Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Детская игра 3 страница



– А почему она просит приехать именно отца Хофстрейдера?

– Наверное, какое‑то особенное дело. Специальное.

– Любая исповедь – дело весьма специальное.

Он поднялся, но я продолжала сидеть. Тогда он тоже сел.

– Отец Хофстрейдер сейчас в отпуске, однако из города не уехал. Я могу позвонить ему и спросить. Если вы настаиваете, конечно.

– Да, пожалуйста!

– Вообще‑то, мне не хотелось бы его беспокоить. Он не очень хорошо себя чувствует.

Я ответила, что если он не в состоянии сам доехать до Торонто, то я могу его отвезти.

– О транспорте мы позаботимся, если возникнет необходимость.

Он вытащил шариковую ручку, пошарил по карманам и, не найдя того, что искал, перевернул письмо Шарлин чистой стороной, чтобы написать на нем ее имя.

– Чтобы не забыть. Как, вы говорите, ее зовут? Шарлотта?

– Шарлин.

Вы спросите, было ли у меня искушение вдруг взять и все рассказать, прервав эту говорильню? И наверное, не единожды? Вы, должно быть, думаете, что я могла проявить мудрость и наконец открыться, понадеявшись на это великодушное, хоть и ненадежное прощение? Но нет, такое не для меня. Что сделано – то сделано. Сонмы ангелов, кровавые слезы – нет, это невыносимо.

Я сидела в машине, ни о чем не думая, и даже не заводила мотор, хотя становилось страшно холодно. Было непонятно, что делать дальше. То есть я знала, что можно сделать. Выехать на шоссе, влиться в блестящий бесконечный поток машин, двигающихся в сторону Торонто. Или, если не будет сил вести машину, найти тут гостиницу и переночевать. В большинстве отелей вам либо дадут зубную щетку, либо покажут автомат, в котором ее можно купить. Я понимала, что можно и нужно сделать, но любое движение было выше моих сил.

Моторным лодкам на озере полагалось держаться подальше от берега. И в особенности от пляжа детского лагеря, чтобы волны, которые эти лодки поднимали, не мешали нам купаться. Но в то последнее утро, в воскресенье, два катера устроили гонки и кружили по воде довольно близко – не к спасательному плоту, разумеется, но все‑таки достаточно близко, чтобы до нас докатывались поднятые ими волны. Плот вдруг сильно подбросило, и Полина закричала изо всех сил, призывая прекратить безобразие. Однако моторы ревели, гонщики ничего не слышали, и к тому же большая волна уже все равно устремилась к берегу, заставляя резвившихся на мелководье девчонок подпрыгивать, чтобы не оказаться сбитыми с ног.

Шарлин и я одновременно потеряли равновесие. Когда раздался крик Полины, мы стояли спинами к плоту, по грудь в воде, глядя на подплывающую Верну, и вдруг почувствовали, что волна подхватывает и швыряет нас. Как и все вокруг, мы, наверное, закричали – сначала от страха, а потом от радости, когда снова почувствовали под собой дно и увидели, как волна разбивается о берег. Следующие волны были уже не такими сильными, так что можно было удержаться на ногах.

В тот момент, когда нас сбила волна, Верна нырнула в нашем направлении. Когда мы выскочили – размахивая руками, с текущими по лицам струями, – то увидели, что она неподвижно распласталась под водой. Вокруг стоял визг и крик, усиливавшийся с каждой следующей волной. Те, кто почему‑либо пропустил первую волну, теперь притворялись, что их сбила вторая или третья. Голова Верны оставалась под водой, но уже не лежала неподвижно, а лениво, как медуза, поворачивалась к нам лицом. Мы с Шарлин протянули руки и схватили ее за резиновую купальную шапочку.

Это могло произойти и случайно. Мы пытались удержать равновесие и схватились за ближайший резиновый предмет, вряд ли понимая, что это такое и что мы делаем. Я обдумала всю ситуацию в деталях и считаю, что нас следует простить. Мы были совсем дети. К тому же перепуганные.

