Гордиев узел

Лена крепилась из последних сил…

Прошел без малого месяц…

Стас никак не мог простить Лене того, что она скрыла, зачем просила у Ника деньги.

И до сих пор не желает признаться!

Сама ведь предложила ничего никогда не скрывать друг от друга.

А тут…

Хотя бы посоветовалась сначала.

Да и пусть даже без совета позвонила.

Но после-то можно сказать!

Что еще за тайны в их, казалось, самой счастливой и крепкой семье?

Он мучился, страдал из-за этого.

Но поделать с собой ничего не мог!

Каждую субботу и воскресенье они ходили в храм.

Исповедовались.

И… не причащались.

Стас, прекрасно зная, что к Чаше ни в коем случае нельзя подходить, если не примирился со всеми и имеешь на душе что-нибудь хотя бы против одного человека. Иначе святое причастие будет не во спасение, а, наоборот, страшным грехом!

А Лена — потому что чувствовала свою, хоть и невольную, но все же вину перед Стасом.

Она крепилась из последних сил.

Несколько раз готова была рассказать обо всем Стасу.

Но, понимая, что эта небольшая победа, в конце концов, неминуемо обернется большим поражением, в последний момент просто каким-то чудом удерживала себя.

Она была растеряна тем, что Стас оказался таким упрямым.

За все это время он ни разу не возвращался к книге.

Ссылался на усталость.

На то, что ему некогда…

Шло время, студенты то и дело звонили, спрашивали, когда приходить за новым текстом.

Радостно сообщили, что им удалось уговорить журналистку заняться редактированием текста и профессиональной корректурой.

А она не знала, что им сказать.

Да и даже, что теперь думать самой — не знала!

Ведь вся ее жертва оказывалась напрасной.

Если разобраться, молчит-то она из-за книги.

А книга — не надиктовывалась!

Прямо какой-то Гордиев узел получился.

Александру Македонскому удалось его разрубить.

Но она-то не великий решительный полководец, обладавший, к тому же большой силой, а слабый простой человек.

В чужом доме.

Где свекровь уже явно предвкушает победу.

А Стас перестал быть защитой и, кажется, даже постепенно начал склоняться на ее сторону…

Оставался Сергей Сергеевич.

Но он почти все время проводил в клинике.

Уезжал и возвращался затемно.

И только лишь подбадривающее улыбался ей: мол, терпи, перемелется — мука будет!

Но пока была не мука̀, а одна му̀ка.

Горбуша — и та отказалась принимать еду и пищу.

На икру, которую по очереди приносили ей то Лена, то Стас — она даже не смотрела!

Словно ждала, что они одновременно начнут кормить ее, как это бывало раньше!

Замолчала.

И наотрез отказывалась повторять даже свои самые любимые слова.

Врач-ветеринар, добрая опытная старушка, которая пришла по их вызову, внимательно осмотрела птицу.

Порадовалась, что у них всего лишь ворона.

А то на Старом Арбате и в других престижных районах Москвы все больше броненосцы да крокодилы, которые только и норовят, если чуть зазеваешься, откусить руку.

И сказала, что ворона совершенно здорова.

Просто чем-то очень расстроена.

Скорее всего, у нее скрытый сильнейший стресс.

Птицы и домашние животные, объяснила она, так привыкают к людям, что живут с ними одной жизнью — очень близко принимая к своему маленькому сердцу как их радости, так и беды.

Она изучающе посмотрела на отстраненное от молодой красивой жены лицо Стаса и измученные, явно больные, глаза Лены, вздохнула.

И сказала:

— Единственное, что, помимо здорового морального климата в доме, я могу порекомендовать вашей бедной вороне — так это свежий воздух, да чтобы летала побольше! И помнить, что главная причина ее болезни может быть в первую очередь — в вас самих…

Лена так надеялась, что состояние Горбуши смягчит Стаса и разрушит возникшую между ними стену.

Но даже это не помогло им…

Свекровь обвела невестку изучающим взглядом…

— Леночка, а тебя не погубит эта Москва?

Лена чуть было не поперхнулась от этих слов.

В кои-то веки она разрешила себе кружочек сухого овсяного печенья.

