IV. НЕЗНАКОМЕЦ

Наступило утро. Дантес давно уже ожидал его с открытыми глазами. Спервым лучом солнца он встал и взобрался, как накануне, на самый высокийутес острова, чтобы осмотреть окрестности. Все было безлюдно, как и тог-да. Эдмон спустился, подошел к пещере и, отодвинув камень, вошел; он на-полнил карманы драгоценными камнями, закрыл как можно плотнее крышкусундука, утоптал землю, посыпал ее песком, чтобы скрыть разрытое место,вышел из пещеры, заложил вход плитой, навалил на нее камни, промежуткимежду ними засыпал землей, посадил там миртовые деревца и вереск и полилих водой, чтобы они принялись и казались давно растущими здесь, затерследы своих ног и с нетерпением стал ожидать возвращения товарищей. Те-перь уже незачем было тратить время на созерцание золота и алмазов и си-деть на острове, подобно дракону, стерегущему бесполезные сокровища. Те-перь нужно было возвратиться в жизнь, к людям, и добиться положения,влияния и власти, которые даются в свете богатством, первою и величайшеюсилою, какою может располагать человек. Контрабандисты возвратились на шестой день. Дантес еще издали по видуи ходу узнал "Юную Амелию"; он дотащился до пристани, подобно раненомуФилоктету, и, когда его товарищи сошли на берег, объявил им, все еще жа-луясь на боль, что ему гораздо лучше. Потом в свою очередь выслушалрассказы об их приключениях. Успех сопутствовал им; но едва они кончиливыгрузку, как узнали, что сторожевой бриг вышел из Тулона и направился вих сторону. Тогда они поспешили уйти, жалея, что с ними нет Дантеса, ко-торый так искусно умел ускорять ход "Амелии". Вскоре они увидели бриг,который гнался за ними; но, пользуясь темнотою, они успели обогнуть мысКоре и благополучно уйти. В общем плавание было удачным, и все они, в особенности Джакопо, жа-лели, что Дантес не участвовал в нем и не получил своей доли прибыли -причитающихся каждому пятидесяти пиастров. Эдмон остался невозмутим; он даже не улыбнулся при исчислении выгод,которые он получил бы, если бы мог покинуть остров; а так как "Юная Аме-лия" пришла на Монте-Кристо только за ним, то он в тот же вечер переб-рался на борт и последовал за капитаном в Ливорно. Прибыв в Ливорно, он отправился к еврею-меняле и продал ему четыре изсвоих самых мелких камней по пяти тысяч франков каждый. Еврей мог быспросить, откуда у матроса такие драгоценности, но промолчал, ибо накаждом камне он взял тысячу франков барыша. На следующий день Дантес купил новую рыбачью лодку и подарил ее Джа-копо, прибавив к этому подарку сто пиастров для найма матросов, с однимлишь условием, чтобы Джакопо отправился в Марсель и привез ему вести остарике по имени Луи Дантес, живущем в Мельянских аллеях, и молодой жен-щине по имени Мерседес, живущей в селенье Каталаны. Тут уже Джакопо решил, что видит сон; но Эдмон сказал ему, что он по-шел в матросы из озорства, потому что его родные не давали ему денег, ночто, прибыв в Ливорно, он получил наследство после дяди, который всесвое состояние завещал ему. Высокая просвещенность Дантеса придавалаубедительность этому рассказу, так что Джакопо ни минуты не сомневался,что недавний его товарищ сказал ему правду. Затем, так как срок его службы на "Юной Амелии" истек, Дантес прос-тился с капитаном, который хотел было удержать его, но, узнав про нас-ледство, отказался от надежды уговорить своего бывшего матроса остатьсяна судне. На другой день Джакопо отплыл в Марсель. Он условился с Дантесомвстретиться на острове Монте-Кристо. В тот же день уехал и Дантес, не сказав никому, куда он едет, щедронаградив на прощание экипаж "Юной Амелии" и обещав капитану когда-нибудьподать весточку о себе. Дантес поехал в Геную. Здесь, в гавани, как раз испытывали маленькую яхту, заказанную однимангличанином, который, услышав, что генуэзцы лучшие кораблестроители наСредиземном море, пожелал иметь яхту генуэзской работы. Англичанин зака-зал ее за сорок тысяч франков; Дантес предложил за нее шестьдесят тысяч,с тем чтобы она была ему сдана в тот же день. В ожидании своей яхты анг-личанин отправился путешествовать по Швейцарии. Его ждали не раньше чемчерез месяц; строитель решил, что успеет тем временем приготовить дру-гую. Дантес повел строителя в лавку к еврею, прошел с ним в заднюю ком-нату, и еврей отсчитал строителю шестьдесят тысяч франков. Строитель предложил Дантесу свои услуги для найма экипажа. Но Дантеспоблагодарил его, сказав, что