Да‑да. Вряд ли осознавая свои действия.

Правда ли это? Ну да, правда – в том смысле, что ничего не было решено изначально. Мы не взглянули друг на друга: мол, надо сделать то‑то и то‑то, а потом сознательно это сделали. Голова Верны рвалась на поверхность, как клецка в рагу. Тело только совершало мелкие рассеянные движения в воде, но голова знала, что надо делать.

Мы, наверное, не удержали бы резиновую голову, резиновую шапочку, если бы на ней не было рельефного рисунка, из‑за которого она была не такой скользкой. Я хорошо помню цвет шапочки: вялый, скучный голубой цвет, но мне никак не удается припомнить рисунок: рыба, русалка, цветок? – рисунок, впившийся мне в ладони.

Мы с Шарлин смотрели скорее друг на друга, чем вниз – на то, что делали наши руки. Глаза моей подруги были широко открыты, они ликовали. Мои, я думаю, тоже. Вряд ли мы чувствовали себя злодейками, получающими радость от своего злодейства. Скорее, было такое чувство, что мы странным образом выполняем предначертанное, и этот момент – высшая точка, кульминация нашей жизни. Мы были собой.

Вы можете сказать, что мы зашли слишком далеко и пути назад, выбора уже не было. Но я клянусь: ни о каком о выборе для нас в тот момент просто не могло идти речи.

Все дело не заняло, вероятно, и двух минут. Трех? Полторы?

Нельзя сказать, что как раз в это время небо прояснилось, но в какой‑то момент – то ли когда приблизились катера, то ли когда закричала Полина, то ли когда накатила первая волна, то ли когда резиновый предмет у нас в руках перестал двигаться самостоятельно, – в какой‑то момент брызнули солнечные лучи. Еще больше родителей высыпало на берег, послышались крики, призывавшие нас кончать беситься и вылезать из воды. Купание завершилось. Тем, кто жил далеко от озера или муниципальных бассейнов, этим летом искупаться уже вряд ли удалось. О личных бассейнах мы тогда только читали в журнальных статьях про кинозвезд.

Как я уже сказала, расставание с Шарлин и то, как я очутилась в родительской машине, мне не запомнилось. Это не имело значения. В том возрасте, в каком я была тогда, все постоянно меняется и ты ждешь, что закончится одно и начнется другое.

Вряд ли мы произнесли на прощание что‑нибудь столь банальное, оскорбительное и ненужное, как слова «Никому не говори!».

Можно представить себе, как обнаружилось неладное. Далеко не сразу, потому что мешали одновременно происходившие драмы: кто‑то потерял сандалию, какая‑то девочка из числа самых маленьких кричала, что у нее из‑за этих волн песок попал в глаз. Почти наверняка кого‑то вырвало – либо от возбуждения, вызванного купанием, либо от волнения из‑за приезда родителей, либо от слишком быстрого поедания контрабандных сладостей.

И вскоре, но не сразу все это перекрывает тревога по другому поводу: кого‑то недосчитались.

– Кого нет?

– Кого‑то из «специальных».

– Вот черт. Ну надо же!

Женщина, которая отвечает за «специальных», мечется по пляжу. На ней по‑прежнему купальник в цветочек, жир на руках и ногах трясется на бегу. Зовет – пронзительно и жалобно.

Кто‑то отправляется искать в лес, бежит по тропинке, выкрикивает имя.

– Как ее зовут?

– Верна.

– Стойте!

– Что?

– Вон там, в воде, что это?

Но я полагаю, что к этому моменту мы уже уехали.

