XIV. Арестант помешанный и арестант неистовый

Приблизительно через год после возвращения Людовика XVIII главныйинспектор тюрем производил ревизию. Дантес в своей подземной камере слышал стук и скрип, весьма громкиенаверху, но внизу различимые только для уха заключенного, привыкшегоподслушивать в ночной тишине паука, прядущего свою паутину, да мерноепадение водяной капли, которой нужно целый час, чтобы скопиться на по-толке подземелья. Он понял, что у живых что-то происходит; он так долго жил в мешке,что имел право считать себя мертвецом. Инспектор посещал поочередно комнаты, камеры, казематы. Некоторыезаключенные удостоились расспросов: они принадлежали к числу тех, кото-рые, по скромности или по тупости, заслужили благосклонность начальства.Инспектор спрашивал у них, хорошо ли их кормят и пет ли у них каких-либопросьб. Все отвечали в один голос, что кормят их отвратительно и что онипросят свободы. Тогда инспектор спросил, не скажут ли они еще чего-ни-будь. Они покачали головой. Чего могут просить узники, кроме свободы? Инспектор, улыбаясь, оборотился к коменданту и сказал: - Не понимаю, кому нужны эти бесполезные ревизии? Кто видел однутюрьму, видел сто; кто выслушал одною заключенного, выслушал тысячу;везде одно и то же: их плохо кормят и они невинны. Других у вас нет? - Есть еще опасные или сумасшедшие, которых мы держим в подземельях. - Что ж, - сказал инспектор с видом глубокой усталости, - исполнимнаш долг до конца - спустимся в подземелья. - Позвольте, - сказал комендант, - надо взять с собой хотя бы двухсолдат; иногда заключенные решаются на отчаянные поступки, хотя бы ужепотому, что чувствуют отвращение к жизни и хотят, чтобы их приговорили ксмерти. Вы можете стать жертвой покушения. - Так примите меры предосторожности, - сказал инспектор. Явились двое солдат, и все начали спускаться по такой вонючей, гряз-ной и сырой лестнице, что уже один спуск по ней был тягостен для всехпяти чувств. - Черт возьми! - сказал инспектор, останавливаясь. - Кто же здесь мо-жет жить? - Чрезвычайно опасный заговорщик; нас предупредили, что это человек,способный на все. - Он один? - Разумеется. - Давно он здесь? - Около года. - И его сразу посадили в подземелье? - Нет, после того как он пытался убить сторожа, который носил ему пи-щу. - Он хотел убить сторожа? - Да, того самого, который нам сейчас светит. Верно, Аптуан? - спро-сил комендант. - Точно так, он хотел меня убить, - отвечал сторож. - Да это сумасшедший! - Хуже, - отвечал сторож, - это просто дьявол! - Если хотите, можно на него пожаловаться, - сказал инспектор комен-данту. - Не стоит; он и так достаточно наказан; притом же он близок к сумас-шествию, и мы знаем по опыту, что не пройдет и года, как он совсем сой-дет с ума. - Тем лучше для него, - сказал инспектор, - когда он сойдет с ума, онменьше будет страдать. Как видите, инспектор был человеколюбив и вполне достоин своей фи-лантропической должности. - Вы совершенно правы, - отвечал комендант, - и ваши слова доказыва-ют, что вы хорошо знаете заключенных. У нас здесь, тоже в подземной ка-мере, куда ведет другая лестница, сидит старик аббат, бывший глава ка-който партии в Италии; он здесь с тысяча восемьдесят одиннадцатого года,и помешался в конце тысяча восемьсот тринадцатого года; с тех пор егоузнать нельзя; прежде он все плакал, а теперь смеется; прежде худел, те-перь толстеет. Не угодно ли вам посмотреть его вместо этого? Сумасшест-вие его веселое и никак не опечалит вас. - Я посмотрю и того и другого, - отвечал инспектор, - надо исполнятьдолг службы добросовестно. Инспектор