имеет привычку плавать один, и просил еготолько сделать в каюте, у изголовья кровати, шкаф с секретным замком,разгороженный на три отделения, тоже с секретными замками. Он указалразмеры этих отделений, и все было исполнено на следующий же день. Два часа спустя Дантес выходил из генуэзского порта, провожаемый взо-рами любопытных, собравшихся посмотреть на испанского вельможу, которыйимел привычку плавать один. Дантес справился превосходно: с помощью одного только руля он застав-лял яхту исполнять все необходимые маневры, так что она казалась разум-ным существом, готовым повиноваться малейшему понуждению, и Дантес в ду-ше согласился, что генуэзцы по справедливости заслужили звание первыхкораблестроителей в мире. Толпа провожала глазами яхту, пока не потеряла ее из виду, и тогданачались толки о том, куда она идет: одни говорили - на Корсику, другие- на Эльбу; иные бились об заклад, что она идет в Испанию; иные утверж-дали, что в Африку; но никому не пришло в голову назвать остров Мон-те-Кристо. А между тем Дантес шел именно туда. Он пристал к острову в конце второго дня. Яхта оказалась очень легкана ходу и сделала рейс в тридцать пять часов. Дантес отлично изучилочертания берегов и, не заходя в гавань, бросил якорь в маленькой бух-точке. Остров был пуст; по-видимому, никто не высаживался на нем с тех пор,как Дантес его покинул. Он вошел в пещеру и нашел клад в том же положе-нии, в каком оставил его. На следующий день несметные сокровища Дантеса были перенесены на яхтуи заперты в трех отделениях потайного шкафа. Дантес прождал еще неделю. Всю эту неделю он лавировал на яхте вокругострова, объезжая ее, как берейтор объезжает лошадь. За эти дни он узналвсе ее достоинства и все недостатки. Дантес решил усугубить первые иисправить последние. На восьмой день Дантес увидел лодку, шедшую к острову на всех пару-сах, и узнал лодку Джакопо; он подал сигнал, на который Джакопо ответил,и два часа спустя лодка подошла к яхте. Эдмона ждал печальный ответ на оба его вопроса. Старик Дантес умер. Мерседес исчезла. Эдмон спокойно выслушал эти вести; но тотчас же сошел на берег, зап-ретив следовать за собой. Через два часа он возвратился; два матроса с лодки Джакопо перешли наего яхту, чтобы управлять парусами; он велел взять курс на Марсель.Смерть отца он предвидел; но что сталось с Мерседес? Эдмон не мог бы дать ни одному агенту исчерпывающих указаний, не отк-рыв своей тайны; кроме того, он хотел получить еще некоторые другие све-дения, а это мог сделать только он один. В Ливорно зеркало парикмахерапоказало ему, что ему нечего опасаться быть узнанным. К тому же в егораспоряжении были теперь все средства изменить свой облик. И вот однаждыутром парусная яхта Дантеса в сопровождении рыбачьей лодки смело вошла вмарсельский порт и остановилась против того самого места, где когда-то,в роковой вечер, Эдмона посадили в шлюпку, чтобы отвезти в замок Иф. Дантес не без трепета увидел подъезжавшего к нему в карантинной шлюп-ке жандарма. Но он с приобретенной им спокойной уверенностью подал емуанглийский паспорт, купленный в Ливорно, и с помощью этого иностранногопропуска, уважаемого во Франции гораздо более французских паспортов,беспрепятственно сошел на берег. Первый, кого встретил Дантес на улице Каннебьер, был матрос с "Фарао-на". Этот человек некогда служил под его началом и, как нарочно, нахо-дился тут, чтобы Дантес мог убедиться в происшедшей в нем перемене. Дан-тес прямо подошел к матросу и задал ему несколько вопросов, на которыетот отвечал так, как говорят с человеком, которого видят первый раз вжизни. Дантес дал матросу монету в благодарность за сообщенные им сведения;минуту спустя он услышал, что добрый малый бежит за ним вслед. Дантес обернулся. - Прошу прощения, сударь, - сказал матрос, - но вы, должно быть,ошиблись; вы, верно, хотели дать мне двухфранковую монету, а вместо тогодали двойной наполеондор. - Ты прав, друг мой, я ошибся, - сказал Дантес, - но твоя честностьзаслуживает награды, и я прошу тебя принять от меня еще второй и выпитьс товарищами за мое здоровье. Матрос был так изумлен, что даже не поблагодарил Эдмона; он посмотрелему вслед и сказал. - Какой-нибудь набоб из Индии. Дантес продолжал путь; с каждым шагом сердце его замирало всесильнее; воспоминания детства, неизгладимые, никогда не покидающие нашимысли, возникали перед ним на каждом углу, на каждом перекрестке. Дойдядо конца улицы Ноайль и увидев Мельянские аллеи, он почувствовал, чтоноги у него подкашиваются, и едва не попал под колеса проезжавшего эки-пажа. Наконец он подошел к дому, где когда-то жил его отец. Ломоносы инастурции исчезли с окна мансарды, где, бывало, старик так старательноухаживал за ними. Дантес прислонился к дереву и задумчиво смотрел на верхние этажи ста-рого дома, наконец, он подошел к двери, переступил порог, спросил, нетли свободной квартиры и, хотя комнаты в пятом этаже оказались заняты,выразил такое настойчивое желание осмотреть их, что привратник поднялсянаверх и попросил у жильцов позволения показать иностранцу помещение.