Лес

Рой занимается обивкой, покраской и ремонтом мебели. Может починить стол или стул, если отвалилась ножка, перекладина или еще что‑нибудь. Сейчас за такую работу мало кто берется, и заказов у Роя всегда больше, чем нужно, – он даже не знает, как с ними справиться. Однако помощников брать не хочет, говорит: только попробуй найми работника, и бюрократы утопят тебя в бумагах. Настоящая причина, наверное, не в этом. Просто он привык работать один – уже много лет, с тех пор, как пришел из армии, – и ему не по душе даже сама мысль, что кто‑то будет постоянно торчать рядом. Вот если бы Леа (это его жена) родила мальчика, а тот вырос бы и занялся тем же делом, что и отец, и под старость сменил бы его в мастерской… Ну даже если бы родилась дочь. Одно время он думал обучить своему ремеслу племянницу жены Диану, – та, когда была маленькой, все время проводила в мастерской, наблюдала за ним. Потом вдруг выскочила замуж в семнадцать лет и стала помогать Рою кое в чем: они с мужем тогда нуждались в деньгах. Но вскоре забеременела и больше работать не смогла: ее тошнило от запахов растворителя, морилки, олифы, политуры и дыма. По крайней мере так сама Диана объяснила Рою. А жене его сказала настоящую причину: ее муж считал, что эта работа не для женщин.

Теперь у Дианы четверо детей и работает она кухаркой в доме престарелых. Муж, должно быть, считает, что так лучше.

Мастерская Роя помещается в сарае за домом. Отапливается она дровяной печью, для которой надо добывать топливо. Это и подтолкнуло Роя к одному делу, – он не любит распространяться на этот счет, хотя секрета тут нет. То есть все в округе знают, чем он занимается, но никто не понимает, насколько это важное для него дело.

Заготовка дров.

У Роя есть полноприводный грузовик, бензопила и колун весом в добрых восемь фунтов. И он с каждым годом все больше и больше времени проводит в лесу, заготавливая дрова. Рубит гораздо больше, чем нужно ему самому, и потому, так уж получается, приходится продавать. В нынешних домах часто устраивают камины – и в гостиных, и в столовых, и в залах. Причем жгут дрова каждый день, а не только по случаю прихода гостей или на Рождество.

Когда Рой только начал ездить в лес, Леа очень волновалась: вдруг поранится, а помочь будет некому? Но больше всего опасалась, что из‑за этого увлечения остановится его главное дело, бизнес. Рой, конечно, не разучится, не позабудет свое ремесло, но начнет отставать, выбьется из графика.

– Ты же не хочешь подводить людей? – спрашивала она. – Ведь если тебе кто‑то заказывает вещь к сроку, так, значит, на то есть причина.

Она представляла себе его работу так: берешь заказ – значит, принимаешь на себя обязательство помочь человеку. А когда он как‑то раз поднял цены на свои услуги, Леа ужасно разволновалась и долго объясняла всем и каждому, сколько теперь приходится тратить денег на материал.

Пока она сама ходила на работу, Рою было легче: он мог с утра, проводив ее, отправиться в лес, а вернуться до того, как она приедет домой. Леа работала в городе у дантиста – записывала пациентов и вела бухгалтерский учет. Служба в регистратуре подходила ей как нельзя лучше, поскольку она была очень общительная, говорливая. И дантисту была прямая выгода: куча ее родственников – огромная дружная семья – лечила у него зубы, и никто из них даже не подумал бы обратиться к кому‑то другому.

Все эти родственники – Боулзы, Джеттерсы, Пулзы – с утра до ночи торчали у них дома, а Леа частенько гостила у них. Члены клана любили собираться вместе. Бывало, на Рождество или День благодарения {80} в дом набивалось двадцать, а то и тридцать человек. А по воскресеньям – не меньше дюжины. Смотрели телевизор, болтали, готовили еду и ели, причем все это одновременно. Рой тоже любит и посмотреть передачу, и поболтать, и, само собой, поесть, но ведь не все же сразу! Так что, когда родственники собирались в его доме по выходным, он обычно уходил в сарай и топил там печь дровами из граба или яблони, – когда они горят, идет очень вкусный дым, особенно от яблони. А еще у него на полке – прямо в открытую, рядом с красками и инструментами – всегда стояла бутылка пшеничного виски. Дома такая тоже имелась, и он не жалел ее для гостей, но все‑таки налить себе стаканчик в одиночестве – другое дело. Так и запах дыма кажется лучше, если никто вокруг не восклицает: «Ах, какая прелесть!» Но когда Рой возился с мебелью или собирался в лес, он не пил. Только по воскресеньям.

