В которой Абдулла бросает вызов Судьбе

Абдулла полежал ещё немного, но, когда стало ясно, что существа не вернутся, он снова пополз – рассеянно, бесцельно, – надеясь понять, что с ним произошло. Что‑то с ним определённо произошло, только разума у него стало маловато и обдумать это было нечем.

Абдулла полз и полз, а морось тем временем прекратилась, что изрядно его огорчило, поскольку влага великолепно освежала шкурку. С другой стороны, в луче света закружилась муха, а потом она уселась на лист колокольчика неподалёку. Абдулла проворно стрельнул длинным языком, сбил муху и проглотил её. Очень вкусно, подумал он. А потом удивился: ведь мухи – нечистые создания! Встревожившись больше прежнего, он пробрался за очередную колокольчиковую кочку.

Там был ещё кто‑то, такой же, как он.

Он был бурый, бородавчатый, приземистый, а жёлтые глаза гнездились сверху головы. Заметив Абдуллу, он открыл большой безгубый рот, издал вопль ужаса и начал надуваться.

Ждать, что будет дальше, Абдулле вовсе не хотелось. Он повернулся и пополз прочь со всей возможной для его перекошенных лап быстротой. Теперь он понял, кем стал. Жабой. Злобный джинн сделал так, что, пока Полночь его не разыщет, быть ему жабой. Да только когда Полночь его разыщет, она наверняка его съест.

Он забрался под ближайший пучок нависавших колокольчиковых листьев и спрятался…

Час спустя колокольчиковые листья раздались, пропуская чудовищную чёрную лапу. Абдулла лапу заинтересовал. Лапа втянула когти и погладила его. Абдулла так перепугался, что попытался отпрыгнуть назад.

После чего оказалось, что он лежит среди колокольчиков на спине.

Сначала он прищурился на деревья, пытаясь привыкнуть к ощущению, что в голове снова завелись мысли. Некоторые из этих мыслей были весьма неприятны – они касались двух разбойников, которые ползали по берегу оазисного озерца в обличье жаб, а также напоминали, как он съел муху и как его едва не растоптала лошадь. Потом Абдулла огляделся и увидел скорчившегося рядом солдата – у него на лице отражалась та же растерянность, которую чувствовал и Абдулла. Рядом с ним имелся ранец, а ещё дальше Шустрик‑Быстрик отчаянно старался выбраться из солдатской шляпы. Возле шляпы мрачно высилась бутылка с джинном.

Джинн вылез из бутылки крошечным язычком вроде пламени спиртовки, опершись дымными руками о горлышко.

– Рады? – язвительно поинтересовался он. – Ну что, добился я своего? Вот вам наука – впредь не станете домогаться лишних желаний!

Внезапное превращение очень напугало Полночь. Она выгнулась маленькой злобной дугой и зашипела на Абдуллу и солдата.

Солдат, успокоительно воркуя, протянул к ней руку.

– Только попробуй ещё раз так напугать Полночь, – сказал он джинну, – я тебе бутылку разобью!

– Ты уже грозился, – скривился в ответ джинн, – и ничего у тебя не выйдет! Бутылка заколдована!

– Тогда я устрою так, – прошипел солдат, тыча большим пальцем в Абдуллу, – что в следующий же раз он велит тебе самому превратиться в жабу!

Услышав такие слова, джинн опасливо покосился на Абдуллу. Абдулла ничего не сказал, но решил, что идея хорошая и что так можно будет держать джинна в подчинении. Он вздохнул. Так или иначе, желания постоянно приходится тратить впустую, и конца этому не предвидится.

Они поднялись, подобрали пожитки и двинулись дальше. Но теперь шли они куда осмотрительнее. Они держались просёлков и троп, а ночью не стали искать гостиницу, устроившись в старом пустом сарае. Тут Полночь навострила уши, подобралась и быстренько исчезла в тёмном углу. Некоторое время спустя она прибежала обратно с мёртвой мышью, которую положила в солдатскую шляпу для Шустрика‑Быстрика.