Эту квартирку, состоявшую из двух комнат, занимали молодожены, всеготолько неделю как повенчанные. При виде счастливой молодой четы Дантестяжело вздохнул. Впрочем, ничто не напоминало Дантесу отцовского жилища; обои былидругие; все старые вещи, друзья его детства, встававшие в его памяти вовсех подробностях, исчезли. Одни только стены были те же. Дантес взглянул на кровать, она стояла на том же самом месте, что икровать его отца. Глаза Эдмона невольно наполнились слезами: здесь ста-рик испустил последний вздох, призывая сына. Молодые супруги с удивлением смотрели на этого сурового человека, понеподвижному лицу которого катились крупные слезы. Но всякое горе свя-щенно, и они не задавали незнакомцу никаких вопросов. Они только отошли,чтобы не мешать ему, а когда он стал прощаться, проводили его, говоря,что он может приходить когда ему угодно, и что они всегда рады будут ви-деть его в своей скромной квартирке. Спустившись этажом ниже, Эдмон остановился перед другой дверью испросил, тут ли еще живет портной Кадрусс. Но привратник ответил ему,что человек, о котором он спрашивает, разорился и держит теперь трактирна дороге из Бельгарда в Бокер. Дантес вышел, спросил адрес хозяина дома, отправился к нему, велелдоложить о себе под именем лорда Уилмора (так он был назван в паспорте)и купил у него весь дом за двадцать пять тысяч франков Он переплатил поменьшей мере десять тысяч. Но если бы хозяин потребовал с Дантеса пол-миллиона, он заплатил бы не торгуясь. В тот же день молодые супруги, жившие в пятом этаже, были уведомленынотариусом, совершившим купчую на дом, что новый хозяин предоставляет имна выбор любую квартиру в доме за ту же плату, если они уступят ему сня-тые ими две комнаты. Это странное происшествие занимало в продолжение целой педели всехобитателей Мельянских аллей и породило тысячу догадок, из которых ни од-на не соответствовала истине. Но еще более смутило все умы и сбило с толку то обстоятельство, чтотот самый иностранец, который днем побывал в доме на Мельянских аллеях,вечером прогуливался по каталанской деревне и заходил в бедную рыбачьюхижину, где пробыл более часа, расспрашивая о разных людях, которыеумерли или исчезли уже лет пятнадцать тому назад. На другой день рыбаки, к которым он заходил для расспросов, получилив подарок новую лодку, снабженною двумя неводами и ахатом. Рыбакам очень хотелось поблагодарить великодушного посетителя, но ониузнали, что накануне, поговорив с каким-то матросом, он сел на лошадь ивыехал из Марселя через Экские ворота.

V. ТРАКТИР "ГАРСКИЙ МОСТ"

Кто, как я, путешествовал пешком по Южной Франции, вероятно, виделмежду Бельгардом и Бокером, приблизительно на полпути между селением игородом, но все же ближе к Бокеру, чем к Бельгарду, небольшой трактир,где на висячей жестяной вывеске, скрипящей при малейшем дуновении ветра,презабавно изображен Гарский мосг Этот трактир, если идти по течению Ро-ны, стоит по левую сторону от большой дороги, задней стеной к реке. Принем имеется то, что в Лангедоке называют садом, то есть огороженныйучасток земли на задворках, где чахнет несколько малорослых оливковыхдеревьев и диких смоковниц с посеребренной пылью листвой, между этимидеревьями произрастают овощи, преимущественно чеснок, красный стручковыйперец и лук; наконец, в углу, словно забытый часовой, высокая пиния оди-ноко возносит к небу свою вершину, потрескивающую на тридцатиградусномсолнце. Все эти деревья, большие и малые, искривлены от природы и крепятся вту сторону, в которую дует мистраль - один из трех бичей Прованса, двумядругими, как известно, или как, может быть, неизвестно, считались Дюран-са [13] и парламент. Кругом, на равнине, похожей на большое озеро пыли, произрастают там исям редкие