означает в одно и то же вре-мя: "Пожалуйте, войдите, милости просим, будьте, как дома, вы здесь хо-зяин". Это похоже на турецкую фразу Мольера, которая так сильно удивляламещанина во дворянстве множеством содержащихся в ней понятий. Матросы не заставили просить себя дважды; в четыре взмаха весел лодкакоснулась берега. Гаэтано соскочил на землю, обменялся вполголоса ещенесколькими словами с часовым; матросы сошли один за другим; наконец,пришел черед Франца. Одно свое ружье он повесил через плечо, другое было у Гаэтано; матроснес карабин. Одет он был с изысканностью щеголя, смешанной с небреж-ностью художника, что не возбудило в хозяевах никаких подозрений, а ста-ло быть и опасений. Лодку привязали к берегу и пошли на поиски удобного бивака; по,по-видимому, взятое ими направление не понравилось контрабандисту, наб-людавшему за высадкой, потому что он крикнул Гаэтано: - Нет, не туда! Гаэтано пробормотал извинение и, не споря, пошел в противоположнуюсторону; между тем два матроса зажгли факелы от пламени костра. Пройдя шагов тридцать, они остановились на площадке, вокруг которой вскалах было вырублено нечто вроде сидений, напоминающих будочки, гдеможно было караулить сидя. Кругом на узких полосах плодородной землиросли карликовые дубы и густые заросли миртов. Франц опустил факел и,увидев кучки золы, понял, что не он первый оценил удобство этого места ичто оно, по-видимому, служило обычным пристанищем для кочующих посетите-лей острова Монте-Кристо. Каких-либо необычайных событий он уже не ожидал; как только он ступилна берег и убедился если не в дружеском, то во всяком случае равнодушномнастроении своих хозяев, его беспокойство рассеялось, и запах козленка,жарившегося на костре, напомнил ему о том, что он голоден. Он сказал об этом Гаэтано, и тот ответил, что ужин - это самое прос-тое дело, ибо в лодке у них есть хлеб, вино, шесть куропаток, а огоньпод рукою. - Впрочем, - прибавил он, - если вашей милости так понравился запахкозленка, то я могу предложить нашим соседям двух куропаток в обмен накусок жаркого. - Отлично, Гаэтано, отлично, - сказал Франц, - у вас поистине природ-ный талант вести переговоры. Тем временем матросы нарвали вереска, наломали зеленых миртовых и ду-бовых веток и развели довольно внушительный костер. Франц, впивая запах козленка, с нетерпением ждал возвращения Гаэтано,но тот подошел к нему с весьма озабоченным видом. - Какие вести? - спросил он. - Они не согласны? - Напротив, - отвечал Гаэтано. - Атаман, узнав, что вы француз, приг-лашает вас отужинать с ним. - Он весьма любезен, - сказал Франц, - и я не вижу причин отказы-ваться, тем более что я вношу свою долю ужина. - Не в том дело: у него есть чем поужинать, и даже больше чем доста-точно, но он может принять вас у себя только при одном очень странномусловии. - Принять у себя? - повторил молодой человек. - Так он выстроил себедом? - Нет, по у него есть очень удобное жилье, по крайней мере, так уве-ряют. - Так вы знаете этого атамана? - Слыхал о нем. - Хорошее или дурное? - И то и се. - Черт возьми! А какое условие? - Дать себе завязать глаза и снять повязку, только когда он сам ска-жет. Франц старался прочесть по глазам Гаэтано, что кроется за этим пред-ложением. - Да, да, - отвечал тот, угадывая мысли Франца, - я и сам понимаю,что тут надо поразмыслить. - А вы как поступили бы на моем месте? - Мне-то нечего терять; я бы пошел. - Вы приняли бы приглашение? - Да, хотя бы только из любопытства. - У него можно увидеть что-нибудь любопытное? - Послушайте, - сказал Гаэтано, понижая голос, - не знаю только,правду ли говорят... Он посмотрел по сторонам, не подслушивает ли кто. - А что говорят? - Говорят, что он живет в подземелье, рядом с которым дворец Питтиничего не стоит. - Вы грезите? - сказал Франц, садясь. - Нет, не грежу, - настаивал Гаэтано, - это сущая правда. Кама, руле-вой "Святого Фердинанда", был там однажды и вышел оттуда совсем оторопе-лый; он говорит, что такие сокровища бывают только в сказках. - Вот как! Да