Такое — маленькое сладкое утешение в Великой пост.

Тем более что печенье, судя по надписи на упаковке, украшенной изображениями храмов, было постное.

Ни яичного порошка в нем, ни даже следов молока.

И день — не среда или пятница.

Хорошо хоть размочить успела его перед тем, как отправить в рот…

А свекровь, с которой она обедала вдвоем и которая до этого несколько раз лишь намекала на то, что в деревне сейчас гораздо лучше, чем в Москве, поведя атаку уже напрямую, продолжала:

— Март — самое тяжелое у нас время даже для совершенно здоровых людей. Начинает таять снег. И весь тот мусор, который, выбрасывая, прятали под ним, начинает гнить и заражать все вокруг. Мы-то, как говорит Сергей Сергеевич…

В это самое мгновение зазвонил телефон, и свекровь со словами: «Легок на помине!» кратко поговорила с мужем.

— Что-то там у него с машиной. Сломалась на полпути. Плетется теперь кое-как в автосервис, — объяснила она и, беря бутерброд с сырокопченой колбасой, продолжила: — Мы имеем иммунитет. А вот тебе каково? Из экологически чистейшей Покровки, где воздух только лечит, а не калечит — да всем этим дышать. Вон — ворона, которая генетически приспособлена к разным помойкам, и то не выдержала! Смотреть на нее больно. Да и ты последнее время вся какая-то вялая, бледная. А какой румяной, веселой выглядела, когда приехала!

До окончательно вывода, то есть предложения Лене хотя бы временно, на этот действительно нездоровый столичный период, съездить в Покровку, оставался всего лишь один шаг.

Но свекровь пока не решилась на него.

И сделала еще один промежуточный ход.

— Хотя бы пост ослабила, что ли!

Лена хотела возразить, что хлеб и вода еще никому не сделали вреда, но тут ей стало так нехорошо, что она даже покачнулась.

— Гляди, до чего себя довела! — всплеснула руками свекровь. — А ну немедленно, давай, ешь колбасу и сыр!

— Нет-нет! — как ни слабы были у нее в этот момент губы, решительно отказалась Лена. — Это у меня иногда бывает. Давление, наверное, резко понизилось…

— Час от часу не легче! — встревожилась свекровь. — Может у тебя это просто — женские дни?

Лена как-то странно посмотрела на нее, будто вспоминая что-то, и неопределенно пожала плечами:

— Да н-нет, кажется…

Свекровь, в свою очередь, обвела изучающим взглядом невестку и, отогнав какие-то свои, судя по изменившемуся выражению лица, испугавшие ее мысли, сказала:

— Ну, тогда от низкого давления первое средство — крепкий кофе. Надеюсь, хоть он в пост не запрещен?

— Нет, — через силу улыбнулась Лена. — Кофе, говорят, вообще первыми научились делать коптские монахи. Они подметили, что козы, которые объедают кофейные кусты, всегда бодры и мало спят. И стали заваривать его зерна, чтобы самим было легче выстаивать долгие ночные службы…

Кофе после очередной наполовину бессонной ночи, когда она проворочалась на диване, переживая из-за их отношений со Стасом, был ей сейчас и правда, как нельзя кстати!

Она захотела пойти заварить его.

Но свекровь, оставив на столе недоеденный бутерброд, как обычно не позволила невестке хозяйничать на кухне даже в таком простом деле.

Встала и пошла все делать сама.

Глядя ей вслед, Лена лишь вздохнула.

Надо же, как может уживаться в человеке прямо противоположное.

Чужая и родная…

Чрезвычайно заботливая и до жестокости неуступчивая…

Особенно, когда речь идет об интересах ее сына, дороже которого не было никого и для самой Лены.

Поэтому и обижаться на нее не было никакой возможности.

Да и разучилась она обижаться.

Давно привыкла к мысли, которую вычитал еще Ваня в духовной книге, что в любой чужой, даже, казалось бы, необоснованной обиде есть пусть крошечная, но все равно доля твоей вины! Значит, вольно или невольно дал повод к ней. Хотя бы одним своим видом…

За этими размышлениями она и не заметила, как свекровь сварила кофе.