пшеничные колосья, которые местные садоводы, вероятно, выра-щивают из любопытства и которые служат насестом для цикад, преследующихсвоим пронзительным и однообразным треском путешественников, забредших вэту пустыню. Уже лет семь этот трактир принадлежал супружеской паре, вся прислугакоторой состояла из работницы по имени Тринетта и конюха, прозывавшегосяПако, впрочем, двух слуг было вполне достаточно, ибо с тех пор как междуБокером и Эг-Мортом провели канал, барки победоносно заменили почтовыхлошадей, а перевозное судно - дилижанс. Этот канал, к вящей досаде бедного трактирщика, проходил между питаю-щей его Роной и поглощаемой им дорогой в каких-нибудь ста шагах от трак-тира, который мы кратко, но верно только что описали. Хозяин этого убогого трактирчика был человек лет сорока пяти, истыйюжанин - высокий, сухощавый и жилистый, с блестящими, глубоко сидящимиглазами, орлиным носом и белыми, как у хищника, зубами. Волосы его, ви-димо не желавшие седеть, несмотря на первые предостережения старости,были, как и его круглая борода, густые и курчавые и только кое-где тро-нуты сединой Лицо его, от природы смуглое, стало почти черным вследствиепривычки бедного малого торчать с утра до вечера на пороге и высматри-вать, не покажется ли - пеший или конный - какой-нибудь постоялец, ждалон обычно понапрасну, и ничто не защищало его лица от палящего зноя,кроме красного платка, повязанного вокруг головы, как у испанских погон-щиков. Это был наш старый знакомый, Гаспар Кадрусс. Жена его, звавшаяся в девицах Мадлена Радель, была женщина бледная,худая и хворая, она родилась в окрестностях Арля и сохранила следы былойкрасоты, которою славятся женщины того края, но лицо ее рано поблекло отприступов скрытой лихорадки, столь распространенной среди людей, живущихблиз эг-мортских прудов и камаргских болот. Поэтому она почти никогда невыходила из комнаты во втором этаже и проводила целые дни, дрожа от ли-хорадки, полулежа в кресле или полусидя на кровати, между тем как мужее, по обыкновению, стоял на часах у порога, весьма неохотно покидаясвой пост, ибо каждый раз, когда он возвращался к своей сварливой поло-вине, она донимала его вечными жалобами на судьбу, па что муж обычно от-вечал философски: - Молчи, Карконта! Видно, так богу угодно. Прозвище "Карконта" произошло оттого, что Мадлена Радель родилась вдеревне Карконте, между Салоном и Ламбеском; а так как в тех местах лю-дей почти всегда называют не по имени, а по прозвищу, то и муж ее заме-нил этим прозвищем имя Мадлена, быть может слишком нежное и благозвучноедля его грубой речи. Однако, несмотря на такую мнимую покорность воле провидения, не сле-дует думать, будто наш трактирщик не сетовал на бедственное положение, вкоторое ввергнул его проклятый Бокерский канал, и равнодушно переносилбеспрестанные причитания жены. Подобно всем южанам, он был человеквесьма воздержанный и неприхотливый, но тщеславный во всем, что касалосьвнешности; во времена своего благоденствия он не пропускал ни одной фер-рады, пи одного шествия с тараском [14] и торжественно появлялся со сво-ей Карконтой: он - в живописном костюме южанина, представляющем нечтосреднее между каталонским и андалузским, она - в прелестном наряде арле-зианок, словно заимствованном у греков и арабов. Но мало-помалу часовыецепочки, ожерелья, разноцветные пояса, вышитые корсажи, бархатные курт-ки, шелковые чулки с изящными стрелками, пестрые гетры, башмаки с сереб-ряными пряжками исчезли, а Гаспар Кадрусс, лишенный возможности показы-ваться в своем былом великолепии, отказался вместе с женой от участия впразднествах, чьи веселые отклики, терзая его сердце, долетали до убого-го трактира, который он продолжал держать не столько ради доходов,сколько для того, чтобы иметь какое-нибудь занятие. Кадрусс, по обыкновению, простоял уже пол-утра перед дверью трактира,переводя грустный взгляд от небольшого лужка, по которому бродили куры,к двум крайним точкам пустынной дороги, одним концом уходящей на юг, адругим - на север, - как вдруг пронзительный голос его жены заставил егопокинуть свой пост. Он ворча вошел в трактир и поднялся во второй этаж,оставив, однако, дверь отворенной настежь, как бы приглашая проезжих за-вернуть к нему. В ту минуту, когда Кадрусс входил в трактир, большая дорога, о кото-рой мы говорили и на которую были устремлены его взоры, была пуста ибезлюдна, как пустыня в полдень. Она