знаете ли вы, что такими словами вы заставите меняспуститься в пещеру Али-Бабы? - Я повторяю вашей милости только то, что сам слышал. - Так вы советуете мне согласиться? - Этого я не говорю. Как вашей милости будет угодно. Не смею совето-вать в подобном случае. Франц подумал немного, рассудил, что такой богач не станет гнаться заего несколькими тысячами франков и, видя за всем этим только превосход-ный ужин, решил идти. Гаэтано пошел передать его ответ. Но, как мы уже сказали, Франц был предусмотрителен, а потому хотелузнать как можно больше подробностей о своем странном и таинственном хо-зяине. Он обернулся к матросу, который во время его разговора с Гаэтаноощипывал куропаток с важным видом человека, гордящегося своими обязан-ностями, и спросил его, на чем прибыли эти люди, когда нигде но видно нилодки, не сперонары, ни тартапы. - Это меня не смущает, - отвечал матрос. - Я знаю их судно. - И хорошее судно? - Желаю такого же вашей милости, чтобы объехать кругом света. - А оно большое? - Да тонн на сто. Впрочем, это судно на любителя, яхта, как говорятангличане, но такая прочная, что выдержит любую непогоду. - А где оно построено? - Не знаю; должно быть, в Генуе. - Каким же образом, - продолжал Франц, - атаман контрабандистов небоится заказывать себе яхту в генуэзском порту? - Я не говорил, что хозяин яхты контрабандист, - отвечал матрос. - Но Гаэтано как будто говорил. - Гаэтано видел экипаж издали и ни с кем из них не разговаривал. - Но если этот человек не атаман контрабандистов, то кто же он? - Богатый вельможа и путешествует для своего удовольствия. "Личность, по-видимому, весьма таинственная, - подумал Франц, - разсуждения о ней столь разноречивы". - А как его зовут? - Когда его об этом спрашивают, он отвечает, что его зовут Синд-бад-Мореход. Но мне сомнительно, чтобы это было его настоящее имя. - Синдбад-Мореход? - Да. - А где живет этот вельможа? - На море. - Откуда он? - Не знаю. - Видали вы его когда-нибудь? - Случалось. - Каков он собой? - Ваша милость, сами увидите. - А где он меня примет? - Надо думать, в том самом подземном дворце, о котором говорил вамГаэтано. - И вы никогда не пытались проникнуть в этот заколдованный замок? - Еще бы, ваша милость, - отвечал матрос, - и даже не раз; но все бы-ло напрасно; мы обыскала всю пещеру и нигде не нашли даже самогоузенького хода. К тому же, говорят, дверь отпирается не ключом, а вол-шебным словом. - Положительно, - прошептал Франц, - я попал в сказку из "Тысячи иодной ночи". - Его милость ждет вас, - произнес за его спиной голос, в котором онузнал голос часового. Его сопровождали два матроса из экипажа яхты. Франц вместо ответа вынул из кармана носовой платок и подал его часо-вому. Ему молча завязали глаза и весьма тщательно, - они явно опасались ка-кого-нибудь обмана с его стороны; после этого ему предложили поклясться,что он ни в коем случае не будет пытаться снять повязку. Франц поклялся. Тогда матросы взяли его под руки и повели, а часовой пошел вперед. Шагов через тридцать, по соблазнительному запаху козленка, он дога-дался, что его ведут мимо бивака, потом его провели еще шагов пятьдесят,по-видимому в том направлении, в котором Гаэтано запретили идти; теперьэтот запрет стал ему понятен. Вскоре, по изменившемуся воздуху, Францпонял, что вошел в подземелье. После нескольких секунд ходьбы он услышаллегкий треск, и на него повеяло благоухающим теплом; наконец, он по-чувствовал, что ноги его ступают по пышному мягкому ковру; проводникивыпустили его руки. Настала тишина, и чей-то голос произнес на безуко-ризненном французском языке, хоть и с иностранным выговором: - Милости прошу, теперь вы можете снять повязку. Разумеется, Франц не заставил просить себя дважды; он снял платок иувидел перед собою человека лет сорока, в тунисском костюме, то есть вкрасной шапочке с голубой шелковой кисточкой, в черной суконной, сплошьрасшитой золотом куртке, в широких ярко-красных шароварах, такого жецвета гетрах, расшитых, как и куртка, золотом, и в