Шустрик‑Быстрик не понял, что делать с подарком. В конце концов он решил, будто это такая игрушка, на которую надо яростно напрыгивать и убивать её. Полночь снова отправилась на охоту. Абдулла почти всю ночь слышал всякие шорохи и писки.

Несмотря на это, солдат продолжал беспокоиться, чем бы накормить кошек. На следующее утро ему приспичило, чтобы Абдулла пошёл на ближайшую ферму и купил там молока.

– Хотите – идите и купите сами, – кратко отвечал Абдулла.

И всё равно почему‑то оказалось, что он шагает по дороге к ферме, и на одном боку у него болтается жестянка из солдатского ранца, а на другом – бутылка с джинном.

В точности то же самое повторялось и в последующие два утра – с той лишь небольшой разницей, что эти две ночи они провели в стогах, а Абдулле на второе утро удалось купить чудесный свежий каравай, а на третье – яйца. На это, третье утро, возвращаясь к стогу, Абдулла старался уяснить себе, почему он чувствует себя всё более раздосадованным и одураченным.

Дело не только в том, что он всё время уставал, мок и мёрз. И не только в том, что прорва времени уходила на мелкие услуги солдатовым кошкам – с этим давно пора было что‑то сделать. Отчасти в дурном настроении Абдуллы была виновата Полночь. Абдулла понимал, что должен благодарить её – ведь она спасла их от полицейских. Он и благодарил, но ужиться с ней не мог. Каждый день она высокомерно ехала у него на плече и при этом умудрялась давать понять, что, с её точки зрения, Абдулла не более чем подобие лошади. Сносить такое от простого животного было довольно‑таки непросто.

Абдулла раздумывал об этом и о других подобных материях весь день, топая по просёлкам с Полуночью, элегантно обёрнутой вокруг шеи, и глядя, как впереди весело шагает солдат. Не то чтобы Абдулла не любил кошек. Он к ним уже привык. Иногда Шустрик‑Быстрик казался ему такой же лапочкой, как и солдату. Нет, дурное настроение было связано в основном с тем, как солдат заодно с джинном оттягивают поиски Цветка‑в‑Ночи. Стоит чуточку расслабиться – и Абдулла до конца жизни будет топать по просёлкам, а до Кингсбери так и не доберётся. А когда он дотуда всё‑таки доберётся, надо ещё будет разыскать колдуна. Нет, так проку не добьёшься.

Тем вечером они расположились на ночлег в развалинах каменной башни. Это было куда лучше, чем стог сена. Можно было развести костёр и поесть всякой всячины из волшебных солдатских пакетов, а Абдулла наконец согрелся и обсох. Он воспрянул духом.

Солдат тоже воспрянул духом. Он сидел, прислонясь к каменной стене, и любовался на закат, а Шустрик‑Быстрик спал рядом с ним в шляпе.

– Я вот чего подумал, – произнёс он. – Вам же завтра, если не ошибаюсь, положено желание от этого вашего дымного синего приятеля. Так знаете, какое самое практичное желание? Пожелайте, чтобы вам вернули ковёр‑самолёт. Тогда дело у нас пойдёт куда быстрее.

– С той же лёгкостью мы можем попросить перенести нас прямо в Кингсбери, о премудрый пехотинец, – указал Абдулла. По правде говоря, прозвучало это довольно сердито.

– Конечно, только теперь‑то я понимаю, что за норов у этого джинна, и уверен, что он это желание так наизнанку вывернет, что мало не покажется, – сказал на это солдат. – Я о чём говорю – вы же знаете, как работает этот ковёр, и доставите нас в столицу без лишних хлопот…

Звучало это разумно. Тем не менее Абдулла в ответ только буркнул что‑то неразборчивое. Это было потому, что из‑за солдатских советов Абдулла начинал видеть всё в совершенно новом свете. Ещё бы солдат не понял, что за норов у этого джинна. Очень в его духе. Он был просто мастер по части того, чтобы заставить других плясать под свою дудку. Единственным существом, которое было способно заставить солдата плясать под свою дудку, была Полночь, а Полночь делала то, чего ей делать не хотелось, только ради Шустрика‑Быстрика. Это ставило котёнка на самую вершину угнетающей Абдуллу пирамиды. Котёнка! А поскольку солдат понял, что за норов у джинна, а джинн очевидным образом находился в иерархии выше Абдуллы, Абдулла оказывался в самом низу. Неудивительно, что ему так тошно! И ему вовсе не стало легче, когда он понял, что с родственниками первой жены его отца дело обстояло совершенно так же.

