XIX. Третий припадок

Теперь, когда это сокровище, бывшее столь долгое время предметом раз-мышлений аббата Фариа, могло осчастливить того, кого он полюбил, какродного сына, оно стало вдвое дороже его сердцу; ежедневно он говорил обэтом несметном богатстве, рисовал Дантесу, сколько добра в современноммире можно сделать своим друзьям, обладая состоянием в тринадцать - че-тырнадцать миллионов; тогда лицо Дантеса омрачалось; он вспоминал острашной клятве, которой он поклялся самому себе, и думал, сколько всовременном мире, имея тринадцать или четырнадцать миллионов, можно сде-лать зла своим врагам. Аббат не знал острова Монте-Кристо, но Дантес знал его; он часто про-ходил мимо этого острова, лежащего в двадцати пяти милях от Пианозы,между Корсикой и Эльбой, и как-то раз даже останавливался там. ОстровМонтеКристо всегда был, да и теперь еще остается пустынным и необитае-мым; это утес почти конической формы, по-видимому поднятый из морскихглубин на поверхность вулканическим потрясением. Дантес чертил аббатуплан острова, а Фариа давал Дантесу советы, каким способом отыскатьклад. Но Дантес далеко не был так увлечен, как старый аббат, а главное, неразделял его уверенности. Конечно, теперь он знал, что Фариа отнюдь несумасшедший, и находчивость, благодаря которой аббат сделал открытие,создавшее ему славу помешанного, только увеличивала восхищение Дантеса;но в то же время ему не верилось, чтобы этот клад, пусть он даже ког-да-нибудь и был, существовал еще и теперь; если он не считал его вымыш-ленным, то во всяком случае считал его исчезнувшим. Между тем словно судьба хотела лишить узников последней надежды идать им понять, что они осуждены на вечное заключение, их постигло новоенесчастье: наружную галерею, давно угрожавшую обвалом, перестроили; по-чинили фундамент и заложили огромными камнями отверстие, уже наполовинузаваленное Дантесом. Не прими он этой предосторожности, которую, как мыпомним, ему посоветовал аббат, их постигла бы еще большая беда: их при-готовления к побегу были бы обнаружены и их несомненно разлучили бы.Итак, за ними захлопнулась новая дверь, еще более прочная и неумолимая,чем все прежние. - Вот видите, - с тихой грустью говорил Дантес аббату, - богу угодно,чтобы даже в моей преданности вам не было моей заслуги. Я обещал вамнавсегда остаться с вами и теперь поневоле должен сдержать свое слово.Клад не достанется ни мне, ни вам, и мы никогда отсюда не выйдем. Впро-чем, истинный клад, дорогой друг, это не тот, который ждал меня под тем-ными скалами Монте-Кристо; это - ваше присутствие, это наше общение попять, по шесть часов в день, вопреки нашим тюремщикам, это те лучи зна-ния, которыми вы озарили мой ум, это чужие наречия, которые вы насадилив моей памяти и которые разрастаются в ней всеми своими филологическимиразветвлениями; это науки, ставшие для меня такими доступными благодаряглубине ваших познаний и ясности принципов, к которым вы их свели. Вотмое сокровище, дорогой друг, вот чем вы дали мне и богатство и счастье.Поверьте мне и утешьтесь, это больше на благо мне, нежели бочки с золо-том и сундуки с алмазами, даже если бы они не были призрачны, как те об-лака, которые ранним утром носятся над поверхностью моря и кажутся твер-дою землею, но испаряются и исчезают по мере приближения к ним. Бытьподле вас как можно долее, слушать ваш проникновенный голос, просвещатьсвой ум, закалять душу, готовить себя к свершению великих и грозных дея-ний, - если мне суждено когда-нибудь вырваться на свободу, навсегда по-кончить с отчаянием, которому я предавался до знакомства с вами, - вотмое богатство; оно не призрачно; этим подлинным богатством я обязан вам,и все властители мира, будь они Цезарями Борджиа, не отнимут его у меня. Итак, время потекло для двух несчастных узников если не счастливо, топо крайней мере довольно быстро. Фариа, столько лет молчавший о своемсокровище, теперь не переставал говорить о нем. Как он и предвидел, егоправая рука и нога остались парализованными, и он почти потерял надеждусамому воспользоваться кладом; но он по-прежнему мечтал, что его младшийтоварищ будет выпущен из тюрьмы или сумеет бежать, и радовался за него.