еще в первый раз осматривал тюрьмы и хотел, чтобы на-чальство осталось довольно им. - Пойдем прежде к этому, - добавил он. - Извольте, - отвечал комендант и сделал знак сторожу. Сторож отпер дверь. Услышав лязг тяжелых засовов и скрежет заржавелых петель, поворачива-ющихся на крюках, Дантес, который сидел в углу и с неизъяснимым наслаж-дением ловил тоненький луч света, проникавший в узкую решетчатую щель,приподнял голову. При виде незнакомого человека, двух сторожей с факелами, двух солдати коменданта с шляпой в руках Дантес понял, в чем дело, и видя, наконец,случай воззвать к высшему начальству, бросился вперед, умоляюще сложивруки. Солдаты тотчас скрестили штыки, вообразив, что заключенный бросился кинспектору с дурным умыслом. Инспектор невольно отступил на шаг. Дантес понял, что его выдали за опасного человека. Тогда он придал своему взору столько кротости, сколько может вместитьсердце человеческое, и смиренной мольбой, удивившей присутствующих, по-пытался тронуть сердце своего высокого посетителя. Инспектор выслушал Дантеса до конца; потом повернулся к коменданту. - Он кончит благочестием, - сказал он вполголоса, - оп уже и сейчассклоняется к кротости и умиротворению. Видите, ему знаком страх; он отс-тупил, увидев штыки, а ведь сумасшедший ни перед чем не отступает. Я поэтому вопросу сделал очень любопытные наблюдения в Шарантоне. Потом он обратился к заключенному: - Короче говоря, о чем вы просите? - Я прошу сказать мне, в чем мое преступление: прошу суда, прошуследствия, прошу, наконец, чтобы меня расстреляли, если я виновен, ичтобы меня выпустили на свободу, если я невиновен. - Хорошо ли вас кормят? - спросил инспектор. - Да. Вероятно. Не знаю. Но это не важно. Важно, и не только для ме-ня, несчастного узника, но и для властей, творящих правосудие, и для ко-роля, который нами правит, чтобы невиновный не стал жертвой подлого до-носа и не умирал под замком, проклиная своих палачей. - Вы сегодня очень смиренны, - сказал комендант, - вы не всегда былитаким. Вы говорили совсем иначе, когда хотели убить сторожа. - Это правда, - сказал Дантес, - и я от души прошу прощения у этогочеловека, который очень добр ко мне... По что вы хотите? Я тогда был су-масшедший, бешеный. - А теперь нет? - Нет, тюрьма меня сломила, уничтожила. Я здесь уже так давно! - Так давно?.. Когда же вас арестовали? - спросил инспектор. - Двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года, в двачаса пополудни. Инспектор принялся считать. - Сегодня у нас тридцатое июля тысяча восемьсот шестнадцатого года.Что же вы говорите? Вы сидите в тюрьме всего семнадцать месяцев. - Только семнадцать месяцев! - повторил Дантес. - Вы не знаете, чтотакое семнадцать месяцев тюрьмы, - это семнадцать лет, семнадцать веков!Особенно для того, кто, как я, был так близок к счастью, готовился же-ниться на любимой девушке, видел перед собою почетное поприще, - и ли-шился всего; для кого лучезарный день сменился непроглядной ночью, ктовидит, что будущность его погибла, кто не знает, любит ли его та, кото-рую он любил, не ведает, жив ли его старик отец! Семнадцать месяцевтюрьмы для того, кто привык к морскому воздуху, к вольному простору, кнеобозримости, к бесконечности! Семнадцать месяцев тюрьмы! Это слишкоммного даже за те преступления, которые язык человеческий называет самымигнусными именами. Так сжальтесь надо мною и испросите для меня - неснисхождения, а строгости, не милости, а суда; судей, судей прошу я; всудьях нельзя отказать обвиняемому. - Хорошо, - сказал инспектор, - увидим. Затем, обращаясь