То, что хозяин игнорировал компанию, гостей не задевало. Родственники были не из обидчивых. Да они вообще не очень интересовались такими, как Рой, – теми, кто не принадлежал по рождению к их клану и даже детей не добавил к их числу и вообще на них не похож. Они все были здоровенные, шумные, общительные. А Рой – небольшого роста, очень сдержанный. Жена его была женщиной добродушной, покладистой и мужа любила таким, какой есть. Поэтому, когда он уходил к себе в сарай, она его не попрекала и перед родственниками за него не извинялась.

Они оба чувствовали, что очень дороги друг другу – больше, чем многодетные пары.

Леа почти всю прошлую зиму пролежала то с гриппом, то с бронхитом. Она подозревала, что дело в микробах, которые приносят пациенты дантиста, и решила бросить работу. Говорила, что ей все равно надоело и хочется иметь побольше времени для собственных занятий.

Рой так и не смог понять, что за занятия она имела в виду. Леа очень скоро стала терять силы и уже не оправилась. И характер ее совершенно изменился. Гости теперь ее нервировали – и родственники больше, чем кто бы то ни было. От разговоров она скоро уставала. Гулять не любила. Поддерживала в доме порядок, но между любыми двумя работами по хозяйству отдыхала так долго, что самые простые дела занимали весь день. Почти потеряла интерес к телевизору, но, если Рой его включал, могла и посмотреть. Фигура ее, раньше приятно‑округлая, теперь похудела, потеряла форму. Живость, румянец – все, что придавало прелесть ее лицу, – все высохло, исчезло, и карие глаза потеряли прежний блеск.

Доктор прописал какие‑то пилюли, но Леа не могла ответить, помогают они ей или нет. Сестра свозила ее к целительнице, практиковавшей холистическую медицину {81}, сеанс обошелся аж в триста долларов. Но все равно осталось непонятно, помогло это хоть сколько‑нибудь или нет.

Машину Леа больше не водила. И молчала, когда Рой отправлялся в лес.

«Ничего, еще оклемается», – говорила Диана. (Теперь к ним заезжала одна только племянница.) Но потом добавляла: «А может, и нет».

Врач выражал примерно ту же мысль, но более деликатно. По его словам, пилюли должны помочь больной не до конца выпасть из реальности. А где кончается это «не до конца» и начинается «до конца»? – думал Рой, – как различить?

Иногда, блуждая по лесам, он попадал в места, где рабочие с лесопилки уже срубили и раскряжевали деревья, оставив валяться на земле только верхушки. А иногда попадались участки, где прошли лесничие, окольцевав те деревья, которые надо срубить, – больные, скрюченные или просто не годящиеся на пиломатериалы. Не годятся, например, граб или голубой бук. Отыскав такой участок, Рой заводил разговор с владельцем – обычно фермером. Поторговавшись, они договаривались о цене, и тогда можно было приступать к рубке. Особенно часто он занимался этим поздней осенью – в ноябре и начале декабря. Наступал сезон покупки дров, и, значит, Рою нужно было отправляться в лес на своем грузовике. Раньше, когда фермеры сами заготавливали и продавали дрова, у них были хорошие подъездные пути. Теперь такого нет, надо добираться по полям, а это можно делать либо когда поля еще не вспаханы, либо когда окончательно убран урожай. Последнее лучше, поскольку почва уже схвачена морозом. Нынешней осенью спрос на дрова оказался велик, как никогда, и Рой выезжал на промысел два‑три раза в неделю.