тянулась бесконечной белой лентоймеж двух рядов тощих деревьев, и ясно было, что ни один путник по своейволе не пустится в такой час по этой убийственной Сахаре. Между тем, вопреки всякой вероятности, если был Кадрусс остался наместе, он увидел бы, что со стороны Бельгарда приближается всадник темблагопристойным и спокойным аллюром, который указывает на наилучшие от-ношения между конем и седоком; всадник был священник, в черной сутане итреугольной шляпе, несмотря на палящий зной полуденного солнца; конь -мерин-иноходец - шел легкой рысцой. У дверей трактира священник остановился; трудно сказать, лошадь лиостановила ездока, или же ездок остановил лошадь; но как бы то ни былосвященник спешился и, взяв лошадь за поводья, привязал ее к задвижкеветхого Ставня, державшегося на одной петле; потом, подойдя к двери ивытирая красным бумажным платком пот, градом катившийся по его лицу, онтри раза постучал о порог кованым концом трости, которую держал в руке. Тотчас же большая черная собака встала и сделала несколько шагов, за-ливаясь лаем и скаля свои белые острые зубы, - вдвойне враждебное пове-дение, доказывавшее, как мало она привыкла видеть посторонних. Деревянная лестница, примыкавшая к стене, тотчас же затрещала под тя-желыми шагами хозяина убогого жилища; весь согнувшись, он задом спускал-ся к стоявшему в дверях священнику. - Иду, иду, - говорил весьма удивленный Кадрусс. - Да замолчишь литы, Марго! Не бойтесь, сударь, она хоть и лает, но не укусит. Вы желаетевинца, не правда ли? Ведь жара-то канальская... Ах, простите, - продол-жал Кадрусс, увидев, с какого рода проезжим имеет дело. - Простите, я нерассмотрел, кого имею честь принимать у себя. Что вам угодно? Чем могуслужить, господин аббат? Аббат несколько секунд очень пристально смотрел на Кадрусса; каза-лось, он даже старался и сам обратить па себя его внимание. Но так каклицо трактирщика не выражало ничего, кроме удивления, что посетитель неотвечает, он счел нужным положить конец этой сцене и сказал с сильнымитальянским акцентом: - Не вы ли будете господин Кадрусс? - Да, сударь, - отвечал хозяин, быть может еще более удивленный воп-росом, нежели молчанием, - я самый; Гаспар Кадрусс, ваш слуга. - Гаспар Кадрусс?.. Да... Кажется, так и есть. Вы жили когда-то вМельянских аллеях, на четвертом этаже? - Точно так. - И занимались ремеслом портного? - Да; но дело не пошло. В этом проклятом Марселе так жарко, что я ду-маю, там скоро вовсе перестанут одеваться. Кстати, о жаре; не угодно ливам будет немного освежиться, господин аббат? - Пожалуй. Принесите бутылку вашего самого лучшего вина, и мы продол-жим наш разговор. - Как прикажете, господин аббат, - сказал Кадрусс. И чтобы не упустить случая продать одну из своих последних бутылоккагора, Кадрусс поспешил поднять люк, устроенный в полу комнаты, служив-шей одновременно и залой и кухней. Когда пять минут спустя он снова появился, аббат уже сидел на табуре-те, опершись локтем на стол, между тем как Марго, которая, видимо, сме-нила гнев на милость, услышав, что странный путешественник спросил вина,положила ему на колени свою худую шею и смотрела на него умильными гла-зами. - Вы один здесь живете? - спросил аббат у хозяина, когда тот ставилперед ним бутылку и стакан. - Да, один, или почти один, господин аббат, так как жена мне не в по-мощь; она вечно хворает, моя бедная Карконта. - Так вы женаты! - сказал аббат с оттенком участия, бросив вокруг се-бя взгляд, которым он словно оценивал скудное имущество бедной четы. - Вы находите, что я небогат, не правда ли, господин аббат? - сказал,вздыхая, Кадрусс. - Но что поделаешь; мало быть честным человеком, чтобыблагоденствовать на этом свете. Аббат устремил на него проницательный взгляд. - Да, честным человеком; этим я могу похвалиться, господин аббат, -сказал хозяин, смотря аббату прямо в глаза и прижав руку к груди, - а внаше время не всякий может это сказать. - Тем лучше, если то, чем вы хвалитесь, правда, - сказал аббат. - Ятвердо верю, что рано или поздно каждый человек будет вознагражден, азлой наказан. - Вам по сану положено так говорить, господин аббат, - возразил Кад-русс с горечью, - а каждый волен верить или не верить вашим словам. - Напрасно вы так говорите, сударь, - сказал аббат, - может быть, ясам докажу вам справедливость моих слов. - Как это так? - удивленно спросил Кадрусс. - А вот как: прежде всего мне нужно