Опасаясь, как бы записка как-нибудь не затерялась или не пропала, онзаставил Дантеса выучить ее наизусть, и Дантес знал ее на память от пер-вого слова до последнего. Тогда он уничтожил вторую половину записки,будучи уверен, что если бы даже нашли первую половину, то смысла ее неразберут. Иногда Фариа по целым часам давал Дантесу наставления, которыемогли быть ему полезны впоследствии в случае освобождения; с первого жедня, с первого часа, с первого мгновения свободы Дантесом должна былавладеть одна-единственная мысль - во что бы то ни стало добраться доМонте-Кристо, не возбуждая подозрений, остаться там одному под каким-ни-будь предлогом, постараться отыскать волшебные пещеры и начать рыть вуказанном месте. Указанным местом, как мы помним, был самый отдаленныйугол второго отверстия. Между тем время проходило не то чтобы незаметно, но во всяком случаесносно. Фариа, как мы уже говорили, хоть и был разбит параличом, сноваобрел прежнюю ясность ума и мало-помалу научил своего молодого товарища,кроме отвлеченных наук, о которых уже шла речь, тому терпеливому и высо-кому искусству узника, которое состоит в том, чтобы делать что-нибудь изничего. Они постоянно были чем-нибудь заняты, Фариа - страшась старости,Дантес - чтобы не вспоминать о своем прошлом, почти угасшем и мерцавшемв глубине его памяти лишь как далекий огонек, затерянный в ночи. И жизньих походила на жизнь людей, устоявших перед несчастьем, которая течетспокойно и размеренно под оком провидения. Но под этим наружным спокойствием в сердце юноши, а быть может, и всердце старика таились насильно сдерживаемые душевные порывы; быть мо-жет, подавленный стон вырывался у них из груди, когда Фариа оставалсяодин и Эдмон возвращался в свою камеру. Однажды ночью Эдмон внезапно проснулся; ему почудилось, что кто-тозовет его. Напрягая зрение, он пытался проникнуть в ночной мрак. Он услышал свое имя или, вернее, жалобный голос, силившийся произнес-ти его. Он приподнялся на кровати и, похолодев от страха, начал прислуши-ваться. Сомнения не было: стон доносился из подземелья аббата. - Великий боже! - прошептал Дантес. - Неужели?.. Он отодвинул кровать, вынул камень, бросился в подкоп и дополз допротивоположного конца: плита была поднята. При тусклом свете самодельной плошки, о которой мы уже говорили, Эд-мон увидел старика: он был мертвенно бледен и едва стоял на ногах, дер-жась за кровать. Черты его лица были обезображены теми зловещими призна-ками, которые были уже знакомы Эдмону и которые так испугали его, когдаон увидел их в первый раз. - Вы понимаете, друг мой, - коротко произнес Фариа. - Мне не нужнообъяснять вам. Эдмон застонал и, обезумев от горя, бросился к двери с криком: - Помогите! Помогите! У Фариа хватило сил удержать его за руку. - Молчите! - сказал он. - Не то вы погибли. Будем думать только овас, мой друг, о том, как бы сделать сносным ваше заключение или возмож-ным ваш побег. Вам потребовались бы годы, чтобы сделать заново все то,что я здесь сделал и что тотчас же будет уничтожено, если наши тюремщикиузнают о нашем общении. Притом же не тревожьтесь, друг мой; камера, ко-торую я покидаю, не останется долго пустой; другой несчастный узник зас-тупит мое место. Этому другому вы явитесь, как ангел избавитель. Он, мо-жет быть, будет молод, силен и терпелив, как вы, он сумеет помочь вамбежать, между тем как я только мешал вам. Вы уже не будете прикованы кполутрупу, парализующему все ваши движения. Положительно, бог, наконец,вспомнил о вас; он дает вам больше, чем отнимает, и мне давно пора уме-реть. В ответ Эдмон только сложил руки и воскликнул: - Друг