Многие умеют различать деревья по листьям, по размеру, по очертанию кроны. Но когда Рой проходит по уже облетевшему лесу, где‑нибудь в самой чаще, то он различает деревья по коре. У граба – дерева плотного, основательного – кора ворсистая, коричневая, а ствол приземистый и коренастый. Но ветви у него гибкие на концах, и кора на них красноватая. Вишневое дерево – самое темное в лесу, и кора у него чешуйчатая. Многие сильно удивились бы, увидев, какой высоты достигают дикие вишни в наших краях. Они совсем не похожи на садовые деревья. Дикие яблони, напротив, не отличить от их сестер из сада: невысокие, и кора не такая шершавая и темная, как у вишен. Ясень – крепкое дерево с рубчато‑волнистым стволом. Серая кора клена имеет неровную поверхность – теневые линии создают черные полоски, которые иногда образуют прямоугольный узор, а иногда не пересекаются. Клен вообще дерево беспечное, ему словно бы все равно, какая у него кора. Его и так все любят. Скажешь «дерево» – и сразу представляешь себе клен.

Другое дело – буки и дубы. Эти как актеры на сцене, которых нельзя не заметить. Но ни одно дерево не бывает таким красивым, как старый вяз, – его, впрочем, теперь почти нигде не встретишь. У бука ровная сероватая кора – «слоновая кожа», – на которой люди часто вырезают свои инициалы. Разрезы с годами расползаются, и тогда даже сделанные тонким лезвием буквы уже не прочтешь: они оказываются поперек себя шире. Буки в лесу достигают гигантской высоты. На открытых местах они так не вытягиваются, а начинают расти вширь и становятся чуть ли не квадратными. А вот в лесной чаще тянутся ввысь, и ветви наверху загибаются гордо, как оленьи рога. Однако у этого заносчивого дерева встречается серьезный недостаток, который узнаешь по неровностям на коре: древесина его может иметь извилистые волокна. Такой бук хрупок и ломается под сильным напором ветра.

Что же касается дубов, то их у нас не так много, во всяком случае, меньше, чем буков, но обнаружить их легко. Клены всегда смотрятся как старые знакомые – такое же дерево растет у вас во дворе. А вот дубы словно сошли со страниц детских книжек с картинками, в которых сказки начинаются словами «Давным‑давно в чаще леса…». Давным‑давно в чаще леса стояли одни только дубы. Их темные глянцевитые, прилежно вырезанные листья, конечно, создают им особую ауру, но сказочность сохраняется и после того, как листья облетают и глазам открывается толстая, похожая на пробку, темная кора с затейливым рисунком и изломанные, хитро переплетенные ветви.

Рой не видит ничего страшного в том, чтобы заниматься рубкой леса в одиночку, если знаешь, как надо действовать. Когда собираешься свалить дерево, то первым делом прикинь, где у него примерно центр тяжести, и сделай прямо под этой точкой клиновидную зарубку под углом в семьдесят градусов. Дерево, разумеется, будет падать в ту сторону, где сделана зарубка. Потом начинаешь пилить с другой стороны – так, чтобы надпил шел не прямо к зарубке, а чуть повыше, на уровне ее верхнего края. Между зарубкой и надпилом должна остаться небольшая перемычка, по которой дерево и сломается. Лучше всего, конечно, чтобы оно упало, не задев других деревьев, но это, как правило, невозможно. А если дерево зацепилось за другие и тебе не подогнать грузовик, чтобы вытащить его цепью, то приходится распиливать ствол на куски: начинаешь снизу и продолжаешь, пока верхняя часть не освободится и не упадет. После того как дерево ляжет на землю, встав на ветви, твоя задача – уложить ствол. Для этого отрубай ветви по очереди, пока не доберешься до тех, на которых держится ствол. Только помни, что они напряжены, как лук, и надо подрубить их так, чтобы дерево сдвинулось не к тебе, а в обратную сторону и тебя не полоснуло ветвями. Когда ствол благополучно уложен на землю, его распиливают – так, чтобы высота чурбака соответствовала размерам печки, – а потом раскалывают колуном.