удостовериться, точно ли вы тотчеловек, в ком я имею надобность. - Какие же доказательства вам надо? - Знавали вы в тысяча восемьсот четырнадцатом или тысяча восемьсотпятнадцатом году моряка по имени Дантес? - Дантес!.. Знавал ли я беднягу Эдмона! Еще бы, да это был мой лучшийдруг! - воскликнул Кадрусс, густо покраснев, между тем как ясные и спо-койные глаза аббата словно расширялись, чтобы единым взглядом охватитьсобеседника. - Да, кажется, его звали Эдмоном. - Конечно, его звали Эдмон! Еще бы! Это так же верно, как то, что ме-ня зовут Гаспар Кадрусс. А что с ним сталось, господин аббат, с беднымЭдмоном? - продолжал трактирщик. - Вы его знали? Жив ли он еще? Свободенли? Счастлив ли? - Он умер в тюрьме в более отчаянном и несчастном положении, чем ка-торжники, которые волочат ядро на тулонской каторге. Смертельная бледность сменила разлившийся было по лицу Кадрусса румя-нец. Он отвернулся, и аббат увидел, что он вытирает слезы уголком крас-ного платка, которым была повязана его голова. - Бедняга! - пробормотал Кадрусс. - Вот вам еще доказательство вподтверждение моих слов, господин аббат, что бог милостив только к дур-ным людям. Да, - продолжал Кадрусс, - свет становится день ото дня хуже.Пусть бы небеса послали на землю сперва серный дождь, потом огненный - идело с концом! - Видимо, вы от души любили этого молодого человека, - сказал аббат. - Да, я его очень любил, - сказал Кадрусс, - хотя должен покаяться,что однажды позавидовал его счастью, но после, клянусь вам честью, ягорько жалел о его несчастной участи. На минуту воцарилось молчание, в продолжение которого аббат не отво-дил пристального взора от выразительного лица трактирщика. - И вы знали беднягу? - спросил Кадрусс. - Я был призван к его смертному одру и подал ему последние утешенияверы, - отвечал аббат. - А отчего он умер? - спросил Кадрусс сдавленным голосом. - Отчего умирают в тюрьме на тридцатом году жизни, как не от самойтюрьмы? Кадрусс отер пот, струившийся по его лицу. - Всего удивительнее, - продолжал аббат, - что Дантес на смертном од-ре клялся мне перед распятием, которое он лобызал, что ему не известнаистинная причина его заточения. - Верно, верно, - прошептал Кадрусс, - он не мог ее знать. Да, госпо-дин аббат, бедный мальчик сказал правду. - Потому-то он и поручил мне доискаться до причины его несчастья ивосстановить честь его имени, если оно было чем-либо запятнано. И взгляд аббата, становившийся все пристальнее, впился в омрачившеесялицо Кадрусса. - Один богатый англичанин, - продолжал аббат, - его товарищ по нес-частью, выпущенный из тюрьмы при второй реставрации, обладал алмазомбольшой ценности. При выходе из тюрьмы он подарил этот алмаз Дантесу вблагодарность за то, что во время его болезни тот ухаживал за ним, какза родным братом. Дантес, вместо того чтобы подкупить тюремщиков, кото-рые, впрочем, могли бы взять награду, а потом выдать его, бережно хранилкамень при себе на случай своего освобождения; если бы он вышел изтюрьмы, он сразу стал бы богачом, продав этот алмаз. - Так вы говорите, - спросил Кадрусс, глаза которого разгорелись, -что это был алмаз большой ценности? - Все в мире относительно, - отвечал аббат. - Для Эдмона это было бо-гатство; его оценивали в пятьдесят тысяч франков. - Пятьдесят тысяч франков! - вскричал Кадрусс. - Так он был с грецкийорех, что ли? - Нет, поменьше, - отвечал аббат, - но вы сами можете об этом судить,потому что он со мною. Глаза Кадрусса, казалось, шарили под платьем аббата, разыскивая ка-мень. Аббат вынул из кармана коробочку, обтянутую черной шагреневой кожей,раскрыл ее и показал изумленному Кадруссу сверкающий алмаз, вправленныйв перстень чудесной работы. - И это стоит пятьдесят тысяч франков? - Без оправы, которая сама по себе довольно дорога, - отвечал аббат. Он закрыл футляр и положил в карман алмаз, продолжавший сверкать ввоображении Кадрусса. - Но каким образом этот камень находится в ваших руках, господин аб-бат? - спросил Кадрусс. - Разве Эдмон назначил вас своим наследником? - Не наследником, а душеприказчиком. "У меня было трое добрых друзейи невеста, - сказал он мне, - я уверен, что все четверо горько жалеютобо мне; один из этих друзей звался Кадрусс". Кадрусс вздрогнул. - "Другого, - продолжал аббат, делая вид, что не замечает волненияКадрусса, - звали Данглар, третий прибавил он, хоть и был мой соперник,но тоже любил меня". Дьявольская