к коменданту, он сказал: - В самом деле мне жаль этого беднягу. Когда вернемся наверх, вы по-кажете мне его дело. - Разумеется, - отвечал комендант, - но боюсь, что вы там найдете са-мые неблагоприятные сведения о нем. - Я знаю, - продолжал Дантес, - я знаю, что вы не можете освободитьменя своей властью; но вы можете передать мою просьбу высшему на-чальству, вы можете произвести следствие, вы можете, наконец, предатьменя суду. Суд! Вот все, чего я прошу; пусть мне скажут, какое я совер-шил преступление и к какому я присужден наказанию. Ведь неизвестностьхуже всех казней в мире! - Я наведу справки, - сказал инспектор. - Я по голосу вашему слышу, что вы тронуты! - воскликнул Дантес. -Скажите мне, что я могу надеяться! - Я не могу вам этого сказать, - отвечал инспектор, - я могу толькообещать вам, что рассмотрю ваше дело. - В таком случае я свободен, я спасен! - Кто приказал арестовать вас? - спросил инспектор. - Господин де Вильфор, - отвечал Дантес. - Снеситесь с ним. - Господина де Вильфор уже нет в Марселе; вот уже год, как он в Тулу-зе. - Тогда нечему удивляться! - прошептал Дантес. - Моего единственногопокровителя здесь нет! - Не имел ли господин де Вильфор каких-либо причин ненавидеть вас? -спросил инспектор. - Никаких; он, напротив, был ко мне очень милостив. - Так я могу доверять тем сведениям, которые он дал о вас или которыеон мне сообщит? - Вполне. - Хорошо. Ждите. Дантес упал на колени, поднял руки к небу и стал шептать молитву, вкоторой молил бога за этого человека, спустившегося к нему в темницу,подобно Спасителю, пришедшему вывести души из ада. Дверь за инспектором затворилась, но надежда, которую он принес, ос-талась в камере Дантеса. - Угодно вам сейчас просмотреть арестантские списки? - спросил комен-дант. - Или вы желаете зайти в подземелье к аббату? - Прежде кончим осмотр, - отвечал инспектор. - Если я подымусь на-верх, то у меня, быть может, не хватит духу еще раз спуститься. - О, аббат не похож на этого, его сумасшествие веселое, не то, чторазум его соседа. - А на чем он помешался? - На очень странной мысли: он вообразил себя владельцем несметныхсокровищ. В первый год он предложил правительству миллион, если его вы-пустят, на второй - два миллиона, на третий - три и так далее. Теперь ужон пять лет в тюрьме; он попросит позволения переговорить с вами наединеи предложит вам пять миллионов. - Это в самом деле любопытно, - сказал инспектор. - А как зовут этогомиллионера? - Аббат Фариа. - Номер двадцать седьмой! - сказал инспектор. - Да, он здесь. Отоприте, Антуан. Сторож повиновался, и инспектор с любопытством заглянул в подземелье"сумасшедшего аббата", как все называли этого заключенного. Посреди ка-меры, в кругу, па царапанном куском известки, отбитой от стены, лежалчеловек, почти нагой, - платье его превратилось в лохмотья. Он чертил вэтом кругу отчетливые геометрические линии и был так же поглощен решени-ем задачи, как Архимед в ту минуту, когда его убил солдат Марцелла. Поэ-тому он даже не пошевелился при скрипе двери и очнулся только тогда,когда пламя факелов осветило необычным светом влажный пол, на котором онработал. Тут он обернулся и с изумлением посмотрел на многочисленныхгостей, спустившихся в его подземелье. Он быстро вскочил, схватил одеяло, лежавшее в ногах его жалкой посте-ли, и поспешно накинул его на себя, чтобы явиться в более пристойном ви-де перед посетителями. - О чем вы просите? - спросил инспектор, но изменяя своей обычнойформулы. - О чем я прошу? - переспросил аббат с удивлением. - Я ни о чем непрошу. - Вы не понимаете