Однако раз на раз не приходится, все время жди сюрпризов. Попадаются чурбаки, которые не расколешь, как ни старайся. Такие надо класть набок и разрезать пилой вдоль. Это нечистая работа: и опилки летят, и волокно дерева сходит полосами. Еще одна хитрость: буковые и кленовые чурбаки иногда раскалывают не сверху, а сбоку. А если чурбак слишком большого диаметра, то у него надо срубать куски с боков вдоль годовых колец, пока он не станет почти квадратным, тогда удобнее расколоть посередине. Иногда попадаются трухлявые деревья, у которых грибы проросли между кольцами. Но это случается редко, обычно древесина оказывается такой, как ожидаешь, – в комле попрочнее, чем в верхней части. Прочными бывают деревья, выросшие на открытом месте, а длинные и тонкие, которые росли в самой чаще, всегда слабее.

Да, раз на раз не приходится, надо быть готовым к сюрпризам. Но если ты настороже, бояться нечего. Рой раньше все это объяснял жене. И о том, как надо рубить, и о разных хитростях, и о том, как распознавать деревья. Но ее разве заинтересуешь… Эх, жаль не удалось передать свои знания Диане, когда она была помоложе. Теперь‑то у нее нет времени его слушать.

Во всех этих размышлениях Роя о лесе есть что‑то личное: он хранит такие мысли при себе и не спешит делиться ими, как скупердяй, хотя в других отношениях он совсем не жадный человек. А тут – как наваждение. Лежит ночью без сна и думает о красивом буке, который хочется срубить. Прикидывает: так ли он прочен, как выглядит, или готовит ему сюрприз? Думает о тех лесных участках в округе, до которых не добраться, потому что они расположены за фермами и окружены полями, то есть частными владениями, куда въезд запрещен. А когда Рой едет по дороге через лес, то все время вертит головой: смотрит то направо, то налево, чтобы ничего не пропустить. Его интересует даже то, что делу никак не помогает. Посадки голубого бука, например, – совсем молодые деревца, густо растущие и слишком хилые, чтобы с ними возиться. Если замечает темные вертикальные ребра, идущие вкось по более светлому стволу, то запоминает на всякий случай, где это видел. Как бы составляет в уме карту всех лесов, где побывал. Зачем? Рой ответил бы – для дела, но это не вся правда.

Через день после того, как выпал первый снег, Рой бродит по лесному участку фермера Элиота Сатера: смотрит деревья, с которых сняты кольца коры. Он ходит здесь на вполне законных основаниях, потому что договорился с владельцем.

На краю участка расположилась незаконная свалка. Тут выбрасывают мусор те, кто не хочет везти его на городскую свалку: одним неудобны часы ее работы, другие ленятся далеко ехать. Рой замечает на этой помойке какое‑то движение. Собака, что ли?

Но вот движущаяся фигура распрямляется, и становится различим человек в грязной куртке. Ага, это Перси Маршалл ищет, чем бы поживиться. Раньше здесь можно было отыскать вполне годный старый котелок или даже медный чайник, но сейчас‑то вряд ли. Да и Перси не то чтобы постоянно тут копается, добывая товар на продажу. Просто смотрит, не попадется ли полезная вещь. А что тут найдешь? Пластмассовые канистры, рваные оконные сетки да матрасы с вылезшей наружу ватой.