улыбка появилась на губах Кадрусса; он хотел прервать аб-бата. - Постойте, - сказал аббат, - дайте мне кончить, и, если вы имеетечто сказать мне, вы скажете потом. "Третий, хоть и был мой соперник, нотоже любил меня, и звали его Фернан; а мою невесту звали..." Я забыл имяневесты, - сказал аббат. - Мерседес, - сказал Кадрусс. - Да, да, совершенно верно, - с подавленным вздохом подтвердил аббат,- Мерседес. - Ну, и что же дальше? - спросил Кадрусс. - Дайте мне графин с водой, - сказал аббат. Кадрусс поспешил исполнить его желание. Аббат налил воды в стакан и отпил несколько глотков. - На чем мы остановились? - спросил он, поставив стакан на стол. - Невесту звали Мерседес. - Да, да. "Вы поедете в Марсель..." Это все Дантес говорил, вы пони-маете? - Понимаю. - "Вы продадите этот алмаз и разделите вырученные за него деньги меж-ду моими пятью друзьями, единственными людьми, любившими меня на земле". - Как так пятью? - сказал Кадрусс. - Вы назвали мне только четверых. - Потому что пятый умер, как мне сказали... Пятый был отец Дантеса. - Увы, это верно, - сказал Кадрусс, раздираемый противоречивымичувствами, - бедный старик умер. - Я узнал об этом в Марселе, - отвечал аббат, стараясь казаться рав-нодушным, - но смерть его произошла так давно, что я не мог узнать ника-ких подробностей... Может быть, вы что-нибудь знаете о смерти старика? - Кому и знать, как не мне? - сказал Кадрусс. - Я был его соседом. Огосподи! Не прошло и года после исчезновения его сына, как бедный старикумер! - А отчего он умер? - Доктора называли его болезнь... кажется, воспалением желудка, люди,знавшие его, говорили, что он умер с горя... а я, который видел, как онумирал, я говорю, что он умер... Кадрусс запнулся. - Отчего? - с тревогой спросил аббат. - С голоду он умер! - С голоду? - вскричал аббат, вскакивая на ноги. - С голоду! Послед-няя тварь не умирает с голоду. Пес, блуждающий по улицам, находит мило-сердную руку, которая бросает кусок хлеба, а человек, христианин, умира-ет с голоду среди других людей, также называющих себя христианами! Не-возможно! Это невозможно! - Я вам говорю правду, - сказал Кадрусс. - И напрасно, - послышался голос с лестницы. - Чего ты суешься не всвое дело? Собеседники обернулись и увидели сквозь перила лестницы бледное лицоКарконты; она притащилась сюда из своей каморки и подслушивала их разго-вор, сидя на верхней ступеньке и опершись головой на руки. - А ты сама чего суешься не в свое дело, жена? - сказал Кадрусс. -Господин аббат просит у меня сведений; учтивость требует, чтобы я их со-общил ему. - А благоразумие требует, чтобы ты молчал. Почем ты знаешь, с какиминамерениями тебя расспрашивают, дуралей? - С наилучшими, сударыня, - сказал аббат, - ручаюсь вам. Вашему суп-ругу нечего опасаться, лишь бы он говорил чистосердечно. - Знаем мы это... Начинают со всяких обещаний, потом довольствуютсятем, что просят не опасаться, потом уезжают, не исполнив обещанного, а водно прекрасное утро неведомо откуда на тебя сваливается беда. - Будьте спокойны, - отвечал аббат, - уверяю вас, что из-за меня вамне будет никакой беды. Карконта проворчала еще что-то, чего нельзя было разобрать, сноваопустила голову на руки, и трясясь в лихорадке, предоставила мужу про-должать разговор, впрочем, стараясь не пропустить ни слова. Между тем аббат выпил немного воды и успокоился. - Неужели, - снова начал он, - этот бедный старик был так всеми поки-нут, что умер голодной смертью? - О нет, - отвечал Кадрусс, - каталанка Мерседес и господин Моррельне покинули его; но бедный старик вдруг возненавидел Фернана, того само-го, - прибавил Кадрусс с насмешливой улыбкой, - которого Дантес назвалвам своим другом. - А разве он не был ему другом? - спросил аббат. - Гаспар! Гаспар! - сказала больная со ступеньки лестницы. - Подумайраньше, чем говорить! Кадрусс с досадой махнул рукой и не удостоил жену ответом. - Можно ли быть другом человека, у которого хочешь отбить женщину? -ответил он аббату. - Дантес по доброте сердечной называл всех этих людейдрузьями... Бедный Эдмон! Впрочем, лучше, что он ничего не узнал, емутрудно было бы простить им на смертном одре. И что бы там ни говорили, -продолжал Кадрусс, речь которого была не чужда своего рода грубоватойпоэзии, - а я все же больше боюсь проклятия мертвых, чем ненависти жи-вых. - Болван! - сказала Карконта. - А вам известно, - продолжал аббат, - что этот Фернан