Только увидела, как она уже вошла в зал с небольшим подносом, на котором аппетитно курилась характерным кофейным дымком маленькая чашечка.

Лена с благодарной улыбкой потянулась к ней.

И тут…

Такого с ней никогда еще не было.

Ей всегда нравился запах кофе.

Но сейчас от него вдруг повеяло таким неприятным, что ее затошнило, замутило.

К горлу подкатил комок.

И она, не в силах даже извиниться, зажав ладонью рот, вылетела из стола — в ванную комнату.

В зал она вернулась еще более бледной.

Тихо присела за стол.

— Ничего, это бывает при резких перепадах давления. Пей! — не сводя с нее испытующих глаз, протянула ей кофе свекровь

— Нет… не могу… — испуганно затрясла головой Лена. — Простите, если можно, унесите его, пожалуйста, поскорее… Сами!

Свекровь отнесла чашечку на кухню.

Встала напротив Лены.

И осторожно спросила:

— Леночка, а ты случайно немножечко не беременна?

— Не знаю, у меня нет еще в этом опыта, — растерянно отозвалась та. — Но, кажется… да!

— О, Господи! Я так и думала! Только этого еще не хватало…

Свекровь тяжело опустилась на стул.

— У меня тоже было такое на запах. Только не кофе, а мужской туалетной воды и особенно одеколона. Сергей Сергеевич до сих пор помнит. И не пользуется никакими дезодорантами. Ну вот что, — порывисто встала она. — Давай, собирайся!

— Куда? — испугалась Лена.

— В поликлинику, благо, она в соседнем доме, и время приема еще не закончилось. Проверишься. Может, еще ничего и нет…

Давая понять, что это не подлежит обсуждению, свекровь тут же принялась убирать со стола.

— Посуду потом помою! — выходя из кухни, сказала она. — А то сама от волнения ее перебью!

И ушла одеваться в родительскую комнату.

Лене не оставалось ничего иного, как безропотно подчиниться.

— Ох, Горбуша, — входя к себе, вздохнула она. — Вот это новость! И радоваться надо, и… Как бы Стасик теперь совсем меня не возненавидел. Одним словом, как ты говоришь: «Ура! Кошкараул…»

Это невозможно было выразить никакими словами…

— Ну что я могу вам сказать… — после экспресс-анализа и осмотра начала врач, с недопустимо страшной, судя по табличке на двери, фамилией для медика — «Смертина», обводя строгими глазами застывших в ожидании свекровь и Лену.

Это была молодая женщина, лет тридцати пяти-сорока.

С миловидным лицом, которое несколько портило волевое, почти мужское выражение.

И очень ухоженными, красивыми пальцами.

— Вы действительно беременны! — привычно сообщила она.

И не понять было по ее тону — радовала она этим свою пациентку или, наоборот, пугала.

Свекровь, вызвавшаяся, как и Стас, сопровождать Лену на основании того, что та является инвалидом по зрению, сдавленно охнула.

И тяжело опустилась на заботливо поднесенную ей пожилой медсестрой-акушеркой табуретку.

Лена же, несмотря на весь трагизм положения, в которое она попадала, невольно заулыбалась, просияла.

Виной тому было совершенно незнакомое ей чувство, которое охватило все ее существо от такой новости.

У нее будет ребенок…

Да что там будет — он уже в ней!

Весь мир, начиная с этого небольшого кабинета, вдруг стал необычайно огромным и, даже при ее слабом, почти нулевом, зрении, налился такими яркими, сочными красками, которых она еще никогда и нигде не видела в жизни!

Это невозможно было выразить никакими словами.

Даже Стасик и тот на какое-то время отошел на второй план.

Для свекрови — увы! — судя по ее обреченному взгляду, все стало черно-белым.

А для врача, наверное, как обычно в ее будничной работе — вообще бесцветным.

— Присаживайтесь! — велела она Лене и принялась равнодушно заполнять ее карточку.

Задавая вопросы с такой настойчивой жесткостью, какую не позволял себе даже оперативник из следственного комитета.

Отвечая, Лена осмотрелась.

В кабинете было два стола.

Один, побольше, перед которым она сидела — для врача и второй, совсем маленький, в углу — медсестры.