Поэтому Абдулла и буркнул в ответ солдату что‑то неразборчивое, что в Занзибе было бы сочтено вопиющей грубостью, но солдат об этом ничего не знал. Он весело показал на небо:

– Опять прелесть что за закат. Глядите, ещё один замок.

Солдат был прав. В небесах кипели жёлтые озёра, и острова, и мысы, и высокая серо‑голубая облачная скала с чем‑то вроде крепости наверху.

– Это уже другой замок, не тот, что первый, – заметил Абдулла. Он чувствовал, что пришло время самоутвердиться.

– Конечно, нет. Одинаковых облаков не бывает, – отозвался солдат.

На следующее утро Абдулла сумел проснуться первым. Рассвет ещё вовсю полыхал, когда он вскочил, схватил бутылку с джинном и отнёс её на некоторое расстояние от развалин, где они ночевали.

– Джинн, – позвал он. – Появись! Из горлышка бутылки поднялся клочок дыма – призрачный и недовольный.

– В чём дело? – спросил он. – Где обычные разговоры про цветы, драгоценности и прочее?

– Ты мне сказал, что этого не любишь. Вот я и перестал, – ответил Абдулла. – Теперь я стал реалистом. И желание, которое я собираюсь загадать, соответствует моему новому мировоззрению.

– А, – отозвался клочок джинна. – Ты хочешь потребовать назад ковёр‑самолёт.

– Вовсе нет, – сказал Абдулла.

Джинн так удивился, что вылез из бутылки целиком и наградил Абдуллу взглядом вытаращенных глаз, которые в рассветных лучах казались плотными, сияющими и вообще почти человеческими.

– Объясню, – продолжал Абдулла. – Итак, Судьба явно решила отложить поиски Цветка‑в‑Ночи. Это несмотря на тот факт, что Судьба же объявила о своём намерении женить меня на Цветке‑в‑Ночи. Все мои попытки пойти против Судьбы приводят к тому, что твоими стараниями мои желания никому не приносят добра, а их исполнение обычно увенчивается тем, что за мною гонятся всадники на верблюдах или лошадях. Или солдат заставляет меня потратить желание впустую. Поскольку я устал и от твоей злобы, и от того, что солдат постоянно добивается своего, я решил бросить вызов Судьбе. С этой минуты я намерен планомерно и последовательно пускать все желания на ветер. Тогда Судьбе придётся волей‑неволей взять дело в свои руки, а иначе пророчество, которое касается Цветка‑в‑Ночи, никогда не сбудется.

– Ты ведёшь себя как ребёнок, – усмехнулся джинн. – Или как герой. Или, вероятно, как безумец.

– Нет, как реалист, – возразил Абдулла. – В дальнейшем я брошу вызов и тебе – тем, что буду тратить желания так, чтобы от них кому‑то где‑то было хорошо.

При этих словах джинн сделал гримасу определённо саркастическую:

– И каково же будет твоё сегодняшнее желание? Дома сиротам? Зрение слепым? Или просто чтобы все деньги в мире были отняты у богатых и отданы бедным?

– Я подумал, – отвечал Абдулла, – что мог бы – мог бы – пожелать, чтобы те два разбойника, которых ты превратил в жаб, приняли прежнее обличье.

По лицу джинна разлилась злобная радость.

– Ну, мог бы загадать чего похуже. Это я исполню с удовольствием.

– И каково же побочное действие этого желания? – спросил Абдулла.