мой, замолчите, умоляю вас! Потом, оправившись от внезапного удара и вернув себе твердость духа,которой слова старика лишили его, он воскликнул: - Я спас вас однажды, спасу и в другой раз! Он приподнял ножку кровати и достал оттуда склянку, еще на одну третьнаполненную красным настоем. - Смотрите, - сказал он, - вот он - спасительный напиток! Скорей,скорей скажите мне, что надо делать. Дайте мне указания! Говорите, мойдруг, я слушаю. - Надежды нет, - отвечал Фариа, качая головой, - но все равно: богуугодно, чтобы человек, которого он создал и в сердце которого он вложилстоль сильную любовь к жизни, делал все возможное для сохранения этогосуществования, порой столь тягостного, но неизменно столь драгоценного. - Да, да, - воскликнул Дантес, - я вас спасу! - Пусть так! Я уже холодею; я чувствую, что кровь приливает к голове;эта дрожь, от которой у меня стучат зубы и ноют кости, охватывает менявсего: через пять минут начнется припадок, через четверть часа я станутрупом. - Боже! - вскричал Дантес в душевной муке. - Поступите, как в первый раз, только не ждите так долго. Все моижизненные силы уже истощены, и смерти, - продолжал он, показывая на своюруку и ногу, разбитые параличом, - остается только половина работы.Влейте мне в рот двенадцать капель этой жидкости вместо десяти и, есливы увидите, что я не прихожу в себя, влейте все остальное. Теперь помо-гите мне лечь, я больше не могу держаться на ногах. Эдмон взял старика на руки и уложил на кровать. - Друг мой, - сказал Фариа, - вы единственная отрада моей загубленнойжизни, отрада, которую небо послало мне, хоть и поздно, но все же посла-ло, - я благодарю его за этот неоценимый дар и, расставаясь с вами наве-ки, желаю вам всего того счастья и благополучия, которых вы достойны.Сын мой, благословляю тебя! Дантес упал на колени и приник головой к постели старика. - Но прежде всего выслушайте внимательно, что я вам скажу в эти пос-ледние минуты: сокровище кардинала Спада существует. По милости божьейдля меня нет больше ни расстояний, ни препятствий Я вижу его отсюда вглубине второй пещеры, взоры мои проникают в недра земли и видят ослепи-тельные богатства. Если вам удастся бежать, то помните, что бедный аб-бат, которого все считали сумасшедшим, был вовсе не безумец Спешите наМонтеКристо, овладейте нашим богатством, насладитесь им, вы довольнострадали. Судорога оборвала речь старика. Дантес поднял голову и увидел, чтоглаза аббата наливаются кровью. Казалось, кровавая волна хлынула от гру-ди к голове. - Прощайте! Прощайте! - прошептал старик, схватив Эдмона за руку. -Прощайте! - Нет! Нет! - воскликнул тот. - Не оставь нас, господи боже мой, спа-си его!.. Помогите!.. Помогите!.. - Тише, тише! - пролепетал умирающий. - Молчите, а то нас разлучат,если вы меня спасете! - Вы правы. Будьте спокойны, я спасу вас! Хоть вы очень страдаете,но, мне кажется, меньше, чем в первый раз. - Вы ошибаетесь: я меньше страдаю потому, что во мне осталось меньшесил для страдания. В ваши лета верят в жизнь, верить и надеяться - при-вилегия молодости. Но старость яснее видит смерть. Вот она!.. Подхо-дит!.. Кончено!.. В глазах темнеет!.. Рассудок мутится!.. Вашу руку,Дантес!.. Прощайте!.. Прощайте!.. И, собрав остаток своих сил, он приподнялся в последний раз. - Монте-Кристо! - произнес он. - Помните - Монте-Кристо! И упал на кровать. Припадок был ужасен: сведенные судорогою члены, вздувшиеся веки, кро-вавая пена, бесчувственное тело - вот что осталось на этом ложе страда-ний от разумного существа, лежавшего на нем за минуту перед тем. Дантес взял плошку и поставил ее у изголовья постели на выступившийиз стены камень; мерцающий свет бросал причудливый отблеск на искаженноелицо и бездыханное, оцепеневшее тело. Устремив на него неподвижный взор, Дантес бестрепетно ждал той мину-ты, когда надо будет применить спасительное средство. Наконец, он взял нож, разжал