Еще в нем стояла кушетка, соединенная разноцветными проводами с компьютером.

В глаза сразу бросилось цветное пятно на столе медсестры.

Лена прищурилась и — да, точно! — это была икона.

Пресвятой Богородицы, державшей на руках Богомладенца.

Который оглядывался на занесенные над Ним орудия будущей крестной казни.

Сама медсестра, перехватив ее растерянный взгляд, подбадривающе кивнула.

И Лене сразу стало как-то спокойнее.

Оказывается, у нее был здесь надежный союзник.

Тем временем, врач записала все, что полагалось в таких случаях.

И тогда свекровь — слово в слово повторив диагноз и предостережение профессора-окулиста — со слабой надеждой спросила:

— Мы с мужем, он, кстати, академик, известный во всем мире кардиохирург, несколько лет ждали, пока я забеременею Стасиком. А тут — так вдруг… сразу… Может, это какая-то ошибка?

— Исключено! — отрезала врач.

Однако — упоминание о враче-академике не прошло мимо ее ушей.

— Но чтобы вас окончательно успокоить, давайте проверим это и на аппаратуре! Ложись! — обращаясь подчеркнуто на «вы» к свекрови и переходя на «ты» с Леной, указала она пальцем на кушетку.

— Зачем? — испугалась та.

— Сделаем УЗИ! Хотя я и так скажу, что там уже есть горошинка!

Медсестра, делая это так, чтобы видно было одной Лене, предостерегающе покачала головой:

«Мол, ни в коем случае!»

Лена, действительно, была не одна в этом кабинете.

— Нет! — решительно отказалась она.

И медсестра одобрительно кивнула.

— Почему? — удивилась, уже включившая аппарат, врач.

— Я не хочу лишний раз облучать своего ребенка, — еще непривычно выговаривая это сладостное слово, объяснила Лена.

— Какого ребенка?! — не поняла врач.

Медсестра сделала было шаг к ним.

Словно желая рвануться на помощь будущей матери.

Но врач, боковым зрением уловив это, резко оглянулась и сурово посмотрела на нее.

Медсестра, вздохнув, сразу вернулась к своему столику и сделала вид, что внимательно перебирает на нем учетные карточки…

Лена снова осталась одна.

Вовремя вспомнив, что рядом с ней Господь, сказавший «Не убий» и, в конце концов, она — сестра брата Героя России, она решила не сдаваться.

Уже собралась до конца доказывать, что в ней никакая сейчас не горошина, а настоящий живой человек.

Слушающий весь этот разговор и прекрасно понимающий все.

Но врач неожиданно не стала спорить.

— А, впрочем, УЗИ уже не имеет никакого значения. Все равно с таким противопоказанием — только, как говорится, сэкономим электроэнергию! И не будем даром терять время!

Она взяла из стопки небольшую бумажку и протянула ее Лене.

— Что это? — не поняла та.

— Направление на аборт. Завтра с утра моя смена. Время для вас самое удобное. Рука у меня, все говорят, легкая. Так что ты почти ничего не почувствуешь!

Рука Лены остановилась на полпути.

И листок с направлением упал на пол.

Лена, чтобы не быть столь неучтивой, наклонилась за ним.

Но тут с нее спали очки.

И она беспомощно принялась шарить руками на скольком линолеумном полу.

— Вот видите, — с жестокой усмешкой заметила врач. — Ну куда тебе, такой, еще рожать? Даже если произойдет чудо, и ты во время родов совсем не ослепнешь с такой слабой сетчаткой, как будешь потом ухаживать за ребенком? Ведь мало его родить. Его пеленать, кормить, купать прогуливать надо!

— А еще ее мужу, моему сыну, учиться надо — в университете и институте, — поддакнула свекровь, поднимая талончик и очки, которые, впрочем, не стала сразу возвращать Лене, отчего та продолжала оставаться совсем беспомощной. — Он ведь у нас готовится стать писателем!

— Тем более! — с еще большим уважением сказала врач и уже больше свекрови, чем Лене добавила: — Очень рада, надеюсь, взаимно полезному для нас знакомству. И, как говорится, — до завтра!