меня, - продолжал инспектор, - я прислан прави-тельством для осмотра тюрем и принимаю жалобы заключенных. - А! Это другое дело, - живо воскликнул аббат, - и я надеюсь, мы пой-мем друг друга. - Вот видите, - сказал комендант, - начинается так, как я вам гово-рил. - Милостивый государь, - продолжал заключенный, - я аббат Фариа, ро-дился в Риме, двадцать лет был секретарем кардинала Роспильози; меняарестовали, сам не знаю за что, в начале тысяча восемьсот одиннадцатогогода, и с тех пор я тщетно требую освобождения от итальянского и фран-цузского правительств. - Почему от французского? - спросил комендант. - Потому, что меня схватили в Пьомбино, и я полагаю, что Пьомбино,подобно Милану и Флоренции, стал главным городом какого-нибудь французс-кого департамента. Инспектор и комендант с улыбкой переглянулись. - Ну, дорогой мой, - заметил инспектор, - ваши сведения об Италии неотличаются свежестью. - Они относятся к тому дню, когда меня арестовали, - отвечал аббатФариа, - а так как в то время его величество император создал Римскоекоролевство для дарованного ему небом сына, то я полагал, что, продолжаяпожинать лавры победы, он претворил мечту Макиавелли и Цезаря Боржиа,объединив всю Италию в единое и неделимое государство. - К счастью, - возразил инспектор, - провидение несколько изменилоэтот грандиозный план, который, видимо, встречает ваше живое сочувствие. - Это единственный способ превратить Италию в сильное, независимое исчастливое государство, - сказал аббат. - Может быть, - отвечал инспектор, - но я пришел сюда не затем, чтобырассматривать с вами курс итальянской политики, а для того, чтобы спро-сить у вас, что я и сделал, довольны ли вы помещением и пищей. - Пища здесь такая же, как и во всех тюрьмах, то есть очень плохая, -отвечал аббат, - а помещение, как видите, сырое и нездоровое, но в общемдовольно приличное для подземной тюрьмы. Дело не в этом, а в чрезвычайноважной тайне, которую я имею сообщить правительству. - Начинается, - сказал комендант на ухо инспектору. - Вот почему я очень рад вас видеть, - продолжал аббат, - хоть вы ипомешали мне в очень важном вычислении, которое, если окажется успешным,быть может, изменит всю систему Ньютона. Могу я попросить у вас разреше-ния поговорить с вами наедине? - Что я вам говорил? - шепнул комендант инспектору. - Вы хорошо знаете своих постояльцев, - отвечал инспектор улыбаясь,затем обратился к аббату: Я не могу исполнить вашу просьбу. - Однако, если бы речь шла о том, чтобы доставить правительству воз-можность получить огромную сумму, пять миллионов, например? - Удивительно, - сказал инспектор, обращаясь к коменданту, - выпредсказали даже сумму. - Хорошо, - продолжал аббат, видя, что инспектор хочет уйти, - мы мо-жем говорить и не наедине, господин комендант может присутствовать принашей беседе. - Дорогой мой, - перебил его комендант, - к сожалению, мы знаем напе-ред и наизусть все, что вы нам скажете. Речь идет о ваших сокровищах,да? Фариа взглянул на насмешника глазами, в которых непредубежденный наб-людатель несомненно увидел бы трезвый ум и чистосердечие. - Разумеется, - сказал аббат, - о чем же другом могу я говорить? - Господин инспектор, - продолжал комендант, - я могу рассказать вамэту историю не хуже аббата; вот уже пять лет, как я беспрестанно ее слы-шу. - Это доказывает, господин комендант, - проговорит! аббат, что выпринадлежите к тем людям, о которых в Писании сказано, что они имеютглаза и не видят, имеют уши и не слышат. - Милостивый государь, - сказал инспектор, - государство богато и,слава богу, не нуждается