Перси живет один, захватив комнату в пустом заколоченном доме на перекрестке двух дорог в нескольких милях отсюда. Болтается повсюду – по дорогам, в оврагах и по городским улицам тоже расхаживает. Что‑то бормочет, разговаривает сам с собой, а с людьми изображает то полоумного бродягу, то местного всезнайку. Питается чем попало, живет в грязи, без удобств, но это он сам так захотел. Его пытались поместить в окружную богадельню, но ему быстро надоела тамошняя жизнь: все по звонку, и кругом одни старики. Когда‑то очень давно у Перси была неплохая ферма, но крестьянская жизнь показалась ему слишком однообразной. Поэтому он занялся сначала бутлегерством, а потом кражами со взломом – совсем неумелыми, надо сказать, – и отсидел несколько сроков. В последние лет десять Перси бросил пить, получил пенсию по старости и снова стал как бы полноправным членом общества. В местной газете была даже о нем статья, с интервью и фотографией, – «ПОСЛЕДНИЙ В СВОЕМ РОДЕ. НАШ „ВОЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК“ – О СВОЕЙ ЖИЗНИ И ВЗГЛЯДАХ».

Перси выбирается из помойки и с деловым видом направляется к Рою. Должно быть, хочет что‑то рассказать.

– Что, за дровами собрался?

– Может, и за дровами.

Рой отвечает осторожно: как бы Перси не попросил у него дров.

– Ну тогда поторопись! – объявляет вдруг «вольный человек».

– Это еще почему?

– А потому, что на весь этот лес теперь подписан контракт.

Рою ничего не остается, как спросить: какой еще контракт? Перси, конечно, болтун, но не лжец. По крайней мере он не лжет о том, что его действительно интересует: разные сделки, наследства, страховки, ограбления домов. Вообще дела, связанные с деньгами. Зря люди думают, что те, у кого деньги в руках не держатся, про них никогда не думают. Тот, кто считает Перси бродячим философом и бессребреником, который только вздыхает о былом, очень удивился бы, послушав его. Хотя, если понадобится, он прикинется ненадолго и философом.

– Тут слушок прошел, – тянет резину Перси. – Про одного парня. В городе слышал. Ну, не знаю, правда ли. В общем, у этого парня лесопилка, и он подписал контракт с гостиницей, с «Ривер‑инн». Будет поставлять им дрова всю зиму. По корду {82} в день. Во сколько жгут! По корду в день!

– Кто тебе сказал? – спрашивает Рой.

– В пивной слышал. Ну да, захожу иногда пропустить кружечку, а что? Я же не больше одной! Короче, там сидели какие‑то ребята, незнакомые. Но не пьяные, как и я. Болтали насчет леса – вот этого самого. Который Сатера.

Рой говорил с фермером всего неделю назад, и они вроде бы все обговорили, вплоть до зачистки участка.

– Да, участок большой, – кивает Рой.

– А то!

– Если они хотят свести здесь весь лес, им нужно разрешение.

– А то! Иначе будет незаконно, – кивает в свою очередь Перси.

Ему этот разговор доставляет большое удовольствие.

– Ну ладно, не мое дело, – заключает Рой. – Мне бы со своей работой справиться.

– Справишься, не сомневайся.

По пути домой Рой только и думает что об этой истории. Ему приходилось пару раз продавать дрова в «Ривер‑инн». Но теперь они, должно быть, решили обзавестись постоянным поставщиком. И выбрали не его.

Он думает о том, как можно вывезти такое количество леса сейчас, когда уже выпал снег и скоро наступят морозы. Только одно остается: оттащить бревна на открытое поле прежде, чем начнется настоящая зима. Вытаскивать поскорей и сваливать как придется, а пилить и колоть уже потом. Но чтобы их вывезти, нужен бульдозер или, по крайней мере, большой трактор. Надо прорубить просеку, а потом вытаскивать на цепях. И одному человеку с этим не справиться, даже двоим, понадобится команда. Короче, большое дело.

Значит, кто‑то этим занимается всерьез, не по‑любительски, как он сам. Крупное дело. Видимо, кто‑то не из нашего округа, тут таких нет.