желтых туфлях; поясомему служила богатая кашемировая шаль, за которую был заткнут маленькийкривой кинжал. Несмотря на мертвенную бледность лицо его поражало красотой; глазабыли живые и пронзительные; прямая линия носа, почти сливающаяся солбом, напоминала о чистоте греческого типа; а зубы, белые, как жемчуг, вобрамлении черных, как смоль, усов, ослепительно сверкали. Но бледность этого лица была неестественна; словно этот человек дол-гие годы провел в могиле, и краски жизни уже не могли вернуться к нему. Он был не очень высок ростом, но хорошо сложен, и, как у всех южан,руки и ноги у него были маленькие. Но что больше всего поразило Франца, принявшего рассказ Гаэтано забасню, так это роскошь обстановки. Вся комната была обтянута алым турецким шелком, затканным золотымицветами. В углублении стоял широкий диван, над которым было развешаноарабское оружие в золотых ножнах, с рукоятями, усыпанными драгоценнымикамнями: с потолка спускалась изящная лампа венецианского стекла, а ногиутопали по щиколотку в турецком ковре; дверь, через которую вошел Франц,закрывали занавеси, так же как и вторую дверь, которая вела в соседнююкомнату, по-видимому, ярко освещенную. Хозяин не мешал Францу дивиться, но сам отвечал осмотром на осмотр ине спускал с него глаз. - Милостивый государь, - сказал он наконец, - прошу простить меня запредосторожности, с которыми вас ввели ко мне; но этот остров по большейчасти безлюден, и, если бы кто-нибудь проник в тайну моего обиталища, я,по всей вероятности, при возвращении нашел бы мое жилье в довольно пла-чевном состоянии, а это было бы мне чрезвычайно досадно не потому, что ягоревал бы о понесенном уроне, а потому, что лишился бы возможности посвоему желанию предаваться уединению. А теперь я постараюсь загладитьэту маленькую неприятность, предложив вам то, что вы едва ли рассчитыва-ли здесь найти, - сносный ужин и удобную постель. - Помилуйте, - сказал Франц, - к чему извинения? Всем известно, что людям, переступающим порог волшебных замков, завя-зывают глаза; вспомните Рауля в "Гугенотах"; и, право, я не могу пожало-ваться: все, что вы мне показываете, поистине стоит чудес "Тысячи и од-ной ночи". - Увы! Я скажу вам, как Лукулл: если бы я знал, что вы сделаете мнечесть посетить меня, я приготовился бы к этому. Но как ни скромен мойприют, он в вашем распоряжении; как ни плох мой ужин, я вас прошу егоотведать. Али, кушать подано? В тот же миг занавеси на дверях раздвинулись и нубиец, черный, какэбеновое дерево, одетый в строгую белую тунику, знаком пригласил хозяинав столовую. - Не знаю, согласитесь ли вы со мной, - сказал незнакомец Францу, -но для меня нет ничего несноснее, как часами сидеть за столом друг про-тив друга и не знать, как величать своего собеседника. Прошу заметить,что, уважая права гостеприимства, я не спрашиваю вас ни о вашем имени,ни о звании, я только хотел бы знать, как вам угодно, чтобы я к вам об-ращался. Чтобы со своей стороны не стеснять вас, я вам скажу, что меняобыкновенно называют Синдбад-Мореход. - А мне, - отвечал Франц, - чтобы быть в положении Аладдина, не хва-тает только его знаменитой лампы, и потому я не вижу никаких препятствийк тому, чтобы называться сегодня Аладинном. Таким образом мы останемся вцарстве Востока, куда, по-видимому, меня перенесли чары какого-то добро-го духа. - Итак, любезный Аладдин, - сказал таинственный хозяин, - вы слышали,что ужин подан. Поэтому прошу вас пройти в столовую; ваш покорнейшийслуга пойдет вперед, чтобы показать вам дорогу. И Синдбад, приподняв занавес, пошел впереди своего гостя. Восхищение Франца все росло: ужин был сервирован с изысканной рос-кошью. Убедившись в этом важном обстоятельстве, он начал осматриваться.