зубы, которые поддались легче, чем впрошлый раз, отсчитал двенадцать капель и стал ждать; в склянке остава-лось еще почти вдвое против того, что он вылил. Он прождал десять минут, четверть часа, полчаса, - Фариа не шевелил-ся. Дрожа всем телом, чувствуя, что волосы у него встали дыбом и лобпокрылся испариной, Дантес считал секунды по биению своего сердца. Тогда он решил, что настало время испытать последнее средство; онподнес склянку к посиневшим губам аббата и влил в раскрытый рот весь ос-таток жидкости. Снадобье произвело гальваническое действие: страшная дрожь потряслачлены старика, глаза его дико раскрылись, он испустил вздох, похожий накрик, потом мало-помалу трепещущее тело снова стало неподвижным. Только глаза остались открытыми. Прошло полчаса, час, полтора часа. В продолжение этих мучительных по-лутора часов Эдмон, склонившись над своим другом и приложив руку к егосердцу, чувствовал, как тело аббата холодеет и биение сердца замирает,становясь все глуше и невнятнее. Наконец, все кончилось; сердце дрогнуло в последний раз, лицо посине-ло; глаза остались открытыми, но взгляд потускнел. Было шесть часов утра, заря занималась, и бледные лучи солнца, прони-кая в камеру, боролись с тусклым пламенем плошки. Отблески светаскользили по лицу мертвеца и порой казалось, что оно живое. Пока продол-жалась эта борьба света с мраком, Дантес мог еще сомневаться, но когдапобедил свет, он понял, что перед ним лежит труп. Тогда неодолимый ужас овладел им; он не смел пожать эту руку, свесив-шуюся с постели, не смел взглянуть в эти белые и неподвижные глаза, ко-торые он тщетно пытался закрыть. Он погасил плошку, тщательно спрятал ееи бросился прочь, задвинув как можно лучше плиту над своей головой. К тому же медлить было нельзя; скоро должен был явиться тюремщик. На этот раз он начал обход с Дантеса; от него он намеревался идти каббату, которому нес завтрак и белье. Впрочем, ничто не указывало, чтобы он знал о случившемся. Он вышел. Тогда Дантес почувствовал непреодолимое желание узнать, что произой-дет в камере его бедного друга; он снова вошел в подземный ход и услышалвозгласы тюремщика, звавшего на помощь. Вскоре пришли другие тюремщики; потом послышались тяжелые и мерныешаги, какими ходят солдаты, даже когда они не в строю. Вслед за солдата-ми вошел комендант. Эдмон слышал скрип кровати, на которой переворачивали тело. Он слы-шал, как комендант велел спрыснуть водой лицо мертвеца и, видя, что уз-ник не приходит в себя, послал за врачом. Комендант вышел, и до Эдмона донеслись слова сожаления вместе с нас-мешками и хохотом. - Ну, вот, - говорил один, - сумасшедший отправился к своим сокрови-щам, счастливого пути! - Ему не на что будет при всех своих миллионах купить саван, - гово-рил другой. - Саваны в замке Иф стоят недорого, - возразил третий. - Может быть, ради него пойдут на кое-какие издержки, - все-таки ду-ховное лицо. - В таком случае его удостоят мешка. Эдмон слушал, не пропуская ни слова, но понял из всего этого немного.Вскоре голоса умолкли, и ему показалось, что все вышли из камеры. Однако он не осмелился войти, - там могли оставить тюремщика карау-лить мертвое тело. Поэтому он остался на месте и продолжал слушать, не шевелясь и затаивдыхание. Через час снова послышался шум. В камеру возвратился комендант в сопровождении врача и несколькихофицеров. На минуту все смолкло. Очевидно, врач подошел к постели и осматривалтруп. Потом начались расспросы. Врач, освидетельствовав узника, объявил, что он мертв. В вопросах и ответах звучала небрежность, возмутившая Дантеса. Емуказалось, что все должны чувствовать к бедному аббату хоть долю той сер-дечной привязанности, которую он сам питал к нему. - Я очень огорчен, - сказал комендант в ответ на заявление врача, чтостарик умер, - это был кроткий и безобидный арестант, который всех за-бавлял своим сумасшествием, а главное, за ним легко было