сделал? - Известно ли? Разумеется, известно! - Так говорите. - Твоя воля, Гаспар, - сказала жена, - делай, как знаешь, но тольколучше бы тебе помолчать. - На этот раз ты, пожалуй, права, - сказал Кадрусс. - Итак, вы не хотите говорить? - продолжал аббат. - К чему? - отвечал Кадру ее. - Если бы бедняга Эдмон был жив и при-шел ко мне узнать раз навсегда, кто ему друг, а кто враг, тогда другоедело; но вы говорите, что он в могиле; он уже не может ненавидеть, неможет мстить; а потому бросим все это. - Так вы хотите, - сказал аббат, - чтобы этим людям, которых вы счи-таете вероломными и ложными друзьями, досталась награда за верную друж-бу? - Вы правы, - сказал Кадрусс. - Притом же, что значило бы для нихнаследство бедного Эдмона? Капля в море! - Не говоря уже о том, что эти люди могут раздавить тебя однимпальцем, - сказала жена. - Вот как? Разве эти люди могущественны и богаты? - Так вы ничего про них не знаете? - Нет. Расскажите мне. Кадрусс задумался. - Нет, знаете, это было бы слишком длинно. - Как хотите, друг мой, можете ничего не говорить, - сказал аббат свидом полнейшего равнодушия, - я уважаю ваши колебания. Вы поступаете,как должен поступать добрый человек; не будем больше об этом говорить.Что мне было поручено? Исполнить последнюю волю умирающего. Итак, я про-дам этот алмаз. И он снова вынул футляр из кармана, открыл его, и снова камень зас-веркал перед восхищенными глазами Кадрусса. - Поди-ка сюда, жена, погляди, - проговорил он хриплым голосом. - Алмаз? - спросила Карконта, вставая. Довольно твердыми шагами онаспустилась с лестницы. - Что это за алмаз? - Разве ты не слыхала? - сказал Кадрусс. - Этот алмаз Эдмон завещалнам: во-первых, своему отцу, потом трем друзьям: Фернану, Данглару, имне, и своей невесте Мерседес. Алмаз стоит пятьдесят тысяч франков. - Ах, какой чудесный камень! - сказала она. - Так, значит, пятая часть этой суммы принадлежит нам? - спросил Кад-русс. - Да, - отвечал аббат, - с прибавкой за счет доли отца Дантеса, кото-рую я считаю себя вправе разделить между вами четырьмя. - А почему же между четырьмя? - спросила Карконта. - Потому что вас четверо друзей Эдмона. - Предатели - не друзья! - глухо проворчала Карконта. - Это самое и я говорил, - сказал Кадрусс. - Награждать преда-тельство, а то и преступление - это грех, это даже кощунство. - Вы сами этого хотите, - спокойно отвечал аббат, снова пряча алмаз вкарман своей сутаны. - Теперь дайте мне адреса друзей Эдмона, чтобы ямог исполнить его последнюю волю. Пот градом катился по лицу Кадрусса. Аббат встал, подошел к двери,чтобы взглянуть на лошадь, и снова вернулся на свое место. Кадрусс и егожена смотрели друг на друга с неизъяснимым выражением. - Алмаз мог бы достаться нам одним, - сказал Кадрусс. - Ты думаешь? - сказала жена. - Духовная особа не станет нас обманывать. - Делай, как хочешь, - сказала Карконта, - мое дело - сторона. И она опять пошла на лестницу, дрожа от лихорадки. Зубы ее стучали,несмотря на жару. На последней ступеньке она задержалась. - Подумай хорошенько, Гаспар, - сказала она. - Я решился, - отвечал Кадрусс. Карконта со вздохом скрылась в своей комнате; слышно было, как ползаскрипел под ее ногами и как затрещало кресло, в которое она упала. - На что это вы решились? - спросил аббат. - Рассказать вам все, - отвечал Кадрусс. - По правде сказать, мне кажется, это лучшее, что вы можете сделать,- сказал священник. - Не потому, чтобы мне хотелось узнать то, что выпредпочли бы скрыть от меня, а потому, что будет лучше, если вы мне по-можете разделить наследство согласно с волей завещателя. - Надеюсь, что так, - отвечал Кадрусс, щеки которого пылали от надеж-ды и алчности. - Я вас слушаю, - произнес аббат. - Постойте, - сказал Кадрусс, - нас могут некстати прервать, и этобудет неприятно. Притом же другим незачем знать, что вы были здесь. Он подошел к двери, запер ее и для большей верности наложил ночнойзасов. Между тем аббат выбрал себе удобное местечко; он уселся в уголок,чтобы оставаться в тени, в то время как свет будет падать на лицо собе-седника. Опустив голову и сложив, или, вернее, стиснув руки, он весьпревратился в слух. Кадрусс придвинул табурет и сел против него. - Помни, что не я тебя заставила! - послышался дрожащий голос Каркон-ты, словно она видела сквозь половицы, что происходит внизу. - Ладно, ладно, - сказал Кадрусс, - довольно; я все беру на себя. И он начал.