Столовая была не менее великолепна, чем гостиная, которую он только чтопокинул; она была вся из мрамора, с ценнейшими античными барельефами; вобоих концах продолговатой залы стояли прекрасные статуи с корзинами наголовах. В корзинах пирамидами лежали самые редкостные плоды: сицилийс-кие ананасы, малагские гранаты, балеарскио апельсины, французские перси-ки и тунисские финики. Ужин состоял из жареного фазана, окруженного корсиканскими дроздами,заливного кабаньего окорока, жареного козленка под соусом тартар, вели-колепного тюрбо и гигаптского лангуста. Между большими блюдами стоялитарелки с закусками. Блюда были серебряные, тарелки из японского фарфо-ра. Франц протирал глаза, - ему казалось, что все это сон. Али прислуживал один и отлично справлялся со своими обязанностями.Гость с похвалой отозвался о нем. - Да, - отвечал хозяин, со светской непринужденностью угощая Франца,- бедняга мне очень предан и очень старателен. Он помнит, что я спас емужизнь, а так как он, по-видимому, дорожил своей головой, то он благода-рен мне за то, что я ее сохранил ему. Али подошел к своему хозяину, взял его руку и поцеловал. - Не будет ли нескромностью с моей стороны, - сказал Франц, - если яспрошу, при каких обстоятельствах вы совершили это доброе дело? - Это очень просто, - отвечал хозяин. - По-видимому, этот плут прогу-ливался около сераля тунисского бея ближе, чем это позволительно черно-кожему; ввиду чего бей приказал отрезать ему язык, руку и голову: в пер-вый день - язык, во второй - руку, а в третий - голову. Мне всегда хоте-лось иметь немого слугу; я подождал, пока ему отрезали язык, и предложилбою променять его на чудесное двуствольное ружье, которое накануне, какмне показалось, очень поправилось его высочеству. Он колебался: так хо-телось ему покончить с этим несчастным. Но я прибавил к ружью английскийохотничий нож, которым я перерубил ятаган его высочества; тогда бей сог-ласился оставить бедняге руку и голову, по с тем условием, чтобы его но-ги больше не было в Тунисе. Напутствие было излишне. Чуть только этотбасурман издали увидит берега Африки, как он тотчас же забирается в са-мую глубину трюма, и его не выманить оттуда до тех пор, пока третьячасть света не скроется из виду. Франц задумался, по зная, как истолковать жестокое добродушие, с ко-торым хозяин рассказал ему это происшествие. - Значит, подобно благородному моряку, имя которого вы носите, - ска-зал он, чтобы переменить разговор, - вы проводите жизнь в путешествиях? - Да. Это обет, который я дал в те времена, когда отнюдь не думал,что буду когда-нибудь иметь возможность выполнить его, - отвечал, улыба-ясь, незнакомец. - Я дал еще несколько обетов и надеюсь в свое время вы-полнить их тоже. Хотя Синдбад произнес эти слова с величайшим хладнокровием, в егоглазах мелькнуло выражение жестокой ненависти. - Вы, должно быть, много страдали? - спросил Франц. Синдбад вздрогнул и пристально посмотрел на нею. - Что вас навело на такую мысль? - спросил он. - Все, - отвечал Франц, - ваш голос, взгляд, ваша бледность, самаяжизнь, которую вы ведете. - Я? Я веду самую счастливую жизнь, какая только может быть на земле,- жизнь паши. Я владыка мира; если мне понравится какое-нибудь место, ятам остаюсь; если соскучусь, уезжаю; я свободен, как птица; у менякрылья, как у нее; люди, которые меня окружают, повинуются мне по перво-му знаку. Иногда я развлекаюсь тем, что издеваюсь над людским правосуди-ем, похищая у него разбойника, которого оно ищет, или преступника, кото-рого оно преследует. А кроме того, у меня есть собственное правосудие,всех инстанций, без отсрочек и апелляций, которое осуждает и оправдываети в которое никто не вмешивается. Если бы вы вкусили моей жизни, то незахотели бы иной и никогда не возвратились бы в мир, разве только радикакого-нибудь сокровенного замысла. - Мщения, например! - сказал Франц. Незнакомец бросил на Франца один из тех взглядов, которые проникаютдо самого дна ума и сердца. - Почему именно мщения? - спросил он. - Потому что, - возразил Франц, - вы кажетесь мне человеком, которыйподвергается гонению общества и готовится свести с ним какие-то страшныесчеты. - Ошибаетесь, - сказал Синдбад и рассмеялся своим странным смехом,обнажавшим острые белые зубы, - я своего рода филантроп и, может быть,когда-нибудь отправлюсь в