в ваших деньгах; приберете их до того времени,когда вас выпустят из тюрьмы. Глаза аббата расширились; он схватил инспектора за РУКУ. - А если я не выйду из тюрьмы, - сказал он, - если меня, вопрекисправедливости, оставят в этом подземелье, если я здесь умру, не завещавникому моей тайны, - значит, эти сокровища пропадут даром? Не лучше ли,чтобы ими воспользовалось правительство и я вместе с ним? Я согласен нашесть миллионов; да, я уступлю шесть миллионов и удовольствуюсь ос-тальным, если меня выпустят на свободу. - Честное слово, - сказал инспектор вполголоса, - если не знать, чтоэто сумасшедший, можно подумать, что все это правда: с таким убеждениемон говорит. - Я не сумасшедший и говорю сущую правду, - отвечал Фариа, который,по тонкости слуха, свойственной узникам, слышал все, что сказал инспек-тор. - Клад, о котором я говорю, действительно существует, и я предлагаювам заключить со мной договор, в силу которого вы поведете меня на мес-то, назначенное мною, при нас произведут раскопки, и если я солгал, еслиничего не найдут, если я сумасшедший, как вы говорите, тогда отведитеменя опять сюда, в это подземелье, и я останусь здесь навсегда и здесьумру, не утруждая ни вас, ни кого бы то ни было моими просьбами. Комендант засмеялся. - А далеко отсюда ваш клад? - спросил он. - Милях в ста отсюда, - сказал Фариа. - Недурно придумано, - сказал комендант. - Если бы все заключенныевздумали занимать тюремщиков прогулкою за сто миль и если бы тюремщикина это согласились, то для заключенных не было бы ничего легче, как бе-жать при первом удобном случае. А во время такой долгой прогулки случайнаверное представился бы. - Это способ известный, - сказал инспектор, - и господин аббат не мо-жет даже похвалиться, что он его изобрел. Затем, обращаясь к аббату, он сказал: - Я спрашивал вас, хорошо ли вас кормят? - Милостивый государь, - отвечал Фариа, - поклянитесь Иисусом Хрис-том, что вы меня освободите, если я сказал вам правду, и я укажу вамместо, где зарыт клад. - Хорошо ли вас кормят? - повторил инспектор. - При таком условии вы ничем не рискуете: и вы видите, что я не ищуслучая бежать; я останусь в тюрьме, пока будут отыскивать клад. - Вы не отвечаете на мой вопрос, - прервал инспектор с нетерпением. - А вы на мою просьбу! - воскликнул аббат. - Будьте же прокляты, каки все те безумцы, которые не хотели мне верить! Вы не хотите моего золо-та, - оно останется при мне; не хотите дать свободу, - господь пошлетмне ее. Идите, мне больше нечего вам сказать. И аббат, сбросив с плеч одеяло, поднял кусок известки, сел опять вкруг и принялся за свои чертежи и вычисления. - Что это он делает? - спросил инспектор, уходя. - Считает свои сокровища, - отвечал комендант. Фариа отвечал на эту насмешку взглядом, исполненным высшего презре-ния. Они вышли. Сторож запер за ними дверь. - Может быть, у него в самом деле были какие-нибудь сокровища, - ска-зал инспектор, поднимаясь по лестнице. - Или он видел их во сне, - подхватил комендант, - и наутро проснулсясумасшедшим. - Правда, - сказал инспектор с простодушием взяточника, - если бы ондействительно был богат, то не попал бы в тюрьму. Этим кончилось дело для аббата Фариа. Он остался в тюрьме, и послеэтого посещения слава об его забавном сумасшествии еще более упрочилась. Калигула или Нерон, великие искатели кладов, мечтавшие о несбыточном,прислушались бы к словам этого несчастного человека и даровали бы емувоздух, о котором он просил, простор, которым он так дорожил, и свободу,за которую он предлагал столь высокую плату. Но владыки наших