присматривать. - За ним и вовсе не нужно было смотреть, - вставил тюремщик. - Онпросидел бы здесь пятьдесят лет и, ручаюсь вам, ни разу не попытался быбежать. - Однако, - сказал комендант, - мне кажется, что, несмотря на вашезаверение, - не потому, чтобы я сомневался в ваших познаниях, но для то-го, чтобы не быть в ответе, - нужно удостовериться, что арестант в самомделе умер. Наступила полная тишина; Дантес, прислушиваясь, решил, что врач ещераз осматривает и ощупывает тело. - Вы можете быть спокойны, - сказал, наконец, доктор, - он умер, ру-чаюсь вам за это. - Но вы знаете, - возразил комендант, - что в подобных случаях мы недовольствуемся одним осмотром; поэтому, несмотря на видимые признаки,благоволите исполнить формальности, предписанные законом. - Ну, что же, раскалите железо, - сказал врач, - но, право же, этоизлишняя предосторожность. При этих словах о раскаленном железе Дантес вздрогнул. Послышались торопливые шаги, скрип двери, снова шаги, и через нес-колько минут тюремщик сказал: - Вот жаровня и железо. Снова наступила тишина; потом послышался треск прижигаемого тела, итяжелый, отвратительный запах проник даже сквозь стену, за которой при-таился Дантес. Почувствовав запах горелого человеческого мяса, Эдмонвесь покрылся холодным потом, и ему показалось, что он сейчас потеряетсознание. - Теперь вы видите, что он мертв, - сказал врач. - Прижигание пятки -самое убедительное доказательство. Бедный сумасшедший излечился от поме-шательства и вышел из темницы. - Его звали Фариа? - спросил один из офицеров, сопровождавших комен-данта. - Да, и он уверял, что это старинный род. Впрочем, это был человеквесьма ученый и довольно разумный во всем, что не касалось его сокрови-ща. Но в этом пункте, надо сознаться, он был несносен. - Это болезнь, которую мы называем мономанией, - сказал врач. - Вам никогда не приходилось жаловаться на него? - спросил коменданту тюремщика, который носил аббату пищу. - Никогда, господин комендант, - отвечал тюремщик, - решительно ни-когда; напротив того, сперва он очень веселил меня, рассказывал разныеистории; а когда жена моя заболела, он даже прописал ей лекарство и вы-лечил ее. - Вот как! - сказал врач. - Я и не знал, что имею дело с коллегой.Надеюсь, господин комендант, - прибавил он смеясь, - что вы обойдетесь сним поучтивее. - Да, да, будьте спокойны, он будет честь-честью зашит в самый новыймешок, какой только найдется. Вы удовлетворены? - Прикажите сделать это при вас, господин комендант? - спросил тюрем-щик. - Разумеется. Но только поскорее, не торчать же мне целый день в этойкамере. Снова началась ходьба взад и вперед; вскоре Дантес услышал шуршаниехолстины, кровать заскрипела, послышались грузные шаги человека, подни-мающего тяжесть, потом кровать опять затрещала. - До вечера, - сказал комендант. - Отпевание будет? - спросил один из офицеров. - Это невозможно, - отвечал комендант. - Тюремный священник отпросил-ся у меня вчера на неделю в Гьер. Я на это время поручился ему за своихарестантов. Если бы бедный аббат не так спешил, то его отпели бы, какследует. - Не беда, - сказал врач со свойственным людям его звания вольно-думством, - он особа духовная; господь бог уважит его сан и не доставитаду удовольствие заполучить священника. Громкий хохот последовал за этой пошлой шуткой. Тем временем тело укладывали в мешок. - До вечера! - повторил комендант, когда все кончилось. - В котором часу? - спросил тюремщик. - Часов в десять, в одиннадцать. - Оставить караульного у тела? - Зачем? Заприте его, как живого, вот и все. Затем шаги удалились, голоса стали глуше, послышался резкий скрип за-мыкаемой двери и скрежет засовов; угрюмая тишина, тишина уже не одино-чества, а смерти, объяла все, вплоть до оледеневшей души Эдмона. Тогда он медленно приподнял плиту головой и бросил в камеру испытую-щий взгляд. Она была пуста. Дантес вышел из подземного хода.