Париж и вступлю в соперничество с господиномАппером и с Человеком в синем плаще [18]. - И это будет ваше первое путешествие в Париж? - Увы, да! Я не слишком любопытен, не правда ли? Но уверяю вас, не ятому виной; время для этого еще придет. - И скоро вы думаете быть в Париже? - Сам не знаю, все зависит от стечения обстоятельств. - Я хотел бы там быть в одно время с вами и постараться, насколькоэто будет в моих силах, отплатить вам за гостеприимство, которое вы такшироко оказываете мне на Монте-Кристо. - Я с величайшим удовольствием принял бы ваше приглашение, - отвечалхозяин, но, к сожалению, если я поеду в Париж, то, вероятно, инкогнито. Между тем ужин продолжался; впрочем, он, казалось, был подан толькодля Франца, ибо незнакомец едва притронулся к роскошному пиршеству, ко-торое он устроил для нежданного гостя и которому тот усердно отдавалдолжное. Наконец, Али принес десерт, или, вернее, снял корзины со статуй ипоставил на стол. Между корзинами он поставил небольшую золоченую чашу с крышкой. Почтение, с которым Али принес эту чашу, возбудило во Франце любо-пытство. Он поднял крышку и увидел зеленоватое тесто, по виду напоминав-шее шербет, но совершенно ему не известное. Он в недоумении снова закрыл чашу и, взглянув на хозяина, увидел, чтотот насмешливо улыбается. - Вы не можете догадаться, что в этой чаше, и вас разбирает любо-пытство? - Да, признаюсь. - Этот зеленый шербет - не что иное, как амврозия, которую Геба пода-вала на стол Юпитеру. - Но эта амврозия, - сказал Франц, - побывав в руках людей, вероятно,променяла свое небесное название на земное? Как называется это снадобье,к которому, впрочем, я не чувствую особенного влечения, на человеческомязыке? - Вот неопровержимое доказательство нашего материализма! - воскликнулСиндбад. - Как часто проходим мы милю нашего счастья, не замечая его, невзглянув на него; а если и взглянем, то не узнаем его. Если вы человекположительный и ваш кумир - золото, вкусите этого шербета, и перед вамиоткроются россыпи Перу, Гузерата и Голкопды; если вы человек воображе-ния, поэт, - вкусите его, и границы возможного исчезнут: беспредельныедали откроются перед вами, вы будете блуждать, свободный сердцем, сво-бодный душою, в бесконечных просторах мечты. Если вы честолюбивы, гони-тесь за земным величием - вкусите его, и через час вы будете властели-ном, - не маленькой страны в уголке Европы, как Англия, Франция или Ис-пания, а властелином земли, властелином мира, властелином вселенной.Троп ваш будет стоять на той горе, на которую Сатана возвел Иисуса и, непоклоняясь блуду, не лобызая его когтей, вы будете верховным повелителемвсех земных царств. Согласитесь, что это соблазнительно, тем более чтодля этого достаточно... Посмотрите. С этими словами он поднял крышку маленькой золоченой чаши, взял ко-фейной ложечкой кусочек волшебного шербета, поднес его ко рту и медленнопроглотил, полузакрыв глаза и закинув голову. Франц не мешал своему хозяину наслаждаться любимым лакомством; когдатот немного пришел в себя, он спросил: - Но что же это за волшебное кушанье? - Слыхали вы о Горном Старце [19], - спросил хозяин, - о том самом,который хотел убить Филиппа Августа? - Разумеется. - Вам известно, что он владел роскошной долиной у подножия горы, ко-торой он обязан своим поэтическим прозвищем. В этой долине раскинулисьвеликолепные сады, насажденные Хасаном-ибн-Сабба, а в садах были уеди-ненные беседки. В эти беседки он приглашал избранных и угощал их, пословам Марко Поло, некоей травой, которая переносила их в эдем, где ихждали вечно цветущие растения, вечно спелые плоды, вечно юные девы. То,что эти счастливые юноши принимали за действительность, была мечта, номечта такая сладостная, такая упоительная, такая страстная, что они про-давали за нее душу и тело тому, кто ее дарил им, повиновались ему, какбогу, шли на край света убивать указанную им жертву и безропотно умиралимучительной смертью в надежде, что это лишь переход к той блаженной жиз-ни, которую им сулила священная