– Да ничего особенного, – сказал джинн. – Просто в настоящий момент в этом оазисе расположился отряд воинов Султана. Султан убеждён, что ты находишься где‑то в пустыне. Его люди в поисках тебя прочёсывают всю округу, но я уверен, что время на двух разбойников у них найдётся – хотя бы для того, чтобы доказать Султану своё рвение.

Абдулла обдумал эти слова.

– А нет ли в пустыне ещё кого‑то, кто может подвергнуться опасности из‑за этих изысканий?

Джинн искоса поглядел на него:

– А тебе и вправду не терпится истратить желание впустую! Там нет никого, кроме нескольких ковроделов, пары‑тройки пророков – ну и, конечно, Джамала с его псом…

– А, – сказал Абдулла, – тогда я потрачу желание на Джамала и его пса. Я желаю, чтобы Джамал и его пёс были немедленно перенесены туда, где у них будет лёгкая и изобильная жизнь в качестве… минуточку… в качестве дворцового повара и сторожевой собаки в ближайшем к Занзибу королевском дворце.

– Да уж, твоими стараниями это желание наизнанку не вывернешь, – уныло протянул джинн.

– К этому я и стремлюсь, – отвечал Абдулла. – Если мне удастся добиться того, чтобы ни одно из моих желаний не получалось обратить во зло, это будет большим облегчением.

– Можешь загадать соответствующее желание, – подсказал джинн.

Прозвучало это так печально, что Абдулла сразу понял, к чему джинн клонит. Бедняга хочет освободиться от заклятья, которое привязывает его к бутылке. Тем проще будет бросить на ветер очередное желание, рассудил Абдулла, только сначала надо добиться, чтобы благодарность джинна была достаточно глубока и он, освободившись, по доброй воле помог Абдулле разыскать Цветок‑в‑Ночи. Учитывая характер данного конкретного джинна, это представлялось маловероятным. А если Абдулла немедленно освободит джинна, то от вызова Судьбе придётся отказаться, а этого он делать не собирался.

– Обдумаю это желание позже, – сказал он. – Сегодняшнее моё желание касается Джамала и его пса. Оказались ли они в безопасности?

– Да, – обиженно ответил джинн. При взгляде на его дымное лицо и на то, как он исчез в бутылке, Абдулле пришла в голову тревожная мысль, что джинн умудрился вывернуть наизнанку и это желание, но как именно, разумеется, было неизвестно.

Абдулла оглянулся и обнаружил, что на него смотрит солдат. Он не имел представления о том, сколько солдату удалось подслушать, но изготовился к спору.

Однако солдат лишь бросил: «Что‑то не улавливаю я вашей логики», а затем предложил отправиться в путь – ведь, наверно, по дороге попадётся ферма, где можно будет купить чего‑нибудь на завтрак.

Абдулла снова посадил Полночь на плечо и они поплелись дальше. Весь этот день им пришлось идти по глухим тропам. Хотя кругом не было ни следа полицейских, судя по всему, к Кингсбери они не приблизились. И правда – когда солдат спросил у какого‑то человека, который рыл канаву, далеко ли до Кингсбери, тот ответил, что четыре дня пешего ходу.

Судьба, подумал Абдулла.

На следующее утро он спрятался за стог сена, где они ночевали, и пожелал, чтобы те две жабы в оазисе превратились обратно в людей.

Джинн очень рассердился:

– Ты же слышал, как я сказал, что первый, кто откроет мою бутылку, превратится в жабу! Разве ты хочешь, чтобы такая хорошая работа пошла насмарку?!

– Да, – отвечал Абдулла.

– Несмотря на то, что воины Султана по‑прежнему там и наверняка повесят разбойников? – уточнил джинн.

– Сдаётся мне, – сказал Абдулла, вспомнив, каково ему было быть жабой, – они всё равно предпочтут быть людьми.

– Что ж, превосходно! – скорбно воскликнул джинн. – Неужели ты не понимаешь, что мои идеи отмщения терпят полный крах? Но тебе‑то какое дело! Кто я тебе? Не более чем ежедневное желание в бутылке!

Глава четырнадцатая,