Почему же Элиот Сатер даже и не намекнул ни на что подобное, когда говорил с Роем? Наверное, ему позже сделали предложение. И он решил, что можно забыть о Рое. Пусть лучше бульдозер поработает.

Весь вечер Рой думает: может, позвонить Сатеру и спросить, что за дела? Но раз тот уже принял решение, так чего ж звонить? Устная договоренность – ничто. Сатер просто пошлет его подальше.

Лучше всего вот что: сделать вид, что он не встречал Перси и ничего не слышал про этот контракт. И действовать, как намеревался: поехать в лес и нарубить столько дров, сколько успеет, пока не пришел бульдозер.

А может, Перси что‑то напутал? Вряд ли он выдумал всю эту историю, чтобы напугать Роя, но перепутать что‑нибудь мог запросто.

Однако чем больше Рой думает об этом деле, тем больше верит словам Перси. Он прямо видит всю картину: и бульдозер, и обмотанные цепями деревья, и целую кучу бревен на поле, и рабочих с бензопилами. Да, так сейчас дела и делаются. Оптом, по‑крупному.

История еще потому так неприятна, что Рою никогда не нравился «Ривер‑инн» – курортный отель на берегу реки Перегрин. Его построили на месте старой мельницы, неподалеку от перекрестка, где стоит дом, занятый Перси Маршаллом. На самом деле земля под этим домом принадлежит отелю, да и сам дом тоже. Хибару хотели снести, но выяснилось, что постояльцам гостиницы, бездельникам, нравится прогуливаться по дороге и фотографировать живописные руины, а также валяющуюся там старую борону, перевернутую телегу, водокачку и самого Перси, когда он позволяет туристам себя снимать. Некоторые даже рисуют все это. Приезжают сюда из Оттавы и Монреаля и налюбоваться не могут – ах, настоящая лесная глушь!

Местные ходят в гостиницу только на праздничный обед или ужин. Леа была там как‑то раз с дантистом и его женой и еще с женщиной‑гигиенистом и ее мужем. Роя тоже звали, но он не пошел. Сказал, что ему за такие деньги кусок в горло не полезет, даже если заплатит кто‑то другой. Но если честно, то настоящая причина неприязни Роя к отелю «Ривер‑инн» заключается совсем не в этом. Вообще‑то, он не против того, чтобы люди тратили деньги в свое удовольствие. И не возражает, чтобы кто‑то зарабатывал на желающих их выбросить. А вот реставрацией и обивкой старой мебели в гостинице занимался не он, Рой, а другие мастера, не местные. Правда, если бы его пригласили, то он бы, скорее всего, отказался, – мол, и так работы невпроворот. Когда Леа спросила, как ему этот отель, он ответил только, что Диана пыталась туда устроиться официанткой, а ей отказали. Мол, слишком толстая.

– Но это же правда, – заметила Леа. – Толстая. Она и сама так говорит.

Правда, да. Но Рой все равно считает, что они снобы. Снобы и хапуги. Строят новые дома, выглядящие как старые особняки или оперные театры, просто чтобы пустить приезжим пыль в глаза. И дрова жгут для того же самого. По корду в день. Значит, скоро какой‑то деятель будет утюжить лес на бульдозере, словно кукурузное поле. А чего еще ждать от этих снобов, кроме разорения?

Рой передает жене услышанное от Перси. Он все еще рассказывает ей обо всем, просто по привычке, хотя заранее знает, что та не поймет. Рой даже перестал замечать, отвечает ему Леа или нет. На этот раз она отзывается, но как эхо – повторяя то, что он сказал:

– Ну ничего. Работы все равно хватает.

Так он и думал: хорошо она себя чувствует или нет, а главного не улавливает. Но разве не так обычно и бывает с женами? И с мужьями тоже? По крайней мере в половине случаев именно так и бывает.





Дата публикования: 2015-01-10; Прочитано: 155 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.016 с)...