трава. - Так это гашиш! - воскликнул Франц. - Я слыхал о нем. - Вот именно, любезный Аладдин, это гашиш, самый лучший, самый чистыйалександрийский гашиш, от Абугора, несравненного мастера, великого чело-века, которому следовало бы выстроить дворец с надписью: "Продавцусчастья - благодарное человечество". - А знаете, - сказал Франц, - мне хочется самому убедиться в справед-ливости ваших похвал. - Судите сами, дорогой гость, судите сами; но не останавливайтесь напервом опыте. Чувства надо приучать ко всякому новому впечатлению, неж-ному или острому, печальному или радостному. Природа борется против этойбожественной травы, ибо она не создана для радости и цепляется за стра-дания. Нужно, чтобы побежденная природа пала в этой борьбе, нужно, чтобыдействительность последовала за мечтой: и тогда мечта берет верх, мечтастановится жизнью, а жизнь - мечтою. Но сколь различны эти превращения!Сравнив горести подлинной жизни с наслаждениями жизни воображаемой, выотвернетесь от жизни и предадитесь вечной мечте. Когда вы покинете вашсобственный мир для мира других, вам покажется, что вы сменили неаполи-танскую весну на лапландскую зиму. Вам покажется, что вы спустились израя на землю, с неба в ад. Отведайте гашиша, дорогой гость, отведайте. Вместо ответа Франц взял ложку, набрал чудесного шербета столько же,сколько взял сам хозяин, и поднес ко рту. - Черт возьми! - сказал он, проглотив божественное снадобье. - Незнаю, насколько приятны будут последствия, по это вовсе не так вкусно,как вы уверяете. - Потому что ваше небо еще не приноровилось к необыкновенному вкусуэтого вещества. Скажите, разве вам с первого раза понравились устрицы,чай, портер, трюфели, все то, к чему вы после пристрастились? Разве выпонимаете римлян, которые приправляли фазанов ассой-фетидой, и китайцев,которые едят ласточкины гнезда? Разумеется, нет. То же и с гашишем. По-терпите неделю, и ничто другое в мире не сравнится для вас с ним, какимбы безвкусным и пресным он ни казался вам сегодня. Впрочем, перейдем вдругую комнату, в вашу. Али подаст нам трубки и кофе. Они встали, и пока тот, кто назвал себя Синдбадом и кого мы тоже вре-мя от времени наделяли этим именем, чтобы как-нибудь называть его, отда-вал распоряжения слуге, Франц вошел в соседнюю комнату. Убранство ее было проще, но не менее богато. Она была совершеннокруглая, и ее всю опоясывал огромный диван. Но диван, стены, потолок ипол были покрыты драгоценными мехами, мягкими и нежными, как самый пуши-стый ковер; то были шкуры африканских львов с величественными гривами,полосатых бенгальских тигров, шкуры капских пантер, в ярких пятнах, по-добно той, которую увидел Данте, шкуры сибирских медведей и норвежскихлисиц - они были положены одна на другую, так что казалось, будто ступа-ешь по густой траве или покоишься на пуховой постели. Гость и хозяин легли на диван; чубуки жасминового дерева с янтарнымимундштуками были у них под рукой уже набитые табаком, чтобы не набиватьдва раза один и тот же. Они взяли по трубке. Али подал огня и ушел закофе. Наступило молчание; Синдбад погрузился в думы, которые, казалось, непокидали его даже во время беседы, а Франц предался молчаливым грезам,что всегда посещают курильщика хорошего табака, вместе с дымом которогоотлетают все скорбные мысли и душа населяется волшебными снами. Али принес кофе. - Как вы предпочитаете, - спросил незнакомец, - пофранцузски илипо-турецки, крепкий или слабый, с сахаром или без сахара, настоявшийсяили кипяченый? Выбирайте: имеется любой. - Я буду пить по-турецки, - отвечал Франц. - И вы совершенно правы, - сказал хозяин, - это показывает, что у васесть склонность к восточной жизни. Ах! Только на Востоке умеют жить. Чтокасается меня, - прибавил он со странной улыбкой, которая не укрылась отФранца, - когда я покончу со своими делами в Париже, я поеду доживатьсвой век на Восток; и если вам угодно будет навестить меня, то вам при-дется искать меня в Каире, в Багдаде или в Исфагане. - Это будет совсем нетрудно, - сказал