дней, ог-раниченные пределами вероятного, утратили волю к дерзаниям, они боятсяуха, которое выслушивает их приказания, глаза, который следит за ихдействиями; они уже не чувствуют превосходства своей божественной приро-ды, они - коронованные люди, и только. Некогда они считали или по край-ней мере называли себя сынами Юпитера и кое в чем походили на своегобессмертного отца; не так легко проверить, что творится за облаками; ны-не земные владыки досягаемы. Но так как деспотическое правительствовсегда остерегается показывать при свете дня последствия тюрьмы и пыток,так как редки примеры, чтобы жертва любой инквизиции могла явить мирусвои переломанные кости и кровоточащие раны, то и безумие, эта язва, по-рожденная в тюремной клоаке душевными муками, всегда заботливо прячетсятам, где оно возникло, а если оно и выходит оттуда, то его хоронят в ка-кой-нибудь мрачной больнице, где врачи тщетно ищут человеческий облик ичеловеческую мысль в тех изуродованных останках, которые передают им тю-ремщики. Аббат Фариа, потеряв рассудок в тюрьме, самым своим безумием был при-говорен к пожизненному заключению. Что же касается Дантеса, то инспектор сдержал данное ему слово. Возв-ратясь в кабинет коменданта, он потребовал арестантские списки. Заметкао Дантесе была следующего содержания: Отъявленный бонапартист; принимал деятельное участие в возвращенииузурпатора с острова Эльба. Соблюдать строжайшую тайну, держать под неослабным надзором. Заметка была написана не тем почерком и не теми чернилами, что ос-тальной список; это доказывало, что ее прибавили после заключения Данте-са в тюрьму. Обвинение было так категорично, что нельзя было спорить против него;поэтому инспектор приписал: "Ничего нельзя сделать". Посещение инспектора оживило Дантеса. С минуты заключения в тюрьму онзабыл счет дням, но инспектор сказал ему число и месяц, и Дантес не за-был его. Куском известки, упавшим с потолка, он написал на стене: 30 ию-ля 1816, и с тех пор каждый день делал отметку, чтобы не потерять счетвремени. Проходили дни, недели, месяцы. Дантес все ждал; сначала он назначилсебе двухнедельный срок. Если бы даже инспектор проявил к его делу лишьполовину того участия, которое он, по-видимому, выказал, то и в такомслучае двух недель было достаточно. Когда эти две недели прошли, Дантессказал себе, что нелепо было думать, будто инспектор займется егосудьбой раньше, чем возвратится в Париж; а возвратится он в Париж толькопо окончании порученной ему ревизии, а ревизия эта может продлиться ме-сяц или два. Поэтому он назначил новый срок - три месяца вместо двух не-дель. Когда эти три месяца истекли, ему пришли на помощь новые соображе-ния, и он дал себе полгода сроку; а по прошествии этого полугода оказа-лось, если подсчитать дни, что он ждал уже девять с половиной месяцев. За эти месяцы не произошло никакой перемены в его положении; он неполучил ни одной утешительной вести; тюремщик по-прежнему был нем. Дан-тес перестал доверять своим чувствам, начал думать, что принял игру во-ображения за свидетельство памяти и что ангел-утешитель, явившийся в еготюрьму, слетел к нему на крыльях сновидения. Через год коменданта сменили; ему поручили форт Гам; он увез с собойкое-кого из подчиненных и в числе их тюремщика Дантеса. Приехал новый комендант; ему показалось скучно запоминать арестантовпо именам; он велел представить себе только их номера. Эта страшная гос-тиница состояла из пятидесяти комнат; постояльцев начали обозначать но-мерами, и несчастный юноша лишился имени Эдмон и фамилии Дантес, - онстал номером тридцать четвертым.