Франц, - потому что мне кажет-ся, будто у меня растут орлиные крылья и на них я облечу весь мир в однисутки. - Ага! Это действует гашиш! Так расправьте же свои крылья и уноситесьв надземные пространства: не бойтесь, вас охраняют, и если ваши крылья,как крылья Икара, растают от жгучего солнца, мы примем вас в нашиобъятия. Он сказал Али несколько слов по-арабски, тот поклонился и вышел. Франц чувствовал, что с ним происходит странное превращение. Вся ус-талость, накопившаяся за день, вся тревога, вызванная событиями вечера,улетучивались, как в ту первую минуту отдыха, когда еще настолькободрствуешь, что чувствуешь приближение сна. Его тело приобрело бесплот-ную легкость, мысли невыразимо просветлели, чувства вдвойне обострились.Горизонт его все расширялся, но не тот мрачный горизонт, который он ви-дел наяву и в котором чувствовал какую-то смутную угрозу, а голубой,прозрачный необозримый, в лазури моря, в блеске солнца, в благоуханииветра. Потом, под звуки песен своих матросов, звуки столь чистые и проз-рачные, что они составили бы божественную мелодию, если бы удалось ихзаписать, он увидел, как перед ним встает остров Монте-Кристо, но негрозным утесом на волнах, а оазисом в пустыне; чем ближе подходила лод-ка, тем шире разливалось пение, ибо с острова к небесам неслась та-инственная и волшебная мелодия, словно некая Лорелея хотела завлечь ры-бака или чародей Амфион - воздвигнуть там город. Наконец лодка коснулась берега, но без усилий, без толчка, как губыприкасаются к губам, и он вошел в пещеру, а чарующая музыка все не умол-кала. Он спустился, или, вернее, ему показалось, что он спускается поступеням, вдыхая свежий благовонный воздух, подобный тому, который веялвокруг грота Цирцеи, напоенный таким благоуханием, что от него душарастворяется в мечтаниях, насыщенный таким огнем, что от него распаляют-ся чувства; и он увидел все, что с ним было наяву, начиная с Синдбада,своего фантастического хозяина, до Али, немого прислужника; потом всесмешалось и исчезло, как последние тени в гаснущем волшебном фонаре, ион очутился в зале со статуями, освещенной одним из тех тусклых све-тильников, которые у древних охраняли по ночам сон или наслаждение. То были те же статуи, с пышными формами, сладострастные и в то неевремя полные поэзии, с магнетическим взглядом, с соблазнительной улыб-кой, с пышными кудрями. То были Фрина, Клеопатра, Мессалина, три великиекуртизанки; и среди этих бесстыдных видений, подобно чистому лучу, по-добно ангелу на языческом Олимпе, возникло целомудренное создание, свет-лый призрак, стыдливо прячущий от мраморных распутниц свое девственноечело. И вот все три статуи объединились в страстном вожделении к одномувозлюбленному, и этот возлюбленный был он; они приблизились к его ложу вдлинных, ниспадающих до ног белых туниках, с обнаженными персями, в вол-нах распущенных кос; они принимают позы, которые соблазняли богов, ноперед которыми устояли святые, они озирают на него тем неумолимым в пла-менным взором, каким глядит на птицу змея, и он не имеет сил противитьсяэтим взорам, мучительным, как объятие, и сладостным, как лобзание. Франц закрывает глаза и, бросая вокруг себя последний взгляд, смутновидит стыдливую статую, закутанную в свое покрывало; и вот его глазасомкнулись для действительности, а чувства раскрылись для немыслимыхощущений. Тогда настало нескончаемое наслаждение, неустанная страсть, которуюпророк обещал своим избранникам. Мраморные уста ожили, перси потеплели,и для Франца, впервые отдавшегося во власть гашиша, страсть стала мукой,наслаждение - пыткой; он чувствовал, как к его лихорадочным губам прижи-маются мраморные губы, упругие и холодные, как кольца змеи; но в то вре-мя как руки его пытались оттолкнуть эту чудовищную страсть, чувства егопокорялись обаянию таинственного сна, и, наконец, после борьбы, за кото-рую не жаль отдать душу, он упал навзничь, задыхаясь, обессиленный, из-немогая от наслаждения, отдаваясь поцелуям мраморных любовниц и чаро-действу исступленного сна.